Однажды в России

      - Мне малым мало спалось...
      * * * ...- Мне малым мало спалось, Да во сне привиделось...
      Пели в соседнем купе. Из-за бойких соседей "малым мало" спалось всему вагону, и милиционер приходил уже дважды. В первый раз он протопал мимо грозной походкой, второй крался за добавкой, как мышка.
      Ане и Генке не спалось и без песен. Они готовились к чудесам, и то, что, кроме них, никого в купе не оказалось, восприняли как нормальное первое чудо из будущей тысячи.
      - Москва! - стучали колеса. - Москва! - хлопали двери. - Столица! - звенели подстаканники.
      Они оба ехали туда впервые. Анюта собиралась поступать в театральный и жить у двоюродной тетки. Генка собирался поступать в медицинский и жить у друга, с которым познакомился на соревнованиях при плачевных (для друга) обстоятельствах. После нокаута во втором раунде тот проникся к Генке уважением, граничащим с обожанием, и звал в гости уже второй год. Адрес и схема проезда были единственным капиталом, который бывший Атос вез в Златоглавую.
      Москва была третьей даже на их жестком ложе любви. Они вздрагивали на каждой остановке, боясь, что в дверь постучат и какая-нибудь Петровна или Михална с картиной, корзиной и картонкой раздавит их хрупкое счастье. Но никто так и не пришел. Только Москва, незримая, огромная, была с ними в ту ночь.
      А еще были ласки. Много неумелых, выматывающих, пьянящих ласк. Редкие провалы в сон и сладкое выныривание на поверхность, где встречали руки и ждали губы, готовые сделать искусственное дыхание без напоминаний.
      - Это - самая длинная ночь в моей жизни,- шепнула Аня. - А что, уже ночь? - смеялся Генка. - Мы же только что сели. - Что ты! Уже Москва через пять минут...
      И оба приникают к окну, за которым - долгая овация листвы на ветру. И никакой Москвы, только звенящее ожидание ее. И ветер в раскрытое окно, и сверчки, и поцелуи, ласки, ласки...
      - Мы, наверное, так и не заснем... - Никогда. Как можно спать в такую ночь?.. - А у тебя глаза закрываются... - Это чтобы лучше тебя видеть, Красная Шапочка. - А я тебя не боюсь, серый Волк. Съешь меня. - И съем... - Да... И вот тут еще откуси немножко... И здесь... И здесь... - Я тебя люблю... - И я... - Нас не разлучит никто... - И никогда... - А есаул догадлив был... (из-за стены) - А если разлучит... - Да если разлучит... - Кто? - Не знаю. Ты первый начал... - Если разлучит... ну, кто-то или что-то... - Да. Если у кого-то или чего-то хватит сил нас разлучить, то он (или оно) получит золотую медаль на чемпионате мира... По разлучению... - Если это произойдет... - Да ладно тебе. Дурачок. Пошутили - и хватит. - Если это произойдет - давай встретимся через много лет... - Через тысячу... Раньше нас никто не разлучит. - Нет. Не через тысячу. Нужно найти круглую дату, чтобы не забыть. - Круглая дата? Ну, например, ноль часов ноль минут нулевого числа нулевого месяца нулевого года... - А что... Это мысль, только давай возьмем другую цифру... Может, девятку?
      - То есть? - Ну, например, девятого э-э-э сентября 1999 года. В девять часов... - На девятом этаже... В квартире номер девять... - Нет. Так не бывает, чтобы квартира номер девять была на девятом этаже. Давай просто назначим место... - Ну... Мы же будем тогда с тобой москвичи? - Еще бы! - Тогда давай где-нибудь в Москве. Что ты в ней знаешь? - Кремль... - Ага. Здорово будет в Кремле встречаться. Скажи еще - в мавзолее... - Хорошо. Большой театр... - Ага. И все будут у меня билетики спрашивать, пока ты будешь опаздывать. - Лужники. Ленинские горы... - А что? Там и метро красивое есть, я на открытке видела. - Как называется? - Не знаю. Там одна только станция такая - прямо на мосту. Вся стеклянная, как аквариум. Красивая, наверное, внутри. - Ну, тогда на этой станции... - Хорошо. Девятого сентября 1999 года. - В девять часов вечера... - Хорошо. В девять часов вечера... Ты меня поцелуешь, наконец, или нет? - Уже... - И сюда... - А можно? - А ты попробуй... - А сюда? - А сюда нельзя... Генка, перестань! Перест... пере... ладно... можно, только очень тихонько... - Я снова вижу сон... - Нет... мы никогда не заснем...
