Суер

      ***
      Боцман Чугайло вначале даже не понял, в какой изумительной выступил он роли, и толковал о двух отгулах за дежурство. Когда же немного стал соображать, повел речь и о третьем.
      - Ну что, Хомыч, - спрашивал капитан, - дадим третий отгул?
      - Не убежден, - упрямился старпом, - за что, собственно? За вашу гениальность? Нет. Он не заслужил.
      - Вы старпом, вам и решать.
      Не получивший третьего отгула боцман страшно разъярился.
      - Мною трубки выигрывают! - кричал он с топотом. - А мне отгулов не дают! Я - высокоценная вещь, одна на всем свете, а мне отгула не дают! Такой вещи, как я, нету даже на острове, на котором все есть! Абсолютно все есть, а меня нету!
      А меня нету! А меня нету!
      Нету Чугайлы у них ни хрена!
      Нету Чугайлы у них ни хрена!
      Бедный я, бедный! Меня тама нету, а мне отгула не дают!
      Не дают! Не дают!
      А трубку курят! Курят!
      Курят!
      А я тут дежурю так, что жилы лопаются, а мне отгула не дают! В арбитраж!
      Мы просто не знали, как его унять.
      То он требовал третьего отгула, то вознаграждения, то хоть рюмочку портвейна, то златые горы, то лошадь, то саблю, то коня. Надоел ужасно.
      Пока он прыгал, пел и плакал, мы не заметили, что за нами увязалась шкуна без опознавательных знаковых систем под черными парусами.
      На ней вдруг появилось пороховое облако, и чугунное ядро взрыло нос перед нашим "Лавром". И потом уж грохнула пушка.
      - Звук выстрела долетает позже, - неожиданно пояснил мичман Хренов.
      - Чу! - цыкнул капитан, и Хренов поник.
      На шкуне по веревкам побежали разноцветные флажки, которыми было написано:
      ОТДАЙТЕ НАМ БОЦМАНА ЧУГАЙЛО.
      Капитан велел принести флажков и пустить по веревке такую надпись:
      А ЗАЧЕМ?
      В ответ написали:
      НАДА.
      Капитан велел:
      ОБЪЯСНИТЕ ПРИЧИНЫ.
      В ответ написали:
      У НАС НА ОСТРОВЕ ЕСТЬ ВСЁ, КРОМЕ ЧУГАЙЛЫ, ОТДАЙТЕ, А ТО ХУДА БУДЕТ.
      - Прямо и не знаю, что делать, - сказал Суер. - Запятые ставят, как надо, а само "надо" пишут "нада", к нему еще и "худа". Эй, веревочный, напиши там:
      У ВАС ОШИБКИ.
      В ответ написали:
      КАКИЕ ЕЩЁ, ЯДРЁНЫТЬ, ОШИБКИ?
      Суер велел веревочному:
      ОРФОГРАФИЧЕСКИЕ.
      В ответ написали:
      ВАМ ЧЕГО, ХУДЫ НАДА?
      Веревочный Верблюдов сказал:
      - Разрешите, сэр, послать их на этот остров.
      - Нет-нет, - сказал капитан, - я не позволю писать такое флажками нашего "Лавра". Чего-чего, а у нас на судне цензура есть. Напишите так:
      СОВЕТ ЗАСЕДАЕТ. ОБОЖДИТЕ.
      Они написали:
      ЛАДНО.
      - Ну что будем делать, господа? - спросил капитан. - Отдадим или нет?
      - Отдать можно, - рассуждали мы, - но интересно, что мы получим взамен.
      - На сундук драгоценностей можно не рассчитывать, - сказал капитан.
      - Ну тогда хоть ящик пива, - сказал Хренов.
      - И пару вобил, - добавил Семенов.
      - Да не дадут, - сказал старпом. - Пусть хоть по бутылке на брата. Вобла-то у нас еще осталась. Эй, Верблюдов, напиши там:
      А ЧЕГО ДАДИТЕ?
      Те, на шкуне, долго не отвечали, наконец выкинули на веревке такие флажки:
      ЗАСЕДАЕМ СОВЕТОМ.
      Все это время боцман Чугайло носился по фрегату, прыгал с бака на корму и с фока на бизань.
      - Судьба человека! Судьба человека! Судьба человека! - орал он. Решается!
      Решается!
      Решается!
      Хрен с ним, с третьим отгулом! Наконец на шкуне выкинули флажки:
      ДАЁМ БУТЫЛКУ ПИВА ЗА КИЛО ВЕСА.
