Пламя под пеплом

Он подчеркивает, что эта опасность особенно актуальна для этого района, где к евреям всегда относились с большей враждебностью, чем на белорусских землях. Кроме того, он считает, что обособленность не идет на пользу боеспособности отряда, включающего штатский элемент. Он также намекает (и Ковнер еще не догадывается о смысле этого намека), что такой отряд может натолкнуться на враждебное к себе отношение и со стороны партизан.
      Все эти доводы основаны, якобы, на личном опыте Юргиса, но есть и соображения принципиального порядка. Согласно общепринятому в Советском Союзе взгляду, структура партизанского движения должна строиться наподобие структуры союза советских республик - по территориальному принципу. Каждая, временно оккупированная врагом, территориальная единица имеет свое национальное партизанское движение. Рудницкие леса принадлежат Литве, и действующее на месте партизанское движение должно превратиться в будущем в движение по освобождению Литвы. Поэтому в рамках этого движения обязаны сражаться с оккупантами все граждане республики, без различия национальности и вероисповедания. Обособленность может быть объяснена, по его мнению, только различными целями. "Разве в войне с фашизмом у евреев существует какая-то обособленная цель?" - спрашивает советский командир у еврейского командира.
      Ковнер, к тому моменту еще не знавший, что Юргис - сам еврей (Вскоре стало известно, что Юргис - еврей-коммунист из Литвы и его подлинная фамилия Зиман (Зиманас).), ответил, что, хотя отдельной цели нет, существуют особый смысл и значение в том, что евреи сражаются именно как евреи, мстя за то, что сделано с ними как с народом и что не имело примера в отношении других литовских граждан.
      Не граждане Литвы истреблялись, а литовские евреи, и жажда возмездия, которая воодушевляет еврейских партизан, настолько сильна и оправдана, что справедливость требует признать и оценить ее. "Мы хотим продолжить в лесу начатое нами в гетто и доказать, что горсточка уцелевших от тех беззащитных масс, которые были уничтожены без сопротивления, будет и дальше сражаться с палачами - как евреи и сыны своего народа. Что касается антисемитизма, то нет никакой разницы, существует или не существует отдельный еврейский отряд. В той мере, в какой евреи будут встречаться с неевреями в смешанных отрядах, нет никакой уверенности, что последствия этих встреч будут только положительными и не снизят боеспособности евреев".
      Юргис стоял на своем, но согласился оставить вопрос открытым до его подробного изучения. Он выразил желание посетить еврейскую базу и встретиться с людьми.
      Весь этот разговор происходил по дороге на базу бригады. Когда они прибыли в лагерь, Юргис внезапно спросил Ковнера, является ли тот членом коммунистической партии. Ковнер ответил отрицательно. "Верно, - отозвался Юргис, которому теперь вспомнилось это обстоятельство. - Вы ведь член "Хашомер хацаир"?" - "Да", - ответил Аба, и тут в уме у него сверкнула догадка, что Юргис еврей: название "Хашомер хацаир" он произнес не так, как оно пишется и выговаривается по-русски, и не на литовский лад. Это было произношение еврея.
      Неужели Юргис решил маскироваться и не обнаруживать своего истинного облика? Он продолжал беседу, не подозревая, что то, как он произнес два ивритских слова, находится в некотором противоречии с его холеными славянскими усами, и начал интересоваться, каким образом можно установить связь с городом. К его удивлению, оказалось, что такая связь уже налажена и еврейские партизанки поддерживают ее надежно и регулярно. Он рад этому, он нуждается в этих девушках и просит прислать их для прохождения службы в штабе бригады. Ковнер отказывает. Он объясняет, что задача этих партизанок - доставлять из города евреев Он не против того, чтобы они работали и для штаба бригады (собственно, они уже делают это), но не может вывести их из подчинения еврейскому отряду.
