На рассвете небо над Парасельскими островами озарилось ярким солнцем, эту чудную картину дополняли стаи белокрылых чаек и маленьких бакланов, поднявшихся над безмолвным простором, чтобы поприветствовать начало дня. Океан, бесновавшийся накануне, был тих и спокоен, словно каялся за свою жестокость; лишь слегка подвывал ветерок, так поет ребенок, проплакав всю ночь. Старушка «Монголия» стояла на якоре под защитой островов.
Милли взглянула на Эли, который, повернув ключ, открыл дверь ее каюты.
– На палубу, – скомандовал он.
– Что происходит?
– Делайте то, что вам говорят, иначе будет хуже.
– Будет хуже, если об этом узнает мой отец! Тоже мне, чаеводы!
– Соберите ваши вещи. Мы переходим на другое судно.
– Куда идти? – Она стояла с вызывающим видом, гнев сменился отвращением к этому предателю.
– Для начала – с этого корыта на другое судно. – Открыв дверь каюты пошире, он рявкнул: – Суиткорн! – Подбежал слуга-китаец. Эли втолкнул его в каюту. – Возьми ее вещи и перенеси их в мою джонку.
– Прямо сейчас, хозяин?
– Конечно, сейчас! Через неделю, что ли!
– Вы забираете мисси? Это будет большая беда!
– Тебе тоже придется плохо, если не поторопишься.
– Пожалуйста, не втягивайте меня в это похищение, – взмолился слуга.
– Делай, что говорят. Ты, как и я, по горло завяз в этом деле. Бери се вещи, я сказал.
– О каком похищении он говорит? – спросила Милли.
– О том самом, – раздался голос Боггза. – Объясняю: я отдаю вас обратно вашему отцу только после того, как он оплатит мои хлопоты некоторым вознаграждением. Ну, вы идете… или мне вас отнести?
Капитан О'Тул стоял на палубе, под яркими лучами безмятежного утра, его охранял Черный Сэм. Остальные пираты расположились рядом. Они с интересом наблюдали, как Милли поднимается по ступенькам. Милли заметила, что лицо старого капитана было все в кровоподтеках.
– Я тебе говорил, Черный Сэм, никакой грубости, – сказал Эли. – Смотри, больше я повторять не намерен.
– С вами все в порядке, мисс Смит? – спросил капитан.
– Насколько это возможно в такой компании.
– Кажется, эти проклятые мошенники заранее все спланировали, за несколько недель.
– Лучше уж мы, чем Чу Апу, кэп, – сказал Эли. – Старик уже привязал бы вас к якорной цепи. Ведите себя хорошо, и вас в целости и сохранности доставят в Гонконг. – Чуть обернувшись, он крикнул: – Поживее, мистер Брунер! Что у вас там?
– Никогда не подумал бы, что Брунер на такое способен, – с горечью проговорил О'Тул.
– Когда ужинаешь с дьяволом, мой мальчик, нужна длинная ложка. – Эли похлопал капитана по плечу. – А ну-ка расскажите мне, в чем разница между перевозкой опиума и обычным пиратством?
– На борту корабля нет опиума, – сказал О'Тул.
– Рассказывайте эти сказки в Морском департаменте, когда прибудете в Гонконг, капитан. И вам, и мне известно, что вы перевозите опиум с самого начала войны.
– Это верно, – сказал Брунер, появляясь с тяжелой коробкой в руках, которую он бросил к их ногам. Коробка открылась, и Милли увидела аккуратно уложенные пакеты в водонепроницаемой обертке. Помощник капитана добавил: – Здесь – полцентнера сырого опиума, еще есть в трюме корабля.
Капитан О'Тул спокойно ответил:
– Хорошо, давайте перейдем к делу. Пополам. Одну половину забираете вы, другую оставляете мне, и по прибытии в Гонконг я сообщаю, что на меня напал Чу Апу.
– О Боже, – сказал Эли, – Капитан-то меняется на глазах. Значит, во всем, что здесь происходит, будет виноват старый Апу, а почему бы и нет?