      - Черт возьми, - сказал капитан. - Пиши, Верблюша:
      КАКОГО?
      В ответ написали:
      ЖИВОГО.
      Капитан велел:
      ДА НЕТ, ПИВА КАКОГО?
      В ответ написали:
      ЖИГУЛЁВСКОГО.
      - Ну что ж, - сказал капитан. - Решайтесь, братцы, что будем делать. Уж очень неохота ядрами с ними перебрасываться.
      - Надо брать, - сказал Хренов. - Но сколько же он, черт побери, весит?
      - Эй, взвешиватели! - крикнул старпом, и из трюма выскочили наши корабельные взвешиватели Хряков и Окороков с гирями наголо.
      - Чего вешать? - ревели они.
      - Нельзя ли поспокойнее? - сказал им старпом. - Дело деликатное, а вы гирями размахались. Посмотрите на боцмана и прикиньте на вид, сколько он весит. Пудов на пять тянет?
      - И больше вытянет.
      - Ну и ладно, - сказал старпом. - А уж там точно взвесят.
      - Жалко, что там только на живой вес согласны, - сказал Хренов, - а то мы бы ему в карманы гирь поналожили.
      - Капитан! - взмолился вдруг боцман и пал на колени. - Спасите, капитан! Я не хочу на этот остров! Оставьте на борту! Я хоть и разбил кому-то харю или две, но в целом-то я очень добросердечный, простой, душевный, ласковый и хороший человек. Я очень люблю людей, детей, собак, бабочек и даже жеребцов. Хрен с ними, с отгулами, у меня очень золотое сердце, я и матом больше не буду, и пить не буду, только рюмочку на Пасху, спасите, сэр, я вам еще пригожусь, поверьте, дорогой сэр!
      - Встаньте, боцман! - приказал капитан. - Я и не знал, что вы так дорожите "Лавром". Я готов оставить вас на корабле, но как это сделать? Они вот-вот начнут пальбу, а у нас всего лишь пара ядер, да и те кривые, как тыквы. Застреляют нас эти всем обожравшиеся.
      - Капитан, вы - гений, - сказал боцман. - Сделайте же что-нибудь гениальное.
      - Пока ничего в голову не приходит, - сказал Суер. - Ладно, давайте пока поторгуемся, напиши там:
      МАЛО.
      Те ответили:
      ДАЁМ ПО ДВЕ.
      - Надо как-то выиграть время, - сказал капитан, - но как? Стоп! Нашел! Объясняю суть: все мы были на острове, кроме Чугайлы, поэтому я и выиграл пари. А теперь-то и нас там нет. Понятно? Ну ладно, кому непонятно, поймет впоследствии. Эй, веревочный, выкидывай надпись:
      У ВАС НА ОСТРОВЕ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО НЕТУ ЧУГАЙЛЫ?
      Они написали:
      НЕТУ.
      Суер велел:
      А СУЕР-ВЫЕР ЕСТЬ?
      Они подумали и так написали:
      БЫЛ, А ТЕПЕРЬ, КАЖИСЬ, ТОЖЕ НЕТУ.
      И дальше пошло как по маслу:
      А СТАРПОМ ПАХОМЫЧ ЕСТЬ?
      НЕТУ.
      А ЛОЦМАН КАЦМАН?
      НЕТУ.
      А ФРЕГАТ "ЛАВР ГЕОРГИЕВИЧ" СО ВСЕМ СВОИМ ЭКИПАЖЕМ ЕСТЬ?
      НЕТУ.
      Капитан вытер нервный пот и сказал:
      - Пиши, вервие:
      СОГЛАСНЫ ВСЁ ЭТО ОТДАТЬ ЗА ДВЕ БУТЫЛКИ ПИВА ЗА КИЛОГРАММ ЖИВОГО ВЕСА.
      На черной шкуне очень долго заседали, их веревочные и румпелевые бегали там сверху вниз, таская ящики пива, кто-то даже кого-то бил по морде, и мы выкинули вопрос:
      КОГО ТАМ ПО МОРДЕ БЬЁТЕ? ДА ТУТ ОДИН ДЕСЯТЬ БУТЫЛОК ПИВА ВЫПИЛ,
      ответили они. Наконец мы увидали на ихней веревке такую надпись:
      У НАС СТОЛЬКО ПИВА С СОБОЮ НЕТУ.
      Суер с облегчением вздохнул и сказал:
      - Пиши Верблюша:
      ВЫ ВАЛЯЙТЕ ОБРАТНО ЗА ПИВОМ, А МЫ ЗДЕСЬ ПОДОЖДЁМ, ВЗВЕСИМСЯ КАК СЛЕДУЕТ.
