Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Свидание вслепую

ModernLib.Net / Современная проза / Косинский Ежи / Свидание вслепую - Чтение (стр. 3)
Автор: Косинский Ежи
Жанр: Современная проза

 

 


Он никогда не шел против ритмов сердца. Когда сердце работало безостановочно, Левантер наполнял жизнь людьми и событиями. Когда оно хотело покоя, Левантер наслаждался повседневной жизнью, не обращая внимания ни на случайность, ни на необходимость. Вместо того чтобы рассматривать свою жизнь как работу разума, он предпочитал называть ее «действием и бездействием сердца», как было написано на одном записывающем ритмы сердца приборе, который он видел в больнице, где проходил как-то обследование.

Левантер всматривался в застывшие зловещие скалы, напоминающие стены древнего замка, и чувствовал, что его состояние мало-помалу улучшается. Потом увидел, что поднимающийся над лесными просторами туман постепенно оседает на широком ровном берегу посреди долины.

Тогда он оглядел террасу, испугавшись вдруг, что надолго оставил ее без внимания. Ничего не изменилось: все те же люди за столиками; трое мужчин, ради наблюдения за которыми он явился сюда, по-прежнему сидели здесь, потягивая белое вино. Заместитель министра внутренних дел Королевства Индостран, казалось, тяготился присутствием двух телохранителей, сопровождавших его на лыжной прогулке, и перестал разговаривать с ними. Левантер видел, как замминистра несколько раз поглядывал на ледник Солнечный Пик, словно оценивая надвигающийся туман. Левантеру было известно, что он — страстный лыжник и потому, пока не переменилась погода, наверняка захочет совершить еще один спуск. И действительно, вскоре замминистра наклонился, чтобы закрепить лыжные ботинки. Телохранители залпом допили вино и вслед за боссом занялись своими ботинками. Заместитель министра подозвал официанта и оплатил счет.

В это время суток большинство лыжников предпочитают выше промежуточной станции не забираться. Левантер заметил, что почти все вагончики канатной дороги отправлялись по последнему, четырнадцатиминутному участку пути на Солнечный Пик пустыми.

Трое мужчин поднялись, застегнули молнии на куртках, натянули шапочки и направились к вагончикам. Они выглядели как три толстых бизнесмена, освоивших лыжи в преклонном возрасте. На их родине горнолыжный спорт вошел в моду совсем недавно. Теперь любой, кто хоть сколько-нибудь приближен ко двору, отправлялся зимой в Альпы. Высокопоставленные шишки отдыхали на супершикарных курортах. Однако замминистра внутренних дел, обвиняемый западной прессой в массовых арестах, пытках и казнях, опасался преследования со стороны журналистов и потому катался в менее популярной Вальпине, где его могли и не узнать.

Левантер встал, надел солнечные очки в большой оправе, надвинул кепочку на лоб и пересек террасу, чтобы взять лыжи. Держа в одной руке лыжи, а в другой палки, он снова подумал о том, какие же они тяжелые, но в то же время был уверен, что другим это не заметно.

Замминистра и его телохранители прошли через турникет, предъявив контролеру недельные пропуска. Левантер прошел сразу за ними, прикрывая лицо пропуском. Четырехместные, ярко раскрашенные вагончики отправлялись на Солнечный Пик через точные интервалы времени. Когда такой вагончик подошел к платформе, трое мужчин быстро сунули лыжи в багажное отделение. Левантеру удалось втиснуть туда и свои лыжи, но когда он собирался пройти в вагончик, один из телохранителей как бы случайно оттеснил его в сторону, а сам вскочил в вагончик, который уже начал двигаться и вскоре оказался вне досягаемости. Левантер не удивился: он знал, что четвертый пассажир был бы для троицы весьма нежелателен.

— Извините! — крикнул телохранитель, закрывая дверь. — Извините великодушно! — повторил он, выглядывая из полуоткрытого окна вагончика, неторопливо взбирающегося вверх.

