Суер

      Пахомыч до того твердо долбил свое, что нам даже стало за него неловко. Твердолобый получался у нас старпом. Идея лоцмана была, конечно, тоньше и глобальней, имела исторические корни.
      - Усы на резиночке и просьба подать* невозможное как-то не вяжутся между собой, - сказал капитан. - Философия и примитив в одной упряжке. Нет. Этого не может быть.
      - Может, может, - долбил Пахомыч. - Абсолютный примитив и в том, и в другом случае. Сплошная трусость и самореклама. Обман.
      Сидящий на камне между тем весьма внимательно прислушивался к нашему разговору.
      - Это просто удивительно, - сказал наконец он, - насколько тонок и умен ваш лоцман и какой дубовый старпом. Ну зачем, скажите на милость, мне скрываться? От кого? От чего?
      - Дуб? - переспросил Пахомыч. - Я - дуб? А вы тряхните рукавом, и желательно на лоцмана.
      - Не стану я тресть, чего ради?!
      - Ради усов, которые в рукаве прячутся!
      - Да нету там никаких усов.
      - Ага! Сдрейфил! Подайте ему НЕВОЗМОЖНОЕ! Ишь какой обормот! Тряси рукавом, показывай свои усы, бестолочь!
      - Это я-то трус? Да пожалуйста! Где ваш лоцман?
      И тут сидящий на мраморе взмахнул руками, и на лоцмана посыпались самые невероятные предметы, ну во-первых:
      куриные косточки,
      а во-вторых: таблетки от алкоголизма,
      КНОПКИ, КОЛГОТКИ, КЛИЗМЫ,
      розетки, зажигалки, резеда, мастихин, мормышка, штопор-открывалка,
      папка, две кисточки и к ним акварель. Но надо твердо отметить, что усов среди всего этого никаким образом не было. Была какая-то штука, которую мы попервоначалу приняли было за усы, но это дказалась волосяная хреновника для бритья.
      - Ну что скажете? - воскликнул Ложноусый. - Где же усы? Ха!
      - Я не знаю, где вы прячете усы, - угрюмо сказал старпом, - но что вы скажете на это, гражданин хороший?
      И старпом предъявил Врядлиусому золотой медальон, который юнга сдал ему на хранение.
      Глава LXXV. Как было подано невозможное
      - Что это? Что это? Что это? - побледнел Псевдобезусый. - Откуда? Откуда?
      - Ага! Приперли к стенке! - воскликнул старпом. - Вот от чего ты скрываешься, паскуда! От уплаты алиментов! А вот и сынишка, которого ты бросил, а я подобрал. Пою, кормлю и воспитываю! Вот тебе НЕВОЗМОЖНОЕ прямо в харю!
      И старпомыч выпятил юнгу из нашей среды под нос мраморному камню.
      Надо сказать, что мы никак не ожидали, что Пахо-мыч расхамится до такой степени. Но, видно, этот остров подействовал ему на нервы, как и всем нам. Мы не стали спорить, кто кого кормит и воспитывает, а просто наблюдали за продолжением действия. Впрочем, для наблюдений особой пищи не было.
      - Папа! - шепнул юнга.
      - Сынок, - прослезился Усопятый. - Как там мама?
      - Сам не знаю.
      - Неужели все так же сидит?
      - Сидит, а чего ей еще делать?
      - Вот и я сижу. А ты?
      - Чего я?
      - Сидишь или нет?
      - Редко. Я вон плаваю.
      - Конечно, это лучше, чем сидеть.
      - А ведь многие кто где сидит.
      - Ничего, сидят, терпят.
      - Вот и мама сидит.
      - Отойдем в сторону, - сказал Суер-Выер, - не будем мешать. В душе у них происходит больше, чем на словах.
      - Но на словах тоже кое-что произошло, - упрямился старпом. - Пусть алименты гонит! Ничего не дает на сына с самого рождения. Зачал - и пропал в тумане.
      - Да что вы, старпом, - сказал капитан. - Что он даст? Он-то не может подать, сколько НЕ может. Болтовня ведь одна.
      К этому моменту у юнги с папашей нарос уже в душе большой ком идей, чувств и мыслей.
      - Сэр! - обратился к капитану Антибезусый. - Подайте же мне столько, сколько НЕ можете. Возьмите меня на корабль.
