Король-крестоносец

– Нет! Нет! – испуганно отшатнулся Вит. – Я не смогу! Я не хочу!

– Я тоже так думаю. Неблагодарное это дело требует подготовки, опыта, знания людей… В таком случае как вам надлежит поступить?

Вит понуро молчал. Он понимал, чего от него добивается Балдуин. Ему следует уехать. Сейчас же, не мешкая. Вычеркнуть из памяти последние три недели и вернуться домой. Но как же это трудно, трудно, трудно…

Мелюзина оказалась Сибиллой. Ее жених – Ибелин из Рамы, тот самый, который взял его под свое покровительство, когда они были на пути к Алеппо, обучал его рыцарскому ремеслу… Ибелин – доблестный, благородный рыцарь! Нет, голос чести велит ехать.

– Я возвращаюсь домой, – проговорил он через силу.

– Благодарю вас. Вы истинный рыцарь. Сегодня же скачите в Яффу. Я дам вам провожатых, лошадей, возы для поклажи. Галера выйдет в море, как только вы окажетесь на борту.

– Могу я проститься… с ней? – несмело спросил Вит.

– Нет. Она вас не отпустит. Езжайте немедленно. За нее не бойтесь: ничего ей не сделается. Погорюет дня два – и забудет.

– Я не хочу уезжать, не попрощавшись! – по-детски упирался Вит.

– Вы не выйдете отсюда, пока не дадите мне слово рыцаря, что уедете сегодня же, не видясь с ней. Скача всю ночь, вы к утру будете в Яффе. Я распоряжусь, чтобы вас там не задерживали.

– А что если она…

– От отчаяния наложит на себя руки? Не беспокойтесь: я знаю свою сестру! Итак?

– Даю слово рыцаря, что уеду сегодня же, не прощаясь…

– Да отплатит вам Бог!

Утомленный король замолчал, а Вит так и остался стоять посреди опочивальни, не в силах собраться с мыслями. То нестерпимой болью пронизывало его страдание – такое, что криком кричать хотелось, и казалось, что он не выдержит, нарушит слово… То им вдруг овладевало чувство, будто кто-то будит его от мучительного сна, и сквозь призрачные грезы он предугадывал близящееся освобождение… Сейчас он любит одну Сибиллу-Мелюзину, все его мысли о ней, он весь в ее власти. Но кто знает, что будет, когда корабль снимется с якоря: не стряхнет ли он ее чары, не воскресит ли в памяти образ Люции – некогда милой своей невесты! Только бы отплыть, отплыть…

– Здесь ли еще рыцарь де Лузиньян? – внезапно спросил король.

– Здесь, государь.

– Я отсылаю вас домой – а может быть, вы нуждаетесь в средствах? Не стесняйтесь! Вы оказываете мне такую услугу, что я рад буду вас ссудить…

– Ни в чем я не нуждаюсь! – оскорбился Вит. – Не стану же я брать деньги за то, что…

– Я не хотел вас обидеть. Еще раз благодарю. Да хранит Господь Святую землю!

Пошатываясь и спотыкаясь, Вит выбрался из дворца. Но не успел он пройти и нескольких шагов, как кто-то обхватил его сзади за плечи. Могучие руки повалили его на землю, набросив сверху мешковину. Напрасно он вырывался, метался из стороны в сторону, будто дикий вепрь, напрасно пытался вытащить меч… Напавшие проворно связали его, так что он не мог и пошевелиться, потом подняли с земли и понесли Куда? Вит подумал, что, может быть, это король, не полагаясь на его слово, приказал похитить его и вывезти из города… Кровь так и закипела в нем при мысли о подобном бесчестье! Потом он услышал скрип открывающейся двери, шорох задевающей о каменные стены мешковины. Наконец его опустили на землю и, отобрав меч, развязали. Одним прыжком Вит вскочил на ноги, но пока он, чертыхаясь, срывал с себя мешковину, злодеев и след простыл. Он был один в просторном помещении с высоким сводчатым потолком, которое скупо освещал единственный масляный светильник. Вит кинулся к двери, которая оказалась запертой на ключ. Он стучал кулаками, ногами – тщетно: все было тихо. Тогда он оглядел окна. Находившиеся на недоступной высоте, они были забраны решетками. Пленник даже застонал, осознав свое бессилие. Ему нельзя здесь оставаться! Он должен ехать, ехать! Он же дал слово! Кто посадил его под замок? Не король – тот хотел, чтобы он уехал. Но кто же, кто? И с какой целью? А он еще дал слово… Теперь король сочтет его лжецом, клятвопреступником!