      Юргис высказывает еще некоторые мысли и соображения. Он нуждается в лесной типографии, требуется также наладить изготовление фальшивых документов. Может ли он рассчитывать на помощь? И снова Юргису приходится удивляться - на еврейской базе, оказывается, уже действует мастерская по выпуску таких документов и есть специалист по этому делу (Габик Седлис). Что касается типографии, то в гетто, говорит Ковнер, у ЭФПЕО была подпольная печатня, позднее переданная городскому подполью, но организовавший ее полиграфист (Ицхак Ковальский) тоже находится в отряде, и еврейские партизаны готовы наладить типографию в лесу и участвовать в издании газеты.
      Через несколько дней Юргис прибыл на базу еврейских партизан. Перед этим группа бойцов возвратилась с первой диверсионной операции, успех которой превзошел все ожидания. Командование было занято планированием новых диверсионных актов и подготовкой хозяйственных рейдов. В лагере царил подъем, бойцы добровольно брались за любую задачу, невесело было только некоторым членам командования - назревали серьезные тревоги.
      В честь визига Юргиса был устроен торжественный смотр с участием всех бойцов, построившихся в длинные ряды. Юргис приветствовал партизан, говорил о боевом братстве, о задачах борьбы. В заключение люди спели на идиш гимн ЭФПЕО.
      Те, кто стоял подле Юргиса, заметили, что на глаза у него навернулись слезы - что-то слишком сильные эмоции для литовского партизанского командира... Тогда же Юргис неофициально намекнул командованию на нежелательность пребывания такого большого лагеря в одном месте и на необходимость срочно запланировать рассредоточение сил. Но пока это еще не было приказом.
      Группа, которая, по словам Юргиса, должна была прийти из Нарочи, все не появлялась. Это было странно и тревожно. Юргиса забрасывали вопросами по этому поводу, но он не знал, что отвечать. И когда прошло еще некоторое время, а никаких вестей из Нарочи от Глазмана и его людей по-прежнему не было, члены командования обратились к Юргису с просьбой разрешить отправить группу бойцов в Нарочь, чтобы установить связь с отрядом "Месть" и выяснить, что случилось с Глазманом. Юргис уклонился от четкого ответа. Он тянул с этим как только мог, отделываясь отговорками, и под конец отказался удовлетворить просьбу как непрактичную и неосуществимую.
      Знал ли он что-нибудь и скрывал или сам ничего не знал? Трудно было себе представить, что у штаба бригады нет информации из Нарочи, хотя там находятся приданные бригаде подразделения. Со времени, когда туда ушли люди ЭФПЕО, миновало уже несколько месяцев, а связи с ними все не было. Известие о предстоящем приходе в Рудники Глазмана с маленькой группой тоже вызвало сомнения и различные догадки. Ведь известно было, что Глазман - один из инициаторов и организаторов Нарочского отряда "Месть": какова же участь этого отряда, и как могло случиться, что Глазман, начальник отрядного штаба, оставил своих людей и двинулся в Рудники? И если группа ушла из Нарочи одновременно с Юргисом, как понять, что она до сих пор еще не появилась?
      Ответы, которые давались на эти настойчивые вопросы, только усиливали смятение.
      В леса Нарочи ушли лучшие люди ЭФПЕО. Большая часть оружия, добытого нашей организацией ценой огромных усилий и жертв, тоже была направлена в Нарочь. Там с бойцами находились три члена штаба ЭФПЕО (Иосеф Глазман, Нисан Резник и Лева Зискович). Там возник еврейский партизанский отряд, все командиры которого евреи. На создание этого отряда дали разрешение и Марков, командир Белорусской бригады, и "литовец" Юргис. Что же там стряслось? Что кроется за словами Юргиса о приобретенном им в Нарочи "отрицательном опыте?"
      НА БЕРЕГАХ ОЗЕРА НАРОЧЬ
      ПЕРВАЯ ГРУППА БОЙЦОВ ЭФПЕО УШЛА ИЗ ВИЛЬнюсского гетто в леса у озера Нарочь 24 июня 1943 года. Она была названа "группой Леона" в память командира ЭФПЕО Виттенберга, который пал геройской смертью неделей раньше.
