Агентство 'Золотая Пуля' (№8) - Дело о картине Пикассо

Из-за поворота вылетел очкастый ассистент Шилькина. Взвизгнув подметками, он затормозил у гримерки и заорал:

— Пять минут до эфира!!! Какого хрена тело еще не в кадре?!!

Словно по команде, из двери выскочила Виноградова, на ходу сдирая с себя парикмахерский фартук, за ней неслась гримерша, пытаясь на ходу поправить ей прическу.

Шилькин подпрыгнул и, проревев что-то нечленораздельное, умчался следом.

Я готов был провалиться сквозь землю и, как только вылез последний лист, отскочил от принтера, как ошпаренный кот.

— Больше не буду, чесслово! — крикнул я подбежавшей Ларисе, хватающей тексты.

— Бог простит, — бросила она и, подхватив листы, унеслась в эфирную.

На стене загорелась красная лампочка, и ньюс-рум опустел.

Я рухнул на стул и перевел дыхание. Но тут из дверей аппаратной вылезла кудлатая голова звукорежиссера Лукоморьева и, оглядев пустое пространство, заорала не своим голосом:

— Эй! Пулей сюда! Ну, быстро!!!

Проклиная все на свете, я помчался в студию. Там стоял такой гам, что с непривычки мне захотелось заткнуть уши.

— Сколько до конца рекламы?!

— На каком посту шапка?

— Две-семнадцать!!!

— На первом стоит!

— Убери сквозняк с третьего!

— Секундомер обнулили?!!

— Губер на пульте!!!

И все это звучало одновременно, да еще сопровождалось монотонным тарахтением «пробегающей тексты» ведущей. Я успел заметить, что сидит она на фоне синей тряпочки, хотя в мониторах за ней волшебным образом менялись декорации.

— Макс! — перекрыл общий хор голос Шилькина. — Садись на суфлер, у нас аврал!!!

— На что?! — попытался я уточнить, но железная рука Лукоморьева схватила меня за шиворот и швырнула в кресло рядом с Шилькиным.

Слева возник Петров и ткнул в стоящий передо мной компьютер, в мониторе которого на черном фоне светились огромные белые буквы: «Здравствуйте, в эфире работает петербургская…».

— Это — суфлер, — спокойно сказал мне в ухо Петров. — Берешь эту ручку и крутишь ее.

Он повернул круглое колесико, и буквы поползли вверх, а снизу выплыло продолжение: «…информационная служба телекомпании…».

— Тишина, внимание!!! — заорал как резаный Шилькин, и меня прошиб холодный пот. — Мотор!!!

И в пятнадцати мониторах передо мной закрутилась начальная шапка новостей.

***

Через пятнадцать минут, опираясь на Шилькина, я выполз из студии. Ноги были ватными, а рубашка — мокрая насквозь. Передо мной все крутились какие-то буквы и даже дружеское «спасибо» Иры Виноградовой не возвращало меня к жизни. Так вот что такое прямой эфир… Так вот что такое драйв… В голове у меня стучал молот, и я присел на заботливо подставленный Шилькиным стул.

Постепенно меня наполняла гордость и сознание того, что несколько минут назад я совершил настоящий подвиг. Из этой нирваны меня вырвал насмешливый голос режиссера.

— Слушай, Кононов, а чего ты так перетрусил? Эту работу у нас стажеры делают… Просто студентка в пробке застряла.

Я открыл глаза и с недоверием посмотрел на него. Илья кивнул и пожал плечами. Чувство подвига растворилось. Я подобрал разбросанные распечатки и поплелся в буфет.

Как я и думал, Каширин прислал мне списки всех «опелей», хоть как-то подходивших под мое описание. Читать их можно было всю жизнь, и я по привычке начал с конца. И чтоб я сдох, если мои глаза в ту же секунду не наткнулись на строчку, увидев которую, я подскочил метра на три и заорал как ненормальный:

— Ну конечно!!!

Буфетчица Света выглянула из окошка раздачи и покрутила пальцем у виска. Теперь можно было звонить Обнорскому!