– Выпустите меня! Выпустите немедленно!

Вит кричал до хрипоты. Колотил в дверь так, что руки у него распухли и одеревенели. Измучившись, он без сил рухнул на каменный пол. Ощущение, будто все, что с ним творится, – это кошмарный, тягостный сон, вернулось и не желало отступать. Ах, хоть бы его кто разбудил, хоть бы он наконец отплыл, оттолкнулся от берега… Он и не заметил, как и впрямь задремал. Но спал он чутко. Стоило ему заслышать, как скрипнула, приотворяясь дверь, – и он уже был на ногах. Кто-то вошел. На Вита пахнуло знакомым благоуханием, потом послышался шепот:

– Это я, милый… Мелюзина…

Юноша подбежал к ней.

– Я знаю все. Выпусти меня! Сейчас же!

Улыбаясь, она безмолвно глядела на него сияющими глазами. Он бросился к двери. Она по-прежнему была на замке.

– Как же я тебя выпущу, – сказала наконец Сибилла, – если я такая же пленница? Нас заперли здесь вдвоем.

– Зачем? Ведь я дал слово рыцаря, что уеду, не видясь с тобой! Я с ума сойду, я на меч кинусь…

– Какое счастье, что его у тебя нет!

Сибилла попыталась взять его за руку. Вит вырвался и опустился на пол, пряча лицо в ладонях.

– Ты обманула меня! Утаила правду!

– В чем же я обманула? Скрыла, что я принцесса? Так это для меня ничего не значит! А колдунья я самая настоящая… Не веришь? Я и есть твоя Мелюзина! Не надейся, что когда-либо избавишься от моих чар. Ты – мой… мой… мой… Ты дрожишь? Разве я такая страшная, что ты меня боишься? Милый…

Вит молчал. В ушах у него стоял шум. Он должен был уехать… освободиться… Какой-то корабль отплывал без него. На нем отплывала Люция… все его прошлое… горячо любимый дом… А он – он оставался. В плену у колдуньи.

Серебристый смех Сибиллы вывел его из забытья.

– Не смейся! – застонал он. – Король… Мое рыцарское слово…

– Разве ты виноват, что не можешь сдержать слово? Тебя похитили, заперли… Вместе со мной. Бог знает, сколько дней мы тут пробудем!

– Где мы? Кто посмел?!

– Поживи ты подольше в Иерусалиме, ты давно бы догадался, прочтя вон ту надпись. – Принцесса указала рукой на дверь, над которой виднелись выбитые в камне слова: «Domine, поп nobis, sed Nomini Tuo da gloriam». – На самом деле все обстоит как раз наоборот, но не в этом суть. Мы – у благородных рыцарей Храма. Они решили нам помочь, рассчитывая, что мы не забудем этой услуги… Король, возможно, захочет нас отбить. Пусть попробует! Пока сюда прорвутся его люди, мы уже успеем обвенчаться.

– Я не могу с тобой обвенчаться! – в отчаянии крикнул Вит. – Я не хочу…

Сибилла придвинулась к нему вплотную.

– Не хочешь? Ну-ка, повтори…

Глава 15

Я ВОСКРЕСНУ!

Ученый Вильгельм, архиепископ Тирский, склонился над двадцать четвертой книгой истории Иерусалимского королевства. Это был главный труд его жизни, к которому он приступил много лет назад по воле короля Балдуина III. Начав от Клермонского собора, когда толпы, воодушевленные пламенными призывами Петра Амьенского и папы Урбана II, устремились, словно вышедшая из берегов река, на Восток, он не пропустил ни одного года. Стараясь возможно точнее воссоздать запутанные события глубокой давности, он обложился всеми касающимися сего предмета хрониками, какие только знал, и из их противоречивых порой строк по крупицам извлекал правду о минувшем.

