Тульский – Токарев (№1) - Тульский – Токарев (Том 1)

– А... – сказал Тульский, совершенно охренев, но чувствуя, как хмель выветривается из головы, будто выдуваемый ледяным сквозняком. – А как же тогда...

Варшава жестом оборвал его:

– Пионэра своего не забыл еще? Из-за которого ЧирканИ с Вестом в зону пошли?

Артур уже даже и не пытался ничего спрашивать. Голова у него пошла кругом. Вор затушил окурок и начал рассказывать такое, отчего лейтенанту милиции, уже многое повидавшему, стало знобко между лопатками.

...В тот вечер Варшава и Слава Курлисов по прозвищу Проблема стояли в очереди в гастроном с чеком на триста граммов косхалвы. Ноябрь – время неуютное, тем более, что и праздники уже прошли – но нынче вся страна отмечала День милиции, так что повод под хохотунчик выпить был. Тем более, что Слава обожал концерты в День милиции – смотря их, он добрел и раздавал хорошее настроение окружающим. Юморил он в эти часы от души, и вообще для Проблемы этот день был вместо дня рождения. Дело в том, что свои настоящие дни рождения Слава не справлял уже десятилетия, потому как аккурат в шестнадцатилетие был арестован, и осадок остался на всю жизнь.

В магазине пахло слякотью вперемешку с опилками, рассыпанными на мраморной плитке пола. Кореша уже затарились всем необходимым, осталось достоять до косхалвы, которую очень любил Варшава. В честь праздника они не стали лезть без очереди, но ехидные характеры брали свое – стоять просто так им было скучно. Слава аккуратно продавил мизинцем крышечку на бутылке кефира в сетке стоявшей перед ними женщины:

– Ой, гражданочка, а у вас кефир просроченный!

Полная женщина в демисезонном пальто обернулась:

– Спасибо...

Она кокетливо улыбнулась, решив, что к ней пристают, но приятели уже переключились на хмурую продавщицу. Искоса поглядывая на нее, Слава громким полушепотом начал свое концертное выступление:

– Ишь бумаги ложит на весы! Грамм шестьдесят на ум пошло!

– Согласен, – подыграл ему Варшава. – Страх совсем люди потеряли!

– Помнишь, с нами чалился продавец сельхоз-мага?

– Тот, что цынгу уже на этапе подхватил?

– Он самый! Так вот, дали ему четыре года...

– За шо, не припомнишь?

– А он из каждого ящика по нескольку гвоздей вынимал. По мелочи тырил, расхититель. Так при обыске все гвозди у него в хате повыдергивали как вещественные доказательства, потом эксперты колдовали-мудрили, какие откуда. И ведь доказали. Да-а, БХСС может, когда захочет...

Очередь зашелестела смешками. Продавщица начала злиться и путаться.

– Очень смешно! – парировала она через головы покупателей, приподнявшись на носочки.

– Обхохочешься, – согласился Слава. – За гвоздь по году!

Какой-то мужчина в добротном галстуке решил назидательно возмутиться:

– Чем хвастаетесь?

– Свят-свят-свят, – испуганно перекрестился Проблема. – Мы вот вчерась планировали зубило с арматурного цеха умыкнуть – всю ночь мозговали...

– И очень правильно, Славик, что вовремя отказались от преступного умысла, – скроив лицо куриной попкой, подхватил Варшава. – Во-первых, совестно. Совестно и стыдно. А во-вторых, опасно.

– Еще бы! В местах скупки зубил у уголовки агент на агенте козлом погоняет!

Вот так, шутя и дурачась, очередь достояли и косхалву получили. Настроение было фартовое. Поскольку до концерта еще оставалось достаточно времени, решили заглянуть в «Бочонок», размяться пивком с солеными сушками. В пивбаре, как всегда под вечер, было тесновато. Слава по-хозяйски подвинул сидевшего с недопитой кружкой молодого человека:

– Братишка, задницей вильни в сторону!