***

Застрявшая в маршрутке студентка так и не появилась, поэтому мне пришлось досидеть «на суфлере» до позднего вечера. Страшно мне уже не было, тем более что завтра я рассчитывал вернуться в свое уютное кресло в Агентстве. По сравнению с этими ненормальными телевизионщиками безумный Спозаранник выглядел самым уравновешенным человеком на свете. К тому же я мысленно вертел в пиджаке дырочку для ордена, поскольку задание Обнорского я практически выполнил.

После окончания вечернего эфира вся бригада вывалила на улицу для прощального перекура. Промозглый осенний ветерок холодил наши лица. Возбужденно обсуждая прошедший выпуск, личный состав горячо поприветствовал паркующуюся «четверку», из которой вышел грустный Полтешок.

— Не успели…— обреченно проронил он и поплелся на ковер к Градину.

За ним вылез уставший Денис, вытащил с заднего сиденья камеру и, махнув рукой, присоединился к курящим. Последним из машины вышел Шляпников. Глядя на его унылую фигуру, я сказал себе: брось, Кононов, не обязательно делать это сейчас. И, конечно же, пошел к нему.

Шляпников вынимал из багажника штатив и сумку с аппаратурой. Лицо его по-прежнему оставалось непроницаемым.

— Слава, — тихо позвал его я.

— Чего тебе? — Он обернулся и прищурился.

— Где исходник с убийством? — так же тихо спросил я.

— А я откуда знаю?

— Ты не знаешь, куда ты его дел? — Я почувствовал, что очень устал и мне уже ничего не хочется.

— Так и знал, что ты — мент, — сказал Шляпников.

— Никакой я не мент, — разозлился я. — Просто я умею искать то, что хочу найти. Там, в «опеле», был твой брат?

— Отвали! — сказал он громко, почти крикнул, и все, кто курил на лестнице, вдруг замолчали.

Шляпников взвалил на плечо штатив, взял сумку и, отодвинув меня плечом, пошел ко входу. Я не препятствовал ему. В конце концов, это была уже не моя работа…

Но, дойдя до недоуменно молчащих коллег, Шляпников почему-то остановился. С этими ребятами он был знаком гораздо ближе, чем со мной… Видно было, как ежится на осеннем ветру маленькая Ира Виноградова, как качает головой забавный архивариус Воробьева… Скрестив руки на груди, на Шляпникова устало смотрел Илья, а рядом с ним жадно затягивался сигаретой Майкл, глядя на инженера исподлобья. Полтора десятка безумных телевизионщиков, похоже, поняли все и без моих объяснений, а я ведь и не собирался их никому давать.

Немая сцена продолжалась с минуту, пока из группы курильщиков на шаг не выступил Денис. Смерив взглядом приятеля, он сплюнул и, растолкав остальных, ушел внутрь.

Шляпников снял с плеча штатив и положил его на сумку, лежащую рядом. Потом достал из кармана ключи от машины и аккуратно положил их сверху. Потом поднял воротник куртки и пошел к Неве. А я, естественно, потащился за ним следом.

***

Наверное, я выглядел комично, расхаживая взад и вперед по кабинету шефа, как комиссар Мегрэ в момент истины. Во всяком случае Обнорский следил за моими передвижениями откровенно смеющимися глазами. Но я предпочитал воспринимать это как гордость за меня, поэтому с каждым словом чувствовал себя все уверенней. На диванчике сидели братья Шляпниковы — Слава и младший Сергей, совсем юный, коротко стриженный парнишка. Под левым глазом у него светился довольно яркий фингал, то и дело трогая который, он затравленно поглядывал на старшего брата. Рядом на диване уютно расположился Каширин, явно рассчитывающий на часть лаврового венка, которым Обнорский должен был меня увенчать.