— Все в порядке, ничего страшного! — весело прокричал в ответ Левантер. — Только достаньте наверху мои лыжи! Я приеду следующим вагончиком!

— Будет сделано! Не беспокойтесь! — закричал в ответ телохранитель.

Вагончик уходил ввысь, и в лучах солнца сияла желтая надпись: «Ледник Солнечный Пик. Вагон №45».

Помахав троице, Левантер повернул обратно, словно собираясь дожидаться следующего вагончика, но вместо этого удалился с платформы через боковой турникет, снял очки и кепочку. Он вышел со станции канатной дороги и быстро прошел по террасе к стартовому спуску. Он был уверен, что его никто не заметил. Замминистра находился здесь инкогнито, поэтому местные спецслужбы не обеспечивали ему прикрытия. Левантер взял вторую пару лыж, оставленную им утром в другой камере хранения, и надел их.

Левантер оттолкнулся и начал спуск с горы. Через пару минут он остановился на широком склоне, откуда открывался прекрасный вид на канатную дорогу к леднику Солнечный Пик. Рассмотрел он и группу лыжников, пересекающих белое плато. Но здесь он был один. Глядя в сторону Солнечного Пика, Левантер видел три вагончика, следующих один за другим на равном расстоянии, но не мог различить номер. Тогда он расстегнул куртку и вытащил небольшой бинокль. Теперь он без труда распознал вагончик номер 45. Солнце поблескивало в его окнах.

Сейчас вагончик будет проходить над ущельем в тысячу футов глубиной. Левантер достал из кармана передатчик и выдвинул антенну. Передатчик был маленький, размером с пачку сигарет, и работал на двух обычных щелочных батарейках. Левантер вдруг встревожился, что утром, вставляя батарейки, забыл их проверить.

Но потом успокоил себя тем, что, даже если оборудование подведет его сейчас, у него найдется немало шансов использовать лыжи так, как было задумано. Вот в чем преимущество свободы действий: если обстоятельства меняются, всегда возникают новые возможности.

Когда вагончик приблизился к участку канатной подвески, протянутой над ущельем, Левантер подумал о том человеке в вагончике. Левантер впервые услышал о замминистра, когда работал с «Инвесторз Интернейшнл». Он знал, что этот человек создал печально знаменитую PERSAUD, независимую службу полиции Индострана, ведавшую внутренней безопасностью. Сфабрикованные обвинения в нынешней и прошлой «деятельности, направленной против королевского двора», были предъявлены тысячам учителей, университетских преподавателей, писателей, художников и представителей либерального духовенства. Все они без суда и следствия были приговорены к долгим годам заключения в особых тюрьмах PERSAUD, к ссылке и трудовым лагерям. Всем заключенным, и мужчинам и женщинам, не разрешалось ни читать, ни писать, они были лишены права переписки, не получали медицинской помощи, и даже родственникам запрещалось их навещать. Для того чтобы вырвать признания и заставить донести на других, заключенных часто били ремнями с тяжелыми пряжками, прижигали сигаретами, тащили привязанными за автомобилем или мотоциклом, подвергали воздействию электрошока, сбрасывали в ими же вырытые ямы, полные битого стекла. На допросах мужчинам остроконечными хвостами глубоководных рыб протыкали мошонку, женщинам поджигали волосы на лобке, после чего подвергали групповому изнасилованию. PERSAUD провела публичные казни нескольких интеллигентов; многие были умерщвлены тайно.


Прошлой весной на одном из популярных альпийских курортов, на продолжавшемся всю ночь балу Левантер встретил нескольких людей, приближенных к королевскому двору Индострана. Сбросив бремя религиозных запретов, мужчины без устали танцевали и пили в окружении бесчисленных юных красоток. Языки у всех были развязаны, и именно тогда Левантер узнал, что замминистра ежегодно проводит отпуск в Вальпине, где катается на лыжах. На том же балу Левантер сделал несколько снимков гостей, которые с удовольствием позировали ему, не выпуская из объятий своих подружек.