Обернувшись к ним, Милли сказала.
– До чего вы все отвратительны.
– А что делать с этой? – спросил кто-то, и мужчины ближе придвинулись к ней.
– Она поедет со мной в Гонконг, – ответил О'Тул.
– Ни черта! – воскликнул Эли. – Она проболтается обо всем в Морском департаменте.
– Выбросим ее за борт, – предложил кто-то.
– Это будет большая потеря, клянусь Богом, – сказал Эли. – У меня есть относительно нее кое-какие планы.
– За похищение, между прочим, вешают, – напомнил О'Тул.
– И я обязательно добьюсь, чтобы вас повесили, – добавила Милли.
– Она хочет, чтобы душа моя попала в ад, – с сожалением проговорил Эли. – Ты слышишь это, Брунер? Чего нам желают только за то, что мы пытаемся немного заработать? Как ты думаешь, сколько за нее могут дать?
– Тысяч двадцать? – Немец слегка отдвинулся, но Милли слышала, как он добавил: – О'Тул говорит, что ее отец в Гонконге большая шишка.
И Эли ответил:
– Она не красавица, но она англичанка. Моя цифра «пятьдесят».
– Пятьдесят? Ни за одну наложницу не дадут столько денег.
– Ну хорошо, – сказал Эли. – Ты забираешь опиум, а она остается со мной. Решай.
– Вы рискуете, вы это понимаете? – продолжал упорствовать немец.
– Я попробую, – сказал Эли. – Когда я поднимался на борт этого корыта, я хотел получить опиум. Но я понял, что есть что. Она обойдется в целое состояние одному проживающему в Китае джентльмену.
Капитан О'Тул подошел к ним и довольно громко сказал:
– Не знаю, что вы тут удумали, но повторяю: если вы ее у меня заберете, попадете на виселицу. Они не успокоятся, пока вас не поймают.
– Боже милостивый, вы только послушайте! – воскликнул Эли. – Все кому не лень пекутся о моей шее!
– Вас будут судить, – сказала Милли; звук ее голоса прорвался сквозь грубоватые голоса мужчин. – Если капитан О'Тул поведет свой корабль в Гонконг, я остаюсь с ним. Предупреждаю вас обоих: вам же будет хуже, если я не останусь. Мой отец ждет меня, и я намерена к нему приплыть.
– А если нет? – вкрадчиво заметил Эли. – Если хотя бы один раз в своей жизни ты будешь делать, что тебе велят, моя вспыльчивая малютка?
– Погодите, погодите, я еще потанцую на ваших могилах.
Воцарилось молчание. Из поколения в поколение взращенные на вере в колдовство и черную магию и на горячей вере в своих богов, матросы-индийцы и китайцы в ужасе отскочили Капитан О'Тул так и замер. Брунер был явно взбешен. Эли же только улыбнулся и, подмигнув, сказал:
– А в этой девчонке что-то есть. А ну-ка, Черный Сэм, переправь ее на «Ма Шан» и попробуй только ее тронуть. Положишь се в какой-нибудь гамак, а я потом ее навещу.
О'Тулу он сказал:
– Разводите пары и ночью отчаливайте. Мою долю груза можете оставить себе, но распределите ее поровну – от кочегара до капитана. Моя выгода совсем в другом, не так ли, любовь моя? – И он похлопал Милли по щеке. – Но если кто-нибудь из присутствующих здесь хоть словом обмолвится о том, что слышал сегодня, пусть пеняет на себя, он не проживет и минуты. Эли каждого разыщет. Вы узнаете, что значит оказаться в руках у Черного Сэма. Если не верите – спросите у Чу Апу. Удачи вам и попутного ветра. Джонки готовы?
– Готовы, сэр.
Ночью ветер утих. Парасельские острова, представляющие собой огромные не заселенные никем холмы, чернели под яркой луной. Джонки Эли выплыли из лагуны.
Говорили, что «Монголия», подняв пары, последовала за ними в воды Тонкинского залива в направлении Гонконга.
