Окольцованная птица

Он поставил пустую миску под струю воды в мойке и вдруг подумал, что его холостяцкий ужин — джин с вареной картошкой — напоминает ему эту деревенскую Артемиду, знакомую с каталогами английских ружей.

8

Ульяна положила трубку и почувствовала, что дрожит вся, а не только руки и живот. Этот голос… Эта усмешка, которую она, казалось, видела на лице незнакомца, звонившего из Москвы. Конечно, он подумал, что Ульяна Михайловна — божий одуванчик, у которого можно выманить ружье за бесценок, а в Москве перепродать за цену, которую называют немереной. Отец рассказывал ей о ружейных дельцах, он в этих делах дока. Она вспомнила, как он говорил ей:

— Если когда-то захочешь продать свой «скотт» — отсылай к английскому каталогу.

— Но разве он всем доступен? — Она кивнула на журнальный столик в гостиной отца, заваленный прайс-листами иностранных фирм, оружейными каталогами. Она только что листала каталог предстоящего аукциона «Сотбис», и по стартовым ценам на ружья можно было хорошо ориентироваться, что и почем в этом мире.

— Те, кто знает, что такое «скотт», уверяю тебя, знают все, что полагается знать о нем. Они владеют всем, чем только можно. Конечно, я надеюсь, и очень, что жизнь не припрет тебя так, что придется занести руку на «скотт-премьер», — засмеялся он. — Но всякое бывает, пока мы живы.

Это точно, бывает. Как показывает опыт, многое не по твоей вине. Но даже если вина и не твоя, все равно тебе приходится расплачиваться. Самой.

Ульяна встала из-за стола и прошла в коридор, где в металлическом сейфе стояли ружья. Она хранила их по всем правилам, хотя вряд ли участковый милиционер пришел бы с проверкой к ней. В городе — это дело обычное, а здесь, в тайге, да еще в заказнике, — нет. Здесь своя жизнь, и никто в нее просто так не сует свой нос.

Девушка услышала, как залаяла Дика во дворе, наверное, толстый котяра, любимец Сомыча, рыжий Маркиз, снова решил обследовать ее миску. Не от голода, конечно, а от неизбывной мужской уверенности, что все, абсолютно все вокруг, — это его владения. И лишь по чистой случайности поблизости живет какая-то собака. Всякий раз он с ленивой наглостью дразнил лайку: ляжет в ее миску, хотя телеса шестикилограммового кота не вмещаются в посудину, и лежит. Мол, а ну-ка отведай кошатинки! Дика давно уже не покупается на этот трюк, но все равно сердится.

Ульяна улыбнулась — дружба-вражда свойственна не только кошке и собаке. Мужчине и женщине тоже. Надо же, как задело этого московского плейбоя — она сама не знала, почему именно такое определение пришло ей на ум, но оно пришло, — что она владеет столь вожделенным для него ружьем! А то, что он просто «писает кипятком» от желания иметь его, было слышно хорошо даже за тысячу километров. А уж от того, что она умеет стрелять, его, кажется, колотун, как говорят деревенские бабульки, пробрал. А если бы он увидел, как она без промаха сбивает на стенде тарелочки? Машинка для запуска тарелочек есть у них и здесь. Купили для развлечения приезжих охотников. Это Сомыч додумался.

— Знаешь, они все равно лупят по бутылкам и банкам из-под пива. А давай-ка мы вгоним их в цивилизованное русло. Кстати, денежки будут капать в нашу казну оч-чень регулярно.

Они и механика обучили, тракториста заказника. На самом деле, теперь ни одна команда не уезжает без того, чтобы не расстрелять оставшиеся от охоты патроны, не потешить душу.

