Неотразимый обольститель

Пока она оглядывала зал, ее улыбка становилась все шире и шире, предполагая знание многих нежелательных фактов из жизни членов правления.

– Я и мой «Восточный дворец» угодили в колонку новостей. – Приняв обиженный вид, она продолжала: – Слишком яркий свет мешает бизнесу. Самое время мне разъяснить ситуацию. Вот эта ваша Беатрис была у нас всего один раз. Она появилась без моего разрешения и беседовала с некоторыми из моих девушек. – Шарлотта с гримаской негодования посмотрела на Беатрис. – Пыталась «перевоспитать» их. Убеждала их стать швеями или продавщицами. – Она хмыкнула. – Как будто кто-нибудь из моих девочек захочет поменять свою жизнь на эту тоску зеленую, столь уважаемую миссис фон Квохтенберг.

Беатрис застыла, крепко сжав челюсти, борясь с желанием укусить руку, протягивавшую ей помощь. Шарлотта поплыла по залу дальше, мимо группки суфражисток в строгих темных платьях с жесткими белыми воротничками, словно отметая их присутствие взмахом своих густо накрашенных ресниц.

– Я обнаружила ее на своей территории и попросила удалиться. Она отказалась. Мне пришлось попросить моего слугу, Панджаба, выдворить ее за пределы заведения. – Шарлотта улыбнулась, как будто с удовольствием вспоминая происшествие. – Он подхватил ее и понес задницей кверху, а она вопила всю дорогу как резаная. Все ее юбки завернулись, и взорам окружающих, к их радости, предстали ее «многоуважаемые» подвязки.

– В самом деле, миссис Браун, достаточно! – Беатрис больше не могла сдерживаться.

– В самом деле, миссис фон Лапсинберг. – Шарлотта подошла к директору Уильяму Афтону и с фамильярностью обхватила его рукой за толстые плечи. – Я не позволю, чтобы моя репутация профессионалки пострадала из-за того, что я, дескать, поощряю «любительские» развлечения. – Она принялась нахально вглядываться в лица всех присутствующих членов правления. – Ну что, мальчики, – ее медоточивый голосок явно нес предупреждение, – у вас есть какие-нибудь вопросы?

Директора старательно избегали встречаться с ней взглядом и торопливо отворачивались от девиц, которые, стоя в дверях, приветливо махали им и посылали воздушные поцелуи. Шарлотта взлохматила редеющие, смазанные бриллиантином волосы Афтона, потом улыбнулась и отпустила его.

– Хорошо. Я бы не хотела, чтобы меня обвинили в том, что я рассказываю детские сказки. – И она направилась к дверям.

Ее грудь вызывающе заколыхалась, когда она проходила мимо поджавших губы сторонниц суфражистского движения. Оглядев строгих дам, Шарлотта пробормотала как бы про себя, но так, чтобы они хорошо расслышали:

– О да. Мы еще долго-долго будем заниматься своим делом.

Как только она исчезла за дверью, негодующее пыхтение суфражисток смешалось с неприкрытыми вздохами облегчения членов правления. Грэм призвал их вернуться к обсуждению вопроса повестки дня.

– Итак, миссис фон Фюрстенберг, – произнес вице-президент, промокая лоб носовым платком, – похоже, что вы отправились в «Восточный дворец», чтобы спасти заблудшие души. Весьма неподходящее занятие, какими бы благородными ни были ваши мотивы. Вы могли бы рассказать нам об этом и избежать всей путаницы.

– Разве вы поверили бы мне? – Беатрис изо всех сил старалась выглядеть печальной. – Как я уже говорила, это достаточно глупая история. – Она взглянула на Коннора. – Закончилась она полным провалом. А унижение, которое последовало за этим, до сих пор никак не закончится.

– Ну, я выражу мнение всего правления, если скажу, что теперь на этой истории можно поставить точку, – заявил Грэм, поглядывая на Хиггинса. – Полагаю, больше нам нечего обсуждать. Предлагаю проголосовать за вотум доверия миссис фон Фюрстенберг как президенту Объединенной корпорации.

