Дневники няни

— Можно сказать, что он не так уж плох… только его никогда не бывает дома, отчего у нее немного едет крыша. Поэтому им и нужна постоянная прислуга.

— Йо-хо! Лиззи! Вы здесь?

Я замираю, пытаясь не выдыхать. Из ноздрей тянутся тонкие струйки дыма.

— Да, миссис Милтон.

Лиззи спокойно тушит сигарету о перила и бросает в сад. Я пожимаю плечами и следую ее примеру.

Миссис Милтон, пергидрольная блондинка, сидит на полу в персиковом шелковом халате, пошмыгивая и деликатно вытирая нос. Мальчишки крутятся вокруг.

— А это кто? — спрашивает она с легким южным выговором.

— Я Нэнни, — объясняю я, протягивая руку.

— О, Грейер! Грейер! Я видела твою маму у «Свифта». Каждый раз, когда мы оказываемся у Лотты Берк, идут разговоры о том, что надо бы познакомить наших детишек. А потом мы обедаем вместе и толкуем между собой, что не мешало бы назначить день, и вот вы здесь! Грейер!

Она подхватывает его, переворачивает и держит головой вниз, носом в пушистых шлепанцах. Грейер явно пытается поймать мой взгляд, не совсем понимая, как реагировать на этот внезапный порыв симпатии. Наконец она опускает его на пол.

— Лиззи, дорогая, у вас, кажется, сегодня свидание?

— Да, но…

— Разве вам не пора готовиться?

— Еще только четыре.

— Вздор. Пойдите расслабьтесь. Я хочу побыть со своим Картером. Кроме того, Нэнни поможет мне.

Она присаживается на корточки.

— Мальчики, хотите испечь торт? У нас есть смесь для тортов, Лиззи?

— Всегда.

— Класс!

Она вскакивает и так стремительно пересекает кухню, что ее халат развевается, обнажая длинные загорелые голые ноги. Когда она поворачивается, я вдруг понимаю, что под халатом она совершенно… как бы это выразиться, au naturel[62].

— А теперь… посмотрим… молоко… яйца…

Она все вытаскивает и кладет на разделочный стол.

— Лиззи, где формы?

— В ящичке под плитой, — объясняет Лиззи и, схватив меня за руку, шепчет: — Присмотрите, чтобы она не подожгла себя.

Прежде чем я успеваю спросить, почему такое возможно, она бежит наверх.

— Я люблю шоколадный торт, — провозглашает Грейер.

— У нас только ванильный, котик, — вздыхает миссис Милтон, показывая красную коробку.

— Я люблю ванильный, — кивает Картер.

— Йо-хо! А где же музыка?

Она нажимает кнопку стереосистемы «Банг и Олафсен» над разделочным столом, и оттуда рвется голос Донны Саммерс.

— Иди ко мне, солнышко. Потанцуй с мамочкой.

Картер потрясает руками и сгибает колени. Грейер осторожно подергивает головой в такт, но к тому времени как дело доходит до «По радио», уже успевает разойтись и скачет козликом.

— Здорово, парни!

Она берет их за руки, и вся троица от души наслаждается лучшими хитами Донны Саммерс, от начала и до «Ей трудно давались деньги».

Тем временем я спокойно разбиваю яйца и смазываю форму. Ставлю торт в духовку и, повернувшись в поисках таймера, вижу, как миссис Милтон извивается в танце у игрушечной деревни. У меня возникает недоброе предчувствие.

— Пойду попудрю носик, — говорю я, ни к кому в особенности не обращаясь, и бреду по коридору, открывая каждую дверь в надежде найти ванную.

Включив свет в маленькой комнате, я обнаруживаю четыре манекена в платьях с блестками и с лентами наискосок груди: «Мисс Тусон», «Мисс Аризона», «Мисс Юго-Запад», «Мисс Южные Штаты». Каждый снабжен тиарой, скипетром, вырезками из газет в рамке и жезлом капельмейстера. Каждый стоит в отдельной стеклянной витрине.