Добросовестный летописец, он не довольствовался единственно латинскими источниками, но обращался и к греческим, и к сирийским, а то и к арабским. Не раз полезнее писаного слова были для него предания, хранимые в памяти вот уже нескольких поколений рыцарских родов. Все это он тщательно заносил на пергамент. Наконец он дошел до событий, которые сам пережил, которых был очевидцем и которые мог излагать, доверяясь собственным воспоминаниям.

Иногда, глядя на огромную груду своих книг, ученый даже диву давался, как же долго живет он на этом свете, сколько же всего он видел, испытал… А что-то еще ждет впереди?

Вильгельм глубоко вздохнул, ибо будущее рисовалось ему далеко не радужным, и устало отложил перо.

Тонкой струйкой сыпался песок в песочных часах. Докучливо жужжали мухи. Воздух был липким от духоты.

Раньше архиепископу всегда хватало времени каждое событие должным образом взвесить, всесторонне обдумать и вынести о каждом свое непредвзятое, справедливое суждение (насколько вообще может быть непредвзятым и справедливым суд человеческий). Но то было раньше. С некоторых пор он уже не поспевал, сам не зная, оттого ли, что, состарившись, в работе стал нескор, оттого ли, что дела, одно неожиданнее другого, приняли слишком быстрый оборот… Взять хоть все эти неурядицы вокруг расторгнутой помолвки принцессы Сибиллы Иерусалимской с рыцарем Ибелином из Рамы! И поныне ученый с ужасом вспоминал бурное заседание совета баронов, созванное по этому поводу.

Съехались все. Собрание вел Раймунд, князь Триполи. А вот он, архиепископ Тирский, без устали сновал между залой совета и королевской опочивальней, осведомляя прикованного к одру государя обо всем, что говорили бароны, и передавая им приказы и распоряжения Балдуина. Ибелин Балдуин из Рамы сидел с потерянным видом подле своего брата Ибелина Балиана. Для них вся эта история была особенно тягостна. Если бы не сумасбродство принцессы, Ибелин уже был бы королем!

«Рановато радовался, дружок…» – бормотали некоторые. Дю Грей же повторял: «Ну вот, а вы не верили, не верили мне, что выйдет, как с Констанцией!»

Амальрик Лузиньян осовело смотрел перед собой, гадая, чем все кончится. Рыцари бросали на него косые взгляды, подозревая в тайном сговоре с орденом храмовников. Жослен де Куртене, щуря опухшие от пьянства глаза, откровенно потешался над ним. Но хуже всех чувствовал себя Ренальд из Сидона. Ведь это по его вине (о которой пока никто не знал) Сибилла познакомилась с Витом Лузиньяном – и вот оно как обернулось! Кто бы мог подумать… Провалиться ей в преисподнюю, этой Горе Соблазна: и зачем он только туда поехал?! Завзятый насмешник, Ренальд совсем потерял дар речи и подавленно молчал, соображая, не лучше ли самому рассказать, как все было, покуда другие не докопались до истины.

Раймунд из Триполи расписывал собравшимся недостойное поведение тамплиеров, которые, поправ закон и нарушив королевскую волю, похитили рыцаря де Лузиньяна-младшего, когда тот собирался покинуть Иерусалим, и держат его в заточении до сего дня.

Великого магистра Жерара де Ридефора это обвинение нисколько не смутило.

– Я никого не похищал, – объявил он, – а просто предоставил убежище гонимому, как велит орденской братии долг христианского милосердия. Рыцарь де Лузиньян обретет свободу, как только ему перестанет грозить опасность, то есть когда вы согласитесь на его брак с принцессой.

– На это мы не пойдем никогда, но никакой опасности для него нет и не было, кроме приказа короля незамедлительно вернуться на родину.

– Разлука с любимой нестерпима для любящего сердца! – с пафосом возразил Жерар де Ридефор. – Я стою за этот брак. Чувства юной пары меня трогают.