Так заявил на суде Эли Боггз, но подтверждения этому не было. Власти Гонконга были уверены в одном: «Монголия» действительно плыла, ее видели несколько раз – у морского побережья Китая и у входа в гавань Гонконга. Но корабль так и не приплыл, его исчезновение, также как и пропажа капитана О'Тула со всей командой, до сих пор остается тайной, и об этом часто вспоминают в Морском департаменте.
Пятидесятые годы девятнадцатого века были очень плохими для Гонконга.
В китайской акватории было полно пиратов. Пароход «Фейма» пропал после атаки Чу Апу. «Тристл» был сожжен солдатами мандарина, которые под видом пассажиров плыли на корабле; погибли одиннадцать человек из команды. Вскоре пиратами был захвачен и потоплен пароход «Квин», та же участь постигла «Лола» и «Зулу». Ходили слухи, что огромная пиратская флотилия готовится к нападению на колонию.
Не один десяток кораблей был разграблен и потоплен, о них по крайней мере Морским департаментом были получены все сведения. И лишь судьба «Монголии» осталась неизвестной…..
Виновным в ее исчезновении – справедливо было или нет – признали пирата европейского происхождения, который называл себя Эли Боггзом.
Когда пароход «Монголия», ожидавшийся двадцать девятого февраля тысяча восемьсот пятидесятого года, так и не прибыл в Гонконг, на его поиски в северную часть Южно-Китайского моря были отправлены корабли, но они вернулись ни с чем. Корабль, которым командовал капитан О'Тул (один из самых опытных капитанов), исчез, а вместе с ним и все находившиеся на борту люди, в том числе и Милдред Смит, дочь сэра Артура Смита, одного из самых прославленных сынов Гонконга.
Через месяц после трагедии в газете «Гонконг энд Шанхай Тайме» появилось следующее объявление.
«Завтра, 31-го марта, в соборе Св. Иоанна состоится богослужение в память усопшей Милдред Элизабет Смит, дочери сэра Артура Смита, директора «Полуостровной и Азиатской Судоходной Компании», а также капитана и команды парохода «Монголия». В память об этом на пересечении Апэ-Пик-Роуд с Глинн и Кейн будет установлена мемориальная доска «И во цвете лет мы смертны».
Говорят, сэр Артур Смит горько оплакивал потерю дочери и был безутешен.
8
В Китае фамилией человеку служит прозвище, данное ему друзьями и окружающими; если возникает необходимость в уточнении, к прозвищу добавляют еще и имя. Имя второго главаря бандитов, которого искала Анна, было Вонг Тунг Иуен, но те, кто его окружали, обходились без формальностей и, поскольку он сильно косил, называли его Косоглазым Вонгом.
Косоглазый Вонг прославился не только тем, что был одним из бандитов дельты. Широко по всей Поднебесной Империи разнеслась его слава ловца акул; от Пекина на севере до Кантона на юге он торговал самым изысканным на китайский вкус деликатесом – акульими плавниками.
В юности Вонг был идеальным сыном и гордостью родителей, но, дожив примерно до тридцати, он стал жертвой несчастного случая; с тех пор вдобавок к косящим глазам он заполучил хромоту и стал обладателем самого высокого сопрано в местном оперном театре – таков был результат его неудачной схватки с акулой, когда он сел у левого борта, а не у правого.
После этого Вонг ударился в разбой, чтобы отомстить глумившимся над ним согражданам, и еще объявил войну акулам: поймав их, он помещал их в специальную запруду в двух милях к северу от дельты.
Здесь, в запруде, он отсекал своим пленницам плавники и оставлял их метаться в бессмысленном поиске пищи. Другом его был Чу Апу, главарь пиратов. Ненавидимый мужчинами и презираемый женщинами, он проводил свои дни в одиночестве, не находя утешения ни в дружбе, ни в женской ласке. В то время как богачи нежились, покуривая опиум и услаждая себя кареглазыми красотками с золотыми грудями, Косоглазый сидел один-одинешенек со своей трубкой.
