Тигриные глаза (Том 1)

      - В таком случае после завтрака я, возможно, нарушу свой новогодний обет. - И она поведала о том, как подшутила над Сюзанной в туалете ресторана. Бриз хохотал от души. По молчаливому согласию они не вспоминали о голландском натюрморте Сюзанны, чтобы не омрачать себе новогоднее утро.
      Еще раз взглянув с восхищением на кольцо, Плам вдруг заколебалась и повернулась к Бризу.
      - Дорогой, а ты уверен, что можешь позволить это... в данный момент?
      - Вполне. Я получил неплохой гонорар от Клео Бригстолл. - Бригстоллы тоже были приглашены в русский ресторан, но у Клео в последний момент обострился гайморит, и ей пришлось отказаться от приглашения. Сдержанная двадцатилетняя Клео, работавшая на городской бирже, была замужем за подающим надежды адвокатом, чьи доходы пока еще были невелики, но он имел все шансы стать совладельцем фирмы, занимающейся защитой авторских прав. Бриз знал, что Клео никогда не потратит лишний пенни и не купит большую картину, которую трудно перепродать. - К тому же Виктор помог мне заключить неплохую сделку, связанную с алмазами, - добавил Бриз.
      - Так вот о чем шла речь на заднем сиденье лимузина. Но это, наверное, не обошлось тебе просто так. - Бриллиант на руке Плам вспыхивал то сине-зеленым, то желтым светом, а в голосе слышалась обеспокоенность. - Насколько мне известно, тебя тревожил возможный выход Стайнерта.
      Джеффри Стайнерт был опорой Бриза. Он был также его бывшим тестем. В 1972 году, будучи двадцатисемилетним ассистентом в галерее Пилкингтона, Бриз умыкнул у Стайнерта его единственную дочь, девятнадцатилетнюю Джеральдину Анну, против воли ее родителей. Помирившись в конце концов с родителями, Джеральдина Анна уговорила отца, владевшего целой империей собственности, предоставить Бризу капитал для открытия собственной галереи на Корк-стрит, где сосредоточены лучшие в Лондоне художественные салоны.
      В 1976 году Джеральдина Анна опять сбежала, на этот раз со своей сожительницей Эйлин, чтобы поселиться с ней в колонии лесбиянок на острове Ивиса. Гнев и позор объединили Стайнерта с Бризом, который представил ложные основания для развода, чтобы избежать скандала. Стайнерт, в свою очередь, согласился оставить в его распоряжении свои капиталовложения. В конце семидесятых и в восьмидесятых годах эти вложения давали ему немалый доход, поскольку цены на картины постоянно росли, но после катастрофы девяностых Стайнерт решил как можно скорее вернуть свой капитал, не создав при этом серьезных финансовых проблем для Бриза. И вот уже долгое время они регулярно встречались и обсуждали вопрос о том, какие проблемы Стайнерт считает серьезными.
      - Я бы не хотела, чтобы ты тратил на меня такие деньги, - смущенно проговорила Плам.
      - Я не знаю, что ты хочешь сказать этим. - Голос у Бриза напрягся. Он встал и заходил по комнате, глубоко засунув руки в карманы халата.
      - Нет, знаешь.
      Бриз всегда злился, когда она упоминала об этом, но втайне ужасно страшился остаться без денег. По ночам его преследовал кошмар, где он видел себя больным, нищим и погрязшим в долгах стариком, которого ждала смерть от недоедания и переохлаждения. И Плам знала, откуда эти кошмары.
      После того как его деда, фермера-арендатора, сразил артрит и он перешел со своей женой на попечение сына - отца Бриза, семья постоянно испытывала нужду. Маленького Бриза за плохое поведение в ту пору наказывали тем, что лишали карманных денег. В таких случаях отец мрачно говорил ему: "Тебе лучше усвоить, что, если ты получил немного денег, это вовсе не значит, что ты сможешь удержать их".