Варшава ухмыльнулся и, продолжая беззлобно хохмить, назидательно сказал:

– Слава, следи за базаром! Паренек привыкнет, потом по «шоферской статье» загремит! [Шоферская статья – статья за гомосексуализм. Выражение возникло от шоферской идиомы «неправильно сдал задом»].

Парень юмора не понял. Это было видно по его злому лицу, с которым он вынужден был прижиматься к чужой компании. Слава глянул на него и пояснил добродушно:

– Мы говорим, что неправильно задом сдавать – иногда накладно выходит...

– Хотя в трудную годину недостатка в барбарисках не будет!

Варшава и Проблема захмыкали над своими же остротами. Молодой человек сжал зубы и отвернулся, уставившись в пасмурные очертания Среднего проспекта за окном...

Между тем приятели переговаривались. Тема была проста: годы мчатся, жизнь ломала и свободу отнимала, но память – не зла, она выбирает только хорошее, а надежду можно разделить на сколько угодно друзей...

А парень продолжал прислушиваться к их разговору, и прислушивался он недобро. Интуитивно он, видимо, понимал, что его обстебали – к тому же легко и запросто так. Амбиции его просто распирали, но открыто вступить в конфликтный диалог он не мог – упустил темп, да и дядьки были явно языкастее его.

– А пивко-то – дрянь сегодня, – заметил Варшава.

– Ну! – согласился Проблема. – Колямба-бармен, наверное, его водой из-под крана бодяжит, супостат. Нет, чтобы кипяченой!

– Построение социализма в нашей стране не означает еще, что сознание всех советских граждан стало социалистическим...

– Да, верткий народец у нас обитает... Верно? И Слава тыкнул локтем сидевшего рядом парня. Тот медленно повернул голову:

– Вам чего?

Проблема с грустным лицом Пьеро повернулся к Варшаве:

– Не хотит с нами общаться.

– Да ладно тебе, не приставай, – махнул рукой вор, но в этот момент молодой человек медленно и раздельно произнес:

– Мужики, зачем вам проблемы?

Слава слегка поперхнулся пивом:

– Это что за мужики рядом с ним? ["Мужики" – на лагерном жаргоне – работающие заключенные, не принадлежащие, как правило, к миру профессиональных уголовников].

Варшава не был настроен конфликтовать и потянул приятеля за рукав:

– Пошли-ка домой, к телевизору – в нарды катанем...

– Нет, я по поводу проблем, – не согласился Слава и полностью развернулся к незнакомцу. – Ну, я – Проблема, и что?

– Идите играйте в нарды, – с заметной долей брезгливости в голосе посоветовал парень.

– А, – сказал Проблема. – На большее мы, судя по интонации, не тянем, да?!

– Я этого не говорил.

– А я это услышал. А мы, может, и в шахматы могем?

– Могете? – презрительно дернул губой парень.

Слава цыкнул зубом:

– И всю дорогу молю я Бога... Придется в шахматы обучиться – позорют. Сегодня же купим.

– Ага, – негромко с издевкой сказал, глядя в свою кружку, парень. – Купите. С клеймом Ланга.

Последних слов парня Проблема не понял, но поднявшийся уже Варшава потянул его за рукав и вытащил из-за стола. Отойдя от бара метров на сто и поправляя сверток с косхалвой в глубоком кармане своего пальто, Слава пробурчал:

– Я чего-то не понял... Это он про каторжанское клеймо, что ли, намекнул, жабеныш?

– Да нормальный парень, – отмахнулся Варшава. – Чего ты?

Но Проблему, видимо, зацепило:

– Глаза у него... как у слепого – бельмастые какие-то... неживые... И еще про клеймо мне вкручивает...

– Про какое клеймо? – Варшава финала пикировки с парнем не слышал, так как уже вставал в тот момент из-за стола, а молодой человек говорил очень тихо.

– Дескать, на лбу у меня – клеймо Панга!

Вор улыбнулся:

– Пошли-пошли, скоро Кобзон тебе споет...

Слава фыркнул, и, соглашаясь с тем, что проблема не стоит выеденного яйца, свернул на другую тему:

– А я вот не понимаю, почему в День милиции не славят вертухаев? Впадлу, что ли?

