Невеста (№3) - Невеста-наследница

— Да, но то, что происходит сейчас, мне не нравится. Ведь теперь все по-другому. Прежних мотивов для того, чтобы сделать это, уже нет. К тому же ты стоишь и так смотришь на меня…

— Насколько я помню, как-то раз ты сделала со мной то же самое, только одеяло спустила до самых щиколоток. Ведь ты тогда смотрела на меня столько, сколько хотела, не так ли, и была при этом полностью одета?

— А вот и нет. Я была в ночной рубашке.

— Но ты не накрыла меня, пока не насмотрелась вдосталь.

— Вовсе не вдосталь, Колин. Я могла бы смотреть на тебя много часов подряд.

На это у него не нашлось остроумного ответа. Он наклонился, по-прежнему не касаясь ее руками, и осторожно взял в рот ее сосок.

Он думал, что она попытается оттолкнуть его, но она только слегка вздрогнула и застыла, как каменное изваяние.

— Что ты делаешь, Колин? Ведь это же…

Он выдохнул теплый воздух на ее грудь, и она слабо вскрикнула.

— Это мое вступление, — проговорил он и вернулся к своему приятному занятию. Его ноздри наполнились ароматом ее тела, и он сильнее сжал губами ее нежную плоть.

— О, Колин, это вызывает такие странные ощущения…

— И такие сладкие, не так ли?

— Не знаю. Может быть. Нет, пожалуй, все-таки нет… О Боже.

Он очень осторожно приподнял ладонью ее грудь и прижал ее к своим губам. Когда он поднял голову, чтобы посмотреть на ее лицо, он также увидел, какой темной кажется его плоть рядом с ее плотью. До чего они разные…

Может быть, иметь жену в конце концов не так уж и плохо. Ему хотелось войти в нее прямо сейчас, сию секунду, но он знал, что ему придется подождать. Он знал, что сначала женщину нужно подготовить, возбудить, особенно поглаживанием между бедер, к тому же ему хотелось познать вкус ее кожи, почувствовать ее мягкую плоть губами и языком.

Но он уже узнал ее вкус. На сегодня хватит. Пора переходить к следующей части вступления.

Он быстро встал и мгновение стоял неподвижно, просто глядя на свою молодую жену, жену, которой он когда-то так не хотел и которая навсегда спасла его и его семью от нужды. Он начал раздеваться, спокойно и неторопливо, молча улыбаясь жене и видя взволнованное предвкушение в ее удивительных глазах, «голубых глазах Шербруков» — это выражение он слышал от кого-то в Лондоне. Но в ее глазах была и настороженность; они следили за каждым его движением. Он снял рубашку, потом сел на край кровати и начал стягивать с себя сапоги.

Расстегивая и снимая бриджи, последнее, что на нем оставалось, он не отвернулся, а продолжал глядеть на нее, стоя к ней лицом. Раздевшись донага, он распрямился, опустил руки и с улыбкой сказал:

— Теперь можешь смотреть на меня сколько хочешь, дорогая.

Синджен смотрела и смотрела на него, не отрывая глаз. Потом покачала головой и потрясенно вымолвила:

— Колин, у нас ничего не получится. Это невозможно.

— Что не получится? Что невозможно?

Он опустил взгляд и посмотрел на то, на что смотрела она. Он знал, что его мужское орудие весьма велико; при виде него женщины, с которыми он имел дело, обычно приходили в восторг, но он понимал, что девственница вряд ли может испытывать по этому поводу такое же воодушевление, во всяком случае, на первых порах.

— Это, — ответила Синджен, показывая на него рукой, хотя в этом указующем жесте не было ни малейшей необходимости.

— Все будет хорошо, вот увидишь. Только доверься мне, ладно?

Она сглотнула; похоже, ей было очень трудно выдавить из себя хоть слово, и она только молча смотрела на него.

— Ладно, — прошептала она наконец и, натянув одеяло до подбородка, отодвинулась к дальнему краю кровати. — Но мне кажется, что доверие тут не поможет.

Он немного подождал, потом спросил:

— А ты представляешь себе, как все это будет происходить?