      Ветер, сверчки, звезды. Пение за стеной. Мы никогда не заснем...
      - Ппприехали, гграждане... - раздалось из-за двери вместе с громким стуком, - пппрошу сдавать пппостели...
      Анюта подскочила, как ужаленная, натягивая на себя простыню. Генка сонно заворочался. Аня нетерпеливо подергала его за плечо.
      - Смотри!
      Он открыл глаза и потянулся к ней, как ребенок.
      - Да не на меня, дурак! В окно!
      Поезд, замедляя ход, приближался к платформе. Одной из многих, заполненных сотнями людей. Над муравьиной суетой, за огромным вокзалом, величаво стояли две высотки. Они, казалось, доставали до неба...
      - Москва, - выдохнула Анюта. - А наша Труба повыше них будет, - проворчал Генка, скрывая ликование изо всех сил.
      Вскоре поезд остановился. Он был тут же атакован встречающими, в воздухе замелькали сумки и чемоданы. Генке показалось, что все куда-то бегут. Спросонья он не мог понять толком, что происходит, и, только когда его Анюту стала уводить незнакомая старуха, он проснулся окончательно. Ринулся следом и тут же понял, что ничего не может поделать. Это была ее тетка, то есть существо, у которого больше прав на Аню, чем у него. А ему предстояло, вооружившись листочком с адресом, начинать новую жизнь. Но прежде нужно было договориться, как снова встретиться с Анютой. Он побежал по платформе, проклиная себя за беспечность.
      Был момент, когда ему показалось, что Аня исчезла в толпе и ему никогда больше не отыскать ее. Потом, поняв, что уже давно опередил Аниных встречающих, он остановился и перевел дух. После чего стал внимательно вглядываться в толпу.
      - Ну, - звонко раздалось сзади, - долго я буду тут стоять?
      Он облегченно выдохнул и оглянулся. Аня стояла сзади и протягивала ему листок с телефоном. Бабка стояла рядом и разглядывала его со смесью восхищения (как женщина) и недоверия (как анина родственница). Бабка имела очень театральный вид, и даже шляпка у нее была какая-то особенная.
      - Прощаемся. - сказала Анюта. - Пока, - сказал он. Шум вокзала мешал ему прошептать это. Поэтому пришлось почти кричать. Потом он одними губами произнес: - Я тебя люблю. - Я тебя люблю, - повторили анины губы. Они были чуть распухшими и обветренными. Генке захотелось снова мучить эти губы, и он отвернулся. А когда справился с собой и повернулся обратно, то увидел, что остался один.
      Он постоял еще минуту и двинулся в путь. Ему было мало дела до адреса Вовчика в кармане. Адрес мог и подождать. А пока Генка вышел из здания вокзала на огромную утреннюю площадь и спросил у одинокого милиционера:
      - Где тут Кремль? - Там, - махнул рукой тот и улыбнулся. - Гляди, не опоздай. Президиум ЦК уже весь в сборе. - Есть, товарищ старшина! - Генка козырнул к пустой голове и зашагал в указанном направлении.
      В Москве стояло раннее утро. Вокзальная суета осталась позади, и весь город был похож на безлюдную декорацию. Тем более поражали размеры домов и ширина улиц. Когда Генка добрел до Садового Кольца, у него захватило дух. Машин было еще немного, но даже среди них порой мелькала диковинная иностранная красавица. А вокруг, как на офицерском смотре, стояли высокомерные дома. С десятками нужных и ненужных украшений, вобрав приметы разных веков, они имели вид грозный и распущенный одновременно. Их разделяла улица, такая широкая, что из любого ее места можно было вырезать две-три небольших Энских площади. Первые автобусы и троллейбусы сонно выползали из переулков. Дальние крыши проявлялись медленно, как на фотографии, сквозь утренний полумрак.