Грэм провел голосование, и решение было принято единогласно... Ее оставили на посту президента корпорации. Беатрис ничего не слышала. Все ее внимание занимал Коннор, с улыбкой смотревший на нее. В эту минуту она поняла, что глубоко, всем сердцем и безраздельно любит Коннора Барроу. Это чувство удивительным цветком расцветало в ее душе, пока ее обнимали Лейси, Франни, Присцилла, Элис и Кэрри Кэтт. Она наконец приблизилась к Коннору и протянула ему обе руки. Он крепко сжал их.

– Этот господин, – встрял Диппер, – послал нас за Шарлоттой Браун. – Он кивнул на Коннора.

– Мы не верили, что она придет, – признался Шоти. – Закатила скандал, когда узнала, что происходит.

– А если бы она не пришла? – спросила Присцилла.

– Тогда бы нам пришлось предпринять нечто отчаянное, – ответил Коннор, понизив голос. – Например, рассказать правду.

Беатрис почувствовала, как он крепко сжал ее руки, и поняла, что им чудом удалось избежать несчастья. Глубокое, небывалое спокойствие охватило ее. Он был здесь, рядом. Она представила его своим подругам и смотрела, с каким тактом он выслушивал их комплименты и как любезно отвечал на их вопросы. Коннор был не только очарователен, но и полон уважения к ним, и они отвечали ему тем же. Только когда он собрался уходить, Беатрис заметила, каким уставшим и измученным он выглядит.

– Мне надо идти... я уже опоздал на собрание.

– Ты не можешь зайти сегодня к ужину? – тихо спросила Беатрис.

Он покачал головой.

– Мне надо вместе с руководителем кампании подготовить завтрашнюю речь. – На секунду его пожатие усилилось. Потом он сказал громко, для всех: – Завтра вечером, в «Ирвинг-Холле», я провожу дебаты. Надеюсь увидеть там всех вас.

Как только он ушел, дамы с широко раскрытыми глазами повернулись к Беатрис.

– Он чудо, Биби, – проговорила Лейси.

– Столько теплоты, столько шарма, – заметила Белва.

– Но эта женщина, это существо... Шарлотта Браун... – вставила Франни.

– Никогда бы не поверила, что такая может прийти на помощь суфражистке. – Кэрри Кэтт повернулась к Беатрис. – А как мистер Барроу узнал, что ты была в этом ужасном месте?

Беатрис растерялась.

– Думаю, это она ему сказала. – Когда она поняла, что остальные смотрят на нее с испугом, то торопливо пояснила: – Кажется, она одна из клиенток мистера Барроу.

– В ее предприятии, – пробормотала Лейси, – ей требуется хороший адвокат.

– Скорее, – добавила Франни, – ей требуется хороший священник.

Глава 19

Беатрис обедала с Присциллой в ресторане возле офиса корпорации. Несмотря на разрешение всех противоречий между ними, обе подолгу молчали, задумавшись о чем-то своем. Когда наконец подали кофе, Присцилла посмотрела на тетю заблестевшими от сдерживаемых слез глазами.

– Простите меня, тетя Биби. Я не хотела доставить вам столько огорчений.

– Я знаю, Присси. – Она накрыла своей рукой руку племянницы. – Пусть это послужит тебе уроком. – Она улыбнулась. – Должна признаться, что готова была задушить тебя, когда узнала, что это ты виновата в моем похищении. Но теперь, видя, как все обернулось, наверное, вместо этого я должна обнять тебя.

– Обнять? За что? За то, что вас чуть не выгнали из правления вашей собственной корпорации?