      Бриз усвоил это и стал шарахаться в денежных делах от чрезмерной самоуверенности до маниакального беспокойства на грани паники. Он тщательно скрывал это от всего мира, но Плам знала о его нервных метаниях на рассвете по спальне после бессонной ночи. Ей не раз приходилось тормошить его посреди сна, чтобы вырвать из кафкианских видений, полных банкротств, долгов, налоговых агентов, похлопывающих его по плечу, и банковских служащих, с визгом указывающих на тюрьму. Иногда после этого он вдруг скрючивался и хватался руками за живот, как при невыносимой боли, избавить от которой его мог только разговор с его бухгалтером.
      Плам впервые встретилась с бухгалтером после одного из таких приступов. Сидни, крупный мужчина с вкрадчивым голосом, был предельно лаконичен.
      - Навязчивый страх бедности, вот и все, - пояснил он. - У Бриза пока нет причин для беспокойства. Когда не имеешь своего капитала, единственный способ начать собственное дело - влезть в долги. - А про себя подумал, что если человек не переносит жару, то ему лучше убраться из кухни.
      Вспомнив слова Сидни, Плам с надеждой взглянула на Бриза. Он сидел на краю кровати и с ожесточением поедал вишню.
      - Не беспокойся, Плам. Я могу это себе позволить.
      - Тогда это чудесный подарок от столь же чудесного мужчины, - мягко проговорила она. - И теперь я определенно нарушу свое новогоднее намерение.
      ***
      В полдень Бриз решил пробежаться по Центральному парку, чтобы взбодриться.
      А Плам опять прилегла на подушки, потянулась и зевнула.
      - Держись подальше оттого подземного перехода, где в кино всегда грабят людей. Каждый раз, когда я вижу на экране направляющуюся туда жертву, я хочу крикнуть, как публика в викторианском театре, предупреждающая героиню, что впереди ловушка: "Нет! Не делай этого! Там опасность!"
      Бриз засмеялся. Заметив подсунутый под дверь листок, он поднял его и прочел вслух:
      - "Ма, не звони нам, мы позвоним сами. Вернемся не раньше шести вечера: такси поймать невозможно, так что приходится идти на Спринг-стрит пешком".
      - По такому снегу! С бронхитом Макса! О боже, как я не догадалась позаботиться о лимузине для них...
      - Нет, этого не следовало делать, Плам. Неслыханно, чтобы подростки появлялись в Гринвич-Виллидж на лимузинах. Не будь такой мамой-наседкой. Эта роль не для тебя. - Обернувшись в дверях. Бриз усмехнулся. - Кроме того, ты опоздала. Не забывай, что Тоби уже девятнадцать, а Максу - шестнадцать.
      - Семнадцать.
      - Словом, они достаточно взрослые, чтобы самим позаботиться о себе, даже в Нью-Йорке. - Посвистывая, Бриз удалился.
      Плам тут же погрузилась в пучину материнских угрызений совести. Эта роль не для нее?.. Конечно, голова у нее не занята детьми все двадцать четыре часа в сутки, но она не такая уж плохая мать. Если судить по меркам предыдущих поколений, которые сидели дома и пекли пироги, то сейчас вообще нет хороших матерей. Чего уж тут хотеть? Новоявленной Мэри Поппинс? "Я делала все, что могла", - говорила сама себе Плам. А что ей еще оставалось? Ведь, в конце концов, во всем, что случается, всегда виновата мать.
      Но если отца нет, то его нет, и ты не можешь воспитывать детей так, как если бы он был. В детстве мальчики не отличались дисциплинированностью. Плам в свое время решила, что чем меньше правил, тем меньше нарушений и тем меньше положенных за них наказаний, которые она все равно не сможет осуществить на практике. Ведь не могла же она сказать: "Вот подождите, придет отец, он вам покажет".
      И если уж мать вынуждена работать, тут никуда не денешься, у нее будет постоянное чувство вины, особенно когда ей нравится ее работа. Впрочем, детям знать об этом не обязательно. Но, если они сами догадаются о том, насколько это ее беспокоит, в их руках оказывается мощное оружие - тогда они будут делать матери больно, когда им заблагорассудится, демонстрируя свою власть над ней. Что они и делали.