— Ну конечно. Дело не в том, что я глупа или несведуща, просто то, о чем я думала, у нас не получится. Он у тебя слишком большой, и хотя я тебе доверяю, это не может произойти так, как я думала. Это совершенно немыслимо. Да ты наверняка и сам это видишь.

— Нет, не вижу, — сказал он и, все так же улыбаясь ей, подошел к кровати.

Глава 7

Она так откровенно дразнила его, держала себя так самоуверенно, вела совершенно беззастенчивые речи, стараясь затащить его в постель, — и что же? Оказывается, на самом деле она все это время боялась. Этот девичий страх немало забавлял его после всех попыток соблазнения, которыми она так настойчиво его изводила. Он смотрел на нее и ясно видел, что она пытается отодвинуться от него как можно дальше.

Он приподнял одеяло, придвинулся к жене и лег на нее, прижавшись грудью к ее груди. От этого прикосновения они оба одновременно судорожно втянули в себя воздух.

— Как хорошо, Джоан, — проговорил он и, целуя ее, потерся о ее грудь.

— Ты волосатый, и мне щекотно. Это очень странное ощущение, Колин.

— А ты мягкая, гладкая и теплая, и мне кажется, будто я потер себя шелком.

Его язык проник в ее рот, и одновременно его гладкая твердая ладонь погладила ее живот и, опустившись ниже, замерла.

Его пальцы не двигались, а только касались ее плоти, чтобы ощущать исходящий от нее жар и чтобы она могла ощутить жар, исходящий от него. Потом он слегка нажал, только для того, чтобы она почувствовала его руку. Она вздрогнула, и это порадовало его. Он также чувствовал, что его плоть стала твердой как камень: это было тягостно, почти болезненно и сводило его с ума.

Пока он целовал ее в губы, Синджен смотрела на его лицо. Глаза его были закрыты, длинные черные ресницы отбрасывали тень на впалые щеки. Он был прекрасен, и именно этого она хотела, хотела с тех самых пор, как решила женить на себе, но Господи, эта часть тела была у него такая большая, слишком, слишком большая, и то, что ей предстоит, не может быть хоть сколько-нибудь приятным. Но в прикосновении его руки, его пальцев, в их легком пожатии нет ничего неприятного, и хотя то место, к которому, он прикасается, очень интимное, то, что он делает, кажется ей правильным, наверное, именно так и должно быть — или нет? Но это, бесспорно, нельзя назвать неприятным, никак нельзя — и, может быть, он этим и удовольствуется. Хорошо бы, если б так оно и было. Вдруг он открыл глаза.

— Еще бы чуточку поближе, и ты бы начала косить, — сказал Колин и засмеялся, но смех получился вымученным, потому что за последнюю минуту его плоть стала еще тверже, пожалуй, тверже, чем камень, — такого с ним не бывало с тех пор, когда он был юнцом и его непрестанно одолевало жгучее желание. Ему хотелось войти в нее сейчас же, немедленно, войти глубоко… все глубже, глубже…

— Пожалуйста, — проговорила она и обвила руками его шею, — пожалуйста, Колин, научи меня целоваться. Я могла бы целовать тебя с утра до ночи.

— Поцелуями дело не ограничивается, но мы начнем с них и всегда будем ими заканчивать. Приоткрой губы и дай мне почувствовать твой язык.

Она так и сделала, и когда ее язык встретился с его языком, она почувствовала, как его пальцы скользнули ниже, гладя ее сокровенную плоть. Она содрогнулась от непривычных ощущений, которые вызвала в ней эта ласка, ощущений, рождающихся где-то в глубине ее тела. И застонала прямо в его открытый рот, поразив этим и его, и себя.

Он убрал руку и взглянул на ее лицо. На нем явственно отразилось разочарование. Он натянуто улыбнулся:

— Значит, тебе это нравится. Мне продолжить?

— Наверное, да.

Он засмеялся и снова припал к ее губам, но стон, который она издала, когда он осторожно ввел палец в ее плоть, заставил его забыть обо всем, кроме безумной потребности войти в нее, потребности, которая вот-вот станет сильнее его, и тогда он больше не сможет держать себя в узде.