Пускай бы он понял, что бывает и женщина с ружьем, а не только «человек с ружьем». Она привыкла к удивленным глазам мужиков — надо же, какая-то девица бьет без промаха из двадцатки — ружья двадцатого калибра, а не из двенадцатого, из которого проще попасть в цель — в патроне для него заложено больше дроби, а они, как ни потеют, не могут повторить ее успех. «Эх, дядьки вы, дядьки, — думала она, глядя невинными глазами на их налитые кровью от натуги лица, — я ведь стреляю с тринадцати лет. А моим наставником был отец, чемпион своего времени по стрельбе! Он входил в команду сборной страны, так неужели он не научил меня, свою единственную дочь, тому, что сам умеет? Он научил даже патроны для стендовой стрельбы заряжать по-особому» Перед весенней охотой Ульяна всегда стреляла по тарелочкам, тренировалась перед тягой вальдшнепа. Ей больше всего на свете нравилось это время изначальной весны — наверное, результат отцовского влияния.

Открыв кодовый замок, она вынула из металлического шкафа «скотт-премьер». В приглушенном свете лампы его колодка мерцала и переливалась. Обхватив пальцами изящную шейку, она поднесла ружье поближе, снова и снова любуясь гравировкой. Дикая утка, испуганная и переполошившаяся, срывалась из камышей на одной стороне колодки — сделано так, что кажется, она слышит рассерженное кряканье птицы, а на другой стороне ее любимица рысь затаилась перед нападением на невидимую добычу.

Ульяна понесла ружье к столу, переломила его и заглянула в стволы, наведя их на свет лампы. Идеальная поверхность. Тоже мне, «а оно не шустовано?»! «Сам ты шустованный, черт бы тебя побрал!» — мысленно выругалась Ульяна. С улицы опять донесся беспокойный лай Дики. Да что они там опять не поделили? Она не сомневалась, это местная разборка между кошкой и собакой.

Внезапно Ульяна почувствовала, как неприятно стало на душе, как тоскливо. Словно кот Сомыча залез не в миску Дики, а к ней внутрь и принялся точить когти о ее душу.

Да что же это? Неужели она собралась продать такое ружье? Чтобы он любовался им, чтобы он заряжал его, стрелял из него, хвастался им перед другими? Отдать какому-то незнакомцу часть себя?

Похожее ощущение у нее уже возникало. Однажды. Когда круглоголовый однокурсник, чем-то похожий на бурята, хотя сам был родом из-под Рязани, предлагал выйти за него замуж. Да, она спала с ним, потому что в двадцать лет играет кровь, и она играла у обоих так сильно, что они не могли отказать требованию неистовых гормонов. Ей нравилось уезжать с ним в лес и там, в глуши, «предаваться утехам», как писали в старинных эротических журналах. Один такой журнал ей перепал все от той же Зинаиды Сергеевны, смешной по нынешним временам и ужасно наивный. Когда этот парень предложил ей выйти за него после одной из таких бурных «экспедиций», она почти согласилась. Но, остыв дома, оставшись наедине с собой и испытывая невероятное ощущение свободы от него, Ульяна поняла: не-ет, она не станет делиться собой ни с кем.

А зачем? В жизни столько всего интересного! А если она свернет на накатанную дорожку семейной жизни…

Да она могла разложить до мелочей ту жизнь, которая ожидала ее с этим парнем: свадьба, распределение, он — на должность выше, чем она, хотя она по всем параметрам превосходит его и как охотник, и как биолог, но он, а не она, станет охотоведом, а она писарем. Потом ребенок, кухня, корова, свиньи, а может, козы, куры, огород, садик… Ее передернуло, когда она мысленно представила себе все это.

И вообще — перед глазами стоял вариант родителей. Как бы они ни любили друг друга с самого начала, как бы их ни влекло друг к другу, но финал известен.

Она хорошо помнит тот вечер, когда рыдала мать, скрытная всегда женщина, которая никогда и ни перед кем не выворачивала душу наизнанку, ни с кем не делилась. У нее не было подруг, которым она могла бы пожаловаться на судьбу, они ей просто не нужны. Она не была агрессивной, она не нападала на отца, не осуждала его. Она была отстраненная женщина, как потом поняла Ульяна. Именно так, самодостаточная и отстраненная. Но тогда что-то случилось, она села напротив дочери, посмотрела на нее синими, как васильки во ржи, глазами, волосы ржаного цвета вились на висках, и сказала:

— Если выйдешь замуж, не бросай его. Или не выходи. Ты копия своего отца. Ты это знаешь?

Ульяна оторопело взглянула на мать.