– Тут ты не виновата. За этим стояли Линч и Уинтроп. Я была удивлена, узнав, что джентльмены из правления все еще недовольны тем, что Мерсер предоставил мне право руководить. Сколько бы денег я для них ни заработала, им все равно не нравится, когда всем управляет женщина. – Она печально покачала головой. – Для нас у них другой стандарт, Присси. Они как избалованные дети. Для большинства мужчин женщина – не более чем собственность или игрушка. Для остальных женщина должна быть святой, стоящей на пьедестале... чистой, любящей и всепрощающей... как мать. Господи, помоги нам, если мы осмеливаемся оставаться просто людьми. – Она задумалась, глядя в пространство, и выражение ее лица смягчилось. – Но все же есть мужчины, особенные, которые любят нас настоящих. И они начинают уважать нас за нашу силу и ум.

Присцилла, нахмурившись, смотрела на задумчивое лицо тети.

Только в середине дня Присцилла вернулась в «Вудхалл». Она и Диппер направились прямиком в спальню, чтобы начать работу, а Шоти пошел на кухню, чтобы найти Джеффри и привести его. Шоти незачем было это делать – Джеффри расположился в спальне на куче матрасов, задрав ноги кверху и закрыв глаза. Услышав их приближение, он скатился вниз и пригладил волосы.

– Где это вы, интересно, были? – потребовал он ответа у Присциллы с другого конца комнаты.

– Мы можем спросить у тебя о том же. Мы везде тебя искали перед выходом. – Она смерила его ледяным взглядом. – Везде, где ты обычно прячешься.

Диппер попятился назад к двери, сказав, что пойдет поищет Шоти, а девушка расстегнула свою короткую накидку и повесила ее на крючок.

– Я... я выходил со старшими мальчиками... подышать свежим воздухом, – ощетинившись, ответил Джеффри. – Всего на несколько минут, а когда вернулся, тебя уже не было. И ты никому не сказала, куда ушла. Просто оставила меня здесь... одного.

Присцилла угрюмо посмотрела на беспорядок в комнате: все было так же, как они это оставили.

– Не похоже, чтобы ты надрывался тут, пока мы отсутствовали.

– Куда ты ходила? – еще громче спросил он. – Если к этому Макки за денежным пожертвованием, так я же говорил, что сам схожу.

– Мы ходили в офис тети Беатрис. Ее сегодня чуть не выгнали из правления собственной корпорации, потому что кто-то обнаружил, что она была в «Восточном дворце». Твой кузен зашел за нами, чтобы мы рассказали правлению, как все произошло на самом деле.

– Что? – Джеффри побледнел и схватил ее за плечи. – Ты не рассказала им, нет? Ты не говорила обо мне?

– Надо было. Надо было рассказать им все.

– Присцилла! – Он потряс ее. – Что ты им рассказала?

– Джеффри! – Она рывком освободилась и отшатнулась, словно не веря своим глазам. – Мне ничего не пришлось говорить. Твой кузен, Диппер и Шоти и эта ужасная женщина из «Восточного дворца»... им удалось убедить правление, что тетя Беатрис ни в чем не виновата... что она не сделала ничего плохого.

– Слава Богу! – Он отвернулся, расслабившись и облегченно вздохнув. Но через мгновение уже горделиво вздернул голову. – Может быть, и лучше, что меня там не было. Если бы меня спросили, я бы сказал, что она сама во всем виновата.

– Джеффри! – Присцилла схватила его за рукав. – Как ты можешь так говорить?

– Но это же правда, – ответил он, освобождаясь от ее пальцев. – Если бы она не была такой змеей и позволила нам встречаться, тогда нам не пришлось бы пытаться заставить ее переменить свое мнение. – Он упрямо задирал подбородок. – Она так же виновата, как и мы. И лично я считаю, что мы уже достаточно наказаны. – Он подошел к рядам пыльных стульев и злобно пнул один из них. – Заставила нас работать, как слуг... в этом вонючем, заброшенном месте... день за днем.

– Джеффри, ты рассуждаешь как ребенок.

– Я? Как ребенок? – Он импульсивно пихнул гору матрасов так, что они повалились один за другим. – Я тебе скажу, кто рассуждает как ребенок. Тот, кто в нашем возрасте устраивает представление... нанимает людей, чтобы они притворились грабителями, а потом пытается спасти их жертву. Вот это по-детски!