Но он знал, что должен сдерживаться, потому что устьице, в которое он проник, было очень узким. Он хотел подарить своей молодой жене наслаждение, но сомневался, что это удастся сделать уже в этот, самый первый раз. Возможно, в первый раз лучше всего будет просто сделать все как можно быстрее. Он почувствовал, как горячая плоть вокруг его пальца расслабилась, и погрузил его еще глубже. Да, она уже готова принять его, об этом говорит эта влага. Колин представил себе, как глубоко входит в этот узкий, влажный проход, и едва не утратил над собой контроль от вожделения.

Он застонал и содрогнулся и снова застонал, и Синджен, тут же перестав испытывать те странные ощущения внизу живота, которые были порождены его лаской, широко открыла глаза.

— Колин, что случилось? Я сделала тебе больно?

— Да, и это прекрасно. Джоан, я должен войти в тебя сейчас. Твое тело уже готово впустить меня внутрь, но проход очень узкий. Доверься мне. Я сделаю это очень медленно, но я должен войти в тебя. Этот первый раз необходим, иначе не будет второго, который принесет тебе блаженство, вот увидишь. Только доверься мне.

Все приятные ощущения мгновенно улетучились. Синджен молча смотрела на него — теперь он лежал между ее ног и сгибал и поднимал ее колени, придавая ей позу, удобную для него.

— Нет! — вымолвила она, в панике упираясь кулаками в его волосатую грудь. — Пожалуйста, Колин, не надо. Я передумала, я хочу подождать. Может быть, лучше отложить это до Рождества…

Он вошел в нее, и она закричала, пытаясь вжать бедра в перину, но он стиснул их руками, продолжая проникать в нее все глубже. Она попыталась лежать не двигаясь и не кричать, но это было трудно. Она закрыла глаза, чтобы хоть так отгородиться от него и от боли, но боль только сделалась еще более пронзительной. Потом она почувствовала, как Колин остановился. Он тяжело дышал, и голос его дрожал, когда он проговорил:

— Твоя девственная плева — я должен прорвать ее. Не кричи. Господи Иисусе, прости меня, милая.

Еще не кончив говорить, он с силой нажал, и она закричала, громко и хрипло. Он быстро закрыл ей рот ладонью, приглушив ее крики; теперь он дошел до ее чрева, коснулся его, и это было ей отвратительно. Она ненавидела и боль, которую он ей причинял, и его вторжение в ее тело. Ему-то не было больно, о нет, он был безумным дикарем, снова и снова вонзающим в нее свое орудие; потом он вдруг напрягся, выгнув спину, одеревеневший, как доска, и тут она открыла глаза, посмотрела вверх, на него, и увидела, что его глаза закрыты, голова откинута назад и кадык бешено дергается вверх-вниз.

Он застонал, потом закричал, пытаясь приглушить голос, чтобы не услышали ее братья, и наконец тяжело упал на нее. Синджен чувствовала его внутри себя, чувствовала, что он излил в нее свое мужское семя, и еще чувствовала… — нет, она не знала, что чувствует. Главным была боль, да, боль, которую он ей причинил, но не только эта пульсирующая боль, а еще и ощущение, что ее ободрали внутри. Он солгал, когда попросил ее довериться ему, и она, как последняя дура, доверилась, по крайней мере немного, пока он не вторгся в нее.

Она чувствовала, что ее предали — он предал ее.

Он тяжело дышал, его лицо было теперь рядом с ее лицом, на подушке. Его тело придавливало ее к кровати. Она чувствовала, что и он, и она покрыты потом.

Ей было нелегко заговорить с ним спокойным тоном, ей хотелось кричать на него, бить его кулаками, но она сдержалась и спокойно сказала:

— Мне это не понравилось, Колин. Это было ужасно. Частые, сильные удары его сердца отдавались у него в ушах, он дышал так тяжело, что казалось, сейчас его легкие лопнут от напряжения. Он чувствовал себя так, словно его каким-то образом расплющили, но каждое мгновение этого расплющивания было упоительным, такого наслаждения он и представить себе не мог… И ей это не понравилось! Это было ужасно?! Нет, такого просто не может быть. Он потряс головой. Должно быть, он неправильно ее понял.

