Тигриные глаза

Чувствуя, что теряет сознание, Плам заставила себя сделать последнюю попытку и что было силы ткнула пальцем правой руки в левую глазницу Джима.

Джим взвыл от боли и зажал глаз левой рукой.

Почувствовав, что его хватка ослабела, Плам вывернулась и, шатаясь, потащилась по коридору к выходу.

Джим настиг ее на ступенях. Бросив взгляд через плечо, она увидела его лицо — белое от бешенства и полное решимости.

Инстинкт самосохранения гнал ее вверх по ступеням, а рассудок подсказывал, что Джим неизбежно догонит ее прежде, чем она успеет добраться до последней. «Надо закричать!» — стучало у нее в голове, но она понимала, что это бесполезно: любые крики в этой трущобе примут за обычную семейную ссору, и никто даже ухом не поведет.

Сделав усилие, она развернулась и ногой пнула его в лицо.

Джим упал на спину, но тут же в ярости вскочил и бросился за ней по ступеням.

Каждый раз, когда он пытался схватить ее, она сгибала ногу в колене и пинала его вновь — ноги у нее все же были длиннее, чем его руки. Один раз ее высокий тонкий каблук прошелся по щеке Джима, и он вскрикнул от боли.

Плам поняла, что добралась до верха, только когда почувствовала, что ее спина уперлась в дверь. И от неожиданности запнулась.

Джим мгновенно среагировал на ее замешательство. Присев, он прыгнул вверх, вытянув вперед обе руки, и поймал ее за ноги.

Плам закричала, когда они вместе покатились по ступеням вниз.

Она стукнулась головой о чугунные перила, затем их сцепившиеся тела налетели на стену в конце лестницы и, как бильярдные шары, отскочили назад. Почувствовав сверху тяжелую тушу Джима, Плам с ужасом поняла, что оказалась в ловушке.

Угасающее сознание уловило какие-то крики с наружной стороны двери, затем резкий удар, наверное, треск выбитой двери. Люди в темной форме сбегают к ней по ступенькам. А вслед за ними несется истерический крик Лулу:

— Скорее, скорее, вы, глупые идиоты!

Глава 29

Пятница, 12 июня 1992 года

Лежа на заднем сиденье полицейского автомобиля, Плам с просила Лулу:

— Как ты узнала, что я в опасности?

— Когда я раскрыла папку, лежавшую в твоей сумке, и из нее выпала фотография, я тут же узнала Джилли Томпсон.

Это недовольное выражение, длинные космы и мешки под глазами ни с кем не спутаешь. Поскольку Джилли стояла рядом с голландским натюрмортом, я поняла, что это была та самая фотография Джиллиан Картерет в спальне, о которой ты говорила. И тогда до меня дошло, что Джилли Томпсон и Джиллиан Картерет — одна и та же личность. Тут меня осенило, что она получает подделки через Джима.

Вид у Лулу стал несколько смущенный. Чтобы не расстраивать Плам, она никогда не рассказывала ей о романе Джима и Джилли Томпсон, все признаки которого были налицо: однажды они вдвоем оказались «случайно» закрытыми в какой-то аудитории и просидели там больше часа. Бросалось в глаза и то, что Джим явно благоволил к этой студентке, да и сама Джилли не раз хвастала, что прибрала к рукам самого симпатичного преподавателя в колледже. Это был секрет, который знали все, кроме Плам.

Так что стоило Лулу увидеть эту фотографию с Джилли, как она тут же поняла, что Джим направляется из Портсмута вовсе не для того, чтобы помочь Плам.

Лулу позвонила в Хэмпширский художественный колледж и попросила позвать к телефону Джима. Ей сказали, что у Джима в этот день нет занятий, поэтому он не появлялся в колледже. К этому секретарша добавила:

— Я уже проверяла это после звонка Плам Рассел. Ясно, что Джим солгал Плам, и это усилило подозрения Лулу.

Плам перешла на шепот, чтобы ее не услышали полицейские на переднем сиденье патрульной машины:

— А как вышло, что меня спасло подразделение по борьбе с наркотиками? Лулу смутилась.

— Я не знала, с каким подразделением ты имеешь дело. И даже если бы выяснила, то не смогла бы толком объяснить им причины своей тревоги. Все это было бы страшно долго. А тут я быстро убедила копов, что тебе грозит серьезная опасность, что тебя уже, возможно, застрелили, разрезали на мелкие кусочки, аккуратно уложили в чемодан и сдали в бюро находок на вокзале Паддингтон.