      В ответ написали:
      А НЕ ОБМАНЕТЕ?
      Капитан засмеялся.
      - Пиши, Вербо, - сказал он:
      ЧЕСТНОЕ КАПИТАНСКОЕ.
      Те написали:
      ВЕРИМ В СЛОВО ВЕЛИКОГО КАПИТАНА.
      ВЕРНЁМСЯ ЧЕРЕЗ .ПОЛЧАСА.
      Шкуна развернулась и дунула на остров за пивом.
      - Ну а теперь, Пахомыч, - сказал капитан, - дуй до горы! Валяй на всю катушку! Трави фок-стаксели хоть налево, хоть направо.
      - А ну шевелись, бесенята! - заорал старпом, и Чугайло вскочил с колен и набросился на матросов с подзатыльниками.
      "Лавр" раздул свои великие паруса и дунул по восемьдесят седьмому меридиану вниз.
      - Как-то неловко, сэр, - сказал я. - Ваше слово - честное капитанское! Обман! Это нас унижает!
      - Извини, друг, - сказал Суер-Выер, - как ты меня сейчас назвал?
      - Я назвал вас "сэр", кэп.
      - Так вот, в первую очередь я - сэр, а уж потом - кэп. Еще одно честное слово - слово сэра - у меня осталось в запасе.
      Глава LXIV. Остров Кратий
      Эту грозную композицию: скала, а на вершине Некто с черными крыльями, я уже где-то видел, но не сразу вспомнил, что это один из гербов, который мы вялили вместе с другими, вывезенными с острова Гербарий.
      - Демонкратия, - сказал Кацман. - Герб-то мы еще не могли разгрызть. Помните?
      Да, герб тот и долотом долбили, и теркой терли, но как ни запивали пивом, проглотить не могли.
      Потом уж его целиком заглотил матрос Веслоухов. Сейчас его и призвали на палубу, как главного специалиста по проглоченному им же гербу.
      - Узнаешь? - спросил старпом.
      - Похож, - признался Веслоухов, разглядывая остров, к которому мы приближались. - Он самый, неразгрызаемый. И переваривался-то с трудом. Как встал колом в брюхе - и ни в какую! Если б не медузий кисель - ни за что бы не переварить! Вы знаете, господин старший помощник, не советую к нему приближаться. Опасно. Поглядите издали - и хорош.
      Мы и не приближались, но тайное течение влекло и влекло нас к острову, закручивало, заворачивало, оборачивало вокруг скалы, на которой сидел Некто с черными крыльями.
      Крылья были пока сложены и глаза прикрыты, но в щелочке-то между век, что это там мелькало? А?
      - Кто же это? Кто? - расспрашивали матросы.
      - Ясно кто - Демон, - рассказывал Веслоухов, недаром проглотивший герб.
      - А Кратия-то где же?
      - А Кратия - это все, вокруг него которое. На скале Демон, а вокруг Кратия. Такие уж дела.
      Мы оглядели Кратию и остались ею крайне неудовлетворены. Что же это, в сущности, была за Кратия? Прямо скажу, неприглядная картина: обломки камней,
      обглоданные кости верблюдов,
      пустые бутыли, щепки,
      опилки,
      объядки,
      объютки обутки,
      рваные каблуки и черт знает еще какие осколки неизвестно чего.
      - Вы знаете, кэп, что мне кажется? - с дрожью в голосе сказал Кацман.
      - Слушаю, лоцман.
      - Мне кажется, что он это все сожрал.
      - Не может быть, - сказал Суер. - На вид вполне приличный Демон, интеллигентный.
      - Сожрал, сожрал! Точно сожрал! Заметьте: судно сделалось неуправляемым. Это он своими магнетическими силами притягивает нас, как паук в паутину. И сожрет, поверьте! Видите там, на берегу, обломки парусов и обрывки фрегатов? Сожрет, кэп!
      - Что же вы предлагаете?
      - Немедленно подсунуть ему что-нибудь.
      - Подсунуть?
      - Ну да, что-нибудь вроде Чугайлы или мадам Френкель. Вдруг заинтересуется?
      - Вряд ли, - сказал капитан. - Можно, конечно, попробовать. Позовите боцмана.
      Чугайло явился наверх на этот раз в двух подтяжках, чисто побритый, хотя и на босу ногу. Вообще после того, как из-за него чуть бой не разгорелся, боцман сделался более строг и подтянут.