— Мам, я вообще не собираюсь замуж.

— Хорошо, не собирайся, пока не поймешь, кто ты такая.

— Я? Кто я такая? Может, кто он, возможный претендент? — Она засмеялась странному повороту мыслей.

— Нет, именно какая ты. Какая ты настоящая. Потому что обычно влюбляется в другого человека какая-то часть тебя самого. Но живет с другим такой человек, какой он на самом деле. Потому что страстью управляют гормоны, а семейной жизнью — разум.

Тогда Ульяна не совсем поняла то, о чем говорила мать, она была еще слишком юная. Но после, поразмышляв над предложением однокурсника, она уже лучше понимала слова матери. Та каждодневность, которую он мог ей предложить, не для нее.

А поскольку такие радости не для нее, то она отказала ему, отказала! Но какова обида! От этой обиды он женился через месяц. Сейчас у его жены, тоже их однокурсницы, было все то, что Ульяна мысленно перечисляла себе: двое детей, свинья, не куры, но индоутки, картофельное поле — и даже нет никакого садика с цветами. Жена не работает. Потому что единственную должность егеря охотничьего хозяйства под Вологдой занимает, конечно, муж.

Ульяна закрыла ружье с громким щелчком. Так что же, выходит, она не хочет продавать это ружье? Не хочет отдавать часть себя кому-то? Она со стоном опустилась на диван, не выпуская ружье из рук. Она положила его к себе на колени и гладила холодный металл, как гладила Дику, только у той всегда теплая шерстка.

Наверное, поэтому она и говорила с потенциальным покупателем таким тоном, чтобы он сам отстал. Будто он виноват в том, что она вынуждена продавать ружье.

Но как ей вывернуться? Как рассчитаться с кредитором? Откуда ей взять тысячи долларов — кредит с уже набежавшими процентами?

Ульяна чувствовала, как злость на звонившего нарастает. Да как он смеет вообще хотеть это ружье?! Ее ружье?!

Она быстро взглянула за окно — опускался вечер, но небо еще оставалось светлым. Она быстро оделась, натянула резиновые сапоги «по самое некуда», как выражалась Надюша, маскировочную куртку, сунула в карманы охотничьего жилета горсть патронов и вышла на крыльцо. Дики не было видно. Ульяна вложила в рот два пальца и громко свистнула. Собака как вкопанная остановилась перед ней.

— Дика, вальдшнеп!

Собака завертелась волчком, глядя в небо и не видя никакого вальдшнепа. Белоснежная шея мерцала в сумеречном свете, словно фосфоресцируя на фоне черной головы и спины.

— Вперед, — скомандовала Ульяна и натянула кепку на голову.

Дика аккуратно переставляла ноги в белых носочках — поразительный изыск природы, — носочки на передних ногах были абсолютно ровными, не скажешь, что она «обувалась» второпях. Они шли по влажной тропе на просеку, где многие годы замечательная вальдшнепиная тяга. Там сейчас никого, потому что приехавших охотников егерь повез в глубь тайги на «мотане» — поезде, который по узкоколейке возил лесорубов в тайгу. Тащил вагончики паровоз; это интересное приключение, если машинист трезвый. Приезжали как-то к ним чехи на глухариную охоту, они были просто очарованы этим видом транспорта и сказали на прощальном банкете, что они бы на этой «мотане» сделали бизнес. Они продавали бы на него специальные билеты. Сомыч тогда напрягся, Ульяна видела, что в голове его, как он сказал ей после, «замотанилось». Но пока он не выдал никакой идеи, потому что у узкоколейной дороги есть собственник, с ним не договоришься с бухты-барахты. Поезд возил охотников в более добычливые места, а коли люди приехали на коммерческую охоту, они должны получить свое сполна.

Дика бежала впереди, хорошо зная дорогу. Наконец открылась просека, на ней еще лежали остатки снега, похожие на здоровенные куски соли, которые работники заказника раскладывают для лосей. Под ногами чавкала вода, Ульяна раскатала сапоги до самого верха и уверенно ступала по кочкам, не опасаясь зачерпнуть воду.