– Так они же ВВ [ВВ – внутренние войска].

– Ну и что? Тогда пусть учредят День часового!

– Хорошо. Так и напишем указ – День Часового на вышке!

И тут Варшаву будто в сердце толкнуло что-то, он даже остановился:

– Погоди, погоди... Какое клеймо?.. Панга?.. А может быть, Ланга?!

Слава посмотрел на него недоумевающе:

– Ну, Ланга... и что теперь?

– Так «ну» или Ланга?!

Проблема пожал плечами и, не дожидаясь Варшавы, снова побрел вперед.

– Стоять, Зорька!

Слава даже вздрогнул от окрика вора и удивленно оглянулся – глаза Варшавы лихорадочно блестели в отсветах фонарей, казалось, что они горят, как у почуявшего кровь волка:

– Клеймо мастера Ланга стояло на тех шахматах!

– На каких «тех»?

– На которых Бест с ЧирканИ спалились!

Проблема был в курсе той странной старой темы, поэтому врубился быстро:

– Ебить твою мать! А ты точно помнишь? Вор оскалил зубы:

– Точнее некуда. Специально интересовался... Я ж туда сам пацанов и послал... Вопросы были... и ко мне в том числе...

Слава облизал в волнении губы:

– А может, жабенок этот – образованный просто?

– Ни хуя не «просто»!!! – мотнул головой Варшава. – Это надо спецом быть... или саму вещь знать хорошо. Так бывает, Славик, земля имеет форму чемодана! Побежали, главное, не шухарнуть его...

Они добежали рысью до «Бочонка», вор сделал жест ладонью, и Проблема остался на улице.

Чуть запыхавшийся Варшава заглянул в зал – парня там уже не было. Вор на всякий случай проверил туалеты – тоже никого. Варшава выскочил на улицу и нервно закурил:

– Так, Слава, – у нас четыре стороны, мы выбираем две. А это – половина. Проблема кивнул.

– Я по Семнадцатой к Большому, ты по Семнадцатой к Малому [17-я линия на Васильевском острове идет через Малый, параллельные друг другу Средний и Большой проспекты].

– Делаем!

Варшава побежал в свою сторону, вынюхивая тени по сторонам, за десятки метров вглядываясь в спины прохожих. Примерно так же поступил и Проблема, увидеть которого живым вору было уже не суждено...

* * *

(То, что случилось со Славой дальше, Варшава видеть уже, естественно, не мог. А случилось вот что: пройдя немного к Малому, Проблема решил проскочить вдоль проходными дворами. Нырнул в темень и, выскочив на Донской переулок, увидел в сумраке медленно идущего парня. Издали было не понять – тот ли это «знакомец» из бара или какой-то «левый» прохожий.

– Товарищ Ланге! – окликнул по-простому Проблема.

Парень мгновенно остановился, оглянувшись, всмотрелся и так же мгновенно прыжком ушел в подворотню. Слава ощетинился, мимоходом оценив отточенность движений незнакомца. Раздумывать было некогда, раз масть пошла, – Проблема ощутил прилив адреналина в крови, втянул ноздрями азарт погони – и бросился следом...

Слава был опытным уголовником, поэтому, вбежав во двор, резко остановился, затем прижался к стене дома, присел на корточки, отдышался и закурил. Подворотня была удачной, она выходила во двор-колодец, заканчивающийся тупиком. «Амба тебе, шахматист!» – подумал Проблема, еще не совсем понимая, что делать, когда он найдет парня. А с другой стороны, он был уверен в своих силах и планировать ничего специально не собирался, полагал, что достаточно будет дать пару раз сучонку в горло, взять его за ухо и уже вместе идти искать Варшаву...

Докурив папиросу до половины, Слава услышал скрип окна прямо над собой. «Ах ты, шпиен!» – подумал Проблема и рывком открыл дверь в парадную. Вторая дверь была полузакрытая. Слава резко остановился и потянулся телом вперед, как при команде «Ша-а-гом...». В этот момент ему в грудь вошел металлический прут. Проблема осел на колени, широко раскрыл удивленные глаза и умер...