      Генка перешел через Садовое кольцо и двинулся к площади Тургенева по Кировской улице. Марши о Москве, сами собой звучавшие в его ушах, неожиданно сменились старой знакомой мелодией, от которой глаза начинали копить влагу, как апрельские сосульки.
      Теперь Москва имела вид камерный и очень старинный. На Кировской было еще меньше людей, чем на Садовой. Дворник заговощицки покосился на "студента" из провинции. Гражданин, выгуливающий исполинского дога, посмотрел на него без выражения. Из древнего подъезда выскочила барышня, на ходу подкрашивая губы. Глаза у нее были заспанные и шальные. Она подмигнула Генке, чем окончательно лишила его уверенности в себе.
      Город вокруг него был велик, спокоен и грозен. Генке легко поверилось в то, что такой город никогда и ни за что не поверит слезам. Поэтому он прогнал свою давнюю спутницу-мелодию и зашагал дальше легким, спортивным шагом. Дома молча провожали его к Красной площади.
      Пройдя мимо метро "Тургеневская" и поклонившись Грибоедову ("Наше - вам, СанСаныч!"), Генка вырулил на Лубянку и онемел от размеров площади. За этой просматривалась еще одна, такая же, и он простоял несколько минут под чугунным взглядом Дзержинского. Потом снова взял себя в руки и отправился дальше. Поблуждав в подземных переходах, вынырнул у Большой Никольской улицы и двинулся по ней к Кремлю, чьи башни уже замаячили впереди.
      Когда он оставил позади только что открывшийся ГУМ и ступил на брусчатку Красной площади, Солнце окончательно очухалось от похмельного московского рассвета. Генка увидел на булыжнике свою тень и впервые поверил в то, что все происходящее - не сон. И еще. Он поймал себя на мысли, что уже час или больше того не думает об Анюте.
      Он стоял посреди Красной площади, и сквозь эхо прошедших по ней парадов слышал командорскую поступь Судьбы. Путь, проделанный от Свалки - сюда, был ее первым шагом. Он глубоко вдохнул утреннюю свежесть, нащупал в кармане бумажку с адресом и отправился к ближайшему метро - по первому московскому делу...
      * * * - Генка! - Вовчик!
      Ребята в шутку обменялись ударами. Вовчик имел заспанный вид и был одет в пижаму.
      - Рад тебя видеть, старина! Тыщу лет, тыщу зим! Ну, проходи, раздевайся. Чего встал?
      Генка оробел от размеров прихожей и ее убранства. Еще подходя к могучему сталинскому дому, где жил его приятель, он начал чувствовать себя дворнягой. Внутри квартиры это ощущение усилилось.
      - Да проходи, говорю тебе. Дома нет никого и не будет. Все - на даче. Приезжают раз в неделю со мной поругаться. - Та ты здесь один живешь? - поразился Генка. - Ну... - Вовчик подмигнул, - один - понятие относительное. Заходи и будь как дома. - Слушаюсь, ваше высокородие!
      Генка бросил пожитки в угол и разулся. Потом прошел следом за Вочиком в комнату и снова застыл, как вкопанный. Комната была огромна. В ней стояла дорогая мебель, внутри которой мерцал хрусталь. На полках стояла невиданная аппаратура. А на стенах висели настоящие (!) картины. Генка, до этого знакомый только с репродукциями из "Огонька", сразу почувствовал разницу.
      - Ну что ты встал опять! Генка! Не узнаю гладиатора! - Вовчик схватил его за руку, - Пошли завтракать, потом осмотришься.
      По дороге на кухню Вовчик распахнул давал указания:
      - Вот твоя комната. То есть она - моя, но пока что ты здесь поживешь. Вот сортир. Вот ванная. Вот твое полотенце... Так... Тут - родительская спальня, без крайней нужды, - Вовчик подмигнул, - не заходить. Убьют потом. Так. Вот и кухня.
      Он открыл холодильник, и Генка в который раз за сегодняшний день поразился. Там было все. При виде незнакомой колбасы у него потекли слюнки. Он даже отвернулся, чтобы не выдать эмоций. Вовчик достал колбасу, сыр и бутылку портвейна.
      - Чай, - пояснил он.
      Генка удивился, но промолчал. Вовчик порезал еду на тарелки, сноровисто открыл бутылку и разлил вино по стаканам.