Безудержным весельем встретили бароны этот порыв нежности, проснувшейся вдруг в великом магистре. Раньше подобной сентиментальности за ним не замечали.

Когда смешки прекратились, он с вызовом спросил:

– Чем же Лузиньян хуже Ибелина?

В зале вновь зашумели. Действительно, чем?! Юнец! Молокосос! Щенок! Без году неделя, как стал рыцарем! Да кто его здесь знает? Да что он умеет? Все помнят, как под Алеппо его учили управляться с копьем! И это – король?! Смех – да и только…

– Не оттого ли вы так о нем печетесь, – крикнул великому магистру рыцарь де Музон, – что при нем ордену будет вольготнее?

– Ордену будет вольготно при любом короле! – кичливо ответил де Ридефор.

Но бароны были против него – все, кроме Ренальда Шатильонского.

Владетель Кир-Моава поддержал Лузиньяна в пику Раймунду из Триполи, который некогда сурово осудил его нападение на караван сарацинских паломников, возвращающихся из Мекки.

Коротко высказав свое мнение, он потерял всякий интерес к происходящему в совете и принялся увлеченно рассказывать сидящему рядом рыцарю дю Грею о новой своей затее:

– Пять-шесть кораблей велю разобрать на части, погрузить на верблюдов – и вперед, через пустыню, к Красному морю! Там, на берегу, быстро соберем галеры и ударим Саладину в тыл. То-то будет потеха! Этот Вельзевул лопнет от злости, когда мы свалимся ему на голову… Клянусь Богом, мы дойдем до самой Мекки!

– Да ведь с Саладином сейчас мир, – пытался образумить его дю Грей.

– Для доброго рыцаря не может быть мира с неверными…

Они замолчали, видя, что старый коннетабль Онуфрий де Торон просит слова. Убеленный сединами рыцарь окружен был таким почетом, что стоило ему поднять руку, как в зале совета воцарилась глубокая тишина.

– Что за времена пришли на землю! – с неодобрением потряс головой старец. – Как будто дурманом нас кто опоил, как будто мы белены объелись! Да когда такое бывало, чтобы у девки спрашивать, за кого ей идти замуж?! Отец выбирал ей мужа, а коли отца нет – так брат. Из-за чего мы спорим? Тамплиеры изловили Лузиньяна? Да пусть себе держат его хоть до скончания века! На что он нам сдался? Мы с королем порешили: быть Сибилле за Ибелином. Так повенчать их – и дело с концом…

Почти такой же седовласый рыцарь де Ла Хей горячо поддержал коннетабля:

– Чего встарь не бывало, негоже и теперь вводить в обычай. Ведь женщина дальше своего носа не видит: что ей до судьбы державы – глупая прихоть для нее важнее… А все началось еще в те поры, когда деды наши ходили добывать Иерусалим, взявши с собой подруг. Те дома были скромные, тихие, боязливые, а дорогой совсем стыд забыли, так что и суды над ними созывать понадобилось. Да только судьи очень уж были снисходительны – вот оно и пошло… А до чего дошло, тому мы все свидетели! На старой родине такого нет: там женщины сидят, как в старые времена, за прялкой и в мужские дела не мешаются.

– Верно! Верно они говорят! – загудели все. – Пусть придет принцесса! Объявим ей, чтобы выходила замуж за того, кого мы выбрали!

Ибелин из Рамы вскочил на ноги – бледный, с горящими глазами.

– Не смейте! – вскричал он. – Я этого не хочу! Я не поведу ее под венец неволей…

– Да тихо вы! Вас никто не спрашивает! Не вносите смуту!

– Пусть патриарх завтра же их обвенчает – добром или силой!

– Нет! Нет! – вопил Ибелин.

Но никто не обращал на него внимания. Все как один восклицали:

– Принцессу сюда! Принцессу!