— Не было на кассету никакого заказа, — вещал я. — Все дело в человеке за рулем «опеля»! Каширин (Родион встал и картинно поклонился) пробил по гаишным базам, послал мне (Каширин скромно прокашлялся). Я читаю и натыкаюсь на фамилию Шляпников… Проверил — оказалось родной младший брат Славы Шляпникова нарушал правила на похожей машине несколько раз. Дальше — дело техники.

— И куда же ты, Слава, дел кассету? — спросил Обнорский у Шляпникова.

— Спрятал, — пожал плечами инженер. — Подумал, что лучше сам отметелю, чем его в тюряге опустят.

При этих словах младший Шляпников снова потрогал фингал и поморщился.

— Логично, — согласился Каширин, сочувственно поглядывая на Сергея. — Только от тюряги ты его не спас. Соучастие в убийстве — это все-таки…

Шляпников кивнул на меня:

— Он сказал, что вы поможете. Если мы сами сюда придем…

На лице Обнорского отразилось сомнение, и я поспешно сказал:

— Слава его с трех лет воспитывал один. Не хватало времени на парня, вот он и попал, как говорится, в дурную компанию…

— Ну ладно, это все для женских романов, — оборвал он меня. — Рассказывай, Сергей, как дело было. Только честно.

Младший Шляпников совсем по-детски всхлипнул и заговорил:

— Да как было… Год назад взял я машину как бы по доверенности. И стал калымить, ну чисто извозом подрабатывать. Ну и как-то раз, зимой еще, заехали с пацанами в бильярд поиграть на Гражданке. Познакомили с одним, говорят, из крутых, звать Аликом. А пару недель назад в том же клубе подходит он ко мне, говорит, привет, Серега, есть разговор…

Поскольку в общих чертах я уже слышал эту историю, то мог бы пересказать ее гораздо короче, чем напуганный и раскисший пацан. Этот самый Алик поймал его на дурацком мальчишеском апломбе и, намекнув на некую секретную романтическую миссию, за сто баксов договорился с ним, что он встретит в аэропорту двух мужиков и, покатав их по городу, отвезет обратно, к самолету.

Обнорский терпеливо слушал запинающегося на каждом слове Шляпникова, и, зная его отнюдь не терпеливый характер, я сразу предположил, что думает он о чем-то своем. Скорее всего — просчитывает варианты.

— Ну и все, — канючил тем временем Сережа. — Взял я их в Пулково, они номер как бы знали, сами подошли. Отвез на Петровскую, короче, набережную, сказали, встреча у них. Там знак был, стоять нельзя, я проехал чуть вперед. Подождал минут десять. Сели они и — опять в аэропорт. Ни фига я не видел, ни мужика этого убитого, ни их самих толком, честное слово!

— Номер, говоришь, «как бы знали»? — насмешливо передразнил его Обнорский. — Ну а описать их можешь?

— Не, — мотнул головой Сергей. — Только что черные они, кавказцы какие-то. Один с усами. Одеты обычно… Не…

— А с какого рейса ты их встречал? — спросил Каширин.

— Да хрен его знает. Я как бы в машине сидел, они сами вышли. Мне Алик сказал ждать с четырнадцати до шестнадцати часов. Короче, где-то в полтретьего они и сели ко мне. А обратно — тем более не знаю. Привез я их около шести вечера, а уж когда они улетели…

Обнорский выразительно посмотрел на Каширина, тот кивнул и вышел. Ну прямо артист Ножкин из «Судьбы резидента».

— И что ты сделал, когда узнал, что это снимали? — продолжил допрос Обнорский.

Сережа покосился на брата и потер скулу.

— Поехал Алика искать…

Пока он рассказывал, я очень явно представлял, как талантливо эту сцену снял бы Худокормов: Сергей, держась за подбитую скулу, пробирается между столами и встает напротив Алика — зловещего типа в кожаном пиджаке, чем-то похожего на брата-близнеца нашего Шаха. Злодейски прищурившись, Алик целится в боковую лузу, боковым зрением замечает Сережу, забивает шар и подходит к нему. Сергей произносит несколько слов. Лицо Алика становится настороженным, он кивает Сергею, чтобы тот шел за ним. Они садятся за угловой столик, спрятавшийся за стойкой бара. Звучит тревожная музыка…

АЛИК (играя желваками):

— Ты че, сынок, белены объелся? Какие кавказцы, какое убийство, я что-то не пойму?