      Эту группу, состоящую из 21 человека, возглавлял Иосеф Глазман, член штаба ЭФПЕО. Проводником должен был служить еврейский партизан Шая Гертман, присланный с этой целью командиром Белорусской бригады Марковым. Бойцам выдали пистолеты, несколько винтовок, гранаты и пулемет - существенную долю того мизерного количества оружия, которым располагало ЭФПЕО. Разобрав его и спрятав под одеждой, бойцы по одному прокрались за забор гетто через боковой ход со двора на Рудницкой 6, а затем, построившись как обычная рабочая бригада лесорубов (такие бригады ходили временами в ближние леса, и группа прихватила с собой пилы и топоры), двинулись в путь "под присмотром" еврейского полицейского в мундире - члена ЭФПЕО Зунделя Лейзерсона. Группа благополучно прошла через Вильнюс и без приключений добралась до Новой Вилейки. Здесь к ней примкнуло несколько местных евреев, улизнувших от немецкой охраны.
      К вечеру бойцы остановились на привал в роще, километрах в трех от города. Главная опасность миновала. Люди извлекли оружие, собрали пулемет и освободились от желтых заплат. Глазман разбил их на две группы, поручив одну Изе Мацкевичу, другую - Хаиму Лазару Командиры получили приказ собрать у бойцов все личные документы и уничтожить их Настроение было приподнятое "Из затравленных евреев, - вспоминает Шломо Канторович, - мы внезапно превратились в свободных людей, бойцов, с единственной мыслью - отомстить за пролитую кровь и за унижения В той роще мы словно заново родились, будто сразу освободившись от кошмара жизни в гетто"
      Возможно, что эго чувство уверенности, овладевшее беглецами, когда на привале в роще они дожидались вечера, заставило их позабыть о бдительности и о мерах предосторожности, которые они привыкли соблюдать в гетто: неподалеку ходили со стадом подпаски, но члены "группы Леона" их не задержали
      С наступлением темноты двинулись дальше. Вперед ушли пять разведчиков Муля Хазан, Зундель Лейзерсон, братья Гордоны и Изя Мацкевич. Дорога вела к селу за мостом на речке Вилейке, через который надо было перейти.
      Двигавшийся позади отряд залег в нескольких стах метрах от моста, ожидая сигнала. Разведчики уже были на мосту, и бойцы последовали за ними, когда с противоположного берега по ним открыли огонь. Произошло замешательство. Вся группа повернула назад, отстреливаясь из пистолетов. Лишенные всякого боевого опыта, люди потеряли самообладание. Разведчики еще сопротивлялись, но скоро стрельба прекратилась. Тут выяснилось, что во время бегства потеряна связь, многих недостает и неизвестно что с ними - ранены, убиты или заблудились. Шая Гертман утверждал, что отряд окружен и предлагал разделиться на звенья по 3-4 человека в каждом, чтобы легче было пробраться в лес. С ним не согласились. Люди не хотели расставаться друг с другом, тем более что не у всех имелось оружие и никто не знал, какая судьба постигла отсутствующих. Пока искали выход, внезапно обнаружилось, что исчезли проводник и его жена. Ошеломленные беглецы принялись аукать и сигналить зажженными фонарями, не считаясь с опасностью. Но проводник не вернулся, а с ним пропала и единственная имевшаяся в отряде карта.
      Пришлось поскорей убраться подальше от злополучного моста и забиться в чащу. Нашлись и такие, кто в приступе отчаяния решил вернуться в гетто. Эти люди покинули группу и ушли в сторону города Глазман, сломленный пережитым, словно лишился способности руководить людьми. В нем трудно было узнать человека военной закалки и командира, каким он был в гетто, но он понимал, что дороги назад нет.