      - Я? На корабль? На какой?
      - На "Лавра Георгиевича".
      - И вы считаете, что я этого НЕ могу? - засмеялся капитан. - Это я как раз МОГУ.
      - Сэр, я тоже прошу, - потупился юнга. - Нам жалко расставаться.
      - А вы оставайтесь на острове, - предложил Суер. - Здесь неплохо... мрамор... сдержанные субтропики.
      - Да ведь я и к вам как к родным привязался.
      - Я бы взял вашего папашу, - строго сказал капитан, - да боюсь, что боцман Чугайло каждое утро будет подавать ему столько, сколько НЕ может! Он у нас умеет превзойти самого себя.
      - Сэр!
      - Вот вам рубль, юнга. У вас, как известно, нет ни гроша. Берите этот рубль и выполните просьбу нищего. Подайте, сколько НЕ можете.
      Юнга поклонился, принял рубль и передал отцу. Лжеусый печально подкинул монету в небо, поймал, поглядел и протянул старпому.
      - Орел! - сказал он. - Алименты. Купите мальчику фруктов.
      Глава LXXVI. Явление природы
      - Круговорот рубля в природе, - продолжал сэр Суер-Выер, когда мы возвращались на "Лавра" в нашей старой многоосмоленной шлюпке. - Можно было сразу отдать рубль старпому.
      - Я не возражаю, - сказал Пахомыч. - Можете сразу отдавать мне свои рубли. Приму. Как должное.
      - Рубль рублем, - сказал я, - но в процессе его продвижения мы увидели много разных редкостей: юнга - папу, мы - человека с приметой под носом. Сын подал отцу, а это исключительный случай, и в заключение совершеннейшее чудо: старпом принял рубль от нищего.
      - На фрукты, - поправил старпом. - Лично мне этот рубль не нужен. Придем в Сингапур, куплю бананов, ананасов, манго...
      - Да бросьте вы Сингапура ждать, - сказал сэр Суер-Выер, - купите у меня яблоко.
      - Ну вы, кэп, вообще, - хмыкнул Пахомыч. - Желаете вернуть рубль на место?
      - Но взамен достаю из кармана, - сказал капитан и вытащил яблоко.
      - Антоновка! - воскликнул старпом. - Ух, какая налитая! Стоит рубля! По рукам! - Они ударили по рукам, и старпом протянул юнге яблоко.
      - Ешь, дите! - сказал он.
      - Дурь, - фыркнул Кацман. - Я высказываю догадку насчет усов, способных заполонить земной шар, а они все сводят к рублю и яблоку.
      - Догадка ваша гениальна, - согласился Суер, - но, к счастью, они его пока еще не заполонили, и мы можем вернуться к яблоку, с которого многое, поверьте, началось. Цлюпка приближалась к "Лавру". Юнга надкусил яблоко.
      А в небе тем временем началось явление, которое можно записать так:
      Твердо
      Есть
      Мыслете
      Наш
      Ын
      Йорк
      Како
      Рцы
      Есть
      Покой
      Добро
      Есть
      Шар
      Иже
      Наш
      Наш
      Он
      Червь
      Иже
      Он
      Како
      Уголь
      Твердо
      Аз
      Люди
      Живот
      Иван
      Добро
      Како
      Он
      Есть
      Твердо
      Есть
      Люди
      Он
      Он
      Како
      Есть
      Аз
      Наш
      Аз
      Во всяком случае, вполне логично закончить вторую часть книги точно так, как началась первая: ТЕМНЫЙ КРЕПДЕШИН НОЧИ ОКУТАЛ ЖИДКОЕ ТЕЛО ОКЕАНА.
      Часть третья БИЗАНЬ
      Глава LXXVII. Мадам Френкель
      Только мадам Френкель не выбила зорю. Она плотнее закуталась в свое одеяло.
      - Это становится навязчивым, - недовольно шепнул мне наш капитан сэр Суер-Выер.
      - А чем ей, собственно, еще заниматься? - сказал я. - Делать-то больше нечего.
      - Могла бы вязать, - предложил Кацман, - или штопать матросам носки, все-таки хоть какой-то смысл жизни.
      - Штопать носки! - воскликнул Суер. - Да кто же согласится на такой смысл жизни?!?!