– Ты сейчас злой и вредный, – сказала Присцилла, обиженная его упреками.

Она повернулась к нему спиной и поискала, чем бы заняться, чтобы скрыть злые слезы, стоявшие у нее в глазах. Она подняла щетку, окунула ее в ведро воды с уксусом и принялась мыть один из старых шкафчиков. Она слышала, как за ее спиной Джеффри бормотал что-то и ходил, время от времени пиная то один, то другой предмет, но продолжала работу. Через несколько минут он подошел и стал позади нее. Она чувствовала, что он наблюдает за ней, и еще сильнее скребла шкафчик.

– Ты не можешь прекратить это и поговорить со мной? – сердито спросил он.

– Кто-то должен работать, – отрывисто ответила она.

– Что ты имеешь в виду? Я выполняю свои обязанности здесь, ты знаешь. Только из-за того, что я не тружусь каторжно, как... – Он остановился, но недосказанные слова все равно повисли в воздухе.

Щетка с плеском упала в ведро. Присцилла повернулась, глядя на Джеффри и видя его – по-настоящему – впервые.

– Как ты смеешь? – Она начала дрожать от того, что долго сдерживаемое негодование вырывалось наружу. – Ты вымыл всего несколько тарелок, а мы слышим только сплошные жалобы по этому поводу.

– А ты, наоборот, полностью погрузилась в это великое, благородное дело. Уж такая труженица, прямо Золушка! Ты больше не смеешься, даже не улыбаешься. Не позволяешь мне ни поцеловать тебя, ни даже прикоснуться. Вечно следишь за мной и приказываешь, словно я, – он махнул рукой, – маленький ребенок.

– Ну, если я так с тобой обращаюсь, то только потому, что ты... – Она замолчала, не договорив «так себя ведешь», но он понял все, как если бы она прокричала эти слова. – Я устала извиняться за тебя перед мисс Герхардт. Я устала от того, что мне приходится делать то, что просили тебя, и всегда заканчивать то, что ты начал.

– А кто тебя просит? Ты мне не мать, знаешь ли, – запальчиво проговорил он. – И не жена!

– Слава Богу!

Это вырвалось у нее непроизвольно. Но теперь она поняла, что где-то в глубине души уже давно так думала. Слава Богу, что она не его жена и не мать... и никто, кому пришлось бы хоть в чем-то от него зависеть. Слава Богу, что она увидела его таким, каков он есть на самом деле... не в освещенном луной саду и не в полумраке дома или кареты... а при свете дня.

Все должно быть только так, как хочется ему. Он думает только о своих удобствах, о своих удовольствиях, о своих драгоценных, потрескавшихся от воды ручках. Он сказал, что не стал бы говорить правду перед лицом членов правления... признаваться в том, какую роль сыграл во всей истории, случившейся с ее тетей. Где же его честь и прямота? Эти черты отсутствовали в его характере с самого начала. Она просто не хотела этого видеть.

– Ты что мне сейчас сказала? – прорычал Джеффри. Его лицо покраснело, кулаки сжимались. Он, казалось, готов был затопать ногами или упасть на пол в приступе ярости.

Присцилла отступила к дверям на один шаг... потом еще на один... и еще.

– По-моему, я только что сказала «прощай», Джеффри. И с избавлением тебя.

Беатрис весь день думала о Конноре и размышляла о том новом чувстве, которое поселилось в ее душе. Любовь! Все то, во что верила Присцилла, – пыл, страсть, очарованность, но и многое другое. Это узнавание того, как чувствует, о чем думает, что носит в душе другой человек – и восхищение им. Это понимание без слов и доверие, когда позволяешь другому человеку заботиться о тебе и помогать в тяжелую минуту. Это когда благополучие другого человека ставишь превыше собственного, когда раскрываешься навстречу... отдаешь свое сердце. Сегодня она увидела, как сильно Кон-нор Барроу заботится о ее благополучии, и внезапно поняла – то, что она испытывает к нему, и есть любовь.