      - Слушаю, сэр, - сказал он.
      - Э, господин боцман, - протянул Суер, не зная, как, собственно, приступить к делу. - Э-э... как вы себя чувствуете?
      - Извините, сэр... ЧТО? - изумился боцман.
      - Э... - тянул Суер. - Самочувствие ваше... в последнее время... как?
      - Э... - отвечал боцман, совершенно потрясенный. - Э... Моя?
      - Твоя, черт подери, твоя! - сказал старпом, выручая капитана из неловкого положения. - Совсем, что ли, дурак! Сэр капитан интересуется состоянием твоего здоровья, а ты мычишь, как бык. Отвечай, как себя чувствуешь? Ну? Что молчишь?
      - А-а... - понял боцман. - Ага... Это вы насчет рому, так я его не пил, я потом нашел пустую бутылку на полуюте.
      - Извините, сэр, - сказал Кацман. - Кажется, мы позвали боцмана для определенных целей приманки, а вовсе не для идиотских объяснений по поводу рома.
      - Да-да, - вспомнил капитан, - я помню, помню насчет приманки... но все-таки какого еще рому?!
      - Капитанкубинского, сэр! Пустая бутылка! Каталась по палубе во время качки, сэр! Я ее поймал, думал, для записок пригодится.
      - Записок?! Каких?
      - О нашей возможной гибели, сэр.
      - Капитан, - сказал лоцман, - ей-богу, сейчас не время выслушивать тупые предположения. Мы на краю пропасти... вот-вот, действительно, пиши записки! Нас несет на скалы!
      - Подождите, лоцман, - сказал Суер-Выер. - Где бутылка?
      - Всегда при мне, сэр, - и боцман достал из кармана пустую бутылку.
      Капитан взял бутылку и принялся рассматривать этикетку, на которой было написано:
      Ром КАПИТАНКУБИНСКИЙ (Лианозово)
      - Извините, сэр, - тронул его за рукав лоцман, - мы ведь позвали боцмана специально... Помните? - И он указал бровями наверх, туда, где по-прежнему сидел черный Некто со сложенными крыльями в перьях.
      - Да-да, - припомнил капитан, изучая этикетку, - сейчас-сейчас, две минуты...
      - Сожрет же всех, сэр, - шепнул лоцман.
      - Ну точно, - сказал капитан. - Из моих личных запасов. Видите, там в уголочке карандашом написано "СВ", я так пометил все свои бутылки. Интересно, кто же это мог быть?
      - Не могу знать! - гаркнул боцман, потом понизил голос и прошептал тихо-тихо-тихо, но я-то все слышал, нюх у меня такой: - А вообще-то догадываюсь, сэр. От них сильно пахнет ромовым перегаром-с, - и боцман указал на меня.
      Нет, он, конечно, не ткнул пальцем, попробовал бы он пальцем ткнуть, но указал всем телом и особенно полосками на тельняшке.
      - Он? - шепотом удивился капитан. - Не может быть!
      - Разит, сэр, - развел руками боцман. - Запах! Ромовый перегар!
      - Капитан! - снова встрял Кацман. - Ей-богу, ей-богу, не тяните! Видите, как он нахохлился? Заклюет, задерет, поверьте! Гляньте, какие когти.
      - Погодите, Кацман, - раздражился капитан, - пока что не до него, вы что, не видите? Я делом занят. А тот пускай пока посидит, какого еще хрена?
      - Сэр, - настаивал лоцман, - поверьте...
      - Я занят! - членораздельно сказал капитан. - Приходите позже.
      В сильном раздражении капитан прошелся по палубе, вдруг остановился против меня.
      - Дыхни.
      - Извините, сэр, - сказал я, слегка отодвигаясь. - Дыхнуть мне несложно, но думается, что лоцман прав. Этот черный с крыльями дыхнуть нам может скоро и не позволить, надо бы принять меры некоторой безопасности...
      Демон мрачно молчал, только подрагивали его веки. Вдруг он приподнял крылья, полузакрыл полнебесной сферы, расправил, протряс и снова сложил на спине.
      Размах его внушительного пера, кажется, подействовал на капитана. Он слегка пригнул голову, но тут же выпрямился и сказал, подойдя ко мне вплотную:
      - С лоцманом пили?