Птицы, мелкие, почти не различимые в густоте хвои, но голосистые, словно орали в микрофон, надрывно возвещая о приходе весны. Больше всех старался дрозд. Ульяна закинула голову и увидела птаху на самой вершине, ели, которая была метров тридцать высотой. Он сидел на самой маковке и пел, подражая всем тем птицам, которых услышал, летя домой через моря, и горы, и леса.

Вальдшнеп тоже подаст голос, но у него свой собственный — хор-хор-цик. Этот-то голос и выдает его. Он летит сейчас из Италии и Франции, чтобы найти себе пару, свить гнездо, вывести птенцов. То есть совершить тот круговорот жизни, который предписан ему природой.

Природа позаботилась и о том, чтобы охотники стреляли только самцов, это они летят и хоркают и цикают, привлекая внимание к себе. А самочки сидят тихо, молча, не подавая голос, храня себя для потомства.

Не так ли распелся этот тип, что звонил? Разве не было в его дурацких вопросах неизбывного мужского желания показать женщине: я вот какой. Я самый лучший. Я все равно лучше тебя, потому что я мужчина. Такому отдать это ружье?

Она сняла «скотт» с плеча, насторожилась, уловив тонкое циканье. Птица налетела на нее, Ульяна вложилась в ружье и спустила курок. Легкий толчок в плечо, и через секунду Дика уже несла в зубах добычу.

— Молодец, молодец, моя милая собачка. Отдай сюда. Дика нехотя рассталась с птицей.

Тушка была еще теплой, Ульяна взяла птицу за длинный клюв и осмотрела. На лапке блеснуло алюминиевое колечко. Она поднесла к глазам. Надпись по-английски. Дата. Название местности. Адрес.

— Дика, да ты только посмотри, что у нас такое! — Ульяну распирало от удивления. Надо же, никогда еще до сих пор ей не попадались окольцованные птицы. Птицы, которые побывали в руках биологов, изучающих пути миграции вальдшнепов. С кольцом на… лапке. Похожем на обручальное кольцо. Сердце забилось, Ульяна почему-то взглянула на безымянный палец правой руки. Ее тоже когда-то окольцуют? И тотчас в воображении всплыла шкатулка Зинаиды, так до сих пор и не открытая. А ведь прошло уже… девять месяцев! Какие странные совпадения. Совпадения? Через девять месяцев позвонил…

Она почувствовала жар в теле. Вот уж размечталась! Да на кой ей нужен этот плейбой? Он хочет ружье, ему не важно, кто хозяин. Хоть столетний дед. При чем тут она или он? Просто Зинаида всадила в нее глупую мысль. Назойливую. Но она в силах отвязаться от нее. Она сможет… если захочет.

Внезапно Ульяна почувствовала, что ей расхотелось продолжать охоту. Не важно, что это самая любимая охота и она бывает всего-то десять дней в году. Она вдруг почувствовала, что у нее вдруг пропали удивление от охоты и та безудержная радость, которая всегда сопровождала ее. Оказывается, ее кровь сейчас горячится… от другого. От мысли про какого-то мужчину, совершенно неизвестного ей.

Внезапно подул северный ветер, он пробирал до самых костей. Ульяна набросила на голову капюшон и поняла, что охота на сегодня закончилась. Птица не полетит в такую погоду, она засядет в кустах и мудро дождется более приятного времени для полета. А через несколько минут пошел снег, зима настойчиво напоминала весне, что рано расслабляться. Она еще здесь, никуда не ушла, просто завернула на другую просеку.

Ульяна тоже решила отступить, взяла вальдшнепа за шею, которая уже стала холодной и твердой, свистнула Дике, углубившейся в чащобу, и направилась в сторону дома, положив ружье на плечо.

Надо что-то придумать. Надо сделать так, чтобы ружье осталось обязательно с ней.

9

— Потрясающе, — сказал Сомыч, как обычно сдвинув очки на лоб. — Какая реклама для нашего бизнеса, а! Да сюда охотники повалят табуном, все захотят добыть окольцованного вальдшнепа, за которого фирма, его окольцевавшая, приглашает тебя в Англию, да еще за свой счет! Ну, Ульяна, подставляй руки, пошла полоса везения!