Она любила Коннора Барроу, и сила ее любви обострила все чувства Беатрис. Она заметила напряженность и крайнюю усталость на его лице. Что случилось? Это из-за его кампании? Или из-за того, что произошло с ними? Она очень хотела узнать обо всем. И уже собиралась вечером выйти из дома, намереваясь зайти к нему в офис, а потом домой, когда вернулась Присцилла.

– Ты что-то рано, – сказала Беатрис, заметив лихорадочный румянец на лице племянницы.

Глаза девушки вспыхнули, она торопливо сдергивала с рук перчатки.

– Я покончила с ним. Совсем покончила, – заявила она. – Вам больше не надо беспокоиться о том, что я слишком рано собралась замуж, тетя Беатрис. Даже если бы мне принесли жениха на подносе, я бы его не приняла!

– Что произошло? – обеспокоенно спросила Беатрис.

– Вы были правы. – Присцилла откалывала шляпку. – Все мужчины – животные.

Беатрис нахмурилась. Когда это она такое говорила?

– Что-то действительно случилось. – Она взяла Присциллу за руку и потянула к гостиной. – Пойдем, расскажешь мне.

Девушка остановила ее.

– Джеффри показал, каков он есть на самом деле, – вот что случилось. Он наглец, белоручка и эгоистичен до крайности. У него не больше понимания жизни и любви, чем у пятилетнего ребенка. – Она освободила руку и выпрямилась. – Я подумала обо всем, тетя Беатрис. Я намерена до конца работать в «Вудхалле», – она задрала подбородок, – потому что так должны поступать благородные женщины. Но пожалуйста, умоляю вас, сократите срок его наказания, чтобы мне не пришлось с ним больше встречаться. Беатрис минуту подумала, потом кивнула:

– Если ты так уверена...

– Абсолютно.

В карете Беатрис думала о том, какую роль она сыграла в разрыве отношений между Присциллой и Джеффри. Несколько недель назад она бы обрадовалась, что романтические иллюзии племянницы развеялись так быстро. Но сейчас она почему-то испытывала только сожаление. Расставание с иллюзиями сопровождалось у Присциллы потерей детской чистоты, она никогда больше не будет относиться к мужчинам и к любви по-прежнему. Да еще она вдобавок перенесла крушение надежд на то, что их отношения с Джеффри изменятся, на то, что любовь поможет им найти выход. Что, если этот опыт обозлит и огорчит ее? Что, если она больше никогда не сможет влюбиться?

Беатрис невольно поморщилась, вспомнив о собственных годах, прожитых с пустым сердцем. Неужели она хотела, чтобы Присцилла последовала ее примеру? Она внезапно подумала, что жизнь племянницы, с самого ее появления на свет в семье неисправимых романтиков, очень отличалась от ее собственной. Может, ее предназначение было в любви и раннем браке?

Беатрис задумалась о той страсти и радости, которые она переживала рядом с Коннором. Только в его присутствии она ощущала такую полноту жизни. Даже спорить с ним ей было приятно. Неужели она, понимая все это, откажет При-сцилле в таком счастье?

В офисе Коннора было пусто и темно. Когда они проезжали мимо «Таммани Холла», она было подумала о том, чтобы остановиться и поискать его, но вместо этого приказала Рукарту направляться к дому Коннора. Там горел свет, и двери открыла невысокая, с щечками, как яблочки, женщина, по-матерински заботливая, которая представилась как миссис О'Хара, домоправительница. Коннора не было дома, но вскоре он должен был появиться. Набравшись храбрости, Беатрис спросила, может ли она подождать его. Домоправительница посмотрела на модную одежду посетительницы, взглянула на ее карету и объявила, что не видит в этом никакого вреда.

Прошло больше часа, прежде чем послышался скрежет ключа в дверном замке и голоса. Это был Коннор, но он пришел не один. Беатрис застыла, сожалея о своем внезапном решении дождаться его.

– Ты пропустил сегодня важный завтрак, за которым собирали средства, второй за эту неделю, – раздался низкий мужской голос с сильным ирландским акцентом. – Мне приказано не спускать с тебя глаз до самых выборов.