Вот о чем думала Безымянная Анна, подплывая к его причалу с рисовой данью.
Скажем сразу: во всей дельте не было пирата более кровожадного, разве что Чу Апу. Совсем недавно за неуплату долгов Вонг казнил одного крестьянина по древнему обычаю – Смертью от Тысячи Ударов. Так что Анна и Янг подходили к логову Вонга с чувством трепета. Барби Ло, от которого они только что отделались, был в сравнении с ним монахом.
И вот вместо обычной тишины, которая обычно сопутствовала подобным визитам по выплате рисовой дани, по всей реке разнеслось вдруг удивительное мелодичное эхо, нежнее всякого иного, звучавшего в этих краях, – это пела Анна Безымянная. И настолько прекрасным было ее пение, которое она сопровождала игрой на «п'и-па», что пробудившиеся с рассветом птицы начали ей подпевать: зимородок, крапивник и трясогузка, зеленый голубь, и его близкая родственница горлица, и голубые колибри (на днях прилетевшие из Африки). Их голоса, слившись воедино в прекрасной гармонии, славили красу ночных звезд.
– Прекратите этот чертов шум! – закричал Косоглазый Вонг, развлекавшийся, как всегда безрезультатно, со своими многочисленными наложницами, перед тем как предаться опиуму и ночному разврату в компании пяти таких же, как он, грешников: смуглые палачи с порочной внешностью, все бывшие ученики Чу Апу, начиная с Большого Сынка (чье имя с китайского не переводится) и кончая Свиньей Хо Буном и Учеником, всего двенадцати лет от роду, был среди них и Быстрая Смерть, которого разыскивали в Пекине за то, что он в возрасте двенадцати лет задушил свою мать.
Слыша, что шум не прекращается, Косоглазый Вонг вытащил свой мушкетон (огромную штуковину, которая стреляла камнями и гвоздями, после чего от человека оставался один скелет) и, подойдя к двери, выстрелил с обоих стволов, уверенный, что на две недели точно он заставил этот предрассветный хор замолчать.
Услышав выстрел, Анна поняла, что обиталище Косоглазого Вонга близко, и соответственно приготовилась.
Направив лодку ближе к берегу, она увидела крестьянина, работавшего в поле. Она спрыгнула на берег и поприветствовала его.
– Это лагерь мистера Вонга, известного бандита, которому я должна заплатить рисовую дань?
– Бедняжка! – вскричал крестьянин, выпрямляясь, – И кто же его спрашивает?
– Понюхай воздух и узнаешь! – воскликнул Янг. Старик повиновался и, когда Анна приблизилась к нему, сказал:
– Мои глаза, может быть, и обманывают меня, но нос нет. Я уверен, что передо мной знаменитая Благоухающая Госпожа из Фу Тан, деревни в верховьях реки.
– Верно. Тебе нравятся мои духи, старик? – Она заметила пятна опиума на его седой бороде.
– Нравятся? Да я даже от осенних роз не получал такого наслаждения. Что нужно такой красотке от человека, в котором зла больше, чем в самой жизни?
– Ты порочишь своего соседа?
– Порочу? Я вообще-то не люблю срамных слов, но ему кой-чего пожелаю: пусть у него в промежности заведутся вши, а в его свадебную кровать пусть помочатся ослы. Ты же, о прекрасная, поберегись. Таких красоток, как ты, он на завтрак ест.
– Какой же вред он тебе причинил? За что ты его так ненавидишь?
– Он крадет у нас весь урожай риса и морит нас голодом. Через него мы узнали этот проклятый опиум, а доходы от этого зелья он шлет через океан Великой Белой Королеве, той, что пьет слезы нашей страны.
– Да ты поэт, крестьянин, но у тебя ум глупца, – сказала Анна сердито. – Ты жалуешься, а нужно действовать. Ругаешь опиум, почему же ты сам от него не отказываешься?