Наконец его дыхание стало ровнее, спокойнее. Это произошло не скоро. Она по-прежнему лежала под ним не шевелясь, и он, сознавая, что ей, наверное, тяжело, не делал, однако, никаких попыток сдвинуться с места. Он все еще оставался внутри ее, хотя теперь уже не так глубоко, как прежде, и прикосновение ее плоти, обволакивающей его плоть, заставляло его содрогаться от наслаждения и страсти. Наконец, сделав над собой усилие, он приподнялся на локтях и взглянул на свою жену.

Не отдавая себе в том отчета, он подался вперед и глубоко вклинился в нее. Ее лицо исказилось, и она скрипнула зубами. Он тотчас остановился.

— Я сожалею, что так вышло, — сказал он, но это была неправда, он нисколько не сожалел, потому что до сих пор ему никогда еще не доводилось испытывать такого наслаждения. — С твоей девственностью уже покончено, и тебе больше не будет больно.

Она была не в силах и дальше сдерживаться.

— Ты солгал мне, Колин. Ты сказал — все получится. Ты просил меня довериться тебе.

— Конечно, ведь я твой муж. И у нас все получилось, разве ты не чувствуешь, что я сейчас в тебе? Так и должно быть: я должен войти в тебя и излить мое семя в твое лоно. В следующий раз тебе будет легче. Возможно, ты даже получишь удовольствие. Ведь и в этот раз ты испытала некоторое наслаждение?

— Не помню.

Как она может не помнить, черт бы ее побрал? Но он снова хотел ее, он желал ее опять. Это удивило его и повергло в смятение. Ведь он не какой-нибудь дикарь, чтобы опять терзать свою невинную молодую жену. Нет, конечно, нет. Он застонал, чувствуя ее горячие ножны, туго охватывающие его мужское естество. Искушение было слишком велико для человека, и без того уже почти совсем потерявшего голову. Он напрягся и снова втиснул свое мужское орудие глубоко в нее.

Она завопила от неожиданности и боли. Она молотила его кулаками, пытаясь отпихнуть от себя, но он только врезался в нее все глубже и глубже, конвульсивные сокращения ее сокровенной плоти подстегивали его, и он был не в силах остановиться. Он слышал ее крики, но не замедлил своего ритма, он просто не мог этого сделать, и снова достиг вершины наслаждения, чувствуя, как из его горла рвутся хриплые стоны.

Он опять в изнеможении лежал на ней, тяжело дыша и не понимая, что за сумасшествие на него нашло.

— Сколько раз ты будешь это делать?

— Думаю, на сегодня это уже все. Джоан, ты ведь не плачешь, правда? Скажи мне, что ты не плачешь. Обещаю, впредь я буду держать себя в руках.

Ее голос не дрожал, и он было успокоился, пока не услышал ее слова:

— Ты мне очень дорог, Колин, но мне будет трудно часто выдерживать это. Это было очень неприятно. Я знаю, мы должны были это сделать, чтобы Дуглас не смог увезти меня в Лондон и аннулировать наш брак. Но теперь, когда ты уже это сделал, надо ли будет проделывать это часто?

Он хотел было сказать, что легко мог бы овладеть ею и в третий раз, а может быть, и в четвертый, но прикусил язык. Он причинил ей боль, и она ничего не знает о том наслаждении, которое может подарить плотская любовь.

— Прости, — произнес он и медленно, делая над собой усилие, отстранился от нее.

От этого движения она тихонько вскрикнула.

— Прости, — повторил он и разозлился на себя за то, что повторяет одно и то же, как попугай.

— Не понимаю…

— Чего ты не понимаешь?

— Я всегда думала, что Дуглас и Алике… Алике — это его жена, ты ее знаешь… В общем, мне всегда казалось, что ей очень нравится быть с ним в одной постели. И Софи с Райдером — тоже, но теперь я думаю… может быть, и Алике, и Софи нравятся только поцелуи, а остальное они должны терпеть… решили терпеть, потому что любят своих мужей. Но это тяжело, Колин. Я и не подозревала, каково это на самом деле.