— Да, Сомыч. Я бы рада, да камень на шее… — Она покачала головой.

— Тебе звонил тот тип? Совсем забыл спросить.

— Звонил.

— Ну и что? Как он?

— По-моему, из тех, кто хочет на грош пятаков. Он мне не нравится.

— Ты мне лучше скажи, ему-то цена нравится? Не путай причину со следствием.

Ульяна пожала плечами.

— Я не хочу ему продавать даже за две таких цены.

— Неужели он столько даст? — изумился Сомыч.

— Я не спрашивала. — Она упрямо сжала губы. — Он мне не нравится.

— Слушай, если он сам косой, или кривой, или рыжий, но у него счет в банке…

— Я не хочу ему продавать, — упрямо повторила Ульяна. Сомов посмотрел на дочь своего друга и увидел его, молодого, лихого и упрямого как осел. Но это упрямство, порой необъяснимое, но основанное на какой-то подсознательной уверенности в собственной правоте, приводило его к успеху там, где, казалось, успехом и не пахло.

— Ладно, сама большая, — усмехнулся Сомов. — Как хочешь. Если твои кредиторы…

— Они скоро запустят счетчик. Но у меня такое чувство, что произойдет нечто… Что-то такое… выход найдется сам собой.

— Да, милочка, если бы ты брала в долг у наших людей…

— Вы хотите сказать, такие деньги, как мне дали в Москве, лежат у наших в бабушкиных сундуках?

— Да ясное дело, не лежат, — вздохнул он.

— Потому-то отец и свел меня с теми людьми.

— Но ты не хочешь, чтобы он…

— Об этом не может быть и речи. — Она вздернула подбородок, щеки покрылись румянцем, а хвост цвета ржаной соломы метнулся на спине.

— Понял, милочка. Что ж, флаг тебе в руки. Так когда тебя звали в Туманный Альбион?

Она расплылась в улыбке:

— Они пришлют письмо, но, судя по всему, в конце лета. После того, как все сведения по вальдшнепам сойдутся у них в компьютере. А какие милые люди! «Мисс Ульяна Кузьмина, имеем честь пригласить вас…» — почти пропела она, и глаза ее засияли. Сомов не мог отвести взгляда от ее лица. Сейчас она похожа на свою мать в молодости.

— Как матушка-то? Ничего?

— Лучше всех. — Ульяна пожала плечами. — Она говорит, что, наверное, скоро изменит свой статус. — Она сделала паузу, давая время Сомычу удивиться как следует. — Они поженятся.

— Да? Ее поп хочет отойти от церковных дел?

— Во-первых, он не поп, — одернула Сомыча Ульяна.

— Прости, извини. — Он поднял руки кверху, сдаваясь. — Я в этом деле не силен, мне они все на одно лицо, то есть на бороду или рясу. — Он хихикнул. — Но не важно. Я про другое. Он что же, отошел от дел?

— Мама говорит, что ему предлагают заняться изданием духовной литературы. — Она пожала плечами, в который раз удивляясь и восторгаясь. — Видите, когда натура цельная, как у мамы, ее все равно приведет туда, куда надо. Снова к книгам. Просто на другом витке.

— Да, у вас в семье все цельные. Потому вы все в разных местах и стоите, как столбы, — проворчал он.

— Но у нас хорошие отношения, — сказала Ульяна.

— Это правда. Потому что у вас голова тоже цельная.

— Просто мы все — и отец, и мама, и я — считаем, что люди должны жить так, как они хотят. Ведь жизнь — собственность каждого. Незачем поддаваться чужому давлению, иначе потеряешь себя.

— Это, знаешь ли, когда и впрямь есть что терять. Когда сам личность. Когда знаешь точно, что тебе надо. Слыхала, внучка бухгалтерши, пигалица восемнадцати лет, завтра замуж выходит?

— Вот она-то правильно делает. Она не знает, что с собой делать, потому и отдает себя другому, пускай он ею занимается. Хорошо, если он знает, что с ней делать.

— Природа подскажет. — Сомов подмигнул! — Не все же такие умные, как ты. Только если бы все такие умные были, человеческий род прекратил бы существование.