СЕРЕЖА:

— Те, кого ты просил встретить. Они замочили того мужика… Ты меня подставил!

АЛИК:

— Какого мужика?! Кого я просил встретить? Да ты че, накурился, что ли? Глюки у тебя, парень. Ничего я тебя не просил, понял? И катись отсюда, пока тебе глаза на жопу не натянули, наркота паскудная!

Сергей смотрит на него недоуменно, потом встает и уходит. Алик зловеще смотрит ему вслед. Тревожная музыка усиливается…

— Макс! — оборвал мой творческий полет Обнорский. — Ты что, спишь, что ли?

— Я? Да вы что? Нет, конечно.

— Так что мне теперь терять нечего…— обреченно закончил рассказ Шляпников-младший и шмыгнул носом. Старший брат погладил его по голове, и я бы прослезился, если бы не скептическое замечание Обнорского насчет женских романов.

Зашел Каширин и покачал головой.

— Ни одного кавказского рейса в это время. Да может, они не прилетали и не улетали…

— Значит, нам нужен Алик, — мудро сказал Обнорский.

— Вы поможете? — поднял голову Слава Шляпников.

— Сейчас мы позвоним в УБОП…— сказал Обнорский.

Сережа подскочил как ужаленный, но железная рука брата посадила его на место.

— Так вот, — невозмутимо продолжил шеф, — сейчас мы позвоним в УБОП, и Сергей расскажет им все, что рассказал нам. Ну а потом, как говорится: помоги себе сам. Есть у меня одно предложение…

***

Я сидел за столом и прикидывал, кому бы потом рассказать, как я, Макс Кононов, вместе с Обнорским проводил время в самом настоящем кабаке, да еще и чокался с ним хрустальной рюмочкой! Нет, никто мне не поверит, а тем не менее все было именно так: мы сидели в кабаке и чокались. К сожалению, и только. Дальше дело не шло, поскольку стоило мне поднести указанную рюмку ко рту — Обнорский гипнотизировал меня не хуже Кашпировского, и моя жажда пропадала сама собой.

Мы очень мило проводили время. Каширин развлекал нас рассказом о том, что они с Михалычем нарыли по убийству Козлова, пока я (по его выражению) «тискал телезвезд на НТВ». Как оказалось, с дольщиками, вложившимися в строительство последнего дома, которое осуществляла фирма покойного, было не все гладко. Что сильно расстроило Зудинцева, так и не накопавшего ничего конкретного по «любимой бытовой версии». Строительство было заморожено уже на нулевом цикле, поскольку неожиданно вскрылись махинации с землей. С мелкими вкладчиками, успевшими оплатить первые взносы, пирамида Козлова, коей, безусловно, являлась «Спешиал Билдинг компани», довольно быстро расплатилась. Зато с одним из крупных клиентов, выкупившим чуть ли не полдома, Козлов расплатиться никак не мог. Он повел себя грубо и невоспитанно, возможно, так до самой гибели и не поняв, с кем он имеет дело.

А дело он имел, как торжественно сообщил нам Каширин, с одной очень крупной охранной фирмой, собиравшейся поселить в новом доме своих лучших сотрудников. Список этих сотрудников, между прочим, сделал бы честь любой образцовой колонии строгого режима, ну а вклады были гарантированы одним из самых надежных финансовых институтов нашей родины — то есть «общаком». Стоит ли говорить, что в кабинетах начальников этой охранной структуры нет-нет да и попадался парадный портрет господина Ломакина…

Однако доказать все это, как всегда, было практически невозможно. Или почти невозможно, поскольку Слава Шляпников свистнул очень ценную кассету, сохранив для потомства не только ее, но и ценного свидетеля — своего братца.