Я медленно изучаю детали и перехожу к стене, увешанной глянцевыми, забранными в рамки снимками миссис Милтон: шоу-герл из Вегаса, куда, я полагаю, отправляются все бывшие мисс Южные Штаты. Ряды фотографий, где она — в различных костюмах с блестками и в головных уборах, с толстым слоем макияжа на лице и накладными ресницами — сидит на коленях у какой-нибудь знаменитости от Тони Беннета до Рода Стюарта. И только потом мне удается разглядеть в самом углу моментальный снимок: миссис Милтон в коротком обтягивающем белом платьице, мистер Милтон с поднятыми к небу глазами и священник. Подпись гласит: «Ночная Церковь Любви. Август, 12, 199…»

Я выключаю свет и нахожу ванную. А когда возвращаюсь, застаю миссис Милтон у плиты, обреченно смотрящей в духовку.

— Вы это сделали.

— Да, мэм.

Я только что сказала «мэм»!

— Вы это сделали.

Похоже, она с трудом воспринимает информацию.

— Он почти готов, — заверяю я.

— О, здорово! Кто хочет глазировки?

Она вытаскивает из холодильника шесть туб с разными сортами глазировки.

— Картер, достань пищевой краситель.

Картер и Грейер, прыгая и корча рожи, приносят требуемое. Она выхватывает из шкафчиков пульверизаторы, серебряные шарики и сладкое конфетти и начинает выдавливать из тюбиков пищевой краситель.

— Оууууиии! — вопит она, заливаясь истерическим смехом.

— Миссис Милтон, — встревоженно бормочу я, — думаю, нам с Грейером пора домой.

— Тина!

— Простите?

— Зовите меня Тина! Вы не можете нас бросить! — кричит она не оборачиваясь и сует в рот пригоршню глазировки.

— НЕ ХОЧУ ДОМОЙ! — паникует Грейер, крепко сжимая букет пластиковых ложек.

— Видите, никому не нужно уходить. А теперь… кто… хочет… глазировки?

Она сует руки в миску с глазировкой и горстями швыряет в мальчиков.

— Бои с глазировкой!

Вручает по тубе каждому, и начинается схватка. Я пытаюсь спрятаться за столом, но Тина попадает мне прямо в грудь. В последний раз я участвовала в подобных драках еще в средней школе, но сейчас хватаю тубу с розовой глазировкой и швыряю в нее… совсем немного, меньше столовой ложки. Только отплачу ей за новый свитер, и я — вне игры.

Троица заливается громким хохотом. Мальчики катаются по полу, втирая глазировку в волосы друг другу. Тина подбрасывает в воздух серебряные шарики, и они, словно снежинки, летят в детей.

— Что здесь происходит? — раздается сверху строгий голос Лиззи.

— Ой, сейчас нам попадет, — шепчет Тина. — Картер, мы, кажется, влипли!

Они снова закатываются смехом. На кухне появляется Лиззи. В шлепанцах и махровом халате.

— О Господи! — ахает она, оглядываясь.

Стены, полы, окна — все залито глазировкой. Разноцветные капли падают с карниза.

— Тина! — восклицает Лиззи тоном Злой Колдуньи. — Немедленно в ванну.

Тина с удрученным видом начинает плакать, она кутается в халатик, облепивший ее впечатляющую фигуру.

— Но я… мы… мы просто играли. Пожалуйста, не говорите Джону. Вам ведь было весело, правда, мальчики?

— Очень. Не плачь.

Грейер осторожно гладит ее по голове, размазывая розовую глазировку.

Тина смотрит на Лиззи и вытирает рукавом нос.

— Ладно, ладно, — бормочет она, присаживаясь перед мальчиками. — Мама пойдет и примет ванну, о'кей?

Она в свою очередь гладит каждого по голове и идет к лестнице.

— Приходи еще раз, Грейер, и поскорее, хорошо? — говорит она, прежде чем исчезнуть внизу.

— До свидания, Тина! — кричит Грейер.

Я жду, что Картер начнет протестовать, просить ее вернуться, но он молчит. Мы раздеваем мальчиков, и Лиззи дает мне пижаму Картера и пластиковый пакет для вещей Грейера. Включаем кассету с «Книгой джунглей» и пытаемся отчистить кухню.