На другой вечеринке, неделей позже, Левантер показал им пробные отпечатки фотографий. Все государственные деятели пожелали получить увеличенные копии снимков, а один из них, член Придворного Совета, предложил Левантеру плату за все снимки, на которых он был запечатлен.

Левантер задумался на секунду, а потом сказал:

— Единственная плата, которую я прошу, — это обещание выпустить на свободу представителей интеллигенции, арестованных PERSAUD.

Он сказал это почти шутя.

— Но откуда у вас такой интерес к нашей интеллигенции? — весело спросил сановник. — Мне сообщили, что вы — глава «Инвесторз Интернейшнл». Что за польза ассоциации инвесторов в освобождении нескольких интеллигентов?

— Мыслящие люди — наши лучшие союзники, — объяснил Левантер. — Они инвестируют свою энергию и ресурсы в идеи, изменяющие условия жизни людей. Это долгосрочное инвестирование, отдача от которого редко приходит к ним при жизни. Вот почему мы хотим их поддержать.

Улыбаясь, сановник взял Левантера под руку.

— В таком случае что вы скажете насчет маленькой сделки? — негромко спросил он. — За каждую цветную фотографию, на которой я изображен с одной из этих красавиц, я гарантирую освобождение одного интеллигента.

Левантер решил, что его разыгрывают.

— Освобождение? — спросил он, не веря своим ушам.

Сановник кивнул, усмехнувшись при виде изумления Левантера.

— Но ведь эти люди арестованы PERSAUD как враги Двора! — сказал Левантер.

— Конечно. Но ведь они не имеют никакого влияния. Богатые их не боятся, рабочие им не доверяют, а крестьяне, те о них и слыхом не слыхивали.

— Но они проводят в тюрьмах месяцы, даже годы, лишены связи с семьей…

Сановник с удивлением посмотрел на Левантера:

— А чего же вы ожидали? Их арестовали как врагов, и с ними обращаются как с врагами.

Левантер передал ему пять фотографий вместе со списком виднейших интеллигентов, брошенных в тюрьмы и лагеря PERSAUD. Сановник отложил список в сторону и нетерпеливо потянулся за увеличенными копиями фотографий.

— Так что вы скажете о нашей сделке? — спросил Левантер.

— Дайте мне две недели, — сказал тот, не отрывая взгляда от снимков.

Не прошло и месяца, как пять интеллигентов были выпущены на свободу, а двое из них, нуждавшихся в недоступном на родине лечении, получили разрешение эмигрировать в США. Один из них, писатель средних лет, приехал к Левантеру. Он был бледен и изнурен. С перебитым носом и сломанной челюстью.

Писатель сказал, что его внезапное освобождение наверняка стало результатом длительной кампании, проводившейся писателями и редакторами из Р.Е., членами Международной Лиги по борьбе за права человека, Международной Организации за амнистию заключенных и прочих влиятельных организаций. Когда же Левантер поведал ему, что именно понадобилось совершить ради его освобождения, писатель явно расстроился.

— Это унизительно, — сказал он. — Я думал, что PERSAUD подвергала меня пыткам за мои убеждения из страха, что проповедуемые мною идеи найдут отклик в массах.

— Так ли уж важно, за что конкретно вы подверглись пыткам со стороны PERSAUD?

— Очень важно, — ответил писатель. — Я считал себя политическим заключенным. Я выдержал тяжкое испытание тюрьмой, потому что был уверен, что PERSAUD боится нас больше, чем мы ее. Но если они подвергли нас репрессиям только потому, что мы слабы, то, наверное, мы и впрямь слабы для того, чтобы одолеть их. В конце концов, что может сделать кучка мыслящих людей? У нас нет средств.

— У нас есть средства, — сказал Левантер. — У нас есть средства, потому что у нас есть вы, а у вас — мы.

— Но что мы можем сделать такого, на что они не ответят новым насилием?