– Прекрасно, Делани, – надтреснутым, сердитым голосом отвечал ему Коннор, – уходи или оставайся, мне все равно. Но если ты останешься, то только снаружи. Я бы советовал тебе вернуться домой.

– И оставить тебя наедине с самим собой, так, что ли? Чтобы ты опять во что-нибудь вляпался? Где ты был сегодня утром, Барроу? Опять у своей подружки? Если босс об этом узнает, он вышибет тебе мозги. Я тебе говорил оставить эту юбку, забыть о бабах до самых выборов.

– Черт побери, Делани! – Коннор поднял руку, указывая на дверь. В этот момент он увидел Беатрис, стоящую в гостиной. Через мгновение он уже выталкивал мощного, краснолицего Делани из коридора на улицу. – Вон! Сейчас же!

– Подожди минутку, – возмущался тот, пытаясь оглянуться. – Кто там? Это она? Это...

Дверь захлопнулась, оборвав его на полуслове. Коннор задвинул засов и опустил занавеску на маленьком овальном окошечке над дверью.

– Кто это был? – спросила Беатрис.

– Дел Делани... помощник партийного босса и сторожевой пес «Таммани».

Коннор смотрел на нее с чувством, напоминавшим голод – как физический, так и эмоциональный. Через секунду стук в двери достиг его сознания, и он провел Беатрис в гостиную, закрыв за собой дверь.

– Не волнуйся... ему надоест, и он уйдет.

– Ты в беде, – с тревогой проговорила она. – Утром я поняла – что-то не так, и оказалась права.

– Ничего, с чем бы я не мог справиться, – ответил Коннор.

– Или что не мог бы побороть, – согласилась Беатрис.

– Просто сейчас они решили, что мне требуется небольшая поддержка, чтобы не отклоняться от программы партии.

– Поддержка? – Перепалка между Коннором и Делани теперь стала понятна ей. – Это из-за Олбани, правда? – Ее глаза расширились. – И из-за меня. Тебя связали со мной в газетах, а меня половина Нью-Йорка считает самой распутной женщиной на Уолл-стрит.

Коннор остановился перед ней и пальцем погладил по щеке.

– Все упирается в то, намерен ли я сам управлять собственной жизнью или позволить им руководить мной.

– Как дипломатично ты высказался. Значит, это должно касаться и меня. Тогда, наверное, мне надо уйти и...

– Даже и не думай, – сказал Коннор. – Некоторые вещи я ни с кем не стану обсуждать.

– Но я не хочу, чтобы у тебя из-за меня были проблемы, Коннор.

– Надо было подумать об этом до того, как шантажировать меня, – улыбаясь, ответил он.

Он прав, решила Беатрис. Она вела себя неосмотрительно и эгоистично. Он пытался рассказать ей о том давлении, которое на него оказывают, но она отказалась слушать. А сейчас последствия ее действий обрушились на него.

– Расскажи мне, что произошло.

– Не знаю, то ли я переменился, то ли «Таммани»... то ли мы вместе. – Он пробежал рукой по волосам. – До настоящего момента я произносил речи, зарабатывал голоса и занимался своими юридическими делами... в общем, жил так, как я хочу. Потом выходит пара газетных статей... одна о суфражистках, а вторая о твоем банке... и я вдруг уже ничего не могу сделать и никуда не могу пойти без надсмотрщика. Мне указывают, куда идти, с кем встречаться, а с кем не встречаться.

– Они не позволяют тебе видеть меня, – ошеломленно произнесла Беатрис.

– Они не позволят мне отвлекаться ни на кого и ни на что, – он печально улыбнулся, – а ты очень сильно меня отвлекаешь.

– Ты сейчас баллотируешься в конгресс, – виновато сказала Беатрис. – Им приходится защищать свои капиталовложения. Ставки слишком высоки.

Он кивнул.

– И не только для них. Последнее время я очень много думал. Есть огромное количество дел, которое я хочу сделать, чтобы переменить и улучшить многое. И это мой шанс. Я несколько лет добивался такого положения. Надо быть сумасшедшим, чтобы бросить все.