Был послан паж. Через короткое время он вернулся, возвестив, что принцесса Сибилла Иерусалимская вскоре соизволит прибыть. Бароны затихли в ожидании. Великий магистр злорадно сощурился. Всеобщее молчание нарушал только голос Ибелина, который твердил:

– Не позволю… Не позволю, чтобы ее принуждали…

Вдруг настежь распахнулись двери, и вошла Сибилла – нарядно, с нарочитой пышностью одетая, – и не одна. За собой она вела, а точнее сказать, тащили за руку пленника тамплиеров Вита Лузиньяна. Если принцесса шла королевской поступью, твердо и величественно, с горделиво вскинутой головой, то юный рыцарь рядом с ней был похож на зайца, который только того и ждет, как бы задать стрекача. Оторопелый, сгорающий со стыда, он покорно следовал за Сибиллой, уткнув глаза в землю, чтобы избежать сверлящих его взглядов. Вот смотрит на него князь Раймунд, который посвящал его в рыцари, вот Ибелин – его наставник в ратном деле, вот старый коннетабль Онуфрий де Торон… Что они все о нем думают? Кем он им должен казаться? А ведь он – честный человек! Он всегда старался поступать по-рыцарски… Ах, и зачем его только сюда занесло!

Сибилла дерзко вела Вита прямо к возвышению, на котором стоял Раймунд. Чтобы добраться туда, им пришлось протискиваться между рядами скамей.

– Держись, черт тебя дери! Не вешай носа! – прошипел брату Амальрик, когда тот шел мимо.

Сибилла не отпускала руки своего избранника, словно боялась, как бы он и впрямь не сбежал. Так они вступили на помост. Вит затравленно поднял глаза на баронов, чувствуя себя предметом их пристального внимания.

Многие его видели впервые и сейчас с нескрываемым любопытством воззрились на него, изучая и оценивая. Красив – ничего не скажешь! Пригож, как девушка, но – не король… не король…

– Вы стали, рыцарь, причиной раздора в королевстве, – сурово молвил Раймунд.

– Клянусь честью: не по своей вине! – выкрикнул Вит так по-детски, что в зале грянул дружный смех.

Амальрик посинел от злости.

– Уж хоть бы умел взять вину на себя… – сердито бормотал он.

Отовсюду слышались возгласы:

– Трус! Мальчишка! За бабий подол цепляется!

– Молчать! – осадила их Сибилла. – Перед вами – будущий король!

– Король?! Этот?! Ха-ха-ха!…

– Молчать! – поддержал принцессу Ибелин. – Нельзя оскорблять рыцаря!

– Смотрите-ка! Нашелся защитник!

– Не позволим! Не позволим вам венчаться!

– Вот как? Не позволите? – Сибилла сверкнула глазами.

Красивая и грозная, она бросала баронам вызов, ощущая, что она сильнее их. На побледневшем ее лице гневно пылали щеки. Точеные ноздри яростно раздувались. Ибелин смотрел на нее со своего места с благоговейным восторгом.

– Не позволите?! – повторила она. – Так слушайте: две недели рыцарь де Лузиньян содержался под замком у тамплиеров. Все это время я провела с ним. Если король намерен допустить, чтобы его сестра родила бастарда, пусть запрещает брак!

– Ох! – застонал Ибелин, обхватив руками голову.

Гнетущая тишина повисла над собранием после столь откровенного, неслыханного признания принцессы. Раймунд уставился на племянницу с негодованием, смешанным с восхищением. Жослен де Куртене глупо захихикал. Вит молил небеса ниспослать молнию, которая поразила бы его на месте, избавив от этой пытки.

Всеобщее молчание нарушил старый Онуфрий де Торон.

– Позор! Позор! – закричал он, воздевая руки горе. – Выпороть эту… эту… – и изгнать! Вот до чего мы дожили!

Тщетно рыцари старались его успокоить. Озабоченный архиепископ Вильгельм бросился к королю.

Амальрик Лузиньян был вне себя от злости. Никогда, никогда не станет его брат настоящим королем! Бароны не забудут, как он стоял перед ними в тени своей возлюбленной, как будто это она его соблазнила, а не он ее!

– Выведите вон распутницу! – не унимался коннетабль. – Сгинет, сгинет держава, коли самовольство бесстыдной девки возьмет верх над советом!