      - Есть люди... штопают, - задумался Пахомыч, вспоминая, видно, родное Подмосковье.----Штопают и шьют... но,
      конечно, не на такой разболтанный экипаж! - И Пахомыч в сердцах грохнул кулаком по крюйт-камере.
      - Чего она тогда вообще с нами увязалась? - сказал Кацман. - Куталась бы на берегу!
      - На берегу многие кутаются, - сказал я. - На берегу кутаться не так интересно. Другое дело - океан, "ЛАВР", свобода! Здесь все приобретает особый звук, значение, прелесть! На берегу на нее и вниманья никто бы не обратил, а здесь мы каждое утро прислушиваемся: как там наша мадам, кутается ли она в свое одеяло?
      - Я вообще-то не собирался прислушиваться ко всяким таким делам, поморщился Суер, - и вообще не хотел брать ее в плаванье. Мне ее навязали, и капитан нелицеприятно посмотрел мимо меня куда-то в просторы.
      - Вы смотрите в просторы, капитан, - сказал я, - но именно просторы подчеркивают всю прелесть этого бытового и теплого смысла жизни. Огромная хладная мгла - и маленькое клетчатое одеяло. Я ее навязал, но навязал со смыслом.
      - И все-таки, - сказал Суер-Выер, - мадам - не очень нужный персонаж на борту. На острове Уникорн она, конечно, сыграла свою роль, а в остальном...
      - Я не согласен с вами, сэр, - пришлось возразить мне. - Она сыграла свою роль, когда впервые закуталась в свое одеяло. Впрочем, если хотите, выкиньте ее вместе с одеялом.
      - Такой поступок не слишком вяжется с моим образом, - поморщился капитан. - Я и ложного-то Хренова выкидывал, скрипя сердцем. Не могу-с.
      - А я вам помогу, - предложил я, - и просто вычеркну ее из пергамента.
      - Не надо, - покачал головой старпом. - Пускай себе кутается. Кроме того, она и носки мне штопала пару раз. А вам, лоцман?
      - Да что там она штопала! - возмущенно воскликнул лоцман. - Подумаешь! Всего один носок! И то он на другой день снова лопнул!
      - Лопнул?
      - Ну да, кэп, - заныл лоцман. - У всех рвутся, а у меня лопаются.
      - Заклеивать их никто не обязан, - сказал капитан. - Но если у всех рвется, а у вас лопается, то и мадам имеет право на собственный глагол.
      И мадам, надо сказать, Френкель сей же секунд не преминула воспользоваться своим глаголом, то есть еще плотнее закутаться в свое одеяло.
      Глава LXXVIII. Остров особых веселий
      Остров, к которому мы подошли поздним июльским вечером, показался нам уже открытым.
      - Какой-то у него слишком уже открытый вид, - раздумывал Кацман, сильно на Валерьян Бо-рисычей смахивает. К тому же и долгота, и широта совпадают, а вот воркута...
      - Что воркута? - недовольно спросил капитан.
      - Воркута не та, - сказал лоцман. - Это другой остров. Ну что, кэп, будем открывать?
      - Не тянет, - честно сказал Суер-Выер. - Жаль, что по Воркуте не совпадает. После острова нищих я новых островов побаиваюсь, во всяком случае острова особых веселий не жду.
      - Видна какая-то сараюха, вроде бунгало, - сказал Пахомыч, разглядывая остров в дальнобитное пенснэ, - заборчик, садик, лупинусы. А вдруг, сэр, там за заборчиком особые веселия? А? Я знал в Тарасовке один заборчик. Похож!
      - Участок в шесть соток, - сказал капитан. - Знакомая картина... ну ладно, давайте открывать.
      Мы сошли на берег, открыли остров и прямиком направились к лупинусам и сараюхе-бунгало. Постучались - внутри молчок. Заглянули в дверь елки-палки! Веселия!
      Повсюду на шкафах и столиках стояли разные веселия:
      виски,
      пиво-помидоры,
      индейка в банке,
      водка,
      спелые дыни и ахмадули, фисташковые фишки,
      маринованные полубакенбарды,
      вилы рубленые, фаршированные бахтияры,
      соль, куль,
      фисгармонь.
      У стенок имелись две по-матросски заправленные опрятные койки. У каждой - тумбочка, на ней графинчик, бритвенный прибор в граненом стакане.