— Они применяют насилие в любом случае, — настаивал Левантер. — Для этого им нет нужды в провокациях. Нам остается научить их самих бояться насилия. А для этого — заставить их испытать насилие на себе.

Писатель зашагал взад и вперед:

— Я противник жестокости. Я не верю в насилие. Насилие не может лежать в основании гуманности. А идеи могут.

— Идеи не гибнут в тюремных застенках, — сказал Левантер. — А люди гибнут.


Вагон номер 45 скользил над ущельем. Левантер подумал о том, чувствуют ли себя в полной безопасности замминистра и его телохранители, когда глядят из раскачивающегося вагончика вниз на покрытый снегом и людьми горный склон и разверзшуюся под ними скалистую пропасть.

В это время над долиной послышался отдаленный звук реактивного самолета и на какое-то мгновение отвлек внимание Левантера.

Левантер зримо представил себя в тайном армейском блокгаузе. Вот он смотрит на щиток центрального узла управления. Внезапно радар выхватывает маленькую точку. Компьютерная система групповой разведки быстро идентифицирует объект как боевой самолет противника, на борту которого находятся ракеты дальнего радиуса действия, и отдает приказ о его немедленном уничтожении. На сканере видно, что объект приближается. Левантер представляет, как сверкающая глянцем машина с грохотом надвигается на него, неся с собой разрушение. Он видит, как пилот самолета и члены экипажа считывают цифры, вращают верньеры приборов, щелкают переключателями, выбирают цели для ракет. А между тем внизу, в больших городах, маленьких городках и деревушках, намеченные ими «цели» — ни о чем не подозревающие люди — живут своей повседневной жизнью. На щитке управления вспыхивает сигнал, указывающий, что вражеский самолет виден теперь невооруженным взглядом. Левантер нащупывает большим пальцем пусковую кнопку. Палец замирает, готовый к действию. Дублирующий компьютер подтверждает данные разведки и тоже выдает приказ: уничтожить. Времени на раздумье не остается.

Звук реактивного самолета над головой исчез, Левантер вернулся к действительности. Его большой палец замер на кнопке передатчика, он наводит бинокль на вагончик и нажимает кнопку.

Посланный передатчиком сигнал быстрее мысли промчался над тихой долиной и проник в приемное устройство детонатора, вмонтированного в крепления лыж. Левантеру показалось, что, перед тем как разорваться в клочки, вагончик разбух до невероятных размеров. Обломки металлических стенок, осколки окон, куски человеческих тел, обрывки одежды и обломки лыж посыпались в пропасть. Но сама канатная подвеска осталась неповрежденной; другие вагончики замерли на ней неподвижно, их пассажиры не пострадали. Спектакль окончился так, словно и вообще не начинался.

Левантер подумал о том, скольких усилий стоил ему поиск подходящих для его замысла лыж, о том, что пришлось собрать целую коллекцию лыж разных фирм. Он вспомнил, как его квартира превратилась в настоящий склад лыж и радиотехники, как ему пришлось знакомиться с транзисторной техникой, разбирать и заново собирать огромное количество переносных раций, теле— и радиоустройств дистанционного управления, миниатюрных калькуляторов и радиоприемников Citizens Band. Он вспомнил, как искал на черном рынке нитроглицериновую взрывчатку, способную принять нужную форму, как покупал ее в не слишком больших количествах, чтобы не попасться на глаза правоохранительным органам, но вполне достаточных для того, чтобы самому взлететь на воздух. И наконец, он вспомнил, каким утомительным занятием было распиливание каждой из двух лыж, замена ее фиберглассового нутра взрывчаткой, уложенной слоями, как в сандвиче, монтаж детонатора и транзисторного приемного устройства в лыжном креплении, и тщательная упаковка обеих лыжин. Путешествие на самолете с декларацией этих лыж как части багажа и предъявление их на таможне в Европе — все это тоже не на шутку рискованное дело.