– На себя бы посмотрели, вы все! – ничуть не смущаясь, ответила Сибилла. – Уж так ли вы сами слушаетесь совета?

Вернулся архиепископ.

– Государь объявляет, что ввиду возмутительного поступка Сибиллы Иерусалимской он лишает ее права на трон и передает его принцессе Изабелле.

– Верно! Верно! Мы согласны!

Сибилла вздрогнула. Такого она не ожидала. Готовая биться до последнего, она злорадно засмеялась.

– Изабелла?! Не прикажете ли теперь ей обвенчаться с Ибелином? Но у нее уже есть жених – младший Онуфрий де Торон, и за другого она не пойдет. Не хотите моего мужа – будет вами править Онуфрий!

Собрание забурлило. Вот ведь наваждение! Старый коннетабль взобрался на скамью, чтобы его было лучше слышно, и кричал, тряся седой головой:

– Благородные рыцари! Мой внук в короли не годится! Он будет еще хуже этого!

– Позвольте! – вмешался Ренальд де Шатильон. – Молодой Онуфрий – мой пасынок. Чем он не король? Я стою за него!

Великий магистр рассерженно фыркнул. Этот глупый петух готов нарушить их соглашение! Волнение в зале не стихало. Архиепископ вновь бросился к королю.

– Сибилла, – сказал вполголоса Раймунд, – опомнись! До чего ты довела совет? Это же балаган, игрище бродячих комедиантов, а не собрание баронов! А ведь тут решается судьба королевства! Судьба королевства!

– Я не отступлю, – произнесла принцесса, сжав зубы. – Слишком далеко я зашла.

– Я не виноват! Я не виноват! – повторял Вит, чуть не плача.

Тем временем подоспел архиепископ с новыми вестями от Балдуина.

– Государь, – сообщил он, – лишает прав на престол обеих своих сестер и просит баронов признать королем сына покойного Вильгельма де Монферрата и Сибиллы Иерусалимской, короновать его без промедления, а регентом при малолетнем монархе назначить Раймунда, князя Триполи. Король настоятельно просит об этом, взывая к милосердию собравшихся и заклиная их позволить ему спокойно отойти в мир иной.

При этих словах голос архиепископа Вильгельма предательски задрожал, но сказанное им упало на добрую почву – члены совета почти единодушно воскликнули:

– Быть по сему! Да здравствует король Балдуин V! Короновать его! Короновать!

– Не бывать посему! – пытались оспорить это решение великий магистр де Ридефор и Ренальд Шатильонский, но никто не обращал на них внимания, тем более что каждый из них гнул свое: один выкрикивал здравицы Сибилле, другой – Изабелле.

Раймунд облегченно вздохнул. Младенец Балдуин V – это все же лучше королишек, которых сулило державе своенравное упрямство распустившихся баб!

Посрамленная Сибилла с бесстрастным лицом вышла из залы, ведя за собой возлюбленного. Амальрик Лузиньян бросил на брата исполненный ненависти взгляд и стал кричать громче всех:

– Да здравствует Балдуин V!

* * *

Листая свои записи, архиепископ Тирский живо припомнил то собрание, как и все, что за ним последовало. Через несколько дней в Храме Гроба Господня совершен был обряд венчания принцессы Сибиллы с Витом Лузиньяном, который получил звание королевского лейтенанта вместе с титулом графа Аскалона и Яффы. Избежав грозившей ему короны, юный рыцарь повеселел, осмелел и даже приобрел друзей. Только Сибилла никак не могла оправиться от нанесенного ей поражения.

Спустя еще десять дней состоялась коронация Балдуина V Младенца.

Балдуин IV Прокаженный – Балдуин V Младенец!

Странная это была церемония…

Раймунд из Триполи нес на руках маленького помазанника. Дитя, бледное, хилое, никогда до этого не покидавшее дворца, напуганное видом толпы и непривычной обстановкой, громко кричало. Убогость всего этого зрелища призваны были скрасить нарочито пышные торжества и щедрые дары жителям Иерусалима. В толпу горстями бросали золотые монеты, на площади выкатили бочки с вином. Народ ликовал и с жаром славил обоих королей. Ибо пока еще был жив Балдуин IV, так что в стране стало двое государей.