      Над подушками - фотографии родителей и девушек с надписью "Привет с курорта". Висели и фотографии самих коиковладельцев: на одной - бравый летчик и надпись "Над родными просторами", на другой вытянулся во фрунт гвардеец, вокруг которого вилась надпись "Отличник боевой и политической подготовки".
      - Веселия! - воскликнул лоцман. - Но где же хозяева?
      - Видно, вышедши, - молвил Пахомыч. - Можно бы выпить пару пива за их счет, да фрукты на фото унылые, такие могут и по шее накостылять.
      Мы вышли из сараюхи, побродили по лупинусам и уже отправились к шлюпке, как вдруг услышали позади:
      - Эй, мужики, вы кого ищете?
      Из бунгало выглянул низенький плотный господин с очень и очень грязным лицом. За ним виднелся и второй мордастый, с харею никак не чище первой.
      - Мы ничего не ищем! - крикнул в ответ лоцман. - Мы просто открываем новые острова. Хотели было ваш остров открыть, да хозяев не нашли.
      - А мы-то думали, что вы каких-то особых веселиев ищете.
      - Да нет, мы веселий не ищем, мы только острова открываем.
      - А то, если вы веселиев, так мы можем устроить.
      - Да не надо нам никаких веселий, мы просто острова открьшаем, хотели было ваш остров открыть, да хозяев-не нашли.
      - А нас дома не было.
      - Мы стучались, а в доме - пусто.
      - Э-ке-ке! Засмеялись грязномордые. - Конечно, пусто. Мы ведь только что из подпола выползли. Заходите рюмку осушить.
      Глава LXXIX. Осушение рюмки
      Рюмку осушить нам всегда хотелось, но с этими господами не тянуло.
      - На язву, что ль, сослаться? - шепнул лоцман.
      - Вы там на язву-то особо не ссылайтесь, - крикнули гряземордые. Идите знакомиться и рюмку осушать. А не пойдете - устроим особыя веселия!
      - Нас, в конце концов, четверо, - шепнул лоцман, - а их двое. Справимся в случае чего.
      - Вы ошибаетесь, - сказал Суер. - Все по-другому. Их двое, а нас - ни одного. Но рюмку осушать придется. Как бы только вместе с рюмкой не осушить и чего другого.
      - Чего же, сэр?
      - Осушается в принципе все, - сказал капитан. - И особенно - души.
      Мы вернулись к сараюхе, стали знакомиться.
      - Жипцов, - представился один. Другой:
      - Дыбов.
      - Жебцов или Жопцов? - спросил вдруг лоцман.
      - Жип... Понял меня? Жип.
      - Понял, понял, - струсил Кацман.
      - Ну... надо... рюмку осушать, - туго проворотил Дыбов. - Сейчас мы морды вымоем, а вы пока разливайте.
      Я взялся за разлив водочки по рюмкам - для меня это привычное и приятное дело - и благородно разлил по семьдесят пять, не промахнувшись, надеюсь, ни на миллиграмм.
      - Розлито профессионально, - одобрил Жипцов. - По булькам льет. Ты не с Таганки?
      - Эх, Жипцов-Жипцов, - ответил я. - Рюмочную в Гончарах помнишь?
      - Э-ке-ке! - засмеялся Жипцов. - Слышь, Дыбов, это свои, да к тому же еще живые. Давай селедочки с картошкой отварной.
      Дыбов начистил картошки, разделали пяток селедок с молоками, лук, постное масло, выпили. Я тут же налил по сто.
      - Ну - таганская школа! - восхищенно сказал Жипцов. - Все правильно, по норме.
      И я тут же налил снова по семьдесят пять.
      - Все, керя, - сказал Жипцов, - с тобой все ясно. Лей под беседу.
      - Это уж кому как по ндраву, - согласился Дыбов. Выпив и помывши морду, Дыбов несколько оттаял, и на нас смотрел уже помягче, всасывая длинную бело-розовую селедочную молоку. Надо отметить, что, несмотря на довольно усердное отмывание морд, ни Жипцову, ни Дыбову отмыть их до конца как-то не удалось. Земля грубо въелась в их кожу, в каждую поринку и морщинку. Мне было любопытно, отчего это так.
      - Ну у тебя и кожа на роже, - сказал я Жипцову на таганских правах. Дурьскипидаром ее надо мыть или кашинской минеральной.