Левантер чувствовал, что его энергия, время и деньги оказались потрачеными не зря, и вместе с тем единственное, чего бы он сейчас хотел, — это поскорее спуститься вниз, вернуться в Вальпину, погрузиться в праздную курортную атмосферу, смешаться с толпой бесцельно шатающихся по тротуарам и совершающих покупки в местных лавках туристов, смотреть на непрерывный поток машин, приехавших со всех концов Европы.

Левантер покатился вниз, вдохновенный и ликующий. Бинокль и передатчик были ему теперь не нужны. Он с силой швырнул их в расщелину и услышал, как они разбились о камни. Потом прислушался к своему сердцу. Оно билось вполне ритмично.


Когда по радио передали первые короткие сообщения о взрыве, убившем заместителя министра и двух его телохранителей, Левантеру казалось, что он совершил это убийство давным-давно.

Он ликовал, что смог наконец содействовать торжеству справедливости. Он вспоминал, как гнев вскипал в его сердце всякий раз, когда он читал в газетах о сталинских прихвостнях, благополучно доживающих свой век на пенсии и боящихся только старости. Он думал и о нацистах — о том, что часа возмездия пришлось ждать целое десятилетие.

Сгустились сумерки. Левантер сидел за рулем машины, мчавшейся в сторону Парижа. Фары выхватывали из темноты сонные, укутанные снегом деревушки, и Левантер чувствовал себя безопасно и уютно в мире, позволяющем легко скользить между воспоминанием и деянием.


Вскоре после того, как Левантер утвердился в инвестиционном бизнесе, он поехал в Париж, чтобы посетить одну лабораторию, занимающуюся новыми фотоэмульсиями. Как-то он вышел из магазина на левом берегу и увидел, что прямо перед его носом у тротуара остановился мотороллер. Хозяин мотороллера снял шлем и взглянул на проходящего мимо Левантера. Потом обернулся и посмотрел опять. Левантер не поверил своим глазам, но ошибки быть не могло. Они обнялись.

— Ром! — громко вымолвил Левантер.

— Лев! Не могу поверить! — воскликнул тот по-русски. — Неужели это ты? — Ромаркин смеялся сквозь слезы. — Я слышал, ты где-то в Америке, но понятия не имел, как тебя найти…

— Как ты? — прервал его Левантер. — Мы ведь не виделись с московских времен двадцатипятилетней давности! Как ты сюда попал?

— Давай-ка присядем, — сказал Ромаркин, все еще красный от возбуждения.

Они зашли в угловое кафе, заказали вина и выпили за встречу.

Ромаркин расстегнул воротник:

— Столько лет прошло, а ты все так же свободно говоришь по-русски. Ничего не забыл!

— Ладно об этом! Как ты сюда попал? — настаивал Левантер.

Ромаркин потягивал вино.

— Прежде чем я отвечу, — сказал он с запинкой, — скажи мне кое-что, Лев, только честно. Ты все еще думаешь, что тогда я был болен? Сошел с ума? — с неожиданно тревожным и напряженным видом спросил Ромаркин, нагибаясь к Левантеру через стол. — Помнишь, когда я задал тебе тот вопрос в университете?

— Конечно помню. Разве это забудешь? — ответил Левантер. — Но что случилось с тобой после этого?

Ромаркин почти прошептал:

— Меня отправили в Сибирь. Три года исправительных работ. Потом — в армию. К счастью, я был неплохим спортсменом, и меня определили в команду легкоатлетов. Я хорошо прыгал в высоту. Очень хорошо. На следующий год, когда команда приехала на соревнования во Францию, я совершил свой самый высокий прыжок — перемахнул через Железный Занавес. Попросил политического убежища, и мне его предоставили. С тех пор я — всего-навсего еще один иммигрант. — Он сделал большой глоток вина. — Но я не желаю говорить о настоящем. Я должен кое-что спросить у тебя. А ты, Лев, должен мне сказать.

— Что сказать?