      Плам всегда утешала себя тем, что из тихих, послушных и дисциплинированных детей, как правило, вырастают хлюпики, в то время как сорванцы обычно становятся интересными и предприимчивыми людьми. А если тебе нужен хороший мужчина, воспитай своего собственного.
      Она поднесла к глазам наручные часы, которые Макс подарил ей на Рождество. На их совершенно черном циферблате не было цифр, и Плам уже не раз убеждалась, что по ним легко ошибиться на целый час в любую сторону.
      Приближалось время, когда ей надо было звонить матери. В Портсмуте уже семь утра. Мать, наверное, готовит свой поднос с утренним чаем на кухне, которая была точно такой, какой запомнилась Плам в раннем детстве.
      ***
      - Мам! Открывай! Это мы!
      Плам вскочила с кровати, набросила кремовый кружевной пеньюар и кинулась открывать дверь.
      - Когда видишь маму, целуй ее! - Макс шагнул вперед, обвил ее руками и прижал к себе так, что Плам стало трудно дышать.
      Тоби сзади бубнил:
      - С Новым годом, несравненная!
      Как большинство подростков, они не нуждались в постоянной материнской опеке. У них была своя жизнь. Они, безусловно, любили ее, но с годами их отношения стали какими-то искусственными. Плам, утратившая лидерство в этой компании, угадывала их подсознательное стремление делать вид, что все осталось по-прежнему. Конечно, они оставались ее мальчиками, и все же ей они больше не принадлежали. Они отдалились от нее, не делились больше своими секретами, хотя и надеялись, что ей известны их страхи, и искали у нее утешения.
      Они не заметили ее нового кольца с бриллиантом, поэтому она подняла свою маленькую руку и, как это делала Сюзанна, развела в стороны пальцы.
      - Посмотрите, что мне на Новый год подарил Бриз! Сыновья взглянули на кольцо.
      - Здорово! - вежливо сказал Тоби и направился к телевизору.
      Макс тоже изобразил восхищение:
      - Экстра!
      Плам было ясно, что ее единственный сверкающий бриллиант не произвел на ребят никакого впечатления. Ну а на что она рассчитывала? Ведь кольцо старомодно, скучно и неоригинально. Вот если бы оно было серебряное, да еще с дьявольским черепом и костями...
      Тоби нажимал кнопки телевизора. Темные волосы непослушными прядями падали на тонкое и выразительное лицо. "Он очень похож на своего отца", - подумала Плам К счастью, у Тоби не было того неприятного, придирчивого и раздраженного выражения, которое неизменно присутствовало на лице Джима в последнее время. А может быть, оно и всегда было, но она не замечала этого, потому что любила его и видела только то, что хотела видеть?
      Светлые серые глаза Тоби слипались, он потер их и, прогоняя сон, яростно тряхнул головой и в очередной раз переключил телевизор на другую программу. На экране появилась поп-звезда - экстравагантная Мадонна. В предельно открытом платье из красного атласа, увешанная бриллиантами и окруженная танцорами в смокингах, она провозглашала: "Мы живем в материальном мире, и я материальная девушка".
      Макс встрепенулся и, подперев кулаками подбородок, уставился на пародию на Мэрилин Монро. Он был копией своей матери - длинная шея, маленькая голова, такие же огромные синие глаза и копна рыжих волос.
      Плам наблюдала, как чувственная девица старается шокировать публику. В отличие от Мэрилин, которую хладнокровно эксплуатировали другие, эта дива эксплуатировала свою сексапильность сама, и довольно ловко. Испокон веку доходы от эксплуатации женской сексуальности принадлежали исключительно мужчинам. Мадонна же стала первой секс-звездой, которая полностью прибирала их к своим рукам. "Не потому ли, - подумала Плам, - мужчины в расцвете лет так истерически отвергают умеренную порнографию Мадонны, не возражая при этом против индустрии порнографической чернухи?"
      - Пора звонить бабушке. Выключите телевизор, - сказала Плам, думая о том, счастлива ли Мадонна. Или ее жесткий график восхождения к славе не оставляет для этого времени?