– Хоть и двое, да вместе взятые не стоят одного здорового! – вздыхал рыцарь де Ла Хей.

И впрямь… Умирающий – и хрупкий, болезненный младенец… Слишком тонкая ниточка связывает обоих с жизнью! Вот отчего так хмур был регент Раймунд во время коронации. Если дитя, плачущее у него на руках, умрет, права на престол вернутся к Сибилле – или придется отказаться от обычая их наследственного преемства. А это еще хуже, ведь тогда к короне потянутся хищные лапы таких, как Ренальд из Шатильона или Жерар де Ридефор. Поистине не радужные рисуются виды!

Архиепископ Вильгельм глубоко задумался. Выйди тогда Сибилла за Ибелина, все было бы иначе. Спокойная будущность ожидала бы Иерусалимское королевство. Вот до чего может довести безоглядная погоня за собственным счастьем!

«Я имею право на свою жизнь!» – объявила королю мятежная принцесса. Право на свою жизнь… Кому оно дано?! Что есть жизнь, как не многотрудное служение, от которого никто не смеет уклоняться? Ради этого служения человек рождается, живет и в служении умирает. Не служить он не может и волен лишь выбирать господина. Кто служит Богу, кто черту, а кто и сам себе… Последнее, верно, горше всего!

* * *

Стук в дверь прервал эти раздумья архиепископа. Он тяжело поднялся и пошел открыть. На пороге стоял брат Иоанн с переменившимся лицом.

– Ваше преосвященство, государь зовет…

– Что с ним? – встревожился старец.

– Ему хуже. Кажется, вот-вот… – брат Иоанн не сдержал рыдания и, не договорив, бросился назад, к королю.

Архиепископ поспешил за ним. В королевской опочивальне он застал уже патриарха и рыцаря де Ла Хей. Вскоре подоспел и Раймунд, князь Триполи. Воздух вокруг отравлял нестерпимый смрад, которого не заглушали даже обильно воскуряемые благовония. На ложе покоилось тело, давно потерявшее человеческий облик: разлагающийся труп… Но из беззубого провалившегося рта вырывалось еще дыхание, а в незрячих глазах таилась еще ясная живая мысль, объемлющая от края до края всю державу.

– Deus meus, in Те confido [19]… – хором выводили слова молитвы братья-лазариты.

– Кто здесь? – беззвучно спросил умирающий.

– Я, возлюбленное мое чадо…

– И я, Раймунд.

Балдуин не ответил, так что стоявшие у одра не знали даже, понял ли он их. Раймунд опустился на стул, беспокойно теребя бороду. Регентство, которое на него возложили несколько месяцев назад, грозило закончиться быстро: младенец, похоже, был совсем плох. Только что дю Грей принес свежие новости от верного человека при дворе Агнессы. Мать свое дитя забросила – впрочем, так у нее повелось с самого начала; ребенок растет на попечении бабки, а как это выглядит, вообразить нетрудно. Агнесса во внуке души не чает, но только его портит. Малыша держат в грязи, пичкают сладостями с утра до вечера – никакого порядка! От всего этого у него живот слаб, кожа желтая, прозрачная, ножки подгибаются…

– Ваша милость, – просил дю Грей, – заберите вы его в Триполи! Там и воздух лучше… Пусть бы супруга ваша его выходила, а то тут он долго не протянет!

– Если бы мне об этом раньше рассказали, – отвечал Раймунд, – я так бы и сделал. Моя Эхивия четверых сыновей здоровыми вырастила: и животом ни один не маялся, и заразы не подцепил… Но сейчас поздно. Ну как малец дороги не выдержит? Будут потом говорить, что это я короля извел, чтобы самому на трон сесть! Нет уж, увольте!