      - Садись!
      Гена сел.
      - За тебя! И за приезд.
      Не переставая удивляться всему, что видит, Генка взял в руки полный стакан портвейна.
      - Нет, Вовчик! - сказал он, - за тебя! За этот гостеприимный дом! - Во дает! Не успел за стол сесть, как уже алаверды хозяину говорит... Будь!
      Вовчик осушил свой стакан. Генка последовал его примеру.
      Ему показалось, что вино попало сразу в голову, минуя желудок. Бессонная ночь и новые впечатления сделали свое дело. Все виденное в полном беспорядке уселось на карусель, и невидимая рука нажала на большую красную кнопку. Карусель завертелась вместе с ним, Вочиком и дворцом, в который Генку занес Случай.
      - Как бокс? - спросил Вовчик. - Еще занимаешься? - В последнее время форму потерял, - сказал Генка. - Набрал пять кило, тоска. - А я еще два года назад бросил. Надоело. Но до сих пор помню, как ты мне на республиканских тогда врезал... - Да уж. Слабоват ты был против него. - Кого? - Моего Черного человека. - А это еще кто? - Потом расскажу... - Надеюсь. Жить нам с тобой еще долго... Что делать собираешься? - Поступать буду. - В институт? - Ага. - Какой? - В Мед. - Ты чего, рехнулся, что ли? Там конкурс двадцать пять человек на место. - Ну и что? - А то, что хрен ты туда поступишь. - Ну, это мы еще посмотрим. Слышь, Вовчик? - А? - У тебя учебники школьные остались? Чтоб не покупать? - Есть, конечно. Только... - Что? - По учебникам в институт не поступишь. Тут специальные пособия нужны, задачники... - Куплю, если надо будет. - Ну-ну... Значит, в медицинский... Все с тобой понятно, доктор! - Все равно поступлю. - Ну-ну... - Поступлю, я тебе говорю! - Генка! - Вовчик! - Гена разозлился. - Все, молчу. Поступишь, поступишь. А пока - давай еще по одному вмажем. - Не могу. Я хочу сразу в институт съездить, насчет экзаменов узнать. - Да ты хоть знаешь, куда ехать? - Примерно. - Ну, чтобы не заблудиться, давай еще по одному. - Давай. И я поеду... Слушай, Вовка! - Чего? - У тебя телефона нет? Мне бы позвонить. - Домой? - Ага. И еще в одно место, тут, в Москве. - Валяй, звони... Телефон - в гостиной, на туалетном столике.
      Гена вышел в коридор, а Вовчик остался на кухне. В его лица сползла маска взрослого радушного хояина, он по детски потянулся и зевнул...
      * * * Когда Гена вернулся домой, было уже темно. Он едва не заблудился в вечернем Городе, но никак не мог отказаться от соблазна еще полюбоваться Москвой. Путешествие на метро не давало ему такой возможности. Наконец, показался знакомый дом с шахтером и колхозницей над высокой аркой. Гена, еле шагая от усталости, поднялся на третий этаж и позвонил в дверь.
      Нет ответа.
      Генка поставил на пол сумку с учебниками и позвонил еще раз. Потом еще. Наконец, дверь распахнулась и Генка увидел румяную, запыхавшуюся девчонку. Она ничуть не удивилась при виде его, а втянула за руку в прихожую.
      - Ты, наверное, и есть "Лариосик из Житомира"? - спросила она, улыбаясь. - Что-то вроде того, - буркнул оробевший Генка. - Ну, тогда привет. Заходи, мы тебя ждем.
      В прихожую влетел Вовчик. Он обнял Генку за плечи и, едва дав разуться, потащил за собой в комнату.
      Там сидела большая компания ребят и девчонок. Все были нарядно одеты и немного пьяны. Генка в своей костюме из энского универмага почувствовал себя паршивой овцой. Тем более что все присутствующие разглядывали его в упор, как в зоопарке или цирке.
      - Вот он, наш Кассиус Клей из Энска, - провозгласил Вовчик. - Прошу любить и жаловать. - Чур, я первая его буду любить! - крикнула та девчонка, что открывала дверь. - Надька! - прикрикнул Вовчик, - Не порть ребенка!