      От отряда, который вышел с ним, осталась половина, но эти оставшиеся были полны решимости идти дальше, невзирая ни на что. У нескольких бойцов имелся список с названиями сел по дороге на Нарочь - решили руководствоваться им. Прежде всего надо было как-то перебраться через реку в обход моста. Два крестьянина, которых они остановили, рассказали, что отряд выдали подпаски, потому-то он и попал в засаду на мосту. По их словам, несколько человек сумели прорваться, но были убиты на противоположном берегу, двоих застрелили на мосту. Немцы приказали жителям села не предоставлять убежища раненым и сообщать в полицию о каждом замеченном подозрительном лице.
      С помощью этих крестьян был найден брод, и бойцы переправились через реку. Днем прятались, двигались только по ночам. Поход, рассчитанный на шесть суток, растянулся на две недели. До партизанских баз Маркова в лесах вокруг озера Нарочь добралось менее пятнадцати человек, вконец истомленных и обессиленных, Изя Мацкевич, братья Гордоны, Зундель Лейзерсон, Муля Хазан, Роза Шершневская, Рахель Боракисская и Хаим Спокойный не пришли с ними (На теле Изи Мицкевича который находился в числе пяти, отправившихся на мост и погибших, немцы нашли документы бойцов. Мацкевич взял их но не уничтожил. Так гестаповцы узнали имена бежавших и на следующий день нагрянули в гетто с обысками Семьи бойцов были казнены, и расстреляны пять бригадиров из "эйнгейтов", где работали беглецы).
      К тому моменту, то есть к августу 1943 года, в этих лесах находился центр крупного и организованного партизанского движения. В бригаду Маркова входило уже несколько отрядов Здесь обосновалась также Литовская бригада под командованием Казимира и Юргиса и базировалась спецгруппа советских парашютистов
      Такое скопление партизанских сил объяснялось выгодными географическими условиями. Озеро окружено обширными труднопроходимыми густыми лесами, которые тянутся на большие расстояния, до Латвии на севере, смоленских лесов на востоке и минских на юге. Местность заболоченная, с большими "островами" среди топей, удалена от больших транспортных магистралей - железных дорог и шоссе. Все это как нельзя лучше подходило для ведения партизанской борьбы и притягивало, с одной стороны, белорусское партизанское движение, размещавшее свои базы от Смоленска до Нарочи, а с другой - литовское на его начальном этапе, так как часть этой территории входила в состав довоенной Литвы.
      Соединение Маркова, получившее наименование Ворошиловской бригады, состояло из отрядов "Истребитель", "Чапаев", "Пархоменко", "Комсомольский" и др. Число бойцов бригады перевалило за тысячу. Начала заново формироваться и Литовская бригада, значительно уступавшая по численности бригаде Маркова.
      В большинстве отрядов Маркова воевали и евреи. Прославился, например, командир разведки "Чапаева" Ицхак Блат. Он несколько раз ходил через немецкие линии во вражеский тыл. Человек беспримерной храбрости, он стал одним из первых партизан, удостоенных советских военных наград. Кроме боевых операций, в которых он участвовал, Ицхак Блат сыграл важную роль в спасении евреев из гетто городка Глубокое Витебской области и заботился о людях, ютившихся в лесу в так называемых "семейных" землянках. В тот же отряд была принята группа еврейских парней из Свентян, и некоторые из них (Моше Шутан, Мая Гертман, Израиль Вольфсон и Форуст) были впоследствии посланы командиром "Чапаева" Садыкиным в Вильнюс за подкреплением и оружием.
      Крупной фигурой среди партизан-евреев был комиссар (а затем и командир) отряда "Истребитель" Подольный.
      Москвич, лейтенант Советской армии, по профессии инженер, он побывал у немцев в плену, но бежал из эшелона с военнопленными, направлявшегося в Германию, и пришел в лес. Однако, невзирая на наличие партизан-евреев в "Чапаеве", "Истребителе", "Суворове" и других отрядах, абсолютное большинство евреев, которые добрались до Нарочской пущи, жило в вышеупомянутых семейных землянках и шалашах в тяжелейших условиях, и соплеменники-партизаны могли им помочь лишь немногим.