Вот так Слава дожил до своей смерти. Он был настоящим преступником – настоящим в том смысле, что являлся органичной составной частью мира разбоев, краж, изоляторов и колоний. С четырнадцати лет он это ни от кого не скрывал и не врал себе. А кликали его Проблемой за то, что он всегда приходил в гости не вовремя и, если большая кодла уезжала куда-то с вокзала, то, единственный, опаздывал и постоянно терял свои и чужие вещи. В общем, с ним постоянно случались всякие проблемы. Наверное, у него было нарушено чувство такта с жизнью. Он даже на допросах умудрялся все переврать так, что потом у подельников переспрашивал: «Слушай, я чего-то запамятовал, а как оно на самом деле было?» Но Проблема был не ломовой, он спокойно и без подвыва никогда никого не сдавал, а если что и отчебучивал, то отчебучивал по-доброму. Все это знали и не обращали на его вечные «истории» внимания. Жил он у своей бабушки, и опера, когда приходили за ним, всегда давали ему спокойно собраться, не задавая лишних вопросов, – все равно отшутится.

– Бабуля, где пальто, в котором я сижу? – спрашивал Слава и уходил на несколько лет. Его очень любила бабушка и замужняя соседка по коммуналке, учительница младших классов. Про любовь соседки он ничего не знал.

– Вы уж, касатики, его не бейте! Посадите, но не бейте! – причитала бабушка при арестах.

– Да что вы, бабуля, как можно! – отвечали сотрудники и уводили его всегда по-людски – спокойно. Проблема никогда никого не убивал и даже не собирался...

Теперь он лежал в странной позе между дверями парадной: тело его не смогло упасть с колен грудью из-за железного штыря и завалилось набок.

...Убийца ногой перевернул Славу на спину, обшарил карманы и нашел перочинный ножик. Он стянул с мертвеца шарф, протер рукоятку, открыл лезвие и вложил номе Славе в руку, потом помял его сжатый кулак так, чтобы на ноже остались отпечатки. А потом перевернул Проблему в то положение, в котором застигла его смерть.

На третьем или четвертом этаже загремела раскрывающаяся дверь, однако убийца не выскочил из парадной. По шагам он понял, что спускается молодая женщина. Убийца специально пару раз распахнул дверь парадной и вскрикнул:

– С ума сойти! Пьяный, что ли?!

Женщина между тем уже спустилась со второго этажа на первый.

– Вечер добрый. Во допился! Не ваш сосед?

– Боже сохрани! Ой, что это?

Женщина нагнулась к трупу. Молодой человек очень резко носком ботинка ударил ей в лицо. Женщина мгновенно потеряла сознание и завалилась на убитого. Убийца выдохнул сквозь зубы и шарфом Славы удушил ее. Женщина не хрипела и не сопротивлялась, она умерла через минуту... Парень быстро и сноровисто расположил оба трупа так, что внешне казалось, будто бы они умерли в какой-то возне друг с другом. Результат его удовлетворил, он улыбнулся. Напоследок убийца сдернул с женского трупа сумочку, достал оттуда записную книжку с десятками каких-то листочков и отшвырнул ее на метр. Оглядел картину, как художник, ищущий место для последнего мазка – и, словно опомнившись, надорвал на женщине блузку. Увидев белое тело, он залез рукой за бюстгальтер и потрогал грудь – она ему не понравилась...

...Домой он пришел минут через тридцать, включил телевизор и услышал здравицы в честь милиции от двух известных ведущих. Настроение у него было приподнятое...)