Ромаркин подергал себя за ухо, как любил делать в те давние времена, когда они учились вместе. А потом прошептал:

— Вот уже двадцать пять лет каждое утро я спрашиваю себя, словно монах, который молит о просветлении немилосердного Бога. Я спрашиваю себя: что владело мною в тот момент, когда я поднял руку и задал тот вопрос о Сталине. Ведь наверняка тысячи людей, присутствовавших тогда в аудитории, ломали себе голову над тем же самым. Но почему спросил именно я? Почему?


Ромаркин и Левантер вместе работали в комитете по проведению международного молодежного Фестиваля борцов за мир, организованного по инициативе и под эгидой партии и правительства. Благодаря своему пролетарскому происхождению, отличным ораторским способностям, приятным манерам и безупречным характеристикам с места учебы, Ромаркина признали идеально подходящим на роль ответственного за прием нескольких сотен западноевропейских ученых, писателей, художников, политических и профсоюзных активистов — гостей Фестиваля. Ромаркин немедленно назначил Левантера своим заместителем.

После церемонии открытия Фестиваля Ромаркин с Левантером оказались свидетелями следующей сцены. В тот момент, когда некий маршал авиации в сопровождении свиты направился к своему лимузину, из-за милицейского оцепления выскочил какой-то студент с большим фотоаппаратом со вспышкой, чтобы сфотографировать маршала. Когда он делал снимок, лампочка неожиданно лопнула и с громким треском разлетелась вдребезги. Повинуясь слепому рефлексу, двое из охранников маршала тут же вскинули пистолеты и выстрелили в фотографа. Студент упал на тротуар. Кровь хлынула из ран на его шее и груди, просочилась сквозь одежду, забрызгала фотоаппарат.

Не глядя на тело, маршал и его спутники сели в автомобиль и уехали. Прохожие в ужасе разбежались. Охранники завернули мертвое тело и остатки фотоаппарата в одеяло, зашвырнули в кузов грузовика и торопливо затерли лужу крови на мостовой. Через несколько минут все исчезли. Остались лишь Левантер и Ромаркин. Левантера трясло, Ромаркин был бледен и не произносил ни слова.

Организаторам Фестиваля, журналистам и радио-телевизионщикам было отведено крыло в одной из самых больших московских гостиниц. Ромаркину и Левантеру выделили на двоих огромный номер на шестнадцатом этаже.

Как-то ранним вечером Ромаркин попросил Левантера помочь ему в выполнении одного поручения. Он отпустил водителя и сам повел машину по слабо освещенным улицам. Остановившись перед большим общежитием, где размещалось несколько делегаций Фестиваля, Ромаркин вышел из машины и исчез.

Вскоре он вернулся. С ним была юная симпатичная китаянка. Ромаркин открыл дверь, и китаянка уселась рядом с Левантером. Ромаркин сел за руль и обратился к девушке по-русски. Она улыбнулась, но явно не поняла ни слова. В шутку Ромаркин представил ее как «Робота Председателя Мао». Услышав слова «Председатель Мао», девушка закивала головой и заулыбалась.

Пока они ехали, Ромаркин объяснил Левантеру, что там, в общежитии, эта китаянка отстала на какое-то мгновение от своей группы, и тогда он взял ее за руку и вывел наружу. Никто их не видел. Он быстро показал ей свое удостоверение участника Фестиваля, которое на шести языках, включая китайский, представляло его как официальное лицо. «Робот» безропотно последовала за ним, потому что, как объяснил Ромаркин, она, подобно всем своим товарищам, не была приучена думать самостоятельно и готова была автоматически подчиниться любому представителю власти. Ромаркин заверил Левантера, что, поскольку большинство делегатов Фестиваля получило от своего начальства инструкцию вступать в контакт с делегатами из других стран, начальство вполне допускает, что не все делегаты будут ночевать именно там, где они живут.