      И тут Демон взревел, заклекотал, его страшные когти с такой силой вонзились в скалу, что камни затрещали и посыпались вниз лавиной. Он снова махнул крыльями, из-под которых вылетели громы и молнии и вонзились в мрачные воды океана. Грубые бараны волн белели в кромешной тьме под крыльями страшного тирана, они рокотали, рокотали и - ураганный порыв потряс вдруг весь фрегат и сам остров Демонкратию. Перекрывая гром бури, капитан кричал:
      - Вдвоем! Без меня!
      - Уерррр! - зарычал Демон, открывая наконец страшные ночные очи. Ыеррр!
      Он захлопал очами быстро-быстро-быстро, сбивая со зрачков молочную пелену, и заквохтал вдруг, как тетерев, приглядываясь к нам и нашему фрегату: хто-хто-хто-хто-хто?
      - Авр! - ахнул он, начиная соображать. - Авр Ыор-гиевич! А это Уеррр-Ыеррр!
      В ужасе схватился он крыльями за лоб, потер его - не бердит*** ли? махнул ими и вранулся*** прямо с места в поднебесье.
      - Уерр-Ыеррр! - орал он, улетая. - Авр! Авр! Уеррр-Ыеррр!
      Море утихло.
      - Улетел, - сказал старпом. - Что будем делать, капитан? Дело в названии острова. Демона больше нет, только Кратия осталась.
      - Ну и пусть себе. Пусть так и будет: ОСТРОВ КРАИИ. А если кто захочет изменить название, пусть тащит на скалу, чего хочет.
      Как выяснилось позже, сэр Суер-Выер оказался прав. Наверх на скалу всякое таскали, но все это никак не удерживась, скатывалось в океан, по которому "Лавр Георгиевич" и продолжал свое беспримерное плаванье.
      Глава LXV. Кусок поросятины
      С самого начала остров Кратий вызывал во мне неприязнь. Слишком уж он был натуральным, подлинным и довольно широкораспространенным.
      И этот постыдный Демон, сидящий на скале, и Кратия, которая валялась вокруг, все это почему-то причиняло мне жгучий стыд, подавленность, озабоченность неведомо чем.
      Да и ром, который мы вправду выпили с лоцманом в минуту душевной невзгоды, забыв на секунду собственную гордость, не добавлял радости и счастья, и я, в конечном счете, впал в глубочайший сплин.
      - Остров проехали, - успокаивал я груду своих мыслей. - Ром тоже давно позади. Но успокоение не приходило. Мысли шевелились, как куча червей, насаженных на навозный крючок.
      Впившись пальцами в надбровные свои дуги, я сидел в каюте, раскачиваясь на стуле, осознавал гулбину * своего падения. Да, со мной и раньше бывало так: идешь, идешь над пропастью, вдрюг * - бах! - рюмка ромы * - и в обрыв. И летишь, летишь...
      Стыд сосал и душил меня,
      жег, грыз,
      терзал, глушил,
      истязал,
      пожирал,
      давил,
      пил
      и сплевывал.
      Зашел Суер.
      - Сорвался, значит, - печально сказал он. - Бывает. Ты на меня тоже не сердись. Голова кругом: Демон, Кацман орет, Чугайло с бутылкой... я и накричал... нервы тоже...
      Зашел и Кацман:
      - Да ничего особенного! Ну выпили бутылку! Чего тут стыдиться? Из капитанских запасов? Ну и что? Отдадим! Ты же помнишь, капитан в этот момент траву косил, которая вокруг бизани выросла, мы и решили не отвлекать! А стюард Мак-Кингсли? Он-то из каких запасов пьет? Чем мы хуже?
      Лоцман был прав, но я все равно не мог жить. Не хотелось пить и путешествовать. Стыд был во мне, надо мной " и передо мной. Каким же он был? Большой и рыхлый,
      он был похож на кусок розовой поросятины, на куриную кожу в пупырышках, на вялое,
      мокрое,
      блеклое
      вафельное полотенце.
      Какой-нибудь рваный застиранный носовой платок или исхлестанный березовый веник, и те выглядели пристойней, чем мой недоваренный, недосоленный суп стыда... противный сладковатый зефир приторного гнусного стыда...
      Сссссссссс..... черт побери!
      Тттпттпт..... черт побери!
      Ыыыыыыыыыы... хренотень чертова! Дддддддддддддддддд... бля... дддд... бля... ддд...
      Зашел и боцман Чугайло. Заправил койку и долго смотрел, как я мучаюсь и содрогаюсь.
      - Вы, это самое, не сердитесь, господин хороший, - сказал боцман. Капитан есть капитан. Я должен доложить по ранжиру. А как же, это самое, иначе?
      - Да что вы, боцман, - махнул я рукой, - не надо, я не сержусь.