— Я ведь уже говорил тебе, что, когда буду обладать тобой в следующий раз, тебе будет приятно. Я тебе это обещаю.

Она явно не верила ни единому его слову, и едва ли можно было ее в этом винить, ведь он только что утратил над собой всякий контроль и взял ее второй раз, хотя и знал, что это причинит ей боль.

— Прости, — произнес он в третий раз. — Вот увидишь, я все заглажу.

Он встал и, стоя у кровати, посмотрел на нее. Она лежала на спине, ее бедра и белая простыня вокруг них были испачканы его семенем и ее кровью. Он наклонился над ней, и Синджен, вне себя от страха, завопила во все горло.

В следующее мгновение дверь спальни затряслась под мощными ударами кулаков и послышался гневный голос Дугласа:

— Что здесь происходит? Синджен, что он с тобой сделал?

— Посторонись, Дуглас, этот ублюдок убивает ее! Райдер распахнул дверь спальни и ворвался внутрь. Следом за ним тут же ввалился Дуглас.

Наступило растерянное молчание. Сквозняк колыхал полы халатов братьев, в то время как сами они застыли как изваяния, уставясь на своего голого шурина, стоявшего возле кровати, на которой была распростерта обнаженная Синджен. Но безмолвной эта сцена оставалась недолго; мгновение — и Синджен схватила одеяло и укрылась им до самого подбородка.

— Вон отсюда! — закричала она своим братьям, чувствуя, что сейчас умрет от стыда и унижения. — Как вы посмели?! Черт бы побрал вас обоих — вон отсюда! Убирайтесь!

— Но, Синджен, мы слышали, как ты кричала, вопила от боли…

Синджен удалось взять себя в руки. Она думала, это у нее не получится, однако получилось.

Она даже сумела улыбнуться, но улыбка получилась неубедительной: смущенной и очень жалкой.

— Послушай, Дуглас, я столько раз слышала вопли Алике, доносящиеся из вашей спальни. Почему же я не могу кричать?

— Ты кричала не от наслаждения, — сказал Райдер, и голос его стал таким ледяным, что Синджен невольно вздрогнула. — Ты вопила от боли. Отвечай: что этот ублюдок с тобой сделал?

— Какого черта! — взревел разъяренный Колин и, схватив свой собственный халат, снятый было за ненадобностью, натянул его на себя. — Это просто возмутительно! Я что, не имею права побыть наедине с женой в своем собственном доме?! Да, она кричала, чтобы вас обоих черти взяли! А чего еще вы ожидали, позвольте узнать? Ведь она была девственницей, и мне надо было лишить ее этой проклятой штуки — невинности.

Дуглас посмотрел сначала на Райдера, потом снова на Колина. Затем он издал нечто напоминающее львиный рык и во весь голос заорал:

— Ах ты прохвост, ублюдок, подлый дикарь! На этот раз я уж точно тебя убью, лживый негодяй!

— Как, опять? — перебила его Синджен.

— Да, опять, чтоб ему пропасть! — вступил в перепалку Райдер.

На его скулах играли желваки — признак крайнего гнева.

— Стало быть, ты все еще была девственницей, Синджен? После того как пробыла замужем за этим проклятым варваром столько дней? Не ты ли заявила нам, что вы женаты во всех смыслах этого слова? Так как же, черт возьми, ты могла остаться девственницей до этой ночи? Ведь этот похотливый жеребец явно не из тех, кто готов ждать.

Синджен завернулась в одеяло и перекинула ноги через край кровати. Колин был похож на пса, приготовившегося к схватке: он слегка наклонился вперед, сжал руки в кулаки, и взгляд у него был злобный, как у ядовитой змеи. Дуглас и Райдер подходили к нему все ближе, и по их лицам было ясно видно, что они так же, как и он, готовы к кровопролитию.

— Немедленно прекратите! — завопила Синджен. О Господи, где же Энгус со своим проклятым мушкетом? Она бросилась наперерез своим братьям. — Хватит драк, слышите? Хватит с меня ваших драк!