— А кто вам сказал, что я не собираюсь заводить детей?

— Но ты замуж-то не собираешься?

— А разве это обязательно? — Она пожала плечами. — Вот будет мне под сорок, и… рожу.

— От кого же?

— Ну… найду от кого.

— От донора только не советую, — ехидно сощурился Сомов. — Выродишь черт знает кого.

— Я поищу в донорской базе за границей. К тому времени я стану вполне состоятельной бизнесменкой, разбогатев на угле для пикников. — Она хмыкнула.

— Ага, и на карпах.

— Нет, в следующий раз я запущу в пруд форель.

— Ох, я тебя умоляю, — простонал Сомов.

— Или сомов, они живучие и толстокожие. — В глазах Ульяны заплясали искорки. — Как ты, Сом Сомыч.

— Вот это правильно, — басом расхохотался он. — Слушай, хочешь еще посмеяться?

— Хочу.

— Мужички, которых ты привезла со станции, выпили перед отъездом в тайгу и спрашивают меня: «Как же, Сомов, ты сумел такую Артемиду при себе удержать? Завлечь-то можно, но вот удержать… Ты молодец. Мы у вас тут и глазами отдыхаем». Вот как ты их потрясла. А я им говорю: «У меня, видите, все качественное. В заказнике должно быть все самое лучшее. Но имейте в виду, все находится под строжайшей охраной. И не только государства». — Он подмигнул ей.

— Тоже мне, — фыркнула Ульяна, — ценители! На себя бы посмотрели.

— Они себя видят прежними, дорогуша. Вот и ты думаешь, что в возрасте под сорок будешь такой же, как сейчас. Не обольщайся, извини за грубость. Поверь, блеск из глаз уйдет, а это означает одно: душа остывает. У других это виднее, чем у себя.

Дверь в кабинет открылась, и на пороге возникла Надюша.

— А я тебя ищу с собаками. — Она грозно взглянула на Ульяну. — На примерку — шагом марш!

— Ишь, какая командирша, — улыбнулся Сомов, с любовью глядя на жену. — За что это мне в жизни так повезло?

— Наверное, за блеск в глазах, который до сих пор не угасает.

— А ты ехидина, Кузьмина. Это у тебя от матери. Между прочим, запомни, блеск в глазах бывает отраженный. Вот смотрю в блестящие глаза своей жены, и мои блестят. Это тоже имей в виду. Запомни.

— Запомню, поэтому все хотят жениться на тех, кто намно-ого моложе.

— Глупая, женятся на тех, кого любят.

— Пош-шли, — зашипела Надежда, — а то у меня вдохновение пропадет. Ишь, философы собрались. Вы на себя посмотрите — сидите в глуши, в тайге, а говорите, будто в столице мира уселись.

— Каждый человек, если с мозгами, конечно, это свой мир. А где тогда у него столица? Естественно, в душе.

— Ох, по-моему, пора побаловать тебя отбивной из чушки. — Она повернулась к Ульяне: — Представляешь, я по утрам пою его морковным соком и не даю никакого мяса.

Потому что ему нужно весной подпитаться витаминами, а чтобы они лучше усваивались, сменить привычную еду на непривычную. Но если вместе с этим его повело на философию, то надо, от греха подальше, посадить его снова на мясо.

— Кусок мяса! Да я тебе сейчас такое выдам, только записывай! — воздел руки к небу Сомыч.

— Умоляю тебя, Ульяна, пойдем отсюда.

Ульяна засмеялась, а Надюша вцепилась ей в руку и потащила за дверь.

— Мясо! — восклицал Сомов. — Мясо! — неслось им вслед.

Улыбка и озорной блеск в глазах Сомова пропали, как только стих стук женских каблуков и хлопнула дверь конторы на первом этаже. Пошутили, и будет. В который раз он прокручивал в голове свою мысль и думал, имеет ли он все-таки право сделать то, что хочет.

Имеет, решил он. Он просто обязан это сделать, потому что слишком многим обязан ее отцу. Он посадил очки на их законное место, сдвинув со лба на переносицу, прижал их, чтобы не болтались, и потянулся за телефоном.