      - А пахло от вас сильно. Я сразу понял - ромовый, это самое, перегар.
      - А от водки другой, что ли?
      - Ой, да вы что, господин хороший? А как же? От водки перегар ровный, так и струится, как Волга какая, а от рома, может, и помягче, но помутней и гвоздикой отдает.
      - Да? - немного оживился я. - Неужели это так? Есть разница?
      - Ну конечно же! Мы, боцмана, эту науку назубок знаем!
      И боцман Чугайло с великой точностью обрисовал мне оттенки различных перегаров. По его рассказам и была в дальнейшем составлена так называемая ТАБ-ЛИЦА ОСНОВНЫХ ПЕРЕГАРОВ, как пособие для боцманов и вахтенных офицеров. Она и заняла свое место в ряду таблиц, начатом великой таблицей Дмитрия Ивановича Менделеева. Приводим ее краткий вариант.
      ТАБЛИЦА ОСНОВНЫХ ПЕРЕГАРОВ
      Водка - перегар ровный, течет как Волга. Принят за эталон, от него уже танцуют.
      Ром - помутней, отдает гвоздикой.
      Виски - дубовый перегар, отдает обсосанным янтарем.
      Коньяк - будто украденную курицу жарили. И пережарили.
      Джин - пахнет сукном красных штанов королевских гвардейцев.
      Портвейн - как будто съели полкило овечьего помета.
      Кагор - изабеллой с блюменталем.
      Токайское - сушеный мухомор.
      Херес - ветром дальних странствий.
      Мадера - светлым потом классических гитаристов школы Сеговии.
      Шампанское - как ни странно, перегар от него пахнет порохом. Дымным.
      Самогон (хороший) - розой.
      Самогон (плохой) - дерьмом собачьим.
      - А как обращаются с перегарами в быту? - спросил я.
      - Главное - не навредить, - сказал Чугайло. - Нельзя дышать перегаром на пауков, подыхают. А пауки полезны: ловят мух. Поставить перегар на пользу дела - тоже наука. С десяти матросов, например, можно набрать газовый баллон перегара и отвезти в раковый корпус больницы. Рак выпить любит, а от перегара гаснет. У нас в деревне перегаром колорадских жуков на картошке окуривают.
      - Как же?
      - Очень просто. Заложут в картошку пару мужиков и кольями по полю перекатывают. Те матюгаются - перегар и расходится как надо.
      Боцман отвлек меня немного, но потом снова розовая поросятина стыда охватила мою душу.
      Не знаю, чем бы кончилось дело, как вдруг зашел Пахомыч.
      - Давай-ка, брат, подымайся наверх, - сказал старпом. - Капитан не хочет без тебя открывать новый остров.
      - Не могу, Пахомыч, - сказал я. - Кусок поросятины давит.
      - Или зажарь, или выкинь, - сказал Пахомыч. - Но мы уже стоим в бухте.
      Глава LXVI. Прелесть прозы
      Сэр Суер-Выер обрадовался, когда увидел меня на палубе.
      - Я растерян, - шепнул он мне. - Сходить на берег или нет? Ты только глянь.
      Остров, в бухте которого "Лавр" бросил якорь, был довольно живописен: скалы, сколы, куртины, но люди... Люди, которые бродили по набережным, вызывали острейшее чувство жалости.
      Все они были оборванные, на костылях, кто сидел, кто лежал, кто ковылял, кто валялся.
      Они протягивали руки, явно прося подаяние.
      - Ну, что скажешь?
      - Похоже, что это нищие, сэр.
      - Сам вижу, что нищие. Но как это может быть? Одни только нищие. Где же подающие?
      Подающих не было видно. Как мы ни разглядывали остров в сильнейшие квартокуляры, хоть копейку подающих не нашли.
      - Очевидно, они думают, что подающие - это мы, сэр.
      - Мы?
      - Ну конечно. У нас - роскошный фрегат. Из камбуза пахнет щами, вон у Чугайлы зуб золотой, Хренов явно пил портвейн, капитанский краб - чистого золота, старпом гладко выбрит, лоцман - еврей, так что мы вполне похожи на подающих.
      - Ну и что делать? Сходить на берег или нет?
      - Решайте, кэп. В конце концов, почему бы не подать милостыни Христа ради? Надо подавать по мере возможности.
      - Действительно, - сказал капитан, - Христа ради можно и подать. Наберите в карманы мелочи, каких-нибудь там копеек, и сойдем на берег.