Братья Шляпниковы, кстати, сидели совсем недалеко от нашего столика. И по какой-то роковой случайности мы слышали абсолютно все, о чем они разговаривали. Разговор у них был невеселый и даже суровый, учитывая, что говорил в основном старший.

Вообще же в баре было много знакомого мне народа. Знакомого, потому что несколько последних вечеров я не выползал отсюда, размножая новые знакомства, как кролик — потомков. Надо сказать, что вел я себя, как последний идиот — нажирался (вернее делал вид, что нажирался до поросячьих хрящиков, что выглядело еще более идиотским поступком), рассказывал о себе всякие небылицы и между прочим сливал каждому встречному-поперечному страшную историю про очень важную кассету, которую хотят продать братья Шляпниковы — рвачи и стяжатели в шестом поколении.

В то же самое время, в соответствии с генеральным планом маршала Обнорского, почти такую же информацию распространял младший Шляпников среди своих недоразвитых знакомых. — И когда в результате наших совместных усилий вчера братьям позвонил Алик и предложил встретиться, — я вздохнул облегченно. В основном потому, что в этот вонючий бильярдный бар я должен был пойти в последний раз.

Алик подошел через пару минут. И оказался он совсем не таким, как я себе его представлял, — по крайней мере, ничего зловещего в его внешности не было. Обычный прибандиченный шизик, нос которого зачем-то украшали очки в золотой оправе. Шли они ему, как левретка Обнорскому, но Алику, видимо, казалось, что они делают его интеллигентнее.

— Привет, Серега! — радостно сказал он, присаживаясь за стол к братьям.

— Никак вспомнил? — злорадно сказал младший Шляпников. — Знакомься, это Слава, мой брат.

— Слышал, слышал. Алик! — еще радостней сказал Алик и нервно отхлебнул минералки из стакана старшего Шляпникова.

— Зачем звал? — спросил Слава, брезгливо двигая ему всю бутылку.

— Да вот, вспомнил я наш последний разговор, — виновато шептал Алик. — Нехорошо как-то получилось. Да еще ребята сказали, будто ты про какую-то кассету рассказывал. Продать, мол, хочешь…

— Выражайся яснее. Зачем звал? — сурово повторил Слава.

— Ну хорошо. Как я понимаю, кто-то снимал моих гостей. — Алик понизил голос до минимума, но японская техника Обнорского не подвела. — Хочу иметь кассету на память.

— А то, что эти твои «гости» человека убили, что ты моего брата в это вписал, с этим как?

— Я надеюсь компенсировать этот ущерб, заплатив за кассету. — Алик похлопал себя по карману и постарался улыбнуться как можно приветливей. Получилось у него плохо. — Со своей стороны надеюсь, что копий не существует?

— На пленке есть Серега, — отрезал Шляпников. — Других гарантий быть не может.

Пока совершалась сделка, пока все трое старательно распихивали добычу по карманам, я вновь немного отвлекся. Я думал о том, что если бы Худокормов знал об этой истории, то непременно захотел бы ее экранизировать. А я бы предложил ему в роли Шляпникова снять самого Шляпникова. Слава был вылитым Клинтом Иствудом, а его финальная фраза «других гарантий быть не может» вообще звучала как с экрана и не требовала никаких редакций.

Дальше было не очень интересно, потому что пришли люди в камуфляже и испортили настроение всем присутствующим.

Недостаток театральной школы (на который не раз указывал Вадику Резакову Вовка Соболин, на полном серьезе предлагавший провести в УБОПе курс сценического мастерства на общественных началах) не позволил ребятам из группы захвата насладиться этим моментом. Половина из них, завидев Обнорского, заухмылялась под масками, и в результате никто не стал возить нас мордами по столам и заламывать руки, на что я втайне надеялся в качестве мести шефу за трезвый вечер.

Алика, правда, приложили неслабо — но он был сам виноват, поскольку попытался сбросить кассету за барную стойку. Шляпниковых забрали тоже, о чем я их, кстати, сразу предупреждал. И надежды на то, что выйдут они оттуда вместе, не было никакой. Что и подтвердил позвонивший на следующий день Слава.