      Все рассмеялись. Кто-то потянулся за бутылкой.
      - Штрафную! - сказал Вовчик, передавая Гене полный стакан порвейна. - Ого! - сказал Генка. - Чайная церемония продолжается? - А ты как думал. У нас тут каждый день, с утра до вечера, такая икебана. Вот, Надька не даст соврать.
      Надя копошилась у полки с пластинками, и от внезапного воспоминания у Генки перехватило в горле. Он выпил вино и сел с краю стола.
      - Что будем слушать? - спросила Надя. - У вас нет "Бони М"? - спросил Гена, надеясь, что в этой волшебной квартире есть все.
      После секунды молчания все расхохотались.
      - "Бони М"? Нет, дружище... - сказал Вовчик, - Однако, чуваки, оцените, что в энской губернии слушают! Не Зыкину какую-нибудь, а "Бони М"!
      Смех плеснул снова. Генка почувствовал оскорбленным не только себя, но и свое воспоминание. Он нахмурился и посмотрел в сторону. Надька, тем временем поставила диск, и в комнате раздалась странная, тяжелая музыка. Ничего подобного Генка еще не слышал.
      - Будем тебе хороший вкус прививать, Геночка, - сказала Надька. - Начнем с Кинг Кримсона, а там видно будет.
      Все примолкли, делая вид, что тащатся от музыки. Бутылка с портвейном снова пошла по кругу. Надя села прямо напротив Генки и посмотрела ему прямо в глаза. Ему было стыдно признаться себе, что девчонка чудо как хороша. Он уставился в свой стакан, будто надеялся найти там что-то интереснее надиного лица.
      Посидел минуту, другую.
      Все продолжали слушать музыку и искоса поглядывать на нового гостя. А он сидел дурак-дураком, как и ожидалось от дремучего провинциала. Потом вдруг встал и сказал.
      - Вовчик, тебя можно на минутку?
      Вовчик вышел с ним в коридор.
      - Ничего, если я пойду к себе? То есть, к тебе? - Зачем? - Заниматься. Я сегодня был в институте, переписал программу, вопросы... Накупил учебников. - Вот это прыть, - завистливо вздохнул Вовчик, - мне бы такую. - Времени мало осталось. - Что ж ты, сразу с поезда - за парту, что ли? - Выходит, что так. - Ну и дурак. - Сам дурак. - Поговорили, - рассмеялся Вовчик. - Так можно или нет? - Чего ты спрашиваешь? Иди, конечно. Ты тут у себя дома. Мы не помешаем? - Не помешаете. - Гена не заметил насмешки в голосе Вовчика. - Ну, тогда вперед, Ломоносов! - Вовчик вернулся в гостиную и что-то сказал гостям, после чего раздался новый взрыв хохота.
      Генка решил не обращать на все это внимания.
      Ему было слишком хорошо. Первый день в Москве никак не хотел заканчиваться. Хотелось спать, голова клонилась от впечатлений и выпитого вина.
      Но он зажег в Вовкиной комнате свет и сел за стол перед задачником по химии. Строчки расплывались перед глазами. В ушах стоял шум из-за стены и громкая, удивительная музыка. Генка закрыл уши ладонями - и уставился в книгу.
      ...С целью получения сульфида аллюминия... смесь 27 г. аллюминия... Said the straight man to the late man... 60 г. серы... Where have you been... получилось... получилось... 75 г. продукта... противоречит ли это... I talk to the wind... противоречит ли... My words are all carried away... закону сохранения массы вещества...
      * * * ...- Красиво тут, - сказала Анюта.
      Они только что отпустили друг друга после вечности, которую простояли, обнявшись, перед входом в Парк Культуры. Теперь была одна минута перед новыми поцелуями, можно было вдоволь наглядеться друг на друга.
      Прошла всего неделя, но оба сильно изменились за это время. Генка высох и почернел. Он уже шестую ночь подряд спал по три-четыре часа. Все остальное время уходило на подготовку к экзаменам. Его глаза лихорадочно блестели, а вокруг них собралась темнота.
      Анюта, наоборот, похорошела. Тетка переодела ее с ног до головы, и теперь на Ане все выглядело модное и недешево. От провинциалочки, если не заглядывать в глаза, почти ничего не осталось. А в глазах еще жило энское простодушие, и где-то на дне взгляда лежала тень от Трубы.