— Черт бы все это побрал! — шипит Лиззи, ползая с тряпкой на четвереньках. — Что, если мистер Милтон заглянет сегодня домой?! Если он все это увидит, то непременно отошлет ее в Хейзлден. Для Картера наступает ужасная пора, когда она исчезает на несколько недель, тем более что отца вечно не бывает на месте. Бедняга совершенно теряется. Лиззи энергично выжимает губку.

— Он просил меня поехать с ней в Хейзлден. Это для того, чтобы я могла, сами понимаете, сообразить, что она употребит на этот раз, и вовремя вмешаться.

— На чем она сидит? — спрашиваю я, хотя и без того уже догадываюсь.

— Кока. Спиртное. Снотворное.

— И сколько это продолжается?

— О, много лет, — роняет она, опуская губку в ведро. — Думаю, с тех пор, как попала в Нью-Йорк. Тусуется с какими-то отвязными торчками, знаменитостями, звездами и тому подобное. Он постоянно оставляет ее одну, так что ей приходится паршиво. Но брачного контракта они, по-моему, не заключали, так что, похоже, он просто ждет, пока она загнется от передозировки.

Что же, кажется, в перспективе маячат очередные трусики.

— Мне, конечно, следовало бы уволиться, но продление визы зависит от этой работы. Оставить Картера — означает вернуться домой, а мне хотелось бы остаться в Америке.

Я молча выкручиваю губку, не зная, что сказать.

— Ну вот, почти все в порядке. Почему бы вам, ребята, не смыться, пока она в ванной? Я сама здесь все закончу.

— Уверены?

— О да. Завтра жди чего-нибудь новенького.

Грейер и Картер не хотят расставаться, но нам удается спуститься вниз и выйти на улицу.

— До свидания, Картер! — орет он, пока я ловлю такси. — До свидания, Тина!

Поскольку до нашего дома всего четыре квартала пешком, затея кажется идиотской, но, кроме спортивного снаряжения, теперь мне приходится нести пакет с одеждой Грейера и еще один с плащом, чтобы пятна глазировки на свитере не запачкали подкладку.

— Что это с вами? — удивляется Джеймс, помогая нам выйти из такси.

— Кидались глазировкой в Тину, — сообщает Грейер, шествуя впереди меня в пижамке тигровой расцветки.

Оказавшись наверху, я набираю воду в ванну и ставлю на плиту соевые сосиски. Грейер тем временем мирно играет у себя.

— Кто там? — окликает меня незнакомый голос из комнаты для прислуги. — Кто там?

Из темноты выплывает незнакомая женщина, одетая в униформу Конни.

— Хелло, я Мария, — говорит она с южноамериканским акцентом. — Я дожидалась миссис N. и, должно быть, заснула. Не хотела уходить в свой первый день не попрощавшись.

— О… привет. Я Нэнни. Няня Грейера, — представляюсь я в третий раз за сегодняшний день. — Видите ли, миссис N. ужинает в ресторане и, возможно, приедет поздно. Поезжайте домой, а я скажу, что вы ждали ее возвращения.

— О, большое спасибо.

— Кто вы? — спрашивает Гровер, стоя в двери в одних трусиках.

— Грейер, это Мария.

Грейер высовывает язык, поворачивается и бежит к себе.

— Грейер! Простите, — извиняюсь я. — И пожалуйста, не принимайте это на свой счет. Он очень устал.

С легкой улыбкой я показываю на свою пропитанную масляным кремом особу.

— Я как раз собиралась его искупать. А вы можете идти, и ни о чем не волнуйтесь.

— Спасибо, — кивает она, перекидывая пальто через руку.

Я иду в комнату Грейера, где тот все еще танцует перед зеркалом шкафа.

— Идем, Барышников, — зову его я и тащу в ванную.

— Вот здорово было, няня! Помнишь, когда она швырнула глазировку и попала мне прямо в зад?

Он снова корчится от смеха. Я сижу на унитазе, пока он украшает мыльными узорами стену, играет с пластиковыми игрушками и напевает что-то из репертуара Донны Саммерс.