      Да и сами партизаны-евреи далеко не во всех отрядах чувствовали себя на равной ноге с русскими бойцами. Мысль об основании отдельного и самостоятельного еврейского отряда, способного разрешить многочисленные наболевшие вопросы, овладела многими умами и, складываясь в ходе встреч и разговоров между партизанами, превратилась в отчетливое стремление. С приходом в лес вильнюсских бойцов ЭФПЕО во главе с Глазманом появилась ячейка, которая могла бы взять на себя практическое осуществление этой задачи, если бы удалось добиться от партизанского командования в лесу соответствующего разрешения. Глазман уже в гетто был сторонником этой идеи и теперь, считая себя представителем ЭФПЕО в лесу, начал действовать.
      Он доказывал Маркову объективную необходимость сформирования еврейского отряда, заручился поддержкой Юргиса, с которым был знаком еще до войны, и, в конце концов, настоял на своем: еврейское партизанское подразделение в Нарочских лесах стало фактом. Оно было поставлено под начало еврейского командования в составе: Бутинас, литовский еврей, парашютист, специально откомандированный Юргисом - командир отряда; Иосеф Глазман - начальник штаба и Борис Гронеман - старшина. Отряд насчитывал около семидесяти бойцов в двух ротах под командованием Хаима Лазара и Гирша Гительзона.
      На торжественном построении с участием командиров других партизанских отрядов бойцы-евреи принесли присягу, и Марков произнес перед ними пламенную речь, закончив ее следующими словами: "Кому как не вам биться с фашистами, чтобы отомстить за пролитую кровь ваших братьев? Постарайтесь же стать хорошими бойцами, мужественными и верными. Мы вам поможем всеми средствами, которыми располагаем, - инструкторами, оружием и руководством". Он предложил присвоить отряду символическое название "Месть".
      Это событие стало центральным не только для бойцов самого отряда, но и для партизан-евреев в русских и литовских подразделениях и евреев во всем этом районе. Еврейская молодежь, которая до сих пор не имела перспектив быть принятой в состав партизанских частей и томилась в семейных землянках и шалашах, пошла в отряд. Даже те, кто бежал в лес только в надежде выжить, не могли больше оставаться в стороне. Еврейские партизаны, рассеянные по разным отрядам, начали добиваться перевода в "Месть", несмотря на то, что в этом им упорно отказывали командиры. База "Мести" очень скоро превратилась в место встреч всех еврейских партизан в лесу. Здесь можно было найти сочувствие и ободрение, поговорить на идиш, узнать последние новости из разных углов пущи, но главным образом - из вильнюсского гетто.
      В личном составе отряда было много виленских евреев. Еще до его сформирования из гетто пришла группа молодежи, организованная Моше Шутаном и Форустом. Вскоре после прихода группы Глазмана партизаны-проводники Шломо Иехильчик и Мордехай Файгель привели из гетто 28 человек.
      В этой группе было много гродненцев, бежавших в Вильнюс после ликвидации гродненского гетто, часть которых побывала по пути и в гетто Белостока.
      Новый отряд принялся энергично организовывать свой быт. На базе построили землянки, шалаши, начали проводить занятия по стрельбе. Командование бригады (тем временем, между Юргисом и Марковым шел спор, кому из них должен подчиняться отряд) поручило ему охрану посадочных площадок, сбор сбрасываемого с воздуха снаряжения и поиск приземлившихся парашютистов. Группы бойцов вместе с другими партизанами участвовали в диверсиях на железнодорожных линиях. Вскоре отряд принял участие в крупной операции под командованием Маркова, к которой было привлечено большинство партизанских подразделений в лесу, разгроме немецкого гарнизона в местечке Мядзе. Операция завершилась успешно, и бойцам "Мести" досталась часть взятых у немцев трофеев. Участвовал еврейский отряд и в операции в местечке Кобильники. Разведка "Истребителя" донесла, что в местечко должна прийти германская войсковая часть на смену отведенной в тыл полиции. В штабную землянку был вызван еврейский партизан Меир Хадаш, который был родом из Кобильник, и ему поручили роль проводника и разведчика.