      - Да, - сказал Генка. - Тут просто здорово.
      Они, обнявшись, зашли в огромные ворота парка и, не спеша, побрели по главной аллее. В ее центре работал фонтан, смущая брызгами идеально ровный водяной квадрат.
      - Ну, что? Обживаешься? - Аня лукаво посмотрела на Генку. - Еще как. Даже надоедать начинает. - Москва? - Нет. Дом, в котором я живу. - Дом, который построил Джек?.. - Дом, который развалит Вовчик.
      Аня засмеялась.
      - Чем же он так плох? - Вовчик? - Дом. - Дом хорош. И даже слишком. Я там себе кажусь какой-то дворнягой. - Погоди, будет и у тебя такой же. - У нас. - У нас... - Аня прижалась к Генке. - Только без пьянок, ладно? - А там пьянки? - Каждый день. - Да ты что? - Ага. С утра пораньше. Кроме единственного дня, когда приезжала Вовкина мама. - И гости? - Конечно. Чтоб они провалились. - Здорово. И девчонки, наверное? - Анюта кокетливо покосилась на Генку. - И девчонки, - Генка вздохнул, вспомнив, как Надька сегодня ночью приходила к нему "с разговором". Еле отбился. Не очень то и хотелось отбиваться, честно говоря. - Как бы не украли тебя, красавчик. - У тебя - никогда, - Гена удивился, как легко Анюта говорит о таких серьезных вещах. - Ну, и хорошо, - довольно улыбнулась Аня. - А почему такой черный? - Загораю. При Луне. - Оно и видно. А что, правда, давай съездим на реку, позагораем. - Некогда. Как у тебя-то делишки? - Давай сначала поцелуемся. Я соскучилась. - Давай...
      Они дошли до летнего театра и сели на пустую лавку. Потом поцеловались на виду у каменных пионеров.
      - У меня все хорошо. Тетка все разузнала и теперь водит меня по разным профессорам. Один голос ставит, другой - мимику. - Чего? - Мимику. Смешной такой мужик, у самого лицо как резиновое. - Ага. А тот, который голос ставит, наверное, заикается и шепелявит. - Ну, нет. Ты бы послушал, как складно говорит! Как диктор программы "Время".
      Генка ощутил короткий тычок ревности и попытался сменить тему. Ему было неприятно, что кто-то говорит Ане, как ей нужно произносить разные звуки. Еще и кричит на нее, наверное, если что-то не получается.
      - А какие у тебя предметы на экзаменах? - Ерунда. Нужно басню прочитать. - Басню? - Генка не поверил своим ушам. После его бородинских сражений с химией это показалось шуткой. - Ага. Обычную басню. Крылова, например. Но прочитать, конечно, так, чтобы все сразу поняли, что я не хуже Любви Орловой. - Выучила уже? - А как же. Хочешь, прочитаю? - Хочу. Только сначала поцелуй меня. - Еще чего. Сначала ты. - Я первый попросил... - Ну, ладно уж...
      От поцелуя Генка разомлел вконец. Он и так еле добрался до Парка Культуры. Дважды проспал свою остановку. А теперь еще и голова оказалась не на месте. Он в тысячный раз ловил себя на мысли, что Аня ему снится, и что с ним, таким обыкновенным парнем, не могло случиться подобное чудо...
      - Хватит. - Анюта легко оттолкнула ненасытного Генку. - Слушай!
      Она поднялась на пустую сцену летнего театра и остановилась посередине. Генка захлопал в ладоши. Еще одна парочка, сидящая сзади, последовала его примеру.
      Аня сердито поглядела на незваных слушателей. Потом подошла к краю, и, вздохнув для храбрости, начала:
      - Попрыгунья Стрекоза Лето красное пропела; Оглянуться не успела, Как зима катит в глаза. Помертвело чисто поле; Нет уж дней тех светлых боле, Как под каждым ей листком Был готов и стол и дом...
      Не было больше Анюты. На сцене, сутулясь и волоча за собой ненужные крылья, ковыляла сама несчастная стрекоза... Она шла прямо к Генке, и он ощутил порыв обнять, согреть бедное гулящее насекомое.