Но они не обращали на нее ни малейшего внимания и продолжали приближаться к Колину, явно намереваясь наброситься на него с кулаками. Тогда Синджен заговорила по-другому — такого спокойного, холодного тона ее братья до сих пор ни разу от нее не слышали.

— Вы оба сейчас же оставите мою спальню, — сказала она, — не то клянусь вам, Дуглас и Райдер, что с этой минуты я перестану с вами знаться и разговаривать. Я даю вам в этом мое честное слово.

— Я тебе не верю, — проговорил Дуглас, бледнея.

— Ты сама не понимаешь, что говоришь! — воскликнул Райдер, делая шаг назад. — Мы же твои братья, мы любим тебя, мы…

— Я говорю вполне серьезно. Сей же час убирайтесь из моей спальни. Я поговорю с вами утром. Вы поставили меня в такое неловкое положение, что я вся горю от стыда, и если вы… если вы… — Тут голос ее пресекся, и она горько зарыдала.

Эти рыдания были настолько неожиданными, что Дуглас и Райдер тотчас бросились к сестре, чтобы осушить ее слезы. Но Колин поднял руку, как бы прося внимания, и невозмутимо сказал:

— Нет, джентльмены. Я сам ее утешу. Мы поговорим утром. А сейчас оставьте нас.

— Но она же плачет, — ошеломленно произнес Райдер. — А Синджен никогда не плачет, никогда!

— Если она заплакала из-за тебя, проклятый ублюдок… — закричал Дуглас.

— Дуглас, оставь нас. — И Колин крепко обнял жену, повернувшись спиной к ее братьям.

Райдер и Дуглас попятились к двери. Им очень не хотелось этого делать, но выбора у них не было. Выходя из спальни, оба тихо ругались.

Колин не ответил им. Он молча прижимал к себе жену и смотрел, как за ними закрывается дверь.

— Мне следовало запереть эту чертову дверь, — сказал он со злостью на самого себя. — Это научит меня быть более осторожным и не забывать, что у моей жены есть два брата, которые так ее обожают, что готовы убить всякого, кто повредит ноготь на ее руке.

— Если бы ты запер дверь, они бы ее высадили, и все окончилось бы точно так же. И, между прочим, ты повредил кое-что более значительное, чем ноготь на моей руке.

— Ого, да она еще и разговаривает, — зло проговорил он. — Как мне повезло: моя новобрачная женушка умеет в два счета переходить от горького плача к полному спокойствию. Только что рыдала и вдруг болтает как ни в чем не бывало.

Он оттолкнул ее от себя. В глазах Синджен стояли слезы, но ни одна слезинка не пролилась. Внезапно Колин схватил ее за плечи и, с силой сжав их, начал ее трясти.

— Усвой раз и навсегда, Джоан, потому что повторять я не намерен. Это мой дом. Ты моя жена. И я мужчина, черт тебя побери, мужчина, а не скулящий щенок, которого ты защищаешь, прикрывая своей юбкой. Вы поняли меня, мадам?

Она попыталась высвободиться, но он держал ее слишком крепко. Теперь ей хотелось самой ударить его, и притом изо всех сил. В бешенстве она зарычала:

— Тысяча чертей, ведь они бы убили тебя! Они бы избили тебя до смерти. И если б ты открыл глаза пошире, то увидел бы, что на мне нет юбки.

— Не смей уводить разговор в сторону, слышишь? Не заговаривай мне зубы! Ты больше никогда, ни при каких обстоятельствах не станешь выскакивать впереди меня, это тебе понятно?! Господи помилуй, ведь это может быть опасно, по-настоящему опасно, и тебя могут ранить или убить! Это же Шотландия, и здешние края сильно отличаются от того рая для джентльменов, который располагается к югу от границы. Здесь неспокойно, здесь тебя на каждом шагу может подстерегать опасность. И я больше не потерплю твоих глупых, безрассудных выходок. Ты поняла?