      - Мыли, - сказал Дыбов. - Это - профессиональное.
      - Что же это у вас за профессия такая? - робко полюбопытствовал Кацман. - Не шахтерская ли?
      - Э-ке-ке! Ке-ке! - засмеялся Жипцов. - Слышь, Дыбов? Ты чего? Не шахтер ли?
      - Навроде шахтера, - выпил Дыбов, всасывая другую молоку, еще розовей и белей первой. - Я скорее навалоотбойщик.
      - Э-ке! Э-ке! - икал своим дурацким смехом Жипцов. - У него только забоя нету, один - отбой.
      - Все-таки нам немного непонятно, - сказал сэр Суер-Выер, - кто вы по профессии. Ясно, что вы смеетесь над нашим незнанием. Наверно, это секретная специальность?
      - Да нет, что ты, - отвечал Жипцов, - никакого особого секрета нету. Специальность необычная, но прибыльная, хорошо платят, а вот этот домик на острове - вроде нашего дома отдыха, все бесплатно, тут мы с Дыбовым и отдыхаем.
      - И какая же у вас работа?
      - Нелегкая, керя, непростая... мертвецов допрашиваем... прямо в могилах.
      - Вот так-с, - подвел итог капитан. - Вот до чего нас доводит неуемная жажда открывания новых островов.
      - А также осушение рюмки, сэр, - добавил Пахомыч.
      Глава LXXX. Рюмочка под беседу
      Пожалуй, мы не так уж сильно были потрясены странным объявлением Жипцова и, возможно, даже предполагали, что такие профессии и должности существуют, но столкнуться с ними до поры до времени не ожидали и думать об этом не решались.
      - И что ж, всех-всех допрашиваете? - спросил лоцман.
      - Э-ке-ке! - засмеялся Жипцов, и беседа потекла плавно, осушение рюмки совершалось исправно, и я наливал уже то по пятьдесят, то по тридцать. По таганским законам пустые бутылки ставил на пол.
      - Да нет, не всех, - рассказывал Жипцов, - а только кого Жилдобин прикажет. Жилдобин у нас начальник. Как прикажет - мы и ползем, я спрашиваю, а уж Дыбов старается.
      - Как же это ползете? - невольно удивился старпом. - Отсюда?
      - А чего? Прямо отсюда и ползем. Через этот погреб.
      - Так вода же кругом! Океан!
      - Э-ке-ке! - засмеялся Жипцов. - Под окияном тоже мать-сыра-земля. Под окияном и приползем: хушь - в Мытищи, хучь - в Таганрог. Мы на это скорые. Конечно, далеко ползть бывает неохота, но - приходится. Мы-то больше по Расее ползаем, у нас там все свои всходы и выходы.
      - Приползем, - вставил Дыбов, - и рачительно... спрашиваем, это кого Жилдобин укажет... А ему-то сверьху говорят.
      - Кто же сверху-то?
      - А это кто про нас на бумагу записывает, - пояснял Жипцов. - Кто-то не знаю фамилие - записывает все и про тебе, и про мене. Вот ты, скажем, скрал или задавил кого - все записано, или заложил кого - опять записано. Про нас все пишется. После бумаги эти, как водится, обсуждают, протрясают, кому чего и как, и Жилдобину - приказ. А уж он нас наставляет, куда ползть и о чем спрашивать. Так что мы заранее знаем, за кем что числится. Некоторые дураки и в могиле отнекиваются, мол, я не я и кобыла не моя, но тут уж Дыбову равных нет, старый кадр - афгангвардеец.
      - Да я это, - провещился Дыбов, - так-то ничего... ну, а если, так чего ж? Надо... Осушение рюмки тоже ведь... все по традициям... молоки сладкие... а иначе как... фортификация, так-то.
      - Значит, людям и в земле покоя нет, - задумался старпом.
      - Э-ке! Да разве это люди? Ты служи старательно! Пей в меру, докладай, когда чего положено. А то зачали храмы рушить да не свое хватать, а после и думают, в земле спокой будет. Нет, не будет и в земле спокою.
      - Да ладно тебе, - сказал Дыбов, - чего там... ну всякое бывает... вот только селедок с тремя молоками не бывает... но, конечно, на то мы и приставлены, чтоб следить во земле... а без нас какой же порядок?... формальность одна и неразбериха, кто чего и как...