В своей гостинице они воспользовались пустым служебным лифтом и поднялись прямо к себе на шестнадцатый этаж. Как только они вошли в номер, Ромаркин позвонил директору гостиницы и сказал, что у них хранятся секретные документы Фестиваля, а потому номер будет в ближайшие четыре дня закрыт для гостиничного персонала, если этот запрет не будет отменен им самим или Левантером.

После чего Ромаркин, ухмыляясь, поднял несколько тостов в честь Председателя Мао. Все трое выпили несколько стаканов обычной воды. Ромаркин и Левантер притворились, будто опьянели, «Робот» послушно сделала то же самое. Все трое, покачиваясь, прошли в маленькую спальню, в которую из комнаты Левантера можно было пройти через короткий коридорчик.

Когда Левантер и Ромаркин занимались с нею любовью, «Робот» не оказывала ни малейшего сопротивления. Казалось, она подчиняется им лишь потому, что они, будучи ее начальством, имеют полное право вытворять с ней все что угодно и что она приехала сюда именно для того, чтобы делать все, что ей прикажут, во имя Мао, которому она была верна и за границей. Всю ночь она покорно подчинялась им. Что бы они с ней ни делали — то торопливо проникали в нее, то грубо тискали, то нежно ласкали и страстно целовали, передавая из рук в руки, — на ее лице оставалось покорное, услужливое выражение. То ли она вообще ничего не чувствовала, то ли подавляла в себе чувственность — определить было невозможно.

По утрам номер опять превращался в деловой фестивальный офис. Непрерывно звонили телефоны; три секретарши принимали звонки; периодически заходили важные зарубежные гости и официальные лица, чтобы получить пропуск на разные мероприятия; в коридоре сновали советские и иностранные журналисты в надежде заполучить какую-нибудь знаменитость для интервью.

В большой комнате царил Ромаркин, глава всего предприятия, внимательный и расторопный, очень привлекательный в своем официальном фестивальном костюме — образцовый эталон молодежного активиста. В соседней комнате располагался Левантер; он занимался самыми разными вопросами, связанными с пребыванием иностранцев на Фестивале — от поисков врача для заболевшей французской кинозвезды и посылки цветов венгерской певице-сопрано до вежливого предупреждения арабского поэта-декадента о том, что его репутация серьезно пострадает, если просочится хоть слово о том, что он провел ночь с двумя британскими делегатами мужского пола.

Всё это время «Робот» оставалась в спальне. Она могла уйти, но без команды делать это явно не решалась. Время от времени Ромаркин небрежно пересекал комнату, шел по коридорчику и тихо входил в спальню. Любой работник офиса вполне мог предположить, что он уходит через заднюю служебную дверь, чтобы избежать встречи с репортерами. Когда Ромаркин возвращался в свой кабинет, с тем же небрежным видом в спальню отправлялся Левантер.

Больше всего Ромаркина и Левантера интриговало безразличие «Робота». Занимаясь с ней любовью, они пытались уловить хоть какие-то следы эмоций, намеки на чувства. Но она как будто находилась в трансе. Тело ее оставалось неподвижным, лицо — непроницаемым. Ни разу за те дни и ночи, что она оставалась в спальне, «Робот» и виду не подала, что чем-то недовольна или хочет уйти. Она оставалась предельно услужливой и ела все, что ей приносили.

В последний вечер Фестиваля они вывели «Робота» из гостиницы так же тайно, как привели, посадили в машину и поехали в то общежитие, где размещалась китайская делегация. И тут вдруг «Робот» начала обнимать и целовать обоих мужчин, касаться их грудей, шей, бедер, и при этом тихо плакала, как обиженное дитя. Они отвечали на ее поцелуи, слизывали соленые слезы, вытекавшие из узеньких уголков ее глаз. А потом Ромаркин высвободился из ее объятий, вышел из машины и распахнул перед ней дверь. Девушка восприняла это как приказ. В одно мгновение она перестала плакать и вытерла слезы. Как дисциплинированный солдат, вылезла из машины, склонила голову и, не оглядываясь, зашагала к главному входу в общежитие.