Лулу довольно посмеивалась.

— Я наплела им такого, что они, как известно, не могли не оторвать свои задницы от кресел и бросились спасать тебя. Я сказала, что ты была толкачом, направлявшимся на встречу с поставщиком наркотиков, что у тебя можно доставать все, что угодно, — кокаин, «экстази», крэк, «кислоту», смэк, — но ты мне больше не даешь в долг… Я всячески старалась показать, что действую из мести, и это, должно быть, сработало, потому что они спросили, готова ли я отправиться с ними для опознания.

Детектив на переднем сиденье повернулся к ним и усмехнулся:

— Она говорила очень убедительно, миссис Рассел. Настолько убедительно, что вам светило четырнадцать лет тюрьмы — максимальное наказание по уголовному законодательству за обладание наркотиками категории «А» с целью их распространения.

— Спасибо, что выручила меня, Лулу. — Плам обняла ее за плечи и привлекла к себе. На ее пальце сверкнул бриллиант. Не убирая руки с плеч подруги, Плам сняла его с пальца.

— Дай мне твою руку.

Она положила кольцо в ладонь Лулу и сжала ее.

— Это поможет тебе расплатиться за дом, Лулу. Лулу, не дыша, смотрела на подругу.

— О господи… Я не могу… нет… могу… ты не представляешь, что это значит для меня, Плам.

— Знаю. Свободу, — твердо сказала Плам. — У меня достаточно бриллиантов. Они доставляют много беспокойства и требуют больших расходов на страхование. Они вызывают зависть, порождают насилие и привлекают грабителей. Вложенный в них капитал не приносит процентов. Через пять минут после того, как за них уплачено, они теряют половину своей ценности. Я буду рада, если эта безделица поможет тебе оплатить твою закладную, Лулу.

Лулу надела кольцо на свой тонкий палец.

— Я не могу поверить в это! Я уже потеряла всякую надежду, что когда-нибудь избавлюсь от этой проклятой закладной, Бен до сих пор использует ее, чтобы на все мои просьбы отвечать мне «нет». — Она пошевелила пальцами, бриллиант засиял всеми цветами радуги. — Не возражаешь, если я поношу его несколько дней, прежде чем продать? Просто так, потешиться…

Воскресенье, 14 июня 1992 года

Плам посетила Джима в полицейском участке и нашла его раскаявшимся и прозревшим. Утром следующего дня он должен был предстать перед судом по обвинению в подделке и причинении телесных повреждений.

Заботясь о сыновьях, она пыталась убедить полицию снять с него обвинение в причинении ей телесных повреждений, но ей отказали в этом.

— Мы же видим, какие синяки у вас на шее, — сказал инспектор. — Мы застали его в момент совершения преступления и не можем закрыть глаза на то, что он пытался задушить вас.

Если бы они с Джимом все еще состояли в браке, это было бы квалифицировано как семейная ссора и не подлежало преследованию по закону. Из-за этого обвинения полиция не допустила ее в камеру. Общение с Джимом ей разрешили лишь через зарешеченное окно на высоте человеческого роста. Джим лежал одетый на резиновом матраце, расстеленном на жестко закрепленной лавке во всю длину камеры. В конце камеры находился открытый унитаз. Небольшое окошко под потолком было забрано толстой решеткой.

— Спасибо за то, что пыталась снять с меня хоть одно обвинение, — сказал он.

— Не стоит. Мы также пытались добиться, чтобы тебя выпустили под залог.

— Мне жаль детей. Думаю, меня выгонят из колледжа. — Джим знал, что впереди его ждет тюрьма и что жене с детьми стыдно за него. Разговаривать он не хотел.

Перед тем как уйти, Плам спросила, действительно ли он звонил ей только для того, чтобы поговорить о летнем отпуске. Она только сейчас вспомнила, что необычность его голоса заставила ее еще тогда заподозрить что-то неладное.

— Мне позвонила твоя мамаша и сообщила кое-что полезное, в кои-то веки раз, — печально улыбнулся Джим. — Она сказала, что ты в отчаянии, потому что на тебя напала Дженни, из-за того, что ты нашла ее поддельные натюрморты. И я тут же позвонил тебе, чтобы выяснить, что же случилось на самом деле.