      - Если уж вы подаете Христа ради, то зачем мелочиться, кэп? - сказал некстати я. - Почему "набрать там копеек"? Подавайте копейки ради себя, а Христа не приплетайте.
      - Что еще такое? - сказал капитан, с неудовольствием оглядывая меня. Зачем, интересно, ты вылез из каюты? Меня учить? Сидел бы там и угрызался куском поросятины. Ты сам-то сколько собрался подавать?
      - Подаю по силам.
      - И на какую же сумму у тебя этих сил?
      - Смотря по обстоятельствам.
      - Ну и какие сейчас у тебя обстоятельства?
      - Весьма скромные.
      - Отчего же это они такие скромные? Пьешь, что хочешь, даже из капитанских запасов, столуешься с офицерами, фок-стаксели при этом налево не травя, что-то чиркаешь в пергаменте, а что начиркал - никто не проверял.
      - Вы хотите сказать, что на судне имеется цензура?
      - Я об этом говорил, и не раз. Когда веревочный хотел послать их судно на ..., я не велел. Не позволил писать такое флажками, осквернять флажки "Лавра".
      - А уста?
      - Что уста?
      - Устно-то вы сами посылали, и не раз.
      - Ну знаешь, брат, цензура есть цензура, она не всесильна, всюду не успевает. Но на флажки я всегда успею!
      - Но на пергаменте я "чиркаю" отнюдь не флажками.
      - А нам это нетрудно перевести! Чепуха! Эй, веревочный! Изобрази-ка флажками, чего там -начиркал этот господин, а уж мы проверим, цензурно это или нецензурно. Давай-давай, тяни веревки!
      - На все дело, пожалуй, флажков не хватит, - сказал веревочный Верблюдов, заглянув в пергамент. - Ну ладно, поехали с Богом!
      И он вытянул на веревках в небо первую фразу пергамента:
      ТЁМНЫЙ КРЕПДЕШИН НОЧИ ОКУТАЛ ЖИДКОЕ ТЕЛО ОКЕАНА.
      - Твердо, - читал капитан, - мыслете... так-так, наш... како... КРЕПДЕШИН НОЧИ... ого! это образ!., сильно, сильно написано, ну прямо Надсон, Бальмонт, Байрон, Блок и Брюсов сразу! Тэк-тэк... живот, добро... ЖИДКОЕ ТЕЛО... достаточно.
      Капитан дочитал фразу до конца и утомленно глянул на меня.
      - Это ты написал?
      - Выходит так, сэр.
      - Ну и что ты хочешь этим сказать?
      - Ну, дескать, ночь настала, - встрял неожиданно Кацман.
      - Да? - удивился Суер. - А я и не догадался. Неужели речь идет о наступлении ночи? Ах, вот оно что. Но интересует вопрос: цензурно ли это?
      Заткнутый лоцман помалкивал, а старпом и мичман, механик и юнга туповато глядели на веревки и флажки, но высказываться пока не спешили.
      - Одно слово надо бы заменить, - сказал наконец старпом.
      - Какое? - оживился Суер.
      - Тело.
      - Да? А что такое?
      - Ну... вообще, - мялся старпом, - тело, знаете ли... не надо... могут подумать... лучше заменить.
      - И жидкое, - сказал вдруг Хренов.
      - Что жидкое?
      - И "жидкое" надо заменить.
      - А в чем оно нецензурно?
      - Да у нас всюду жидкости: перцовка, виски, пиво... могут подумать, что мы вообще плаваем по океану выпивки.
      - Заменить можно, - согласился капитан. - Но как? Хренов и старпом посовещались и предложили такой вариант:
      ТЁМНЫЙ КРЕПДЕШИН НОЧИ ОКУТАЛ ЖУТКОЕ ДЕЛО ОКЕАНА.
      - Литература есть литература, - пожал я плечами. - Менять можно что угодно. Важно, как все это прочтут народные массы.
      - Важно? Тебе важно, как они прочтут? Ну и как же они прочтут?
      - Они будут потрясены, сэр, поверьте.
      - Сомневаюсь, что эта фраза вообще дойдет до народных масс, - сказал Суер с легким цинизмом. - Это написано слишком элитарно. Для таких, как я или вот - Хренов.
      - Знаете, сэр, - сказал я, - трудно доказать, труднодоказуемое, но в данном случае доказательство налицо. Народные массы потрясены. Гляньте на остров, сэр!
      Да, друзья, на острове происходило нечто невообразимое. Нищие повскакивали с мест, размахивая костылями и протезами.