      Хадаш отправился в Кобильники, зашел в дом на окраине, перепугав хозяев, увидевших перед собой партизана-еврея, да еще земляка, и разведал обстановку. Во время последующей атаки он служил проводником сторожевою охранения и привел бойцов на станцию, которую было приказано взорвать. Местечко сожгли, запалив прежде всего дом бургомистра. Горели дома тех, кто пособлял и радовался уничтожению местных евреев, так что легко представить, с каким удовлетворением бойцы "Мести" возвратились на свою базу.
      Однако самостоятельные операции и крупные диверсии были им в то время не по силам. Прежде всего, в отряде ощущалась острейшая нехватка оружия. То, что имелось, было, в основном, принесено из гетто. Марков, торжественно обещавший помочь оружием, слова не сдержал.
      В отряде было много безоружных, а также женщин, в отличие от других партизанских подразделений. Дружественное отношение со стороны русских и литовских партизан вскоре изменилось. Бойцы "Мести" начали то и дело наталкиваться на оскорбления, насмешки и откровенные антисемитские выпады. Тем не менее они верили в скорые перемены к лучшему. Глазман с согласия Маркова отправил посланцев в Вильнюс, требуя присылки из гетто новых, вооруженных групп. В результате этой миссии, возложенной на Александра Богена (Юргис дал ему еще и свое особое задание), Гильмана и Моше Рудницкого с 8 по 13 сентября 1943 года штаб ЭФПЕО отправил из гетто в Нарочские леса пять групп.
      Еврейские партизаны из отряда "Месть", естественно, радовались каждому новому подкреплению. Встречи были волнующие, но после того, как первое волнение проходило, новичкам задавался ошеломляющий вопрос: почему они взяли курс на Нарочь вместо того, чтобы идти в Рудницкие леса? И действительно, откуда было новоприбывшим знать, что в то самое время, когда они одолевали расстояние и бесчисленные опасности на 200-километровом пути до Нарочи Литовская бригада распорядилась основать партизанские базы в Рудницких лесах близ Вильнюса и приказала штабу ЭФПЕО направлять людей туда.
      На базе отряда все время продолжалось строительство примитивного жилья, чтобы обеспечить кровом новичков, приходивших почти каждый день. Соорудили баньку, землянку амбулатории (в ней работала д-р Гордон из Вильнюса), продовольственный склад для заготовки продуктов на зиму. Отряд насчитывал уже 230 человек. В это число входили еврейские семьи из окрестных сел и множество людей, не пригодных к ношению оружия. Бойцов разделили на пять взводов по тринадцать человек в каждом. Принесенные из гетто три пулемета, немного винтовок и автоматов по-прежнему составляли главную часть отрядного арсенала. И все-таки время от времени бойцы ходили на боевые задания, и еще до того, как вооружение пополнили последние прибывшие из гетто группы, отряд принял участие в операции всей бригады против польских националистов.
      В это время в лес прибыл из Москвы партийный работник (некто Климов), присланный для контроля за партизанской деятельностью в этом районе. Евреи, которым пришлось с ним встретиться, очень быстро обнаружили, что этот представитель центрального партийного аппарата категорически и принципиально против существования отдельного подразделения еврейских партизан. Его установка заключалась в том, что, поскольку партизанское движение строится в соответствии с республиканской структурой Союза, евреи, граждане Белоруссии и Литвы, должны войти в состав белорусских и литовских партизанских частей. Он исходил также из того, что нельзя выделять евреев, чтобы не играть на руку утверждениям германской пропаганды, будто партизаны - евреи и бандиты, и не оттолкнуть от себя антисемитски настроенное население.