С оранжевым шарфом на шее, в желтом хлопчатобумажном платье и сандалиях на толстой пробковой подошве, тихо ступая по линолеуму, Плам вошла в госпитальную палату Дженни и застыла на пороге, увидев сплошь забинтованную и заключенную в гипс фигуру, глаза которой смотрели на нее с осуждением и без намека на какое бы то ни было раскаяние.

— Ты понимаешь, конечно, что теперь меня ждет тюрьма, — прошипела Дженни, — спасибо тебе.

— А на что ты рассчитывала?

— Надеюсь, ты также понимаешь, что по твоей вине в тюрьме оказался Джим. Как это воспримут твои дети?

Плам много часов провела в раздумьях над этим вопросом. Она надеялась, что мальчики не будут винить ее и что она поможет им справиться с теми страданиями, которые им предстоят.

— Вот уж не думала, что ты была влюблена в Джима.

— Это похоже на тебя. Ты всегда была черствой. Я же, напротив, поняла, что он любит тебя, еще до того, как это дошло до твоего сознания. — И предавшись воспоминаниям, Дженни добавила:

— Именно тогда зародилась моя ненависть к тебе, Плам… Помнишь, как мы возвращались после нашего первого новогоднего бала в старом «Форде» Джима, где нас было человек десять? Когда я выходила, там оставалась только ты. Я помню, как подхватила свое кружевное платье и брела по сугробам к дому. Затем я обернулась, чтобы помахать вам на прощание. — В голосе Дженни появились злобные нотки:

— Но вы оба уже забыли обо мне. Я увидела, как Джим пальцем нежно проводит по твоей щеке, словно твое мерзкое личико самая чудесная вещь на свете. Вы даже не тискались, он просто глазел на тебя… И я поняла, что он любит тебя, так же, как я люблю его.

— С тех пор прошло очень и очень много времени, — тихо сказала Плам. — Давай забудем все, Дженни.

— Я никогда не забуду этого! Я стояла в дверях, меня не было видно, потому что вы сидели в желтом свете уличного фонаря, и я чувствовала себя изгоем.

— Это вряд ли была моя вина, — возразила Плам.

— Ты заманила его! — с горечью протянула Дженни. — Я избегала тебя до самого весеннего семестра, пока мне не показалось, что я справилась со своими чувствами. Потом я опять ощутила себя несчастной, но Джим здесь уже был ни при чем. — Дженни вновь предалась воспоминаниям:

— Помнишь день, когда мы впервые рисовали красками? Мой мольберт стоял напротив твоего, потому что мы рисовали друг друга. В конце дня, совершая свой обычный обход класса, старый Дэвис бросил на мою работу лишь мимолетный взгляд и остановился у твоего мольберта. Он подозвал своего дружка Бриггса, который вел у нас занятия на натуре, и они долго глазели на твою картину, переговариваясь друг с другом, словно нас не было рядом.

— Дженни, вряд ли я виновата и в этом…

— А кто же тогда? Ты все время была причиной моей боли! — Во взгляде Дженни горела ненависть. — Поначалу я говорила себе, что могла бы с таким же успехом завидовать Пикассо или Джейн Фонде. Но не они делали мою жизнь невыносимой, твое постоянное присутствие и превосходство надо мной отравляли мое существование.

Плам хотелось сказать, что она сожалеет о том, что из-за нее Дженни чувствовала себя несчастной. Но воспоминания о том, как Дженни хладнокровно пыталась убить ее, останавливали Плам.

— Одним из лучших моментов моей жизни, — со смешком сказала Дженни, — был тот, когда ты разревелась в туалете и сообщила мне, что беременна. Ты не могла смотреть в глаза родителям. Ты не знала, как рассказать Джиму. А мне очень хорошо было известно, что такое отчаяние. Я торжествовала! Я думала, ты сделаешь аборт. Но ты оставила ребенка, и я почувствовала себя еще несчастней из-за того, что не в моем теле будет вызревать плод, зачатый от Джима. — Дженни улыбнулась еще шире:

— Всякий раз, когда Джим изменял тебе, я тут же узнавала об этом — не только по тому, как он смотрел на свою новую избранницу, но и по тому, как он смотрел на тебя. Ты связывала его по рукам и ногам! Я видела, как скука Джима превращалась сначала в досаду, а потом в ненависть. И наконец мы с Джимом оказались связанными одной веревочкой. Этой веревочкой была не любовь, а ненависть — ненависть к тебе, Плам!