      - Не оставь меня, кум милый! Дай ты мне собраться с силой И до вешних только дней Прокорми и обогрей!..
      Генка был готов не только прокормить и обогреть, но и поделиться последней рубашкой с этим жалким существом. Стрекоза смотрела, как умирающая. Ему было жалко стрекозу и очень хотелось позвать обратно Аню. Но та пряталась внутри Стрекозы и нос наружу не казала.
      - Ты всё пела? Это дело: Так пойди же, попляши!..
      Ах, сволочь Муравей, сонно подумал Генка. Как бы ему работалось, кабы с неба песни не звучали. Небось, спился бы пьяной утренней росой - и дело с концом...
      - Ну, как?
      Анюта вернулась. Она не ушла со сцены, но прогнала из себя Стрекозу. Генка захлопал в ладоши.
      - Здорово, - сказал он. - Правда? - Конечно. Тебя обязательно примут в институт. - А еще я собираюсь прочитать из Чехова. - Изчехов? Это кто такой? - Не балуйся. Я серьезно. Вот, послушай. - Слушаю и повинуюсь. - Монолог Чайки... - Попрыгунья Чайка, летом не скучай-ка... - Молчи, зараза! - Слушаюсь.
      Аня снова куда-то исчезла, на сцене оказалась барышня "из бывших". Она оглянулась, удивляясь странности места, в котором оказалась. Поглядела на каменных пионеров и пожала плечами. А потом тихо, как во сне, произнесла.
      - Зачем вы говорите, что целовали землю, по которой я ходила?.. Меня надо убить. Я так утомилась... Отдохнуть бы... Отдохнуть...
      О, как Генка ее понимал! После шести бессонных ночей его голова сама собой ответила на призыв. Скамейка под ним качнулась, как палуба... Знакомая чайка махнула крылом... И наступила тишина, под сводами которой эхом отдавался Анин голос...
      ... - Я верую, - сказала Нина Заречная, - и мне не так больно. И когда я думаю о своем призвании, то не боюсь...
      Она сделала последнюю, самую долгую, паузу, и украдкой взглянула на Генку. И...
      Чеховский монолог так и не был закончен.
      Генка спал, откинувшись головой за спинку скамейки, и даже храпел, мерзавец, поводя вверх-вниз костлявым кадыком...
      Когда он проснулся, Ани рядом не было. Вечерело. Генка не сразу сообразил, где находится, а потом все вспомнил и застонал в ужасе. Он побежал звонить Анюте, но тетка сказала, что та еще не вернулась. При этом он ясно расслышал на фоне теткиной воркотни возмущенный голос Анюты, которая кричала, что ее нет дома.
      Тогда Генка вздохнул и поехал домой. К задаче № 97, совершенно не похожей на басню.
      * * * "Добро пожаловать, абитуриент-85"
      Как бы не так, подумал Генка.
      Его взгляд сам собой натыкался на этот лозунг и потом стекал с него, как растаявший на двери снежок.
      Ему не очень повезло с билетом. Но Черный человек был тут как тут и помог вовремя. Когда уже казалось, что все пропало, и задачу в билете не решить ни за что и никогда, он пришел - спокойный и деловитый. И если раньше ему приходилось надевать на свою руку куклу Генкиного тела, то теперь он легко, как саквояж, открыл генкин мозг и показал кивком, где лежит ответ.
      Благодарный Генка спокойно рассчитал задачу и трижды перепроверил результат. Все сходилось. Что же до первых двух вопросов, то он мог ответить на них и без посторонней помощи.
      Таким образом, ответ на последний, четвертый экзамен, по химии, был готов. Не спеша подходить к экзаменаторам, Гена спокойно откинулся на спинку стула и оглянулся по сторонам.
      "Добро пожаловать, абитуриент-85"
      Этот кумачовый лозунг висел прямо у него перед глазами. Как бы не так, снова подумал Генка.
      На каждого абитуриента из команды "Добро пожаловать!" приходилось полсотни из армии "До свидания!". Но он старался не думать об этом. Предыдущие три экзамена были сданы достойно. Все решалось теперь.