      Позиция Климова вызвала у еврейских партизан мрачные предчувствия. Они перестали верить в будущее своего отряда, который, хотя и разросся, постепенно утрачивал облик боевого подразделения; все более походил на большой семейный лагерь.
      Иосеф Глазман начал переговоры с Юргисом, собиравшимся перебазироваться в Рудницкие леса, чтобы организовать там новую литовскую бригаду, и предложил послать туда группу партизан "Мести" в качестве авангарда. Членам ЭФПЕО в "Мести" было уже известно, что их товарищи, еще остававшиеся в Вильнюсе, получили приказ концентрироваться в Рудницких лесах и не идти в Нарочь, поэтому так сильно было желание попасть на новую базу и соединиться с ними. Но Юргис это предложение отверг под тем предлогом, что у него нет достаточно оружия, чтобы снабдить им еврейские подразделения, хотя в лесу все знали, что в смысле вооружения Литовская бригада обеспечена лучше других и ей постоянно перебрасывают по воздуху дополнительные партии оружия.
      Пока члены ЭФПЕО метались между сомнениями и надеждой, в лес прибыла еще одна группа их товарищей, - последняя, перед тем как события приняли новый оборот, - а с нею Нисан Резник. После его прихода было созвано совещание штаба "Мести" с участием Иосефа Глазмана, Бумы Боярского, Левы Зисковича, Нисана Резника и некоторых младших командиров. Глазман сообщил, что, по его сведениям, штаб бригады принял решение расформировать отряд еврейских партизан и разбросать по другим отрядам его личный состав.
      Он полагал, что ждут только удобного предлога и собираются использовать сумятицу, сопровождавшую приход каждой новой невооруженной группы евреев, чтобы заявить, что еврейские командиры не способны справиться с положением. Марков за все это время не только не помог вооружением, но еще отнял несколько автоматов, после того как их удалось "выбить" с огромными усилиями у Юргиса. Глазман считал, что в подобных обстоятельствах невозможно оставить отряд в его прежнем виде, и предложил потребовать у Маркова провести немедленную реорганизацию "Мести", превратив ее в смешанное подразделение. Предложение было принято. Однако, как выяснилось в тот же день, командование бригады уже вынесло окончательное решение расформировать отряд.
      23 сентября на базу отряда пришло распоряжение приготовиться к смотру, на который прибудет комбриг Марков. В полдень построили около 260 человек при оружии. Комбриг приехал в сопровождении нескольких работников своего штаба. Он обошел строй, а затем выступил и заявил, что на базе "Мести" есть много людей, необученных и лишенных всякого боевого опыта, однако имеющих оружие. В то же время, продолжал Марков, нечем вооружить множество отличных, испытанных партизан. Их и нужно прежде всего обеспечить.
      Когда с "Большой земли" подбросят достаточно снаряжения, можно будет дать его и личному составу "Мести", а до тех пор ему придется нести тыловую службу, на роли хозвзвода, обслуживающего партизан. В отряде останутся несколько вооруженных бойцов, в задачу которых будет входить добыча продовольствия для всего личного состава. В заключение Марков объявил, что вооруженные бойцы "Мести" будут слиты с белорусским отрядом "Комсомольский", который реорганизуется в "Первый комсомольский кавалерийский отряд имени Ворошилова".