— Грейер, ты уже закончил? — спрашиваю я, устав отскребать детской расческой глазировку со свитера.

— Тра-ля-ля. Тру-ля-ля. Пум-пум. Там-там, — поет он, виляя в воде намыленным задиком.

— Вылезай, уже поздно.

Я протягиваю ему полотенце.

— А что делают девочки?

— Кто?

— Плохие девочки. Знаешь, Нэнни, ужасно плохие девочки, — поясняет он, продолжая покачивать бедрами. — А почему они плохие?

— Потому что не слушаются своих нянь.

Миссис N., пролетая мимо в свою спальню, очевидно, не замечает, что я стою в одной футболке, хотя на улице проливной апрельский дождь. Свитер и плащ пока лежат в пакете.

Дожидаясь лифта, я волей-неволей надеваю свитер, чтобы окончательно не замерзнуть. По дороге к двери я успела забежать в прачечную и выковырять из волос большую часть кусочков засохшей глазировки, но когда дверь лифта открывается, я все еще выгляжу ужасно.

— О черт! — досадливо бурчит он. — Привет.

— Привет! Глазам не верю!

— Что ты здесь делаешь?

— Дьявол, — удрученно твердит он, — а я хотел сделать тебе сюрприз! Такой роскошный был план, с цветами и всем прочим…

— Что ж, миссия завершена! А что случилось с Канканом?

Я вхожу в лифт, дрожа от восторга при виде неожиданного дара богов: моего Г.С. в грязных джинсах и фуфайке с эмблемой Нью-Йоркского университета.

— Это чтобы сбить тебя со следа. Я собирался завтра вечером ждать в подъезде… в костюме. И пригласить тебя на танцы.

Я не могу сдержать улыбку. Он рассматривает меня и качает головой:

— Похоже, вы с Грейером устраивали художественный перформанс.

— Просто вернулась из ада, где детишки под предводительством шизанутой мамаши швырялись глазировкой. Повторяю, шизанутой. И нисколько не преувеличиваю. То ли наширялась, то ли нанюхалась, разыграла идиотский спектакль и втянула нас…

— Господи, как я скучал! — перебивает он, растягивая рот до ушей.

Лифт останавливается, он наклоняется, чтобы осторожно вытереть остатки глазировки с моего лба, и я, потеряв голову, тянусь к кнопке одиннадцатого этажа. Дверь услужливо смыкается.

Какое-то плотское, глазировочное неистовство.

Завернутая в его синюю фланелевую простыню, я ерзаю на краю кухонного стола, пока он загружает сушилку моей одеждой и закрывает металлическую дверцу.

— Голодна? — спрашивает он, поворачиваясь, озаренный светом из соседней кухни.

— А что у тебя есть? — интересуюсь я, едва он открывает холодильник.

— Мама обычно оставляет гору еды, когда знает, что ее мальчик собирается пожить здесь один. Тортеллини? — ухмыляется он, размахивая пачкой.

— Фу, я в жизни больше не посмотрю не тортеллини…

Я подбираюсь к холодильнику и жадно заглядываю внутрь.

— Тогда лазанью?

— О-о-о, да, пожалуйста!

— Как насчет вина?

Я киваю, хватаю бутылку красного и бедром захлопываю дверь. Прислоняюсь к холодильнику и наблюдаю, как он, в одних трусах в горошек, вытаскивает тарелки и ставит на стол. Ох!

— Подогреть? — смеется он, целуя мое голое плечо.

— Возможно. Помощь нужна?

— Нет, сиди.

Он вручает мне бокал, вынимает приборы и кладет на стол.

— У тебя сегодня тяжелый день, глазированная девочка.

— А где твои родители?

— Повезли брата на каникулы в Турцию.

— А ты почему остался?

— Потому что я здесь.

— Это хорошо.

Я наливаю второй бокал и протягиваю ему.

— Какая ты красивая… — шепчет он, не сводя с меня глаз.

— А, эта старая тряпка? Тога из коллекции Л.Л. Бина.

Он смеется.

— Знаешь, теперь я занимаюсь с Грейером латынью. Сколько лет было тебе, когда ты начал учить этот язык?