* * *

А Варшава еще побродил по 17-й линии, изрядно продрог, разозлился, устав волноваться, и пошел навстречу Проблеме. Пройдя пару раз до Малого и обратно, начал было уже сетовать на кореша, но вдруг услышал характерный звук «канарейки». За ней с сигналом сирены проехала в сторону Донского переулка «скорая». Вор прибавил шагу, предчувствуя беду и не понимая, что же могло случиться? Почти добежав уже до подворотни, вор осторожно заглянул в нужный двор – перепутать было трудно из-за суеты, шума и мрачных отсветов мигалок. Так как зевак во дворе собралось с избытком, Варшава подошел вплотную к подъезду. Он никого ни о чем не спрашивал, лишь слушал, а люди наперебой делились версиями друг с другом. Если опустить живописные детали, то вырисовывалась следующая картина: в парадной убили женщину, а она сама (или, как версия – ее приятель) убила нападавшего. Варшава даже головой покрутил и решил, что ошибся, заподозрив недоброе, что надо идти дальше и искать Славу... Но тут он услышал, как поддатый дежурный опер кричит в газике в радиостанцию: – ...Документы на Курлисова Вячеслава... Кур-ли-со-ва!!! «Константин» первая!.. С нашей земли... Женщина – Гороват Алла... «Григорий» первая... живет в этом же подъезде! ...Какая разница, если установлены... Оба криминальные... Дай пару участковых!.. А у меня тоже праздник, между прочим!!! Даже два теперь праздника в парадной...

«Скорая» уехала через несколько минут. Потом приехала оперативная машина с пьяными в хлам по случаю Дня милиции куражливыми операми. Вор еще немного послушал, кто что говорит, и ушел со двора.

Он пошел, не контролируя себя, в сторону Смоленского кладбища. Мыслей не было, потому что все случившееся напоминало бред, галлюцинацию, сонный морок... Варшава понимал, что анализировать ему пока нечего – слишком много непоняток и слишком мало реальной информации...

Добредя до телефонной будки, вор стал звонить за десять копеек (двушки не нашлось) Артуру домой, но, набирая шестую цифру, вспомнил про праздник, и перезвонил на работу. На том конце трубку сняли, но Варшава свою повесил, так как по голосам и реву магнитофона понял, что в кабинете Тульского все уже «никакие».

Решив отложить разговор с Артуром на утро, вор пошел к себе домой. Он знал, что не будет спать всю ночь. Он шел и думал: как же так, и при чем здесь некая гражданка Гороват? Несколько версий он сразу же отбросил, потому что мысль об изнасиловании вызвала у него тошноту, а вариант неудачного разбоя – дерганье левого века. Варшава слишком хорошо знал Проблему...

Придя домой и заварив себе чифиря, вор позвонил нескольким своим корешам и стал ждать их. Шоковое отсутствие мыслей сменилось вдруг лихорадочной работой мозга: «Может, женщина тоже узнала этого шахматиста? Такие случайности... А если?!» Наконец до Варшавы дошло, он вскочил и забегал по квартире: «Господи, как же я сразу-то не подумал... Я же теперь его в лицо знаю... Мне жить еще лет тридцать да осталось... неужели за тридцать лет ни разу не встречу?! А ежели не встречу – как помирать-то? Убил – он!!! И женщину – он!!! Ничего... Чуть добавить информации... Должен встретить. Мы тоже не последние люди... Наверняка – он обоих... да! А молодой ведь, как в кино – культурный... Я заставлю его шахматные фигуры глотать!!! Белую пешечку, черную... Не сдохнет – станет от доски откусывать... мы же не звери – я ее маслом намажу... Ну, сука, тварь перхотная!..»

Варшава сам себе не врал, он уважал себя и страшно жаждал встречи, понимая, что раньше времени он на нее не попадет, но и не опоздает. Вор это знал. Он боялся пока сказать себе только то, что враг – умный, ловкий и не из их мира. Он вообще... непонятно, из какого мира... Пока только тень от него изменяет жизнь всех вокруг...

...Варшава говорил долго – у Артура успело пройти все похмелье, и голова начала болеть теперь уже от другого, Вору Тульский поверил сразу же – по интонации, по дергавшемуся кадыку, по чувству. Да и вообще, Варшава ему никогда не врал – хитрить, не договаривать чего-то мог, а врать – не врал.

Когда вор замолчал и устало снова расплескал остатки водки по стаканам, Артур шумно выдохнул, будто вынырнул из проруби, и спросил:

– А ты думаешь, что это тот... как его... Никита, кажется?.. Я лица-то его не помню теперь... Только улыбочку странноватенькую и глаза... Такие – неприятные... Я тебе говорить тогда не стал...