— Привет, дорогой. Да, я. Конечно, важное, иначе я бы тебе не звонил по этому номеру. — Сомов хмыкнул. — Буду краток: придержи Вороного. Скажи ему, что карпы сдохли. Ага. Кислотный дождь. И скажи, что дожди бывают не только кислотные. Град тоже бывает, из свинца преимущественно. Скажи, из твоих уст это прозвучит доходчиво.

Мужчина на другом конце провода рассмеялся:

— У тебя осталось еще одно желание. Два ты уже попросил меня исполнить.

— Я знаю. — Он положил трубку.

Конечно, он знает, но ему не жаль потратить на Ульяну одно из трех желаний.

10

Роман лежал, закинув руки за голову, и смотрел себе на живот. На нем лежала новая игрушка, за которой он не поленился поехать в Питер, где его свели с коллекционером-антикваром. Тот предложил ему купить вот эту копию старинной винтовки. Такая же копия есть только в Оружейной палате, в Кремле. И у него. Ей сто пять лет, у этой копии все работает, даже есть крошечные патроны, причем заряженные, из нее можно стрелять. Коробка красного дерева тоже той поры.

Он почувствовал, как удовлетворение разливается по телу, словно после свидания с загадочной, удивительной, необычной, нестандартной женщиной. Как…

Как Ульяна Михайловна?

Он засмеялся. Кажется, это ему не грозит. Она отказалась с ним разговаривать в прошлый раз, когда он позвонил, желая сообщить, что выяснил каталожную цену ружья, она совершенно несуразная для России, хотя для Англии, может быть, вполне подходящая. По одежке протягивай ножки, давняя истина, хмыкнул он.

Он и сейчас помнит, как дрожал от желания поставить ее на место, задвинуть, чтобы не дергалась со своим низким чувственным голосом. А она его, грубо говоря, послала.

Роман вертел игрушку расслабленно, он ласкал пальцами изгиб тонкой шейки ложа, проходился по стволам, гладил их, как гладят изящное тело женщины. Интересно, если у деревенской Артемиды тридцать восьмой размер обуви, то какого она роста? О Господи, снова она лезет ему в голову, настырная какая, на сей раз он позволил себе добродушно пошутить. Но сейчас речь не о ней, хотя она может вполне оказаться похожей на это вот ружьецо — изящная, тоненькая, но при формах. Да… это уж обязательно. Он снова прошелся по изгибистому телу ружья.

Конечно, может быть, семейное предание — это ложь и сказки, и даже если он найдет искомое ружье, рассмотрит на нем нужный номер, то никакого счета в швейцарском банке под этим номером он не обнаружит. Но… Его сердце снова дернулось. Что он может поделать с собой, если ему всегда ужасно хочется довести дело, в которое ввязался, до конца? Потому что он ввязывается обычно в такие дела, которые требуют усилий, которые надо выиграть. Не получить результат, не разрешить проблему, а выиграть то, что кажется невозможным.

Перед смертью отец рассказал ему, что его дед, то есть прадед Романа, в 1900 году открыл счет в швейцарском банке, в Женеве, под тайным номером. Этот номер счета соответствует номеру на ствольных трубках парного «скотт-премьера», с которым пришлось расстаться уже деду самого Романа, но не по своей воле. Он в ту пору был очень: далеко от Москвы, а перед смертью открыл своему сыну тайну.

Отец Романа говорил: «Если бы я и узнал тот номер, сам понимаешь, толку было бы с гулькин нос. Где мы и где тот банк? — Он скривил высохшее до желтизны лицо. — Может, на твоем веку что-то изменится, тогда поищи ради смеха. И ружье, и счет».

Сколько денег там лежало, прадед никому не открыл. Но сейчас Роману не важно. Ему важно заполучить ружье.

Так где эта чертова Ужм-а? — спросил он себя в сотый раз, хотя знал совершенно точно: от Москвы до областного центра на поезде двенадцать часов сорок девять минут. Потом пересадка на местную ветку и еще семь часов поездом. Станция называется проще простого: «233 км».

Значит, просто надо сесть и поехать. Не звонить больше этой Ульяне Михайловне, а предстать перед ней собственной персоной.