Старик вытер свою испачканную бороду и простонал:
– Не суди нас так сурово! Если бы мы отказались от опиума, нас бы казнили. Даже наших кормящих матерей заставляют принимать его, чтобы он с молоком попадал детям. Мою сноху казнили прошлой весной за то, что она отказалась. Этот человек – дьявол. Вот и сейчас он со своими бандитами отправился курить опиум, и, когда их охватит похоть, они задушат ради удовольствия одну из наложниц.
Анна задумалась.
– Для того я и пришла, чтобы помочь вам противостоять его жестокости. Теперь ступай. Собери молодых мужчин из деревни и объяви Косоглазому Вонгу, что Благоухающая Госпожа, как взойдет луна, желает покурить опиум, и что она будет его ждать. Когда я начну курить, подам вам сигнал. И ты сразу зови парней, чтобы они связали бандитов веревками. А остальное предоставь мне.
Старик испугался. Весь дрожа, он закричал:
– Один намек на восстание повлечет за собой смерть!
– А разве сейчас вы не умираете? – спросила Анна. – Не перечь мне. Иди!
И она указала на деревню.
– Вряд ли он сможет нам помочь, – сказал Янг, когда она вернулась к лодке.
– Тин Хау привела его ко мне. А она всегда знает, что делает, – и, распростершись перед маленьким алым алтарем Королевы Небес, она начала молиться о том, чтобы все ее замыслы свершились.
После этого она погладила ноги маленькой богини, стараясь усмирить боль: ведь ноги Тин Хау были крепко стянуты, когда ей было всего восемь лет. В этот день, день ее рождения, отец переломал на ее ступнях все косточки – в подъеме и большие пальцы, после чего сдавил дочкины ножки натуго зашнурованными кожаными башмаками, после этого он каждый день все туже и туже их зашнуровывал, пока некогда прекрасные ступни Тин Хау не стали по длине такими же, как и лодыжки, и все пальчики, кроме больших, стали ссыхаться и отпали.
– Я посвящаю свою жизнь твоей боли, о Госпожа, – сказала Анна, – и сейчас я разделю с тобой эту боль, подобно тому, как католики-миссионеры разделяют боль Иисуса.
И до такого состояния довела себя Анна состраданием, что на лбу у нее выступили бисеринки пота.
– А что теперь? – спросил Янг, когда ее молитва была закончена.
– Отдохнем до полуночи, пока Вонг и его люди наберутся сил для курения опиума. Тогда можно ждать чуда.
– Чуда?
– Тогда деревня поднимется против бандитов.
– Разве старик обещал это? Я что-то не слышал.
– Это обещала Тин Хау. Янг усомнился.
– Я часто просил ее, но она ничего мне не делала. В прошлый раз, когда мы имели дело с Барби Ло, мы ни от кого не зависели. Ты скорее умрешь, чем дождешься помощи, Золотая Сестра.
Едва взошла луна, Косоглазый Вонг, во всем великолепии золотых и пурпурных одежд, спустился к причалу, где была привязана их лодка, и закричал своим писклявым голосом:
– Это лодка Благоухающей Госпожи из Фу Тан, той, которая когда-то служила в католической миссии?
– Да, – откликнулась Анна и вышла из-под навеса лодки, одетая в ярко-красный наряд певуньи.
– Что происходит? – в гневе вскричал Косоглазый. – Мне обещали, что я найду утеху с христианским невинным дитем, а передо мной гарпия-цветочница!
– Не гневайся, – отвечала Анна. – Я не просто девственница, а девственница, поклоняющаяся вашему прекрасному маку. Если ты будешь пить и курить со мной, то взамен своего бессилия получишь дюжину сыновей. Я это обещаю.
– Ты знаешь о моем недуге? Откуда?
– Потому что я – колдунья из Фу Тан, мне известно все. Позволь мне возлечь с тобой, мой господин, и я научу тебя тому, что нужно делать, когда тебя настигают алые и пурпурные грезы опиума.
– Ты знаешь, какая расплата ждет тебя, если твои обещания не будут исполнены?