      - Скажите, пожалуйста, господа, - печально проговорил сэр Суер-Выер, ответьте честно: неужели за каждым человеком чего-нибудь и водится такое, о чем допрашивать и в могиле надо?
      - Ишь ты... - ухмыльнулся Дыбов, - стесняешься... а ты не тушуйся... мы, конечно, сейчас рюмку осушаем, но если уж нас к тебе пошлют...
      - Да нет, - успокоительно мигнул Жипцов. - Иной, если сознается и греха невеликие, так просто - под микитки, в ухо - и валяйся дальше, другому зубы выбьешь. Бывают и такие, которым сам чикушку принесешь, к самым-то простым нас не посылают, там другие ползут. Там, у них, своя арифметика. Чего знаем - того знаем, а чего не знаем... про то... но бывает, и целыми фамильями попадаются, прямо косяком идут: папаша, сынок, внучик, а там поперли племяннички, удержу нет, и все воры да убивцы. А сейчас новую моду взяли: гармонистов каких-то завели. Ужас, к которому ни пошлют - гармонист.
      - Много, много нынче гармонистов, - подтвердил и Дыбов. - Ух, люблю молоки!
      - Но это не те гармонисты, что на гармони наяривают да частушки орут, а те, что гармонию устраивали там, наверху. Нас-то с Дыбовым ко многим посылали... мы уж думали, кончились они, ан нет, то тут, то там - опять гармонист.
      К этому моменту разговора мы осушили, наверно, уже с дюжину бутылок, но и тема была такая сложная, что хотелось ее немного разнообразить.
      - Сткж-стюк-сткж-сткж... - послышался вдруг странный звук, и мы увидели за стеклом птичку. Это была простая синица, она-то и колотила клювиком об стекло.
      - Ух ты! - сказал Дыбов и залпом осушил рюмку.
      - Ну вот и все, кореша, - сказал и Жипцов, надевая кепку. - Спасибо за конпанию. Это - Жилдобин.
      - Это? - вздрогнул лоцман, указывая на синицу.
      - Да нет, - успокоил Жипцов. - Это - птичка, от Жилдобина привет.
      - Рожу зря мыли... - ворчал Дыбов, - морду скребли... Ладно... - И они прямо с табуретов утекли в погреб.
      Глава LXXXI. Бескудников
      - Ну вот и открыли островок, - мрачно констатировал Суер. - Вот с какими упырями приходится пить.
      - Бывало и другое, кэп, - сказал я. - Бывало, чокались и с их клиентами.
      - Ну и рожи, - сказал Кацман. - А брови-то, брови! Такими действительно только землю буровить.
      - Чу! - сказал Пахомыч. - Чу, господа... прислушайтесь... из погреба.
      Из-под крышки погреба, которую Жипцов с Дыбовым второпях неплотно прикрыли, слышались односложные железные реплики, судя по всему, указания Жилдобина. Речь шла о каком-то, который многих угробил, потом говорилось, как к нему подползти: "...от Конотопа возьмете левее, увидите корень дуба, как раз мимо гнилого колодца...", слышно было неважно, но когда Жипцов дополз, стало все пояснее. Слушать было неприятно, но...
      - Ну и ты что же? - спрашивал Жипцов, чиркая где-то далеко спичкой и закуривая. - Всех-всех людей хотел перебить?
      - Всех, - отвечал испытуемый. - Но не удалось.
      - А если б всех уложил, к кому бы тогда в гости пошел?
      - Нашли время по гостям ходить. Уложил бы всех и сидел бы себе дома, выпивал, индюшку жарил. Но вот видите, не успел всех перебить. Расстреляли, гады. Лежу теперь в могиле, успокоился.
      - Э-ке-ке, - сказал Жипцов. - Неужто наверху еще расстреливают? А я и не знал. Но тебе это только так кажется, что ты успокоился. Вслед за мною-то ползет Дыбов.
      - А что Дыбов?
      - Ничего особого... Дыбов как Дыбов... Как твое фамилие-то? Ваганьков? Востряков? Ага... Вертухлятников... так вот, господин Вертухлятников, за ваши прегрешения и убиения живых человеков - а убивали вы и тела, и души в районах Средней Азии и Подмосковья - вам полагается разговор с господином Дыбовым... Толя? Ты чего там? Ползешь?