— Э… четырнадцать.

Он вытаскивает лазанью из микроволновки и вооружается двумя вилками.

— Должно быть, ты поздний цветочек, потому что ему всего четыре. Я тебе не говорила, он носит галстук. Отцовский. Один из тех, которые едва не волочатся по полу.

— А что говорит его мать?

— Она этого не замечает. Последнее время совершенно с катушек съехала: без всяких причин уволила Конни, а Конни была здесь еще до рождения Грейера.

— Да, этот мужчина обладает способностью доводить своих жен до ручки.

— Погоди… что?

— Ну да, когда мистер N. изменял первой жене, она набросилась на Джеймса прямо в вестибюле. В присутствии нескольких жильцов.

Кусочек лазаньи попадает не в то горло. Я судорожно кашляю.

— Его первая… кто?!

— Первая жена… Шарлотта, кажется. — Он изумленно смотрит на меня. — Ты не знала?

— Нет, я не знала. Он раньше был женат? Встаю, таща за собой простыню.

— Да, но это было очень давно. Я думал, тебе сказали.

— Кто? Я ни с кем здесь не общаюсь. О Господи! А другие дети у него есть?

Я начинаю возбужденно бегать вокруг стола.

— Нет… по-моему, нет.

— Какая она? Красивая? Похожа на миссис N.?

— Понятия не имею. Хорошенькая. Блондинка.

— Молодая?

— Пойми же, я был ребенком. Мне она казалась совсем взрослой.

— Вспомни хорошенько. Они долго жили вместе?

— Да… лет семь-восемь…

— Но детей не было, так?

— Если только они не держали их в кладовой.

Я останавливаюсь у раковины, на секунду представив себе сидящих в кладовке малышей.

— А почему они разбежались?

— Миссис N.. — отвечает он с набитым ртом.

— То есть как «миссис N.»?

— Не могли бы мы вместо всего этого обсудить, как тебе идет простыня? — предлагает он, пытаясь схватить меня.

— Нет. Так при чем же тут миссис N.?

— У них была связь.

— ЧТО?!!!

Я едва не роняю простыню.

— Пожалуйста, сядь и поешь немного, — требует он, показывая вилкой на стул.

Я сажусь и залпом выпиваю вино.

— Заметано, но тебе придется начать сначала и ничего не упустить.

— О'кей, если верить моей матушке, Шарлотта N. была страстной коллекционеркой предметов искусства. И все покупала у Гагосяна, где работала нынешняя миссис N. Как-то раз Шарлотта попросила миссис N. приехать к ней домой, оценить очередное приобретение… и они спелись.

— С миссис N.?! Невозможно представить миссис N., спевшуюся с кем-то. Точка.

— Да, иногда он приводил ее сюда, когда жена бывала в отъезде. Швейцары начали сплетничать, и скоро об этом узнал весь дом.

Он задумчиво смотрит в бокал, прежде чем сделать глоток.

— Не могу. Просто не в силах, не в силах, не в силах этому поверить.

— Ну… это чистая правда. Я видел сам, собственными двенадцатилетними глазами. Знойная женщина.

— Заткнись! — захлебываюсь я.

— Говорю же: красная помада, узкие платья, каблуки, все при ней. Зно-о-о-йная особа.

— И чем все кончилось?

Легенды 721-го дома гласят, что Шарлотта нашла не принадлежащий ей чулок, схватила его, вылетела в вестибюль и накинулась на Джеймса, вынуждая его сказать, кто был в тот день в квартире. Несколько недель спустя она выехала, а твоя миссис N., наоборот, въехала. Я отставляю бокал.

— Как же ты мог не рассказать мне об этом?

Почему-то в простыне сразу становится холодно, особенно когда высокий накал эмоций на девятом этаже водоворотом захватывает меня.

— Ну… ты так воспринимаешь подобные вещи.. — мямлит он, откладывая вилку.

Я резко отталкиваюсь от стола и иду к сушилке.

— Значит, чего я не знаю, то меня и не трогает?..

Вытаскиваю влажную одежду и раскладываю ее на стуле.