Через несколько недель после завершения Фестиваля по указанию партии в МГУ имени Ломоносова проводилось общее собрание студентов в рамках общесоюзной кампании по обсуждению последней книги Сталина, посвященной вопросам марксизма в языкознании. Ромаркин сидел рядом с Левантером в центре самой большой аудитории Университета, где в это время находились тысячи студентов, преподавателей, партийных деятелей и работников органов безопасности. Член ЦК партии делал доклад, изобилующий помпезными фразами и славословиями в адрес последнего научного достижения вождя. Сталин, провозглашал докладчик, заложил партийно-философское обоснование очистки страны от языковедов-реакционеров, которые до последнего времени выдавали себя за истинных марксистов-ленинцев. Как только докладчик закончил свою речь, зал разразился продолжительными аплодисментами. Все вскочили на ноги и устроили овацию.

После доклада начались обычные в таких случаях вопросы к докладчику. Заранее подготовленные и тщательно рассаженные в зале люди (как члены партии, так и заслуживающие такого доверия беспартийные) задавали якобы спонтанные вопросы, позволявшие докладчику еще раз разъяснить основные положения сталинского труда.

Левантер умирал от скуки. Он оглядывал присутствующих, пытаясь найти в этом море лиц хоть одно, на котором читалась бы такая же откровенная скука. Справа от него сидел Ромаркин; он внимательно смотрел на людей в президиуме.

Внезапно, среди всеобщих славословий Сталину и хвалы его книге, Ромаркин высоко поднял руку над головой. Краем глаза Левантер увидел это, но своим глазам не поверил. Последние три года они были практически неразлучны. Жили в общежитии в одной комнате, вместе ходили на лекции, вместе проводили каникулы. И сейчас Левантер был невероятно удивлен тем, что Ромаркин не сказал ему заранее, что получил почетное поручение задать вопрос по докладу. Неужели он предал их дружбу? Неужели рассказал партийному начальству об их совместных выходках? Наверняка рассказал, вот и сидит теперь спокойный и невозмутимый, рука поднята высоко вверх, словно он решил сдаться, бесстрастный, как «Робот», терпеливо ожидающий, когда его вызовут. Левантер запаниковал. Неужели партия нашла подход к Ромаркину, а через него скоро доберется и до него?

Докладчик жестом обратился к Ромаркину:

— Ну-с, уважаемый товарищ, скажите, что вы по этому поводу думаете? Не стесняйтесь! — добавил он с преувеличенной сердечностью. — Говорите!

Когда Ромаркин встал, Левантер буквально провалился в глубь своего кресла.

— Я с большим интересом прочитал работу товарища Сталина о марксизме в языкознании, — громким и уверенным голосом начал Ромаркин. — Эта работа сорвала маски с идеологических ошибок наших ведущих языковедов и привела к их изгнанию из партии и из профессорских рядов университета. Но до того, как появилась книга товарища Сталина, — то есть еще на прошлой неделе — партия считала этих людей настоящими марксистами и авторитетными учеными в области языкознания. — Он замолчал, огляделся вокруг, а потом продолжил непринужденным тоном: — Разумеется, я никоим образом не сомневаюсь в мудрости решения партии. Однако ни в одной официальной биографии товарища Сталина не упомянуто о том, что он когда-либо занимался изучением столь высоко специализированной отрасли науки, какой является языкознание. А теперь мой вопрос: не скажете ли вы нам, товарищ, когда и как долго товарищ Сталин занимался изучением языкознания?

Ромаркин сел на свое место. На его губах играла обаятельная улыбка.

В аудитории воцарилась мертвая тишина. Левантер почувствовал, как тысячи глаз буравят и его друга, и его самого. Докладчик молчал. Он забыл поблагодарил Ромаркина за вопрос. Он даже не смотрел в его сторону.

Никто не кашлял, не чихал, не перешептывался с соседом. Весь зал сосредоточил внимание на президиуме; члены президиума со страхом смотрели на докладчика.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16