— Ты не скулящий щенок, ты просто набитый дурак! Ты рвешь и мечешь по совершенно нелепому поводу! Я сделала вид, что плачу, чтобы остановить своих братьев, вот и все. Что в этом плохого?

— Довольно! — Он хлопнул себя ладонью по лбу. — Хватит, черт возьми, я больше не могу этого терпеть! Ложись в кровать, Джоан, ты вся дрожишь.

— Не лягу! Ты опять начнешь делать со мной эти ужасные вещи. Колин, я не хочу, чтобы ты опять это делал. Я тебе не верю.

Он стоял как дурак посреди кое-как освещенной, полутемной спальни с ее обшарпанной мебелью и ветхими занавесками. И его жена заявляла ему, чтобы он больше не ложился с ней в постель. Это было невыносимо! И в довершение всего она еще имела наглость встрять между ним и ее братьями. Он был взбешен и утратил всякую способность мыслить спокойно и логично. В следующее мгновение он накинулся на жену и сдернул с нее одеяло. Потом схватил ее, поднял и бросил на кровать.

— Лежи и не вставай!

Он встряхнул одеяло и с силой опустил его на нее.

— Согрейся!

— Ты больше не приблизишься ко мне, Колин, я этого не позволю! Это было ужасно, ужасно, и я не потерплю, чтобы ты это делал! Черт бы тебя побрал, не трогай меня!

Это было последней каплей. Сначала были ее чертовы братья, а теперь и она сама отдает ему приказы, а она его законная жена и пора наконец начать учить ее, как следует вести себя жене! Он почувствовал, что его плоть снова восстала, и не стал раздумывать. Он обрушился на нее всем телом, зажал ей рот рукой, потом силой раздвинул ноги. На этот раз она сопротивлялась всерьез, но это ей не помогло. Он лежал между ее ног, разводя их все шире, пока не счел, что уже достаточно, потом медленно вошел в нее и — поскольку проход был уже скользким от его семени — быстро погрузился на всю глубину. Когда он двигался, Синджен ощущала боль, не такую резкую, как в первый раз, но все же достаточно сильную, потому что ее пораненная плоть кровоточила. На этот раз она не кричала. Она не желала, чтобы ее братья снова вломились в их спальню, тем более что Колин опять забыл запереть дверь. И она терпела его молча, вытянув руки вдоль тела и сжав их в кулаки. Лицо она отвернула, прижавшись щекой к матрасу, и лежала неподвижно. Его ярость прошла, и он больше не был ни неистовым, ни грубым. Он вошел глубоко в ее лоно, потом наполовину вышел, один раз, два раза, три, потом опять. Это продолжалось недолго. Он попробовал было поцеловать ее, но она упрямо не поворачивала головы. Она услышала, как его дыхание участилось, почувствовала, как тело его дернулось, содрогнулось. Изливая в нее свое семя, он глухо застонал, а когда все было кончено, не упал на нее, как раньше, а тут же вышел из нее и встал. От боли она едва не вскрикнула.

Она чувствовала себя такой разбитой, что сомневалась, сможет ли завтра ходить. Она знала, что он стоит у кровати и смотрит на нее, но ей было все равно. Какая разница, что она лежит перед ним голая, что ноги ее широко раскинуты? Теперь это уже было не важно, теперь все было не важно, не имело никакого значения. Если он пожелает, то сможет овладеть ею еще раз и она ничего не сможет поделать. Пусть смотрит. Ей все равно. Он стоял молча, но она по-прежнему слышала его дыхание, шумное и частое.

— Я… вся липкая и хочу вымыться.

Он замер. Господи Иисусе, легко себе представить, какой липкой и мокрой она себя чувствует. Ведь он только что излил в нее свое семя три раза подряд. Он вздохнул, пытаясь взять себя в руки и подавить чувство вины и злости на эту абсурдную, несуразную ситуацию.

— Лежи, я все сделаю. Я велю принести тебе воды и полотенце.