      Мальчики рассеянно кивнули, продолжая сверлить глазами экран.
      - Выключите его, ребята! - повторила Плам. - Вы знаете, старики очень расстраиваются, когда нет долгожданного звонка.
      Ее сыновья еще раз согласно кивнули, но так и не пошевелились. Мадонна давала интервью. Телевизионный ведущий с маслеными глазками заискивающе говорил:
      - Мужчин очень страшат сильные женщины, не так ли?
      - Это их проблемы, - небрежно отвечала Мадонна. - Я иду на риск, поэтому хочу главенствовать.
      Плам сама выключила телевизор и, набирая номер в Портсмуте, подумала, как рада будет мать, когда узнает о кольце с бриллиантом. Мать любила украшения и при удобном случае увешивала себя всем, чем можно. Плам решила, что завтра у "Тиффани" она купит что-нибудь для матери. Той особенно нравились синие шкатулки в виде утиных яиц.
      Макс выхватил трубку.
      - Привет, дед, у меня есть для тебя загадка. В чем разница между раем и адом?.. Нет, так неинтересно, ты должен попытаться... Нет...нет... Тогда я скажу тебе. В раю все полицейские - англичане, все повара - французы, все бухгалтеры - швейцарцы, все военные - немцы, а все любовники - итальянцы... Это не смешно, потому что я не подошел еще к сути, дед.., ну а теперь ты сбил меня.
      Тоби отнял у него трубку.
      - В аду все полицейские - немцы, все повара - англичане, все военные итальянцы, все бухгалтеры - французы, а все любовники - швейцарцы... Мы запомнили все это специально для тебя.
      Плам усмехнулась и отобрала у них трубку. В конце разговора она неуверенно спросила у отца, знает ли он что-нибудь о том, как выйти на изготовителя фальшивой картины. Не уточняя у нее ничего, мистер Филлипс, бывший сотрудник таможенной службы, откашлялся и сказал поучительно:
      - Чтобы выйти на преступника, надо проследить за тем, куда возвращаются деньги.
      "Легко сказать, - подумала Плам. - Лучше я поговорю об этом с Дженни".
      ***
      Дженни пила кофе в постели. Она протянула руку и зевнула.
      - Завтрак в кровати! В "Ритц-Карлтоне"! Ты так великодушна ко мне, Плам. Мне нравится насладиться иногда блеском великосветской жизни! Кстати, ты еще не звонила бедной Лулу?
      - Нет еще. Никак не решусь - ты же знаешь, какой бывает Лулу во время новогодних праздников. - Плам наклонилась и подняла с пола серого игрушечного ослика величиной с кошку. - А это не портит блеск великосветской жизни? поинтересовалась она и бросила потрепанную игрушку Дженни. - Как повеселились на танцах в "Неллзе"? - На самом деле Плам хотелось узнать, как у нее все происходило с Лео.
      - Лучше, чем в других ночных клубах. Совершенно потрясная публика - в основном европейцы с именами, как у итальянских гоночных машин. Девицы с украшениями от Картье, достойными Сотби, и знакомые с князем Монако. Все в огромных темных очках и с белыми гривами. Под стать им и мужчины, они все знают друг друга.
      - Значит, тебе понравилось. - Плам подумала, что у Дженни явно ничего не произошло с Лео.
      - Приходилось, конечно, несколько раз показать сцену ревности. Ведь Лео, похоже, знаком со всеми без исключения. Они только и говорили, откуда они приехали, куда направляются и во что будут одеты, когда окажутся там. Женщины были в страшно дорогих нарядах, с неприлично короткими юбками и без лифчиков. Лео говорит... - Дженни увидела бриллиант и осеклась. - Плам, ты украла его у Сюзанны! - воскликнула она. - Или тебе принес его Санта-Клаус? Он что, настоящий?
      - Спроси у Бриза. Это он преподнес его утром.
      Дженни схватила руку Плам.
      - И сколько же стоит такое сокровище?