– Не стоит говорить о расплате, побеседуем лучше о любви, – ответила Анна, и, почтительно склонившись, она взяла его за руку и повела к деревне.
Увидев, что она ушла, Янг распростерся перед алтарем Тин Хау и вознес молитву.
В маленькой красной комнатке особняка Вонга шаталось без дела множество бандитов, некоторые забавлялись с накрашенными наложницами, а большая часть уже накурилась опиума.
Посреди комнаты стоял стол, на котором лежали длинные серебряные трубки: обслуживал всех за столом Ученик, постигавший тут же на месте премудрости любви и опиума. Большой Сынок явился сегодня с новой женщиной, Быстрая Смерть и Свинья Хо Бун тоже были здесь, все трое знали толк в порочных утехах. Все как один обернулись к Вонгу, когда он втащил за собой Анну и повел ее к двери в соседнюю комнату.
Выкрашенные красным стены этой комнаты имели одно-единственное обрамленное золотом окошечко. Но и оно было плотно закрыто и не пропускало воздуха. Комната была украшена ярко-красными подушками и гобеленами, награбленными с заходивших в дельту кораблей. В середине стояла единственная серебряная лампа.
– Раздевайся, – скомандовал Вонг, и Анна послушно сняла с себя все, кроме шелковой накидки вокруг талии, которую он ей небрежно бросил: согласно древней Книге Церемоний, это был знак девственности.
– Ты самая красивая из всех известных мне женщин! – вскричал Вонг, и глаза его стали косить еще сильнее. – Я действительно ощущаю, как оживают мои надежды, не тяни дольше. Иди ко мне. – Весь дрожа, он лежал, сгорая от нетерпения.
– Но сначала мы должны покурить, мой господин.
– Позже, колдунья, позже! – Он протянул к ней свои жирные руки.
– Пусть будет так, как ты хочешь, – сказала Анна. Она подошла к его ложу, встала на колени и начала ласкать его, нашептывая слова любви. А через мгновение, как было предначертано ему судьбой, Косоглазый Вонг лежал мертвым.
Анна поднялась, с минуту смотрела на него, потом, подойдя к золотому окну, открыла его и выглянула в ночь. Кроме стрекота цикад и храпа одурманенных опиумом, не доносилось ни звука.
Анна зажгла от лампы свечу и, выставив ее из окна, помахала ею, чтобы знак увидели в деревне. После этого она прошла в соседнюю комнату, где спали бандиты со своими наложницами, одурманенные опиумом.
Сначала она склонилась к Быстрой Смерти, и тот мгновенно умер. Потом пришла очередь Большого Сынка, а за ним и Свиньи Хо Буна. Но около Ученика она остановилась, глядя в лицо спящего мальчика, который еще не окончательно погряз в пороках. Она снова вернулась к окну и стала ждать.
Пришли крестьяне, возглавляемые стариком, робкие, напуганные, вооруженные косами и топорами. Анна встретила их в дверях.
– Прекрасно. Побольше бы Китаю таких сыновей, как вы. Знайте, в смерти этих людей не виновны ни вы, ни я. Когда вас спросят, можете сказать, что ваши мучители ушли, а поскольку так оно и будет, то вам ни о чем больше не придется рассказывать.
Не губите мальчика и наложниц. Их души можно спасти, не лишая их жизни. Теперь же отнесите мертвых бандитов ко мне в лодку, там меня ждет мой брат. У нас по отношению к ним есть еще долги…
Крестьяне встали перед ней на колени, целуя край ее одеяния.
– Но как же они умерли, Госпожа? Как? – спросил молодой человек, стоящий на коленях рядом с телом Вонга. – Я осмотрел их с ног до головы, и не нашел ни единой раны!
– От яда, все четверо, – сказала она. – Спроси Тин Хау, Королеву Небес, ту, которая может стоять на обоих концах радуги. Верьте в нее, и никто больше не сможет причинить вам вреда.
Она прошла к лодке, где ее ждал Янг. Следом за ней шли крестьяне, несшие тела бандитов.