Синджен не шелохнулась, только закрыла глаза. Это была ее первая брачная ночь, и она была ужасна. Она не принесла ей ничего, кроме боли и стыда, а потом в довершение всего к ней в спальню вломились Дуглас и Райдер. Она перевернулась на бок, спиной к Колину, и подтянула колени к груди. Ей хотелось, чтобы время повернуло вспять и она снова стала прежней Синджен, такой, какой она была еще месяц назад. Той Синджен все на свете представлялось ясным и простым; той Синджен были ведомы радость, веселье, юмор, и она мечтала о любви. Она увидела Колина, и ее мечта сбылась. Но той Синджен больше нет. Теперешняя Синджен ни о чем не мечтает и ничего толком не знает. Все ее надежды рухнули, все пошло вкривь и вкось.

Она заплакала — впервые за последние три года.

Колин стоял возле кровати и чувствовал себя тем, кем назвал его Дуглас, — проклятым похотливым ублюдком. И он уже ничего не мог исправить. Его молодая жена рыдала. Это не были милые, деликатные женские всхлипывания; это были настоящие рыдания, хриплые, некрасивые, режущие слух.

— О, черт, — пробормотал он, лег рядом с ней и прижался к ее спине. Ее рыдания стали тише, и она начала икать. Он поцеловал ее в затылок.

Она вмиг напряглась.

— Пожалуйста, Колин, не делай мне больно. Я ничем не заслужила нового наказания.

От этих слов он зажмурил глаза. Она говорила то, что думала, в этом не приходилось сомневаться. И виноват во всем был он, он был с ней слишком груб и действовал слишком быстро. Господи помилуй, он взял ее три раза, и за третий раз ему должно быть стыдно. Собственно, и вторым тоже нечего гордиться, но второй раз хотя бы можно понять. Однако третий действительно был не чем иным, как самым настоящим наказанием. Да, он вел себя отнюдь не лучшим образом.

— Я больше не возьму тебя сегодня, — сказал он. — Кроме всего прочего, я на это и не способен: во мне не осталось семени. Закрой глаза и спи.

К его удивлению, она так и сделала. Спала она долго и крепко. Наутро Колин разбудил ее, перевернув ее на спину и откинув одеяло. От внезапного холода она проснулась и открыла глаза. Он стоял над ней, держа в руке влажное полотенце.

— Лежи спокойно, я оботру тебя.

— Нет, нет!

Синджен метнулась прочь от него и торопливо перекатилась на дальний край огромной кровати.

— Нет, Колин, не надо. Я все сделаю сама. Пожалуйста, выйди.

Он стоял, сдвинув брови, держа полотенце в протянутой руке и чувствуя себя полным дураком.

— Хорошо, — сказал он наконец.

Он бросил ей мокрое полотенце и услышал, как оно звонко шлепнуло ее по запястью.

— Энгус сейчас принесет два ведра горячей воды, чтобы ты могла принять ванну. Мойся быстрее, потому что мне тоже хочется искупаться, а ты, насколько я могу судить, вовсе не жаждешь разделить со мной ванну, хотя теперь я твой муж. А ведь именно этого — и не отрицай — ты хотела больше всего на свете: замужества и моего мужского тела — правда, поначалу в обратной последовательности.

— Да ты, я вижу, сердишься, — проговорила она, натягивая одеяло до самого носа. Она была явно озадачена. — Это очень странно, Колин, ведь это не я сделала тебе больно, а ты мне. Как после этого ты смеешь на меня сердиться?

— Я сержусь не на тебя, а на всю эту дурацкую ситуацию. В эту минуту кто-то постучал в дверь.

— Лежи тихо, — бросил он ей через плечо. — И не раскрывайся.

Однако это оказался Энгус, а не ее разъяренные братья со шпагами наголо. Старый слуга тащил два больших ведра воды, над которыми поднимался пар.

Когда Энгус вылил их в фарфоровую ванну и ушел, Колин сказал:

— Тебе придется подойти к ванне голой и залезть в нее. Или ты не хочешь?

Она не хотела и отрицательно покачала головой.

Он сбросил с себя халат, забрался в ванну и откинулся назад, так что наружу вылезли голые коленки. Синджен посмеялась бы над его видом, если бы не чувствовала себя такой несчастной. Ей не хотелось вставать с кровати. И не хотелось встречаться с братьями.