      В середине стоял на камне какой-то толмач, очевидно, старый моряк, который, указывая пальцем на флажки, читал им по складам нашу скромную фразу.
      Как громом пораженные разинули они свои искусственные рты, оттопыривали ладонями уши, силясь понять всю прелесть, остроту,
      музыкальность и образность нашей прозы, пытаясь постичь, зачем?
      почему?
      к чему?
      для чего?
      как?
      относятся к ним слова, начертанные в небе флажками:
      ТЁМНЫЙ КРЕПДЕШИН НОЧИ ОКУТАЛ ЖИДКОЕ ТЕЛО ОКЕАНА.
      Глава LXVII. Лунная соната
      Пожалуй, в этот момент капитан и начал насвистывать "Лунную сонату".
      - А что касается народных масс, - сказал капитан, - они действительно потрясены. Но воспринимают, как издевательство. Они просят подаяние, а им крепдешин в небе! Величайший маразм!
      - Некоторое количество культуры и нищим не повредит, - сказал вдруг Хренов, очень, кажется, довольный тем, что его причислили к элите.
      - Они потрясены, потому что ни хрена не понимают, - влез Кацман. - Им надо было просто написать: НАСТАЛА НОЧЬ!
      - Вот это поистине гениально, - сказал я. - Представляете себе: приплывает фрегат на остров нищих, те тянут свои несчастные длани, а на фрегате вдруг средь бела дня надпись: НАСТАЛА НОЧЬ! Такая фраза может привести к массовым самоубийствам. Тут уж рухнет последняя надежда. У меня хоть и в небе, но все-таки крепдешин.
      - А может, наш вариант, ЖУТКОЕ ДЕЛО? - скромно кашлянул старпом.
      - Знаете, что такое ЖУТКОЕ ДЕЛО? - спросил капитан.
      - Что?
      - Это когда старпом с Хреновым прозу пишут.
      - Слушаю, сэр, - сказал Пахомыч и отошел в сторону.
      Мичман Хренов немного поник. Он не знал, как тут быть - то его к элите причисляют, то прозу писать не велят.
      Все-таки он решил, что лучше уж быть причисленным к элите, а проза, хрен с ней, потерпит.
      - Да я, сэр, так просто, - сказал он. - Забава... шутка пера...
      - Оно и ясно, - сказал Суер, насвистывая "Лунную сонату". - А писать надо проще, - дружески похлопал он меня по плечу, - брать все-таки пример с классиков.
      - Постараюсь, сэр! -гаркнул я. - Например, с Льва Толстого. Прикажите веревочному написать что-нибудь из прозы этого мастера. Ну например, первую фразу романа "Анна Каренина":
      ВСЁ СМЕШАЛОСЬ В ДОМЕ ОБЛОНСКИХ. Нищие на острове очень обрадуются. Там много интеллигентов.
      "Лунная соната", насвистываемая капитаном, зазвучала угрожающе. Он выпускал в меня трель за трелью:
      ху-ду-ду,
      ху-ду-ду,
      ху-ду-ду,
      пам!
      пам!
      пам!
      Пожалуй, это была наша первая серьезная ссора за все время плаванья. И все из-за чего, из-за этих копеек, которые я некстати ввернул в разговор.
      Кроме того, я прекрасно понимал, что "Лунная соната" - это прелюдия! Да, прелюдия к посещению острова нищих. Капитан ни за что, никаким образом не хотел сходить на берег. Страсти и страдания, которые неслись к нам, безумно терзали его, одарить всех он не мог, но и не подать руки просящему не мог тоже. Все эти разговоры насчет цензуры и первой фразы были оттяжкой действия. Капитан надеялся, что какой-нибудь шторм отбросит нас от берега, на который высаживаться не тянуло.
      Я тоже не рвался в шлюпку. Я понимал все трудности пребывания на этом острове скорби и описания его. Но я побывал на всех открытых нами островах! И Суер, и лоцман, и старпом все-таки по одному островку пропустили. Как открыватель я был на первом месте, и место это собирался держать изо всех сил.
      - Ху-ду-ду! Ху-ду-ду! Ху-ду-ду! Пам!
      Пам! Пам!
      - А мне, сэр, очень нравится, - сказал вдруг юнга Ю, которого давным-давно никто не принимал в расчет, и надо сказать, что он все время держался очень скромно. - Мне очень нравится: плывет наш фрегат по Великому океану, и на нем флажками написано:
      ТЁМНЫЙ КРЕПДЕШИН НОЧИ ОКУТАЛ ЖИДКОЕ ТЕЛО ОКЕАНА.