Бледные пальцы рассвета тронули небо, и Анна и Янг отправились в путь, увозя с собою трупы Вонга и трех его дружков. Уже через час Янг вывел лодку к Шекки По Тану, где была когда-то фактория с южной стороны дельты Перл Ривер. Именно здесь располагался акулий пруд Косоглазого Вонга, отсюда он рассылал деликатесы по всему свету.
– Подплыви поближе, – сказала Анна. Янг послушно вел лодку вперед.
– Еще ближе, – потребовала Анна, но Янг воспротивился:
– Если мы подплывем совсем близко, то запутаемся в веревках и станем добычей акул.
Уже теперь, как бы чувствуя их приближение, голодные акулы кружили около, яростно вспарывая поверхность воды плавниками.
– Настало время для ужина, – сказала Анна и, схватив Быструю Смерть за ноги, сбросила его в пруд: бросок, лязганье зубов, и на поверхности воды завертелась красная от крови воронка. За первым бандитом последовал Свинья Хо Бун, а потом Косоглазый Вонг и Большой Сынок – пруд, только что отливавший золотом луны, стал ярко-красным.
– Все кончено, – Анна произнесла слова, когда-то уже произносившиеся, и, встав на колени перед алтарем Тип Хау, вознесла благодарственную молитву.
Потом, пока акулы не закончили свою трапезу, она принялась петь и играть на «п'и-па», а Янг, по ее распоряжению, совершил вокруг пруда круг, обогнув его со всех сторон.
Когда стало всходить солнце, поля вокруг дельты заиграли красками, меняясь под его лучами каждую минуту: речная гладь из бирюзовой превратилась в золотую, коричневые борозды полей подернулись изумрудной дымкой, пастбища все ярче сверкали под сгущающимся золотом лучей.
Кровавый пир в пруду продолжался. Анна Безымянная улыбалась солнцу. Она все играла и пела дивные свои песни, и ее музыка разносилась на крыльях ветра вниз по течению, услаждая слух крестьян Шекки, которые уже трудились на полях, и они поднимали головы, вслушиваясь в эту грустную и благостную мелодию.
– А что теперь? – спросил Янг, который уже даже и скучал, когда смертная расплата была совершена.
– Мы поплывем дальше, к последним бандитам дельты, и тоже их прикончим.
– Таким же способом, как Вонга и его людей?
– Нет, ведь их вина неизмеримо больше. И вина Чу Апу, их главаря, и того иностранца, который плавает под именем Эли Боггза.
– Как же ты убьешь их?
– Сам увидишь. Одно тебе обещаю: ты ужаснешься, – сказала она и, свернувшись калачиком перед алтарем Тин Хау, заснула.
Чуть погодя Янг направил лодку в небольшую бухту и остановился там на отдых. Рядом с рукой все еще спящей сестры он увидел небольшую книжку, по виду очень старую.
Он решил скоротать время за чтением и, прежде чем его настиг сон, успел прочесть:
За стенами Запретного Города в Пекине стоит усыпальница мертвых Императоров. Последний Император династии Минг, Чунг Чен, опасаясь смерти от рук восставших, скрылся в этом месте и повесился на дереве. Династия Манчу, которая пришла на смену династии Минг, с уважением отнеслась к его поступку, выразив его тем, что наказала виновника: дерево, повинное в смерти императора, было заковано в цепи. Однако Чунг Чену все же не подобало принять смерть способом, достойным уголовника, ведь он носил императорские одежды: даже если под рукой у него не случилось яда, он мог освободить свою душу иным известным с незапамятных времен и более почтенным способом – ему следовало воткнуть за ухо тонкую палочку из бамбука, коего в округе в избытке. Требовалось лишь толика терпения – острие нужно продвинуть до мозга, и избавление даруется мгновенно.
Если действовать со сноровкой, то входная ранка получится очень невелика, и о самоубийстве никто не заподозрит. Этот способ не раз применялся монголами в прискорбных обстоятельствах, подобное избавление от жизни известно и в храмах.