— Какая долбаная мальчишеская логика! Прости, кажется, я утомила тебя рассказами о своем жалком занятии?

— Послушай, Нэн, я сказал, что мне очень жаль. Он тоже встает.

— Не сказал. Не сказал, что тебе жаль.

Теплые слезы наполняют глаза, и я пытаюсь неуклюже натянуть непросохший свитер, не сбросив при этом простыню.

Он обходит стол и осторожно берет у меня свитер.

— Нэн, мне очень жаль. Урок усвоен: ничего не скрывай от Нэн.

Он обнимает меня за талию.

— Просто ты единственный человек в моем углу ринга, и я узнаю, что ты от меня что-то скрываешь…

— Эй, да брось ты, — бормочет он, притягивая меня к себе. — Я главный человек в твоем углу ринга.

Я утыкаюсь лицом в его ключицу.

— Прости, но мне так паршиво. Ты прав, я слишком поглощена этой работой. И мне действительно все равно, первый у него брак или нет. И не желаю тратить сегодняшний вечер на разговоры о них.

Он целует меня в макушку.

— В таком случае как насчет музыки?

Я энергично киваю, и он идет к музыкальному центру.

— Как я полагаю, Донна Саммерс сегодня не котируется?

Я смеюсь, заставляя себя вернуться на одиннадцатый этаж. Подкрадываюсь сзади и заворачиваю в простыню нас обоих.

Я допиваю уже третью чашку кофе, стараясь не заснуть, пока готовится ужин Грейера. Несмотря на греющие душу воспоминания, двух часов сна оказалось явно недостаточно.

Я засучиваю рукава выцветшей серо-лиловой фуфайки, пожертвованной Г.С. сегодня утром, дабы никто не подумал, что я два дня подряд прихожу на работу в одной и той же одежде. Лично мне кажется, что люди не обратили бы внимания, даже заявись я в этот дом, напялив клоунский нос и сверкая фальшивыми драгоценностями.

Не успеваю я положить сваренную на пару капусту на тарелку Грейера, как он соскальзывает с детского стульчика животом вниз и куда-то направляется.

— Ты это куда, малыш? — интересуюсь я, сунув в рот паровую морковь.

Он добирается до холодильника и наставительно объявляет:

— Я же просил не называть меня так! Никаких «малышей»! Открой холодильник.

Поза его при этом самая что ни на есть вызывающая. Поверх воротничка пижамы болтается галстук.

— Пожалуйста, — напоминаю я.

— Пожалуйста, открой! Я хочу сока!

Сейчас особенно заметно, насколько утомили его ежедневные занятия. Похоже, начинает сказываться усталость. Я открываю холодильник и тянусь к молоку.

— Ты же знаешь, за обедом сок нельзя. Соевое молоко или вода, решай.

— Соевое молоко, — кивает он.

— Сейчас достану. А ты пока садись на стульчик. Беру пачку соевого молока и возвращаюсь к столу.

— Нет! Я сам! Я сам. Не ходи за мной. Я сам…

Он так капризничает, когда приближается время моего ухода, что последние часы превращаются в пытку.

— Эй, не сердись. Пойдем нальем вместе, — жизнерадостно предлагаю я.

Он становится рядом со мной, так что голова оказывается на одном уровне с чашкой. Миссис N. терпеть не может, когда я позволяю ему самому наливать молоко. Не то чтобы мне самой это очень нравится: мало того что процедура длится целую вечность, так потом чаще всего приходится ползать на четвереньках с губкой. Но, учитывая его дурное настроение, лучше всего уступить, чем успокаивать потом бьющегося в истерике ребенка, тем более что мне еще нужно успеть на восьмичасовую лекцию.

— Ловко сделано, ма… Гровер. А теперь взбирайся на свой стульчик и принимайся за ужин.

Он садится и нехотя тычет вилкой в водянистые овощи. Я смотрю на часы и решаю, что мытье посуды — наиболее продуктивный способ провести последние несколько минут в этом доме, поскольку Грейер, кажется, не расположен болтать.