– Ничего я не думаю, – зыркнул Варшава воспаленными глазами. – Все, что знал – тебе рассказал, в деталях... Однако же по возрасту мальчонка этот аккурат тянет на того пионэра, что велосипед хотел... Глаза, говоришь? Вот и Славка, покойник, разглядел, что глаза у Шахматиста, как у слепого...

Тульский, не чокаясь, выпил во помин Проблемы и даже занюхивать не стал – водка глоталась, как вода, алкоголь мгновенно пережигался адреналином. Вор молчал, словно ждал чего-то от Артура – тот напряженно думал о чем-то, наконец, прервал тягостное молчание:

– Честно говоря, не знаю, что и сказать... Боюсь, опыта у меня не хватит сработать такое... Ужас какой-то загадочный...

– И по мне – загадочный, – кивнул Варшава. – Хотя я, ты знаешь, много случайного и заиндевевшего видывал... Но чтоб такое?!! Сыскать его надо, сынок, этого Шахматиста-Невидимку... Из-за этой гниды нет Славы – в лагере бы за Славку жулики и невинную душу на небеса уговорили... Да к тому же... Хлопчик-то этот навряд ли остановится в делах своих пакостных, на комбайнера переучиваться не пойдет... Чую я – не простой это парнишка. Кто – понять не могу, но не простой...

Артур потер лоб, пытаясь конкретизировать мысль, внезапно пришедшую ему в голову, потом глянул на вора, начал было уже говорить, но сглотнул слова.

– Ну, не менжуйся, опер! – рыкнул на него Варшава. – Ежели натумкал чего – выкладывай, обсосем!

Тульский осторожно начал:

– Я не знаю, как ты к этому относишься...

– Ну, говори, говори!

– А если поговорить с начальником ОУРа?

Вор аж голову вскинул:

– С Токаревым? Кому поговорить?

– Тебе, не мне же... Я все равно убедительную легенду не слеплю – откуда весь расклад знаю...

Варшава досадливо скривился, как от зубной боли:

– Ты че, парниша, сдурел?!

– Да ты погоди, не спеши...

– Сдурел, говорю? Мы с ним друг про друга знаем столько всякого... однако ж не выпивали... Как ты себе это представляешь? Он удивится, мягко говоря, да и мои не поймут...

Поняв, что при всем внешнем возмущении вор начал-таки размышлять над предложенным вариантом, Артур насел на него:

– А зачем об этой встрече по радио объявлять?

Варшава попытался дать Тульскому, азартно перегнувшемуся через стол, щелбан в лоб, но опер ловко увернулся.

– Да ты знаешь, как подобные встречи тайные называются? Я – вор! У нас, если узнают...

– Погоди, погоди, – выставил вперед ладони Артур. – Я тебе что предлагаю?

– Что?

– Просто поговорить.

– О чем?!

– О том, что случилось... Как ты это видишь. Ты же не информацию сдавать пойдешь...

– А я это вообще никак не вижу, – ворчливо и, в общем, нелогично, огрызнулся Варшава. Тульский понял, что зерно сомнений упало на благодатную почву, и продолжил убеждать:

– Однако, ночью не спал?

– Не спал.

– Значит, надо всем переговорить... Потому что в этой истории если кто и сможет что-то реальное сделать, так это Токарев. Я – по-честному – не вытяну... И еще... я могу его попросить... подготовлю позиции... у меня есть с ним отношения... думаю, он мое мнение учтет.

Вор помолчал, поскреб затылок, спросил уже спокойнее:

– А ты не молод, чтобы сам Токарев твои мнения учитывал?

Артур уверенно покачал головой:

– Поверь, была небольшая история... В общем, я могу.

Варшава, подперев щеку рукой, закрыл глаза так надолго, что казалось, будто он заснул. Тульский терпеливо ждал. Наконец, вор, так и не открывая глаз, пробурчал:

– Ладно, иди служить Родине, лейтенант. Старайся сажать только злых и гнилых. Я тебе перезвоню... скоро. Надо пожить малеха с ентими мыслями.