9
Еще в тысяча восемьсот тридцать восьмом году, за долгие годы до того, как Милли Смит отправилась в путь на злополучном пароходе «Монголия», Китай и Британия никак не могли договориться об импорте опиума в китайские порты: этот спор завершился первой опиумной войной между ними, которая началась в тысяча восемьсот тридцать девятом году и продолжалась в течение трех лет.
Китайский император, объявив импорт наркотика незаконным, подкрепил свой указ прилюдным арестом китайца, обвинявшегося в продаже опиума – в Кантоне перед складами иностранных купцов. Затем последовало распоряжение его наместника, губернатора Кантона Танга, в котором говорилось следующее:
«По высочайшему императорскому повелению уведомляем о намерении его навсегда покончить с источником этой пагубы, навеки искоренить это ужасное зло, и даже если сломается его секира и даст течь его лодка, он не оставит своих усилий, доколе не завершит эту очистительную работу».
Красноречие губернатора Танга не было оценено, пришлось вмешаться известному комиссару Лину. Британцы пренебрегли этим заявлением, после чего арестованного китайца вывели перед собравшимися купцами и, приспустив британский флаг, казнили его через ритуальное удушение.
Представителю Британии, капитану Элиоту, под страхом смерти было предписано передать все ящики с опиумом (всего – свыше двадцати тысяч). Британцы вынуждены были подчиниться, и где-то с середины нынешнего года китайские власти ежедневно уничтожали по полторы тысячи ящиков, а британская полиция, а также высокие британские чины, сопровождаемые вооруженными охранниками, должны были все это лицезреть.
Вот в это время император и отдал приказ комиссару Лину отправляться в Кантон, дабы привести в исполнение его высочайшие распоряжения, и комиссар, один из самых крупных официальных авторитетов в китайской истории, также присутствовал на церемониях уничтожения опиума.
И не просто присутствовал, а руководил ими. Процедура была такова: «Выкапывались огромные канавы, каждая сто пятьдесят футов длины, восемьдесят футов ширины и семь футов глубины, они заполнялись на два фута водой, после чего в них сбрасывали извлеченный из бочек опиум, затем в канавы густо насыпалась соль и известь, вскоре опиум разлагался, растворялся в воде, и эта жидкость сливалась в ручей, таким образом он был уже достаточно очищен и безвреден для водившейся в дельте рыбы, которая была для многих источником существования».
Проученные таким образом европейцы вместе со своими купцами отправились в Макао, подальше от гнева императора, и тогда наконец-то прекратилось отравление Китая.
Положение британцев в Китае стало весьма незавидным, и капитан Элиот, теша себя надеждой наладить торговлю опиумом по другим каналам, испросил разрешения губернатора Макао хранить опиум в портовых складах. Однако ему было в этом отказано – губернатор боялся мщения китайцев.
Итак, вновь ничего не добившись, Элиот написал британскому правительству слезное прошение, умоляя прислать экспедиционный корпус, дабы он приструнил китайские власти. Уайтхолл внял его мольбам, и Восточно-Индийской Компании был дан приказ выслать военные и морские соединения, чтобы поддержать требования британцев. После боевых действий на территории Китая, понесшего многочисленные потери, китайцы не только согласились на все условия мирного договора с Британией, но и готовы были выплатить репарации британским акционерам, а именно: пятнадцать с лишним миллионов долларов за изничтоженный опиум.
Кроме того, Китай под большим давлением передал англичанам Гонконг, который тридцать первого декабря тысяча восемьсот сорок второго года стал колонией Британии.
Таков был Гонконг в тысяча восемьсот пятидесятом году, там царили отвращение и ненависть ко всему британскому. Мир между двумя странами существовал только на бумаге, и так продолжалось до тысяча восемьсот пятьдесят шестого года, когда разразилась вторая опиумная война, на сей раз длившаяся четыре года.
* * *
Милли стояла на палубе «Ма Шан», большой джонки Эли, и наблюдала, как гаснет день над гладью Западно-Ламмского канала, и ей не было никакого дела до политики и до всех этих войн.