Я кладу последнюю кастрюльку в сушилку и поворачиваюсь к Грейеру как раз в тот момент, когда он преспокойно поднимает чашку и выливает молоко на пол.

— Грейер! — кричу я, хватая губку. — Грейер, почему ты так сделал?

Он смущенно опускает голову и кусает губы, очевидно, сам несколько шокированный своей выходкой. Я присаживаюсь на корточки рядом со стульчиком.

— Грейер, я задала тебе вопрос. Почему ты вылил молоко на пол?

— Оно мне не нужно. Пусть эта тупица Мария убирает!

Он откидывает голову и смотрит в потолок.

— И больше не разговаривай со мной.

Соевое молоко капает на мои руки, туда, где задрались рукава свитера. Волна усталости накрывает меня с головой.

— Грейер, так нехорошо. Нельзя разбрасываться едой. Немедленно слезай и помоги мне вытереть пол.

Я отталкиваю его стул, и он лягает меня, едва не попав в лицо. С трудом увернувшись, я встаю, отворачиваюсь и считаю до десяти, чтобы не сделать того, о чем я позже пожалею. Смотрю на часы. Иисусе, она опаздывает уже на четверть часа! До лекции остается сорок пять минут.

Поворачиваюсь к Грейеру и спокойно говорю:

— Прекрасно. Оставайся на месте. Я сейчас вытру пол и уложу тебя в постель. Ты нарушаешь правила, и это говорит о том, что тебе сегодня не до историй. Ты слишком устал.

— Я НЕ ГОЛОДЕН!

Он разражается слезами, жалко съежившись на стуле. Я вытираю молоко, стараясь не запачкать свитер Г.С., и выжимаю губку в его тарелку.

К тому времени как я уложила оставшиеся тарелки в посудомоечную машину, Грейер уже успокоился и готов забыть о случившемся. Я вешаю галстук ему на плечо и несу в детскую, отмечая, что теперь у меня остается двадцать минут, чтобы спокойно добраться всего лишь до Вашингтон-сквер, на лекцию Кларксона, и при этом мать ребенка даже не позаботилась позвонить. Я постоянно прислушиваюсь к жужжанию лифта, готовая сорваться с места, как только она войдет в дом, взять такси и мчаться на лекцию.

Раздеваю Грейера догола.

— А теперь иди в туалет, пописай, чтобы мы могли надеть пижамку.

Он бежит в ванную, а я киплю от возмущения: ведь предупреждала же, что по четвергам должна уходить до восьми! Могла бы уж уделить мне один вечер из пяти!

Дверь ванной распахивается, и Гровер появляется на пороге во всем своем великолепии. В довершение эффекта на шее болтается галстук, нависая как раз над его интимным местом. Он пробегает мимо меня к постели и хватает пижамную курточку.

— Если я ее надену, мы сможем почитать книжку? Всего одну?

Он так старается натянуть полосатую одежку, что мое сердце тает.

Я сажусь на кровать и поворачиваю его лицом к себе.

— Грейер, почему ты вылил молоко на пол?

— Мне так захотелось, — честно отвечает он, положив ручонки мне на колени.

— Гров, ты очень меня обидел, тем более что именно мне пришлось за тобой убирать. И нехорошо зря оскорблять людей, особенно Марию. Я так расстроилась, когда ты назвал ее тупицей, потому что она мой друг и целый день старается сделать нам приятное.

Я обнимаю его, и он гладит меня по голове.

— Нэнни, спи здесь на полу, ладно? А утром поиграем в паровозики.

— Не могу, Гров. Нужно ехать домой и кормить Джорджа. Ты же не хочешь, чтобы Джордж остался голодным? А теперь выбери книгу, и мы почитаем. Одну.

Грейер идет к книжному шкафу, но тут, к счастью, хлопает входная дверь, и он бежит в холл. Пять минут! До лекции пять минут!

Я следую за ним, и мы оба перехватываем миссис N., облаченную в тренч[63] от Берберри, в нескольких шагах от ее кабинета. Судя по сгорбленным плечам и быстрой походке, она не намеревалась заходить в комнату Грейера.

— Мамочка! — налетает на нее Грейер сзади.