      - Не знаю. Бриз сказал, что это восьмикаратный FVVS. Что бы это могло значить, как ты думаешь? Для веселых чувственных великанов <Плам и Дженни шутливо расшифровывают английскую аббревиатуру.>?
      - Для очень мужественного жеребца? - Дженни оставила кофейник. - Для очень ценной звезды? Почему бы не предложить другое сокращение, чтобы заткнуть рот жене. О, я забыла о вашем юбилее?
      - Нет, это за то, что я, по словам Бриза, хороша в постели.
      - Вот это да! Жаль, что у меня нет такой практики!
      - Что ж тут удивительного, - засмеялась Плам. - Этот дряхлый осел отпугнет и самого смелого мужчину. Надо же было тащить его в Нью-Йорк!
      - Ослик всегда ездит со мной, ты же знаешь. - Дженни с вызовом прижала жалкую игрушку к груди. - К тому же он не мог напугать Лео, потому что тот не заходил ко мне вообще. Сказал, что слишком устал. И даже не звонил этим утром... Ох, что же я делаю не правильно, а, Плам? Клянусь, я совсем даже не давила на него прошлым вечером.
      - Лео, наверное, остановился в Виллидж с друзьями? Они скорее всего еще спят. Не терзайся и не звони. Я позвоню ему сама. Мне нужно посоветоваться с ним, а заодно я выясню, что он думает по твоему поводу. - Чтобы отвлечь Дженни от мрачных мыслей, Плам добавила:
      - Послушай, мне нужен и твой совет тоже. Вчера вечером я впуталась в неприятности. - Она довольно засмеялась. - Я сказала Сюзанне, что ее голландский натюрморт - подделка.
      Дженни не рассмеялась, как надеялась Плам, а внимательно выслушала ее рассказ о том, что произошло в доме Сюзанны.
      - Так что мне теперь придется искать того, кто этим занимается, заключила Плам. - Но я даже не знаю, с чего начать! Вот я и решила спросить Лео. Журналисты знают, как проводятся такие расследования, не так ли? Они знают, как выйти на нужного человека.
      - Ты действительно хочешь пуститься на поиски иголки в стоге сена, когда у тебя осталось всего пять месяцев до выставки в Италии? Ведь мошенник может находиться где угодно!
      - Знаешь, Бриз сделал все возможное, чтобы унизить меня прошлым вечером, и на этот раз я не собираюсь спускать ему это. Я устала от того, что он постоянно твердит о моем непослушании, когда я не хочу делать то, что он требует от меня. Для Бриза, когда мы не в постели, я - отчасти художник и отчасти послушный ребенок, и не более того.
      - И ты жалуешься на жизнь? Раньше ты не была такой упрямой.
      - Именно так сказал Бриз. Вы называете это моим упрямством, а я не хочу, чтобы мной помыкали.
      Дженни попыталась разубедить Плам, но повторила все те аргументы, которые высказал Бриз, и лишь укрепила решимость Плам разобраться с натюрмортом.
      - Послушай, Плам, - убеждала Дженни, - тебе нужно мое мнение или ты хочешь, чтобы я просто соглашалась с тобой? Любой здравомыслящий человек согласится с Бризом. Зачем затевать драку, когда он только что преподнес тебе эту блестящую игрушку?
      - Меня не остановит бриллиант! Я не клюну на эту дорогую безделушку.
      Плам ушла, хлопнув дверью, а Дженни зарылась под одеяло и прижала к себе своего потрепанного ослика. Если гонщики и звезды тенниса путешествуют со своими талисманами, то почему нельзя ей? Сколько она себя помнила, ослик всегда утешал ее. Плам второй раз замужем, и у нее двое детей, и она понятия не имеет, что это значит, когда тебе тридцать шесть, а вокруг - никого, кто хотел бы взять тебя в жены.
      ***
      За широким окном отеля зазывно сверкал и искрился под солнцем выпавший за ночь снег. Плам решила последовать примеру Бриза и прогуляться по Центральному парку. Сыновья остались у телевизора. Она брела, с трудом переставляя ноги, под причудливыми деревьями. На девственно-чистом снегу отпечатывались ее следы.