Когда Артур ушел, Варшава тоже засобирался – ему надо было еще со многими переговорить...

За этот день он повстречался со многими блатными и наслушался много разных глупостей. Кое-кто, впрочем, говорил дело, но в основном – общими фразами. Донесли до Варшавы и мнение некоего Жоры-Туры – тот вечно находился во Всесоюзном розыске и, надо отдать ему должное, не залетал, хотя Питер посещал исправно. Жора давно шипел на Варшаву и показывал свое жало. И не то чтобы между ними какая ссора была – они просто были разными, разными по всему. Жора был по своей природе подл, но – далеко не дурак, и на кровь способный, особенно если кинут оскорбление в глаза и при всех. Так вот, Тура припомнил Варшаве все – не в глаза, но некоторые вещи крыть было нечем. Среди жулья он вел такие разговоры:

– Редеют ряды. «Шива» сел непонятно как, хотя мешок беличьих шкурок так и не нашли. Менты – ладно, но и Варшава – не нашел! А Шиву порезали на пересылке, а потом в больничке залечили до смерти... А ЧирканИ с Вестом – когда их с поличным взяли? Кто б сомневался?! Теперь Проблему решили с телкой приблудной... И снова Варшава – ни ухом ни рылом...

* * *

Варшаве всю эту гниль передали быстро. Вору некогда было разбираться с Жориным языком, тем более что по-быстрому это все равно не получилось бы. Варшава только сопел зло и думал, что если при таких раскладах еще и о встрече с Токаревым узнают – тут уж не отрешишься, мол, свой мент на прикормке – слава-то за начальником розыска устойчивая...

Но вор был характерным. Поняв, что обстоятельства и, в частности, Жорины мутиловки, диктуют ему отказаться от встречи с Токаревым, Варшава позвонил вечером Артуру и сказал коротко:

– Согласен. Когда ему будет удобно, но не у него в кабинете...

...Тульский не любил потом вспоминать, что он мямлил начальнику розыска – но, главное, Токарев тоже согласился на разговор. С легкой руки Артура вор и начальник ОУРа встретились на следующий день на набережной Лейтенанта Шмидта возле памятника Крузенштерну. Тульский в разговоре, естественно, не участвовал, он переживал у себя в 16-м.

...Токарев и Варшава здороваться за руку не стали, но друг другу улыбнулись – слегка. Беседу начал Василий Павлович:

– Что ж это мы, Май Любнардович, через молодежь списываемся? Я бы твой голос и по телефону узнал...

Вор откашлялся и «отбил подачу»:

– Ты, Василь Палыч, знаешь – я по таким телефонам не звонарь.

– Да ладно, – хмыкнул Токарев, закуривая на ветру. – У меня дури бы не хватило – тебя вербовать.

– А я не хочу серьезных людей посылать куда подальше, – ответил Варшава.

Со стороны забавно, наверное, выглядело, как оба тщательно «соблюдали протокол». Но их никто не видел, кроме случайных прохожих. По крайней мере, оба на это надеялись.

Покончив со «вступительной частью», Василий Павлович предложил перейти к сути:

– Но иногда ведь есть о чем потолковать?

– Ох, есть, – вздохнул вор.

– Слушаю тебя внимательно.

Варшава кашлянул и заломил бровь:

– Тебе обстоятельства известны намного лучше моего...

– Смотря что ты вкладываешь в определение обстоятельств.

– Я в тот вечер был со Славиком...

Токарев кивнул:

– Тебе видней. И – ?..

– Если б что было в тот вечер, так не пришел бы разбираться...

– А ты разбираться пришел?

Вор чуть нахмурился, уловив попытку «прихватить за язык», но сдержался и ответил вежливо:

– Не пришел бы объяснять... сам бы хвостом подмял, ты б через месяцок через шпиенов исковерканную маляву получил и...

– Ничего бы не доказал?

– В таких делах – нет. Ты извини – я тебя задеть не хочу.