– Значит... – Беатрис почувствовала, что сейчас прозвучит что-то ужасное, и напряглась.

– Значит, я не стану все бросать. – Коннор улыбнулся, призывая на помощь все свое обаяние.

– Как? – Она знала, что он сейчас пытается закончить разговор о том, как будет бороться с давлением «Таммани Холла»; он казался таким уверенным в себе и таким неотразимо настойчивым...

Коннор поиграл бровями, и притянул Беатрис к себе, склонясь к ее губам. «Я как глина в его руках», – подумала она. Но после первого же поцелуя Беатрис уже не могла представить себе ничего настолько ужасного, что могло бы разрушить чистую радость этого момента, его объятий и ощущения его теплоты и жизненной силы. Когда стало понятно, к чему приведет следующий поцелуй, она собрала остатки решимости и стала сопротивляться.

– Может быть, нам не стоит этого делать?

Коннор слегка отодвинулся, чтобы с преувеличенным ужасом посмотреть на нее.

– Может быть, нам надо подождать, пока в газетах появится решение правления корпорации и скандал постепенно утихнет?

– А может, ты просто перестанешь болтать. – Он провел губами по ее шее.

– Но...

– И перестанешь задумываться.

– Но...

– И перестанешь беспокоиться.

Его руки скользнули по ее спине и обвили талию. Она закрыла глаза. Было бы так легко...

– Серьезно, Коннор, – глухим от сдерживаемого желания голосом проговорила Беатрис, отодвигаясь. – Что ты собираешься делать?

Он замер на мгновение, вглядываясь в ее решительное лицо. Его глаза заискрились, как звезды на полночном небе.

– Я заметил, что ты редко отступаешь, если слышишь «нет», – сказал он, медленно прикасаясь своими губами к ее губам. – Как только я окажусь в затрудненных обстоятельствах, я представлю на своем месте тебя.

На следующее утро «Нью-Йорк уорлд» вышла со статьей на первой странице, озаглавленной: «Кандидат защищает известную особу – она вела «душеспасительные» беседы в борделе!»

Но ни Коннор, ни Беатрис не видели этого номера. В своем особняке на Пятой авеню Беатрис проснулась поздно, после того как поздно легла предыдущей ночью, и она вообще не любила, когда запах типографской краски смешивался с ароматом чая и мармелада. На другом конце города Коннор, рано разбуженный Делом Делани, выступил с двумя речами до того, как смог позавтракать, и ему было не до газет.

Но другие увидели эту статью и сопутствующую ей заметку... официальное, взвешенное обращение Объединенной корпорации. Оба печатных материала содержали одну и ту же информацию: в предшествующий день правление корпорации собиралось на заседание, реабилитировало своего президента и единогласно проголосовало «за». Но статья приводила некоторые пикантные детали... такие как признание обвиняемой в том, что она действительно побывала в борделе, а также красочно описывала появление пресловутой «мадам» со штатом своих девиц для того, чтобы разъяснить, с какими целями обвиняемая навестила заведение. Далее цитировалось высказывание «мадам», как в момент водворения обвиняемой из борделя «взорам окружающих, к их радости, предстали ее многоуважаемые подвязки». И еще статья особое внимание уделяла тому, что на заседании присутствовал кандидат в конгресс Коннор Барроу, который отстаивал невиновность миссис фон Фюрстенберг и восхищался ее выдающимся характером.

К счастью для Коннора, большинство избирателей, присутствовавших на завтраке для членов профсоюза «Лосиные рога» и на завтраке для членов немецкой ассоциации булочников, не интересовались газетами... так же как и фабричные рабочие, которые пришли на демократический митинг, состоявшийся в обед на площади в промышленном районе Нижний Ист-Сайд.