      Прохожие шли с поднятыми воротниками, засунув руки в карманы. Трусили бегуны; на роликовых коньках носились дети, ловко уворачиваясь от велосипедистов, которые самозабвенно жали на педали и походили в своих полосатых майках на участников французского карнавала.
      Было еще светло, но на черных ветках голых деревьев вокруг озера в центре парка ярко светились гирлянды разноцветных лампочек. "Во всем этом не меньше очарования, чем на старом голландском изображении катка", - думала Плам, наблюдая за торговцем жареными каштанами и вальсирующими под музыку парами.
      Плам вспомнила реакцию Дженни на ее рассказ о поддельном натюрморте. Почему она, всегда такая понимающая и готовая прийти на помощь, вдруг приняла сторону Бриза в таком важном для Плам вопросе? Ведь это стало для нее делом чести. Плам сожалела, что раскричалась на Дженни. Надо пригласить ее завтра на ленч в "Ла Гренуй". Именно там, по словам Бриза, собираются сливки женского общества Нью-Йорка.
      Плам почувствовала, что холодает, и пошла назад. Когда она добралась до черневших на краю парка деревьев, где в ожидании пассажиров понуро стояли конные экипажи, ноги у нее онемели от холода.
      Вернувшись в отель, она позвонила Лео и, условившись с ним о ленче, набрала номер Лулу. Вслушиваясь в редкие гудки английской телефонной линии, она испытывала недоброе предчувствие и в глубине души надеялась, что Лулу не ответит.
      Глава 4
      Четверг, 2 января 1992 года
      В восемь утра за завтраком в ресторане жокей-клуба на первом этаже "Ритц-Карлтон" Плам давала интервью Солу Швейтцеру из "Нью-Йорк телеграф".
      Сол - небольшого роста, сухопарый и остролицый мужчина с вкрадчивыми манерами - получил указание от своего начальства не касаться творчества Плам. Газете нужен был материал общего характера для раздела очерков. Это оказалось для Сола весьма кстати, поскольку сам он был театральным критиком и подменял заболевшего сотрудника, занимавшегося живописью.
      Он начал с банальных вопросов, рассчитанных на то, чтобы привести собеседника в спокойное состояние. Из каких вы мест? Кто ваши родители? Сколько раз были замужем? Какое участие принимает в вашей работе ваш нынешний муж? Сколько вы зарабатываете?
      Отвечая, Плам нервничала. Из Портсмута, что на южном побережье Англии... Отец был таможенником, и жизнь семьи ничем не отличалась от жизни обычных людей в их округе... В школе преуспевала в рисовании и больше ни в чем, поэтому, когда ей исполнилось шестнадцать, она пошла в Хэмпширский художественный колледж... Бриз Рассел - ее второй муж и одновременно ее торговый агент...
      Они живут в Лондоне, и Плам не имеет представления о том, сколько зарабатывает. Да, этими вещами занимается Бриз.
      Плам знала, что настороженные ее ответы звучат скучно и неинтересно. Но она почувствовала, что вопросы журналиста заставляют ее как-то иначе взглянуть на прошлое, она словно в фокусе увидела свои прожитые дни, то, что лишь смутно нащупывала вчера, когда пыталась разобраться в своей жизни и понять неудовлетворенность, которая, как пар в скороварке, клокотала под поверхностью ее завидного на первый взгляд существования. Плам осознала, что прийти в согласие с настоящим можно, только разобравшись с прошлым. И, отвечая журналисту, она мысленно сама брала у себя интервью. Почему она поступила так? Почему это случилось? Почему от позволила этому случиться?
      Вспоминая мотивы своих поступков, Плам знала, что альтернативы для нее в то время не существовало. Сколько ни оглядывайся назад, того, что случилось, не изменишь. Но, наверное, в том-то и была вся беда: она жила как жилось, не вмешиваясь в течение собственной жизни. Она безропотно подчинялась требованиям людей и обстоятельств. Маленькой послушной девочке, которая до сих пор жила в ней, никогда не приходило в голову пойти наперекор кому-то.