      - Да погоди, - послышалось из недр. - Тут одному попутно яйцо нафарширую... а кто там у тебя?
      - Да этот, по бумагам Вертухлятников...
      - Ты его пока подготовь, оторви чего-нибудь для острастки...
      Вдруг там под землей что-то захрустело, заклокотало, послышался грохот выстрела и крик Жипцова:
      - Брось пушку, падла, не поможет!
      - Чего там за шум? - спросил Дыбов.
      - Да этот в гроб с собой браунинг притащил, отстреливается... да в кого-то из родственников попал, а тот - повешенный... умора, Толик! Ползи скорей, поглядишь.
      - Погоди, сейчас венский кисель закончу, а ты червяков-то взял?
      - Взял.
      - Да ты, небось, только телесных взял. А задушевных взял червяков?
      - С десяток.
      - Напусти на него и на его потомство.
      - На потомство десятка не хватит.
      - А брал бы больше. С тобой, Жипцов, выпивать только хорошо, а работать накладно. Все самому делай. Ты только допрашиваешь, а мне - в исполнение приводи. В другой раз побольше бери задушевных червяков, а также
      сердечно-печеночных,
      херовых-полулитровых,
      аховых,
      разболтанных,
      пердоколоворотных по полсотни на клиента,
      по два десятка для потомства по линии первой жены, два десятка по линии потомства последней жены, по десятку на промежуточных, если таковые имеются...
      - Моя фамилия Бескудников! - взвыл вдруг испытуемый. - Бескудников! Я лег вместо Вертухлятникова! Не я убивал! Он! Дал мне по миллиону за кубический сантиметр могилы! По миллиону! Ну, я и взял! А он-то еще по земле ходит!
      - Что ж ты, падла, и под землей прикидываешься? - Из погреба послышались такие звуки, как будто с трактора скидывали бревна. - Слышь, Дыбов! Это - Бескудников. Что там про него записано?
      - Погоди... - послышался тяжкий вздох Дыбова. - Передохну... мне тут такая сволочь попалась, жалко, что его не сожгли, прошел бы по молекульному ведомству, сунули бы в бонбу... Бескудников, говоришь? А-а. Его тут давно ждут. Большая гадина. Что говорит - все врет. Он родился в тысяча девятьсот...
      - Хватит, - сказал вдруг наш капитан сэр Суер-Выер и захлопнул крышку погреба. - Открыли остров, но закроем люк. Думаю, что все эти беседы под землей проходят однообразно и кончаются одинаково, иначе на это дело не брали бы таких долдонов, как Дыбов.
      - Пора на "Лавра", - сказал старпом. - Хочется напоследок осушить еще рюмочку, да не знаешь, за чье тут здоровье пить. За хозяев как-то не тянет.
      - Можно выпить за здоровье лоцмана, - предложил вдруг я.
      - За меня? - удивился Кацман. - С чего это? Почему? Это что - намек на что-нибудь? Зачем ты это сказал?? Нет-нет-нет! Не надо за меня пить!
      - Ну ладно, - сказал я, - выпьем тогда за старпома.
      - Что же это ты так сразу от меня отказываешься? - обиделся Кацман Сам предложил - сразу отказался. Так тоже не делают.
      - Ну давай вернем тост, выпьем за лоцмана.
      - Да не хочу я чтоб за меня пили! С чего это?!?
      - Слушай, - сказал я, - скажи честно, чего ты хочешь?
      - Молоки селедочной, - сразу признался Кацман. - Бело-розовой. Да ее всю Дыбов засосал.
      Глава LXXXII. Лик "Лавра"
      Средь сотен ошибок, совершенных мною в пергаменте, среди неточностей, нелепостей, умопомрачений и умышленных искажений зияет и немалый пробел отсутствие портрета "Лавра Георгиевича".
      То самое, с чего многие описатели плаваний начинают, к этому я прибегаю только сейчас, и подтолкнули меня слова нашего капитана:
      - Что-то я давно не вижу мичмана Хренова.
      - Да как же, сэр, - ответил старпом. - Вы же сами сослали его за Сызрань оросительные системы ремонтировать.