– Я понимаю. Но по-всякому бывает.

– По-всякому! А в этот раз – я сам не знаю, как... Веришь?

Токарев ответил через короткую паузу:

– Больше да, чем нет.

Вор удовлетворенно кивнул, чуть разжался и уже спокойнее рассказал про весь тот вечер, упомянув даже про косхалву и День милиции. После некоторых колебаний он рассказал даже о шахматах с клеймом мастера Ланга:

– Токарев, я о тебе много знаю, ты с языком дружишь. Сейчас я тебе рассказал, как сам лично посылал Беста с ЧирканИ на хату... Я это не к тому, что, мол, статья – доказать невозможно, да и не нужна тебе эта перхоть... Но нам жить, надеюсь, еще долго...

– И я надеюсь...

– Так вот: если Бест и ЧирканИ узнают, что я сам тебе об этом эпизоде рассказал – то поверят, что я их сдал. А я их не сдавал.

– Я знаю.

– Не финки боюсь – у меня репутация...

– У меня – тоже.

– Поэтому и рассказал. Василий Павлович задумался, походил туда-сюда по набережной, наконец сказал:

– Кое-что я припоминаю о тех шахматах... Дело там действительно было гнилое... Дай-ка мне чуть подумать, бумажки поднять... Считай, что я тебе поверил. Но... Но даже если я и установлю, сам еще не знаю – как, убийцу, то... Тебе ведь о нем сказать, это – как его же и кончить... Зарежете ведь...

– Зарежем, – голос Варшавы прозвучал глухо, но твердо.

Токарев вздохнул и развел руками:

– За откровенность спасибо, но тут я вам не помощник.

Глаза вора вспыхнули:

– Ну, а девку-то безвинную он на небо... Как с этим?

Токарев чуть отвел взгляд:

– Я тебе вот что скажу: День милиции действительно был. Сам знаешь – мои приехали на место происшествия невменяемыми. К тому же – они молодые, им – все ясно. Посему – общее мнение: Проблема на девку напал, а она успела защититься, чем могла, а могла и заостренной арматуриной, которая там от ремонта осталась...

– Василь Палыч, ну – бред же!..

Начальник ОУРа хмуро кивнул:

– Ну, бред... А если я докажу, не знаю как, что это – бред, то на районе повиснут два трупа, притом – вечно «глухих»... Так что менять я ничего не буду. Юридически – Курлисов совершил покушение на разбойное нападение, при этом был убит гражданкой Гороват.

– Которую он же потом и убил?

– Ну... доубил... На бумаге все сходится.

– Ага, – язвительно ухмыльнулся вор. – Шито-крыто!

Токарев прищурился:

– Откуда это у тебя такая гражданская позиция – ментов мухлежом попрекать?

Варшава сморщился, как от внутренней боли:

– Я не попрекаю... Но мокродел этот – не из блатных...

– Может, спортсмен?

– Нет.

– Это почему? – заинтересовался такой убежденностью начальник ОУРа.

– Когда мы говорим: «валим!», то – режем. А когда спортсмены говорят: «валим!» то – сваливают [Имеется ввиду, что не убивают, а убегают, уходят от конфликта]. Они еще духа не набрались.

Токарев выслушал аргументацию внимательно, но скепсиса своего не скрыл:

– Не спортсмен, не блатной... Стало быть – маньяк-оборотень? Где-то я уже слышал что-то подобное... И – не раз.

– He язви.

– Кто из нас – «особо опасный»? Тебе и видней, – отшутился Василий Павлович и тут же добавил, уже серьезно: – И приметы – честно говоря, слабенькие.

Вор, словно вспоминая убийцу, медленно кивнул:

– Приметы... да... он весь такой – обычный... Вот только... он знаешь – без эмоций... даже когда злился... не знаю, как объяснить...

Токарев несколько раздраженно махнул рукой:

– И глаза, как у слепого, – алюминиевые... Слышал!

Варшава, будто его и не перебивали, также медленно добавил:

– Я его в харю знаю.

– Найдешь – мне скажешь?

– Сам не сдюжу – скажу.