Плам почувствовала, как в душе ее закипает гнев. Как могла Дженни, так ненавидевшая ее, столько времени скрывать свои истинные чувства.

— Дженни, я никак не пойму, почему…

— Ох, шла бы ты…

На обратном пути из госпиталя черный «Порше» то и дело выбивался из потока машин, поскольку сидевшая за его рулем женщина мучительно билась над вопросом: остаться ли ей с Бризом или уехать к Полю?

Бриз не хотел ничего слышать. Что бы она ни говорила, он неизменно обращал все в аргумент против их развода. Плам не ожидала, что он будет так отчаянно цепляться за нее. Это трогало, но и заставляло ее чувствовать себя виноватой. И тогда она сердито спрашивала себя, кого Бриз, собственно, боялся потерять: Плам-женшину, Плам-жену, Плам-художницу или Плам-вещь, которая была его собственностью. Как Бриз воспринял бы ее уход, если бы Поля не существовало в природе? Не взыграли ли в нем чувства собственника, на имущество которого посягнул чужой?

А как же быть с чувством ответственности? Она обещала любить и почитать Бриза до конца дней своих и может ли она позволить, чтобы ее увлечение разрушило их брак? Но женщины, которая давала такое обещание, больше не существует. Может быть, подобных обещаний вообще не следует давать, ведь нельзя заглянуть в свое будущее?

Логика и долг требовали остаться с Бризом, а чувства неудержимо влекли к Полю. Их невозможно ни отринуть, ни успокоить. Они не исчезнут, какое бы решение она ни приняла.

Но действительно ли ей хочется будущего, в котором придется говорить на чужом языке, усваивать чужие обычаи, жить в чужой стране и растить детей, для которых чужой язык будет родным?

"Если я не уйду к Полю, — раздумывала Плам, — то сколько времени потребуется, чтобы воспоминания о нем стерлись из памяти?» Бриз уверяет ее, что может дождаться этого.

У нее только одна жизнь. Должно ли ее будущее диктоваться чувством вины и радости?

Тетя Гарриет, наверное, сказала бы, что ей на данном этапе надо пожить одной и стать совершенно независимой, прежде чем бросаться в третье замужество.

Плам с тоской припомнила слова тети, что счастье каждой женщины в ее собственных руках. «Как и несчастье», — подумала она.

Ясно было только одно: либо она останется в той жизни, которая не приносит радости, либо изберет ту жизнь, где была счастлива уже только потому, что оказалась в ней.

А что, если Поль окажется безрассудной, но проходящей страстью, в чем так уверен Бриз?

Все смешалось в голове у Плам.

К полудню Плам была дома. «Хорошо, что Бриза до пятницы не будет», — подумала она, надеясь, что, пока он находится в Цюрихе, она разберется в своих чувствах и примет окончательное решение.

Она стояла на крыльце и собиралась достать ключ, как вдруг почувствовала на плече чью-то твердую руку.

Вздрогнув от неожиданности, Плам резко обернулась и увидела перед собой небесной синевы глаза, окруженные густыми черными ресницами. По телу пробежала волна возбуждения.

— Я не хотел напугать тебя.

Плам бросилась в его объятия.

— Поль, любимый! Какая приятная неожиданность!

— Я подумал, что самым простым выходом будет, если я приеду и заберу тебя. Я заказал билеты на двухчасовой рейс в Бордо.

— В Аквитанию, — пробормотала Плам, уткнувшись в его грудь.

— Да. У тебя полчаса на сборы.

Плам бросила взгляд на дверь дома, подбежала к «Порше» и вынула ключ зажигания. Затем достала из сумочки ключи от дома и вместе с ключами от машины протиснула их в почтовый ящик.

И побежала вниз по мраморным ступеням навстречу своему счастью.

Примечания

1

1 фут (12 дюймов) равен 0, 3048 м.

2

Персонаж романа Д. Дюморье «Трильби».

3

Плам и Дженни шутливо расшифровывают английскую аббревиатуру.

4

Peeping Tom — чрезмерно любопытный человек (англ.).