      Гена поймал себя на мысли, что осталось меньше пяти минут до решения его судьбы. Если сейчас будет получена четверка или, тем более, тройка, то уже осенью он будет месить сапогами армейскую грязь. Если капризный экзаменатор все-таки поставит "5", то грязь будут месить уже студенческие сапоги, где-нибудь в стерильном подмосковном колхозе. На картошке.
      Гена посмотрел на экзаменаторов. Их было двое - мужчина и женщина. Женщина была суетлива и поминутно заглядывала в рот мужчине, будто считала пломбы. Мужчина, напротив, наслаждался своей ролью. От его решения зависело все. Особенно на последнем экзамене. Генкина судьба выглядела неважно. У нее под глазами были мешочки, и Генка, насмотревшийся на гулянки Вовчика и ошибочно полагающий его московской нормой жизни, ничему не удивлялся. А еще у судьбы были плечи, засыпанные перхотью и старческие ручки в глубоких морщинах. Генка с улыбкой подумал, что его Судьба могла бы выглядеть и подостойнее.
      Сам он, впрочем, выглядел не лучше. Он уже забыл, когда последний раз высыпался. Весь московский период жизни казался ему одним долгим кошмаром. Анюта, всерьез обидевшаяся на происшествие в Парке Культуры, теперь динамила его почти каждый день. Их редкие встречи заканчивались ссорами. Остальное время Генка учился, изо всех сил пытаясь не обращать внимания на пьянки Вовчика. Чем больше он запоминал, тем большая пропасть отделяла его от полной подготовки по всем предметам. Да и была ли она, эта Полная Подготовка? Генка не знал этого. И загромождал свой мозг новыми и новыми фактами, формулами, цифрами.
      Все? Все! Все...
      Теперь можно отдыхать. Работа закончена, и один небольшой разговор за столиком экзаменатора решал все. Поэтому Генка попытался расслабиться. Это было непросто, но расслабляться его научили так же хорошо, как и собираться в одну точку.
      Поэтому он все-таки расслабился и принялся наблюдать за соседями. Братьями по несчастью. Их было двое. У них было общее и была большая разница.
      Общим у них был чистый листок. Но если первый из соседей, холеный парнишка с печоринским взглядом, не обращал на свой пустой лист никакого внимания, то второй, с внешностью Страшилы из мультика про Изумрудный город, просто изнемогал от ужаса и напряжения.
      Сначала он грыз ногти. Съев их все и пройдясь по облысевшим пальцам еще пару раз, он поглядел на них с укоризной и начал щелкать суставами. Потом он поглядел вверх, будто надеялся на потолке разглядеть ответ на свой билет. Потом поискал его на полу. Потом он посмотрел на Генку с выражением обрубка на поле боя, который просит его пристрелить, чтобы не мучиться. Потом с тем же выражением на лице посмотрел на "Печорина". Тот пожал плечами: "Извини, мол, брат. Сам ничего не знаю..."
      А Генка в ответ на призыв почувствовал неуместное желание поиграть в орлянку с со своей сутулой, посыпанной перхотью, Судьбой. Он прекрасно знал, что за подсказку на экзамене из абитуриентов исключают не только того, кому подсказали, но и того, кто подсказал.
      Поэтому миг полной свободы перед последним ответом неожиданно обернулся опасным приключением.
      Дождавшись, пока Судьба отвернется, Генка подмигнул Страшиле. Тот сделал страдальческое лицо. Он еще ничего не понимал. Тогда Генка взял свой билет и помахал им в воздухе. Давай, мол, свой. Страшила сделал круглые глаза и щелкнул суставом большого пальца. На его лице отразился настоящий ужас. Вот идиот, подумал Генка. И махнул рукой для верности: давай, мол, свой билет и листок. Страшила побагровел и долго приплясывал сидя, ни на что не решаясь. Тогда Генка сделал то лицо, которое у него бывало в начале второго раунда на ответственных соревнованиях. И билет Страшилы сам собой порхнул на его стол. Очень вовремя, потому что экзаменатор начал разворачивать башню своего взгляда в генкину сторону. Когда башня закончила свое движение, на полигоне все замерло в чинном и благородном покое. Генка спокойно изучал чужой билет. Ему были прекрасно известны ответы на все три вопроса. Он, не спеша, взял чистый листок и, изменив почерк, как только мог, начал писать ответы.