      Белорусы, с коими предстояло "слиться", к этому моменту уже появились и пока держались в стороне. Во время смотра рядом с Марковым стоял Шаулевич, назначенный командиром новоиспеченного отряда. "Месть" была расформирована и разоружена немедленно. Обойдя ряды, Марков приказал отобрать оружие у многих, прежде всего у девушек из ЭФПЕО, которые пришли с оружием из гетто. Тут же он роздал его белорусским партизанам. Покончив с этим, он поинтересовался, есть ли вопросы. Бася Зивкович, боец ЭФПЕО, член "Хашомер хацаир", принесшая оружие из гетто, не выдержала и взорвалась: "Мы пришли сюда не прятаться, а сражаться. Нам дорого досталось наше оружие, и по какому же праву его отбирают? Наши девушки показали себя в бою еще до того, как явились в лес". Марков усмехнулся и промолчал. Перед ним стояла маленькая девчушка с детским личиком, на котором были написаны негодование и обида. В гетто, помогая советским военнопленным, она не раз рисковала жизнью. Теперь Марков постановил, что она недостойна носить оружие.
      Затем он приказал выйти вперед ремесленникам. Из строя невооруженных вышли портные, сапожники, швеи, фотографы, кожевники и заготовщики - более 60 человек. Это был будущий хозвзвод, и Марков распорядился, чтобы они покинули базу и перешли в другое место. Оставленное им вооружение состояло из двух поломанных ружей и пяти пистолетов. С помощью этого "арсенала" хозвзвод должен был оборонять себя и прокормить шестьдесят человек. Командовать этим взводом Марков назначил Бориса Гронемана.
      В строю еще оставались те, у кого не было ни оружия, ни какой-либо специальности. Этих Марков свел в "рабочую роту" с задачей обслуживать все партизанские отряды в лесу.
      Ни в одном партизанском стане не было ничего подобного: это была не только первая, но и единственная "рота" такого рода.
      На этом, однако, еще не закончились несправедливость и глумление: новый командир Шаулевич продолжил конфискацию оружия у евреев. Он отобрал пулемет у бойца Бургина, а у Михаила Ковнера - его автомат. К другим он полез в карманы, забирая пистолеты и говоря, что выдаст ружья - в лесу они, мол, сподручней. Так принесенные из гетто пистолеты, автоматы, пулемет были отняты у евреев и отданы белорусам "в законном и официальном порядке".
      На следующий день разоруженным людям приказали явиться к штабу бригады. Туда их препроводили под конвоем. Вызывали по одному. Разговаривал с ними Шаулевич в присутствии своих штабников. Он объявлял входившим, что, поскольку отряд недостаточно вооружен, а ожидается карательная операция немцев, он должен позаботиться о покупке оружия для своих бойцов.
      Поэтому евреи должны сдать все ценные вещи, деньги и золото. Ему требуются часы, кольца, сапоги и кожанки. Тут же евреев обыскивали и стаскивали с них сапоги. Реквизиция продолжалась несколько часов. Дожидавшиеся своей очереди не подозревали, что происходит в штабном блиндаже, потому что "обработанных" выводили через другой ход и отправляли подальше от места действия... К полудню все было кончено. Люди бродили по базе, как оплеванные, преследуемые насмешками и издевками белорусов. В тот день никто не пошел за обедом и не притронулся к еде. Расформирование отряда и способ, каким его ликвидировали, усиливающиеся слухи о приближении немецких войск и предстоящей облаве - все это снова напомнило о гетто, о днях и ночах акций, о кошмаре, от которого люди еще не освободились.
      Для многих это потрясение совпало с их первыми днями пребывания в лесу. Они еще не успели вкусить партизанской жизни и понять обстановку. У них не было никакого практического опыта и никакой предварительной подготовки, которые помогли бы им устоять перед целой горой осложнений и разочарований. Они пришли в лес из гибнущего гетто, прямо с баррикад ЭФПЕО, с надеждой на борьбу, с мыслью о еврейском боевом отряде.
      Буквально на пороге все эти мечты разлетелись вдребезги. Нескольких членов ЭФПЕО взяли в белорусский отряд ("Комсомольский"), остальным, то есть большинству, пришлось уйти с базы, построенной собственными руками, в "хозвзвод", подавив все свои мечты о борьбе и мести, чтобы заняться пошивкой штанов для партизан и их командиров или изготовлением колбасы.