      Капитан а досаде хлопнул рюмку и попросил призвать мичмана поближе, а я решился немедленно все-таки описать наш фрегат. Верней, совершить попытку невозможного, в сущности, описания.
      Как всякий парусный фрегат, наш любимый "Лавр Георгиевич" (был статен, величав, изыскан,
      фееричен,
      призрачен,
      многозначен,
      космично-океаничен,
      волноречив,
      пеннопевен,
      легковетрен,
      сестроречен
      и семистранен.
      Никогда и никто и никаким образом не сказал бы, глянув на "Лавра Георгиевича", что это - создание рук человеческих. Нет! Его создало все то, что его окружало - океан, небо, волны и облака, ветер и альбатросы,
      восходящее солнце и заходящая луна, бред и воображение,
      явь и сон,
      молчание и слово.
      Даже паруса или полоски на матросских тельняшках были его авторами никак не менее, чем человек, который в эту тельняшку вместительно помещался.
      И в лоб, и анфас, и в профиль наш фрегат смотрелся как необыкновенное явление природы и вписывался в наблюдаемую картину так же естественно, как молния в тучу, благородный олень - в тень далеких прерий, благородный лавр в заросли катулл, тибулл и проперций.
      Три мачты - Фок, Грот и Бизань, оснащенные пампасами и парусами, во многом определяли лик "Лавра" и связывали все вокруг себя, как гениальное слово "ДА" связывает два других гениальных слова - "ЛЕОНАРДО" и "ВИНЧИ".
      Тремя главнейшими мачтами облик "Лавра", однако, не исчерпывался, и наш капитан сэр Суер-Выер, когда имел желание, добавлял к Фоку - Строт, ко Гроту - Эск, с Бизанью же устраивались еще большие сложности.
      Если капитан хотел кого-то наказать, он ссылал куда-нибудь "а сенокос или на уборку картофеля именно за Бизань, а если этого ему казалось мало, ставил тогда за Бизанью дополнительную мачту - Рязань, а если уж не хватало и Рязани, ничего не поделаешь - Сызрань.
      Высоту мачт с самого начала мы решили слегка ограничить, могли их, конечно, удлинить, но до каких-то человеческих размеров, ну, короче, не до страто же сферы. Что до подводной части, тоже немного играли - туды-сюды, чтоб на рифы не нарваться. Вот почему ватерлиния все время и скрипела. Ну да мы ее смазывали сандаловым спиртом, мангаловым мылом, хамраями, шафраном и сельпо.
      - Ну так что там Хренов? - спросил капитан. - Почему не видно его?
      - Никак не может из-под Сызрани выбраться, - доложил старпом. - Дожди, дороги размыло, грязи по колено.
      - Ну ладно, - сказал наш отходчивый капитан. - Разберите пока что Сызрань, а заодно и Рязань, только Бизань не трогать.
      Матросы быстро выполнили все команды, и мичман Хренов оказался в кают-компании, весь в глине, небритый, в резиновых сапогах.
      - А восемь тыщ они мне так и не отдали, - сказал он неизвестно про кого, но, наверно, про кого-то под Сызранью.
      Глава LXXXIII. Некоторые прерогативы боцмана Чугайло
      После острова особых веселий капитан наш ни за что не хотел открывать ничего нового.
      - Утомление открывателя, - объяснял он, полулежа в креслах. Повременим, передохнем, поплаваем вольно.
      Но поплавать вольно нам особенно не удавалось, потому что все время мы натыкались на острова самые разнообразные, как в прямом, так и в переносном смысле.
      Ну вот, скажем, в прямом смысле наткнулись мы на остров, на котором двигательную любовную энергию превращали в электрическую.
      - Это что ж, половую, что ли? - спросил вдруг тогда боцман Чугайло.
      - Да что вы, ей-богу, боцман, - недовольно прервал старпом. - Сказано двигательную любовную - и хорош!
      Да, так вот у каждого домика там, на этом острове стоял врытый электрический столб, на котором висел фонарь. Кой-где фонарики светились вовсю, где тускло мерцали, а где и не горели вовсе.
      - Это уж такой практицизм, что дальше некуда, - неудовольствовал сэр Суер-Выер. - Нет для них ничего святого. Не стану открывать этот остров.
      - Но все-таки, капитан, - допытывался изящный в эту минуту лоцман, если б вы открыли остров, то в какой бы домик вошли?