***

Обнорский компенсировал мне отгул после забавного происшествия: во время очередной выволочки за не сданную в срок статью про убиенного Козлова в его кабинет заглянула Ксюша и потребовала включить телевизор. Объяснения ее были маловразумительными. Обнорский включил, и в этот самый момент как никогда прелестная Ирочка Виноградова сказала ему с экрана:

— Только что сотрудниками УБОП были задержаны двое подозреваемых в убийстве бизнесмена Козлова. Мы имеем возможность показать вам уникальные кадры этой трагедии. Репортаж Максима Кононова, Дениса Иванова и Вячеслава Шляпникова…

Пока шел сюжет, мне оставалось скромно улыбаться. А по его окончании выслушать несколько теплых слов от шефа.

— Ну что, Максим Викторович, отгул вы заслужили. Как я понимаю — это для вас очередной повод. Из какого вытрезвителя вас завтра извлекать?

Я повернулся к нему с негодующим видом.

— Чтоб вы знали, Андрей Викторович, я эту гадость в рот не беру. Завязал!

Обнорский смотрел на меня без всякого выражения. А я вдруг почувствовал, что сказал правду. И мне стало так страшно, что очень захотелось выпить. Хорошо, шеф стоял рядом все с тем же зацементированным лицом.

— Обещаю, Андрей, — зачем-то сказал я. И он улыбнулся.

***

На следующей неделе Спозаранник исчез из Агентства. Нет, он иногда отвечал по мобильному телефону и даже пытался чем-то руководить, но его не было с нами. Раньше, когда он куда-то уезжал в командировку, мы все равно чувствовали его присутствие и даже иногда устраивали ритуальное изгнание Духа Спозаранника, чтоб не мешал нормально сачковать. А теперь мы учились жить без него.

Обнорский на все вопросы о Глебе рычал так, что мы очень быстро перестали о нем спрашивать. Повзло пожимал плечами, Скрипка дышал полной грудью… В пятницу по Агентству пронесся слух, что Спозаранник увольняется. Много было по этому поводу шума, но я в нем не участвовал. Потому что неожиданно понял — я и сам ухожу.

Всю эту чертову неделю я тосковал по сумасшедшему телевизионному бардаку, только очень боялся себе в этом признаться. Мне казалось, что скажи я только об этом ребятам — стоять мне перед строем, как некогда Славке Шляпникову. И я был совсем не уверен, что пройду через это спокойно.

Но вот теперь, после ухода Спозаранника, я решился. Не стесняясь ребят, я позвонил Шилькину прямо из отдела. Вопрос был решен в пять минут. И я поплелся к Обнорскому.

— Куда?.. — только и спросил Обнорский, подписывая заявление.

— На НТВ, — смущенно ответил я. — По вашей же, простите, рекомендации…

Реакция Обнорского меня изумила — он неожиданно расхохотался.

— На НТВ?.. — сквозь смех стонал он. — Ой, не могу! Ха-ха-ха…

Я подумал, что это истерика, и пошел прощаться с ребятами.

***

На студии никто меня ни о чем не спрашивал, не было ни приветственных речей, ни торжественных встреч. Меня просто взяли и завалили работой по самые уши, лишь только я переступил порог этого сумасшедшего дома.

До позднего вечера было не продохнуть. И когда мы по обыкновению вывалились на улицу покурить после выпуска — выглянул Градин и позвал всех в ньюс-рум.

— Небольшое собрание, — сказал он.

И когда все собрались, мне в первый раз за весь день стало немного не по себе. Потому что собрание было посвящено представлению нового заместителя главного редактора информационной службы… Глеба Егоровича Спозаранника.

…Мне нужно было что-то срочно предпринять. Возможно, что-то такое, о чем я впоследствии пожалел бы. И поскольку пить мне совсем не хотелось, я зачем-то взял и позвонил Юльке.

А она зачем-то взяла и сказала:

— Господи, Макс, как же я по тебе соскучилась!..