      ***
      Плам, получившая при крещении имя Шейла, была в семье единственным ребенком. Филлипсы жили тихой, небогатой событиями жизнью низшей части среднего класса. Их небольшой дом с полукруглой верандой отличался безупречной чистотой и был хорошо обставлен. Для миссис Филлипс главным было мнение окружающих. Этим определялось все и вся. Надо всегда надевать панталоны - на случай непредвиденных обстоятельств на улице. Нельзя никому открывать дверь, когда на голове у тебя бигуди. Всегда надо мыть пустые бутылки из-под молока, прежде чем выставить их на крыльцо, чтобы молочник утром забрал их. Если кто-то приходит, надо, чтобы он ждал в прихожей. Любимыми фразами миссис Филлипс были: "А что подумают соседи?" и "Мы предпочитаем принадлежать самим себе", это означало, что соседей надо держать на расстоянии.
      Она всегда запоминала происходившие в ее жизни события по тому, какая на ней была одежда. ("Мы встречали их на той свадьбе, когда я была в коричневом кружевном"... "Это было в тот день, когда я впервые надела синее атласное платье".) Во всех, даже самых мелких вопросах Патрицию Филлипс поддерживал ее муж Дон. Это был невысокого роста мужчина с ласковым выражением лица, скрывавшим упрямый и твердый характер. Как всякий мелкий бюрократ, он делал только то, что положено, не любил принимать решения и получал удовольствие, когда видел, как трепещет перед ним подозреваемый в чем-то человек. Дом был его крепостью, где он благодушно выслушивал банальности своей жены, считавшей их достойными самого внимательного отношения. Сторонник домостроя, он никогда не старался быть тактичным, ибо считал себя честным человеком, который режет правду-матку в глаза, пусть даже это больно задевает кого-то.
      Плам запомнился один рождественский обед в доме тети Гарриет. После того как была выпита первая бутылка южноафриканского шерри, отец со смешком заявил тетке, что та растолстела. Как обычно, мать попыталась сгладить неловкость, созданную словами мужа, и сказала, что Дон говорит неприятные вещи только потому, что желает добра.
      - Нет, - вспыхнула тетя Гарриет, - он говорит это только ради того, чтобы сказать неприятное. К себе он не так строг. Он считает себя самым настоящим совершенством. А мне кажется, что он самое настоящее ничтожество.
      Мать быстро проговорила:
      - Дон, откуда ей знать тебя? Не порти себе настроение. В конце обеда, когда все поблагодарили тетю за приглашение, отец Плам спокойно заявил, что если быть честным, то надо отметить, что индейка была слишком сухой, а начинка - слишком сырой, а вот клюквенный соус удался.
      - Тогда не желаешь ли добавки? - спросила тетка и вылила остатки соуса зятю на голову. Возмущенные Филлипсы поспешили домой.
      Маленькая Плам, будучи наблюдательным ребенком, подмечала не только странности и противоречия в поведении взрослых. Ее интересовали самые разные вещи. Когда что-то попадало ей в руки, она подносила это близко к глазам и подолгу всматривалась... Чтобы заглянуть в самую середину нарцисса, опускалась на колени в траву, пачкая чулки. А прежде чем съесть ягодку, внимательно изучала ее со всех сторон. Мать дважды понапрасну водила ее проверять зрение.
      Нежно любившая своих родителей, она научилась не докучать им. Хорошая девочка не должна лезть на колени к матери, чтобы не мять ее платье. Несмотря на природную живость характера, Плам умела быть незаметной и тихой как мышка. И никогда не шалила. Кроме одного-единственного раза. Однажды, когда ей было три года, она стащила нож и кусок мыла "Люкс". Спрятавшись под столом на кухне, Плам вырезала из него шотландского терьера, похожего на того, который рекламировал по телевидению корм для домашних животных. Его грубо сработанная кремовая фигурка несколько месяцев стояла на камине, пока у нее постепенно не расплавились лапы. После этого окружающим стало ясно, что у маленькой Шейлы художественный талант. Мать не знала, откуда у нее это, хотя тетя Гарриет, у которой тоже были рыжие волосы, считалась в их роду одаренной натурой. Когда племяннице исполнилось десять лет, тетя Гарриет назло родителям подарила ей коробку настоящих масляных красок. Забросив все остальные подарки, Плам целый день рисовала, перепачкав красками всю мебель в доме и оставив на своем лучшем платье ярко-желтые разводы. Мать заявила, что больше не потерпит такого безобразия, и закрыла краски в шкафу.