— У меня лекция, — говорю я. — Нужно идти. Видите ли, по четвергам в восемь…

Миссис N. поворачивается ко мне, одновременно стараясь оторвать от себя Грейера.

— Вы наверняка успеете, если возьмете такси, — отвечает она рассеянно.

— Да… но уже восемь, так что… пойду надену туфли. Спокойной ночи, Грейер.

Я мчусь в холл, лихорадочно одеваюсь и надеюсь, что лифт еще не ушел. И слышу, как она вздыхает.

— Мамочка устала, Грейер. Ложись в постель, я прочитаю тебе одно стихотворение из шекспировской хрестоматии и потушу свет.

Спускаюсь вниз, пробегаю мимо швейцара и бешено машу руками, останавливая такси. Хоть бы успеть к заключительной части!

Сажусь в машину, открываю окно, обещая себе, что обязательно поговорю с миссис N. насчет четверга, но в глубине души сознаю, что скорее всего я промолчу.

Несколько дней спустя я обнаруживаю в почтовом ящике, кроме обычных рекламных листков и каталогов, два конверта, заставивших меня призадуматься. Первое послание написано на кремовой бумаге миссис N., которой она обычно пользуется для работы в своем комитете.

Апрель, 30.

Дорогая Нэнни, мне бы хотелось поделиться с вами своими тревогами, которые разделяет также и отец Грейера. Мы обнаружили, что после того, как вы в такой спешке покинули наш дом, под маленькой мусорной корзиной в ванной Грейера оказалась лужа мочи.

Понимая, что занятия в университете отнимают у вас много сил, должна откровенно сказать, что встревожена вашей полной неосведомленностью о вышеуказанной ситуации. В соответствии с нашим соглашением время работы должно быть целиком и полностью посвящено вашему подопечному. Такое пренебрежение обязанностями заставляет усомниться в вашей профессиональной пригодности.

Прошу вас не только вспомнить, но и следовать следующим правилам:

1. Грейер должен ложиться спать в пижаме.

2. Грейеру нельзя пить сок после пяти часов вечера.

3. Вам следует постоянно наблюдать за ним.

4. Вам необходимо знать, где находятся чистящие средства, и при необходимости ими пользоваться.

Надеюсь, вы учтете мои пожелания и позаботитесь о том, чтобы подобное больше не повторялось, в противном случае я не считаю себя обязанной платить вам за этот час. Хочется думать, что нам не придется это обсуждать дважды.

Сегодня Грейер идет играть к Алексу. Желаю вам хорошо повеселиться. Прошу вас забрать мое пальто у портного. Оно должно быть готово после двух.

Искренне ваша

Миссис N.

Так мне и надо.

Второй конверт окантован помидорно-красной рамкой. Я вынимаю пачку стодолларовых банкнот, скрепленных серебряным зажимом для денег с выгравированной буквой N.

Дорогая Нэнни!

Я возвращаюсь из Чикаго на третьей неделе июня.

Буду крайне благодарна, если сумеете купить:

Трюфели «Тьючер» с шампанским — одна коробка.

«Лилле» — шесть бутылок.

Паштет из гусиной печенки — шесть штук.

Стейки — два.

Мороженое с шоколадом «Тодива» — две пинты.

Устрицы — четыре дюжины.

Омары — два.

Лавандовую воду для белья.

Сдачу оставьте себе.

Спасибо. Мисс Ч.

Почему эти женщины помешались на лавандовой воде?

Глава 9

О… МОЙ… БОГ!

Няньку-квартеронку считали чем-то вроде надоедливой обузы, годной только на то, чтобы застегивать пуговицы и штанишки, расчесывать волосы и делать проборы, поскольку законы общества диктовали, что волосы должны быть разделены на пробор и причесаны.

Кейт Чопин. Пробуждение

Сара приоткрывает дверь, насколько позволяет цепочка, выставляя напоказ темно-серую фланелевую пижаму и карандаш, скрепляющий узел светлых волос.

— Так и быть, полчаса. То есть тридцать минут. Я приехала домой подзубрить конспекты к завтрашнему экзамену, а не затем, чтобы рыться в грязном белье N.