С болью смотрел он теперь, как угасает его племянник. Вот это был бы король, если бы не проказа! Рыцарь без страха и упрека! Рассыпался на глазах… Не так ли, медленно, но неотвратимо, рассыпалось в прах все Иерусалимское королевство, разъедаемое изнутри неведомым злом, от которого где сыскать лекарство?

– Дядя! – позвал умирающий.

– Я здесь, Балдуин.

– Брат Иоанн даст вам перстень… королевский перстень… Берите без страха – я его не носил. Когда-нибудь вручите его малышу. Расскажите, как он? Здоров? А то мне говорили – хиреет…

Раймунд поколебался.

– Тот, кто нашептал вам это, солгал, – сказал он наконец твердо. – Ребенок здоров и крепок. В свои два года выглядит на все четыре!

– Обещайте мне, что вырастите из него мужчину!

– Обещаю…

Умирающий затих. Собравшиеся, не зная, жив он еще или нет, жарко, истово молились. Вдруг Балдуин пошевелил беспалой культей, и из провала его рта вырвалось невнятное бормотание. Низко склонившись над ним, архиепископ Тирский разобрал последние слова своего государя:

– Господи, Иисусе Христе… Я был трупом… Гнил заживо… Зато теперь я воскресну… Воскресну!

Глава 16

МАТЕРИНСКОЕ СЧАСТЬЕ

Люди легко верят в то, во что им хочется верить. Вот и госпожа Бенигна так твердо и горячо верила в удачу своего младшего сына, что письмо от Амальрика, в котором тот сообщал, что Вит стал королем, обрадовало ее, но ничуть не удивило. Она ждала этой новости – ждала целых два года. Ничего другого она и не предполагала.

Письмо, как и новости, полученные два года назад, пришло в ноябре. Этой порой и поступали обыкновенно весточки с Востока. Торговые галеры, отплывавшие в Святую землю по весне, возвращались к родным берегам в конце лета или ранней осенью. Еще месяц-другой проходил, пока переданные с корабельщиками послания доставлялись по назначению.

Предзимние заморозки в этот год запаздывали, и вокруг замка Лузиньянов хлюпала непроходимая топкая грязь. Хозяин усадьбы Гуго Смуглый, который в последнее время почти совсем оглох и стал слаб в коленях, дни напролет просиживал в своем любимом кресле у камина. Старший его сын, Гуго, по-прежнему жил при дворе английского короля, и не помышлял о возвращении, так что из четверых братьев дома оставался лишь увечный Бертран. Госпожа Бенигна больше не заговаривала с ним о монастыре: одна бы она с хозяйством не управилась…

Как обычно в эту пору, по утрам было темно и хотелось еще поспать; смеркалось же рано. Утренние и вечерние дойки проходили при свете лучины. Хорошо хоть змеи как будто забыли дорогу в коровник! С ветвей окружающих замок огромных деревьев клоками свисал бурый туман. В воздухе стоял запах прелой листвы, трюфелей и речной сырости. Река лениво катила непроглядные, цвета чернил, воды. У леса с громким граем вились тучи ворон. Стаи галок кружили над башней Мелюзины.

Томительно тянулись в замке бесконечно длинные вечера при дрожащем пламени очага (ибо свечи хозяйка почитала излишней роскошью): ничто не нарушало их тоскливого однообразия. Скупость Лузиньянов известна была всей округе, так что в уединенную их обитель никогда не наведывались бродячие актеры, фокусники, сказители; даже паломники обходили ее стороной.

Замковый капеллан отец Гаудентий, спасаясь от скуки, старался, чуть свечереет, выбраться тайком в деревенскую корчму, где он коротал время, играя с мужиками в кости и слушая их разговоры о местных новостях. Госпожа Бенигна вначале возмущалась тем, что преподобный отец братается с простонародьем, однако вестям, которые он ей пересказывал, внимала с жадностью; потом она стала нетерпеливо ждать их, поощряя в душе эти вылазки капеллана, и наутро первая спрашивала:

– Ну, что нового в мире, отец Гаудентий?

В мире этом, из которого даже отстоящий на несколько миль Пуатье казался недостижимо далеким, конечно, не происходило ничего чрезвычайного.