ДЕЛО О КЕШЕ-КРАСАВЧИКЕ

Рассказывает Марина Агеева

«Агеева Марина Борисовна — заведует архивно-аналитическим отделом Агентства. Муж, Агеев Роман Игоревич, гендиректор ООО „Монолит-СтройСервис“. Двое детей — дочь Мария, студентка юрфака СПбГУ, сын Сергей, учащийся средней школы.

В последнее время Агеева самостоятельно провела ряд успешных расследований, не имеющих, правда, прямого отношения к деятельности «Золотой пули». Руководством Агентства рассматривался вопрос о переводе ее в отдел расследований. Но из-за импульсивного характера Агеевой и ее склонности к авантюрам директор Агентства Андрей Обнорский отложил решение этого вопроса на неопределенный срок».

Из служебной характеристики

В тот вечер я включила электрический плед — господин Хохмачев из «Ленэнерго», претендующий на губернаторское место, несмотря на нулевые температуры окружающей среды, не позаботился о том, чтобы в домах будущих избирателей было тепло, — и смотрела любимый фильм «Однажды в Америке», который весь вечер с перерывом на девятичасовые новости крутил Первый канал. И вот когда Роберт Де Ниро вышел из тюрьмы и я окончательно поняла, что за таким мужчиной я бы отправилась в огонь и в воду, в дверь позвонили. «Опять Агеев ключи забыл», — я раздраженно нашаривала тапочки в прикроватном пространстве, с трудом отрывая восторженный взгляд от экрана телевизора.

— Мам, откроешь? — донеслось из комнаты сына. Как будто, если я не открою, он соизволит приостановить виртуальный захват внеземной цивилизации.

Я сменила выражение лица на более благожелательное, потому что за дверью стоял не муж, а Лена Черкасова. Прима Комиссаржевки играла в телесериале «Все в АЖУРе» героиню моих новелл Марину Ольхину. Выглядела она ужасно. Это стало еще более очевидным, когда я перестала разглядывать ее в глазок и открыла дверь.

— Леночка, да на вас лица нет! — встревоженно воскликнула я.

Между актерами, снимающимися в сериале, и сотрудниками нашего Агентства завязались трогательные дружеские отношения после вечера знакомств, организованного Обнорским. Он считал, что для вхождения в образ лицедеям следует непременно познакомиться с прототипами своих героев. Надо сказать, что я и здесь утерла нос коллегам. Актриса, которую выбрали на роль Марины Ольхиной, солировала не только на сцене Комиссаржевки, но и на съемочной площадке сериала. Леночка Черкасова была чудо как хороша — глазастая, с высокой грудью, ногами, как у Марлен Дитрих, и непревзойденным талантом перевоплощения. Лена пришла на вечеринку с дочкой Лизой, прехорошенькой восемнадцатилетней особой, очень похожей на мать. Лиза училась на первом курсе Академии театрального искусства и, надо сказать, виртуозно пользовалась как своими внешними данными, так и азами профессионального мастерства, полученными в институте. Представители сильной половины «Золотой пули», к всеобщему неудовольствию женщин Агентства, наперебой оказывали Лизе знаки внимания. Особенно в этом преуспел Каширин. Наше знакомство с Леной не ограничилось одним вечером — я посмотрела все спектакли с ее участием, а однажды мы распили с ней бутылочку французского вина у меня на кухне и засиделись до утра, болтая о разных женских глупостях.

— Марина, мне нужна ваша помощь, — с порога начала Черкасова. — Я не знаю никого, к кому бы еще могла обратиться. Что делать? Кого вызывать — «скорую» или милицию? Мне кажется, он не дышит. — Лена судорожно всхлипнула и уткнулась носом в пестрый шейный платок, который сжимала в руках.

— Кто?!

— Иннокентий. Я пришла, а он лежит на полу и не дышит. У него вот здесь, — Лена постучала наманикюренным пальчиком по затылку, — кровь запеклась.

— На себе не показывай, примета плохая, — немедленно отреагировала я. — Иннокентий, он кто?