Собственная персона вскочила с постели так резво, что деревянная винтовка, лежавшая на животе, соскользнула на пол. Он замер. Нет! Только бы не сломалась! Но густая медвежья шкура возле кровати смягчила удар, легонькая игрушка замерла на густой поверхности бурой шерсти, даже не продавив ее.

— Молодец, Мишутка, — похвалил Роман бывшего обладателя шкуры и улыбнулся. А ведь тоже не давался сразу, сколько ему пришлось за ним ходить! Но все равно взял.

Ему все и всегда удавалось, удается и будет удаваться, самодовольно заверил себя Роман. В этом нет ничего удивительного — просто надо делать то, что хочешь, и верить в успех. Почему другие не могут достичь собственного успеха? Потому что или не делают дело, или не верят. Проще простого.

Он прошел в кабинет не одеваясь, в полосатых «боксерах», в которых спал. На незастекленном балконе — единственном на весь большой дом незастекленном — чирикали воробьи. Они слетались сюда погулять, поклевать крошек, которые прихватывали с собой с земли. Он снова похвалил себя за нестадность. Если бы он застеклил его, то сейчас там никого бы не было. А так — живая весенняя природа. Он подкрался поближе к балконной двери и увидел, что двое уже треплют друг друга за шиворот. Не поделили какую-то красавицу кавалеры — все как у людей. Он усмехнулся, поворошил густые волосы пятерней и снял трубку.

— Один билет на завтра в мягкий на «Вятку», — бросил он в трубку не здороваясь, когда Света отозвалась. — С Ярославского. Обратный не нужен, — ответил он на ее вопрос. — Надеюсь, нет. — Он усмехнулся. — Вряд ли меня встретят там с распростертыми объятиями, поэтому я, конечно, вернусь. Просто не знаю когда. Целую, золотко. Нет, не провожай.

В северных вятских лесах Роман не был никогда, но в свое время охотился в вологодских и архангельских, а поскольку эти леса похожи и граничат меж собой в некоторых точках, то он представлял себе, что там за глухомань. Но сейчас, когда есть компьютеры и Интернет, электронная почта, в этой глухомани развивается новая жизнь. Действительно, один его давний знакомый, редкий знаток охотничьего дела, именно там сделал англо-русский словарь оружейных терминов. Он купил дом в вологодской деревне, уехал туда с женой и, вдыхая аромат сосен и елей, запивая его парным молоком от соседской коровы, поедая на завтрак яичницу с беконом, как истинный англичанин, а потому проникаясь духом, который способствует составлению такого труда, сделал и книгу, и деньги, сидя за своим шикарным ноутбуком, подключенный к Интернету.

А этот заказник, где сидит Ульяна Михайловна со своим «скоттом» наперевес, вообще может оказаться европейским оазисом.

Но, собираясь в поездку, Роман прихватил с собой по привычке и спальник, мало ли что. Мечты порой часто не соответствуют реальности. Он и на тягу сходит, коль окажется в тайге. Как не воспользоваться случаем? Он вообще считал, что в любой ситуации есть обязательно что-то полезное, только это нужно разглядеть.

Роман набил рюкзак едой, не забыл даже порционные сливки для утреннего кофе. Ружье решил взять самое простое, «тулку» двадцатого калибра, старенькое, но убойное, патроны с мелкой дробью, семеркой. На вальдшнепа пойдут и на утку, если выпорхнет. Охотничий билет, паспорт, мобильник.

Та-ак. А для Ульяны Михайловны какое снаряжение нужно? Он подошел к шкафу с зеркалом и окинул себя взглядом. Поднапряг бицепсы, стиснув при этом кулаки. Ничего, впечатляет. Потом напряг грудные мышцы, поиграл ими, густые волосы на груди поднялись и зашевелились. Однако не так уж плохо, оценил он себя. Потом его взгляд прошелся по телу ниже талии. И там все в порядке, ухмыльнулся он, заметив некоторую неровность в расположении полосок на «боксерах». Ноги его, широко расставленные, были мощными, как колонны. Конечно, не белый мрамор, да и зачем?