      Единственным светлым пятном за все безрадостные годы учебы Плам в школе была поездка во Францию по обмену с девочками из Бордо. Плам было пятнадцать, и она беззаветно влюбилась в эту страну с ее солнцем, пищей, пахнувшей чесноком, и атмосферой всеобщей приподнятости. Девочка, которая гостила у них в доме, возненавидела дождливую погоду, еду и чопорную респектабельность Портсмута, и обмен визитами прекратился.
      Год спустя, 27 мая 1971-го, в день своего шестнадцатилетия, Плам с замиранием сердца объявила, что хочет учиться на художника. Как ни странно, родители противиться не стали. Они переглянулись и согласно кивнули шотландский терьер из кремового мыла был явным свидетельством ее художественного таланта. Тем более что ни по одному из школьных предметов она не блистала. "Отделение модельеров Хэмпширского художественного колледжа", решила мать. Шейла будет шить для нее платья по уик-эндам - миссис Филлипс, придававшая большое значение своим туалетам, уже видела себя в обществе роскошно разодетой.
      Девушки на отделении модельеров разрабатывали свадебные платья из бледно-голубой бумаги, выливая на нее ведра белил, чтобы придать пышность юбкам. Плам вскоре перешла на отделение художников, где быстро почувствовала себя на своем месте. Здесь, среди мольбертов, при ярком дневном свете, она поверила в себя и уверенно двинулась к своим идеалам совершенства. Здесь же у внешне спокойной и покорной Плам на холст вдруг стали выплескиваться какие-то иррациональные страсти, делавшие ее картины сильными, хотя несколько хаотичными.
      - Пытаешься бегать, еще не научившись ходить, - говорил мистер Дэвис, ее любимый учитель. - Лучше, если ты будешь побольше писать с натуры, а для этих абстрактных штучек еще найдется время. Не поняв природы, не будешь знать, от чего абстрагироваться.
      Между собой преподаватели согласились, что эта маленькая рыжеволосая девочка обладает поразительным чувством цвета и что природа наделила ее всем необходимым, чтобы стать гордостью школы. Вот только жаль, что она не мужчина.
      Миссис Филлипс была не в восторге от перехода Плам на отделение художников. Озадаченная, она таращила глаза на холст, над которым Плам работала в своей спальне.
      - Это коричневое пятно на зеленом означает корову?
      - Нет, мам, это образное сочетание цветов. Привыкшая воспринимать все в буквальном смысле, миссис Филлипс еще раз вгляделась в картину:
      - Где же здесь цветы, когда тут невозможно увидеть ни одного лепестка. Так что же это означает, милочка? Плам пожала плечами.
      - Музыкальное произведение тоже ничего не означает. Оно передает настроение. Люди не сетуют на то, что Девятая симфония Бетховена ничего не означает. Я выражаю красками то, что чувствую.
      - Ладно, ты же еще не закончила картину, не так ли?
      - Нет, она фактически уже завершена.
      - Откуда ты это знаешь?
      ***
      Плам и Дженни встретились в первый же час своего первого дня учебы в колледже. Встреча произошла в покрытом белым растрескавшимся кафелем туалете, где нещадно пахло скипидаром, потому что именно здесь все мыли кисти - Почему ты не пользуешься помадой? - поинтересовалась Дженни-- Не хочешь попробовать мою? - Ярко-розовая "Мэри" перекочевала в руки Плам. С этого момента девушки вместе сидели на занятиях и не расставались после них. Они вместе экспериментировали с макияжем, сидели на банановой диете и делились своими скудными познаниями в области секса.