После речи, которая получила громкую поддержку, Коннор спустился с обтянутой тканью трибуны, налил себе пива из одного из бочонков, предоставленных «Таммани» для митинга, и пошел по площади. Он пожимал множество рук и останавливался, чтобы поговорить с рабочими, которые обедали тут же, доставая еду из помятых жестяных банок или развернув старые газеты, взятые у уличных разносчиков. Рабочие улыбались ему и с благодарностью прихлебывали пиво. Он выслушивал их, смеялся или сочувствовал, с обостренным вниманием и честностью относясь к их заботам, и они чувствовали это, проникаясь к нему доверием. Когда прозвучал гудок, зовущий их снова на работу, они прощались с ним так, словно он стал им другом.

Коннор смотрел, как они уходят, со странным стеснением в груди. Он очень хотел стать представителем этих людей, помочь им как-то наладить жизнь. И он задумался, испытывал ли босс Крокер – хоть когда-нибудь – это желание служить людям.

Делани направлял возчиков, развозивших пиво, и давал указания парням, разбиравшим трибуну, а Коннор заметил карету, которая, вывернув из боковой улицы, направилась прямо к нему. Он наблюдал с растущим страхом, как экипаж въехал на площадь и остановился в нескольких футах от него. Дверь распахнулась, и появился яростно жующий сигару Крокер.

– Барроу! – завопил он что было мочи. – Поди сюда! Коннор подошел к карете и увидел, что внутри сидят Чарлз Мерфи и кандидат в мэры Томас Гилрой. Как только дверца за ним захлопнулась, карета двинулась с места. У Крокера побагровело лицо, Мерфи был мрачен, а Гилрой в раздражении похлопывал свернутой газетой по ладони.

– Ты просто дубина! – прорычал Крокер, как только они тронулись. – Что ты, черт побери, наделал? Я же сказал тебе держаться подальше от этой женщины, я говорил тебе оставаться чистеньким, а ты все равно вляпался в историю! – Он был так зол, что на его висках и на шее вздулись вены. – Годы работы, а теперь все повисло на волоске... из-за того, что ты не можешь справиться с тем, что у тебя в штанах!

– Послушайте, если это из-за Делани... – начал Коннор.

– Покажи ему! – приказал Крокер Гилрою, и тот, развернув газету, сунул ее Коннору. Крокер наклонился и ткнул пальцем в середину первой страницы. – Посмотри на эту пакость! Посмотри! Что теперь скажешь в свое оправдание?

Коннор почувствовал, как внутри у него все похолодело. Заголовок объяснял все. Опять его отношения с Биби обсуждались в печати, и ему опять надо давать объяснения.

– Я был там, чтобы свидетельствовать и чтобы помочь им выяснить правду, – проговорил он.

– Правду? – Крокер выхватил у него газету. – Единственная правда, которую тебе надо знать, – это что ты сейчас на полдюйма от того, чтобы вылететь из предвыборной гонки! – Он с шумом откинулся на сиденье и, кипя от негодования, некоторое время молча смотрел в окно. Потом, все еще тяжело дыша, босс пригвоздил Коннора взглядом к месту. – Что такого особенного в этом клочке муслина? Ты несешь чепуху и спотыкаешься о собственные я... словно влюбленный мальчишка, и не понимаешь, что она с тобой делает. – Он наклонился вперед и, чеканя каждое слово, проговорил: – Позволь дать тебе ценный совет, Барроу. Все они в темноте одинаковы. Найди себе хорошенькую шлюшку и освободись от лишнего напряжения.

Коннор почувствовал себя так, как будто с него живьем содрали кожу... До настоящего момента Коннор не верил, что его босс, опытный политик, может быть таким, каким некоторые описывали его в сплетнях. Крокер – глава банды, действующий принуждением и давлением, жадный до власти и коварный. Но сейчас Коннор видел его стремление любым способом, даже бесчестным, навязать свою волю. Женщина была для него всего-навсего «юбкой». Не важно, дешевка она, купленная на улице за пару монет, или дама образованная, воспитанная, благородная... у нее есть всего лишь одно достоинство. Включая и Беатрис фон Фюрстенберг. Его умная, сильная, щедрая и смелая Биби была всего лишь неподходящей «юбкой».