— Он знакомый… близкий… или, как сейчас говорят, бой-френд моей дочери, — выдавливала Лена одно слово за другим. — Мы должны были сегодня встретиться. Он живет здесь рядом, через мост. Марина, я одна боюсь возвращаться в квартиру. Пожалуйста, побудь со мной рядом до приезда милиции.

— Постой, а зачем тебе понадобилось встречаться с этим Иннокентием?

— Понимаешь, я стала замечать, что у них с Лизой не все гладко. Последнее время они стали часто ссориться. Лиза ходила как в воду опущенная, часто плакала, но со мной не откровенничала. Вот я и хотела с ним поговорить, выяснить, в чем дело. Пришла, дверь не заперта, и он там лежит… А ведь они собирались пожениться…

— Лена, про их ссоры — милиции ни слова! Учти, ты мне ничего не говорила, а я ничего не слышала. Поняла?

— Как скажешь, — вздохнула Лена. — Никогда не думала, что попаду в такой переплет. Одна надежда на тебя.

Перспектива лицезреть труп на ночь глядя, надо сказать, мало меня порадовала. Я с детства боюсь покойников. Вид человека, покинувшего этот мир, вызывает у меня почти мистический ужас. И сколько я себя ни убеждала, что это всего лишь отжившая плоть, от которой теперь уже столько же вреда, сколько и проку, брезгливость и страх не проходят. Но Лена, начитавшись наших новелл, похоже и вправду поверила в мой детективный талант. Ударить перед ней в грязь лицом я не имела права.

— Подожди, я только предупрежу сына, — покорно сказала я.

***

Иннокентий лежал в прихожей рядом с расставленной стремянкой, на верхней ступеньке которой я заметила электрическую лампочку. «Все понятно, — подумала я, — менял лампочку, упал и не очнулся». Молодой человек, а бой-френду Лизы Черкасовой на вид можно было дать не больше 25 лет, лежал в такой неестественной позе, что помощь врача совершенно очевидно ему была уже не нужна.

Лена, оказавшись в квартире, немедленно рухнула на стул и зарыдала в голос:

— Кешенька, что же это такое?! Как же мы без тебя теперь… А ведь какой красавчик был…

«Ох уж эти мне актрисы, — подумала я. — У них никогда не поймешь, когда они играют, а когда живут реальной жизнью…» Впрочем, слушая Ленины причитания, я не могла отделаться от ощущения, что самую малость она все же переигрывает.

Кеша и впрямь был необыкновенно хорош собой. Рослый, крепкий, с прямым носом, большим, ярко очерченным ртом. На шее поблескивала золотая цепь. Я пододвинула к себе консоль с телефоном и набрала «02».

До приезда милиции я успела уложить Лену в кровать, напоив ее валерьянкой, и провести первичный осмотр места происшествия. Руководствуясь исключительно соображениями профессионального долга, я заглянула в карман Кешиной кожаной куртки, висевшей в прихожей, и раскрыла стоявшую на консоли рядом с телефоном барсетку. В сумочке я обнаружила толстую пачку зеленых банкнот. Я уже хотела было засунуть ее обратно, как вдруг заметила, что держу в руках купюры по одному доллару.

— Он всегда крутым хотел казаться, — послышался у меня за спиной жалобный Ленин голос.

Мне стало неудобно оттого, что она застала меня роющейся в вещах ее несостоявшегося родственника.

— Лиза говорила, что у него никогда не было много денег. Он брал сто долларов и разменивал по одному, чтобы впечатление производить. Доставай, что там у него еще? — ободрила меня Лена, заметив мое замешательство. — Может, поймем, кто его так невзлюбил… смертельно.

В барсетке, помимо документов и денег, я нашла упаковку презервативов.

— Я точно знаю, что с Лизой он этими штучками никогда не пользовался, — всхлипнув, заметила Лена. — Он говорил, что хочет ребенка.

Из потайного кармашка барсетки я извлекла несколько фотографий молодых красивых женщин.

— Знаешь кого-нибудь из них? — спросила я у Лены.