Сердце на палитре - Художник Зураб Церетели

      Церетели пошел своим путем и здесь. Он выбрал для музея современного искусства старинный дворец классической архитектуры, в которых обычно в ХVIII-ХХ веках размещались коллекции картин и статуй. И не опасался, что возникнет непримиримое противоречие между античной архитектурной формой и авангардным содержанием. Выбор этот был не случайным, потому что Церетели не принадлежит к тем, кто считает живопись "не актуальной".
      И тут мы подходим к проблеме, быть может, самой сложной, когда заходит речь о музее современного искусства. Что понимать под таким искусством, какие произведения могут считаться авангардными? Он сам на этот мучительный вопрос всегда отвечал простыми словами: только те, что достойны быть выставлены в музее. По какому принципу определять, что достойно? Признанные мастера, прошедшие академическую школу, смотрят и определяют качество, музейное оно или нет. Только они могут быть судьями в этом споре между "актуальным искусством" и тем, что считают "не актуальным", сбрасывая, по словам Владимира Маяковского, с "корабля современности". Так в стихах призывал он. Так поступали в жизни поборники "левого искусства" после революции 1917 года, ломая античные гипсы, служившие моделями в классах.
      Современным искусством, "актуальным искусством", по-английски "contemporary art" считают его апологеты только то, что содержит нечто "небывалое и наиновейшее", искусство "дискомфортное, дерзкое и неромантичное". В СМИ, некогда правительственных изданиях, захватившие трибуны критики этого направления внушают всем, что "шокировать и эпатировать модно на Западе, что художник по сути своей всегда отвратителен, как непослушный подросток, что он решил не быть мессией и назвался провокатором". Поэтому они считают искусством "белую плитку с изображением аккуратненьких экскрементов", "баночки с плесенью", "Межпланетную станцию "Мир", собранную из длинной цепочки колбочек, соединяющих водочные бутылки".
      Подобное "творчество" заполняет выставочные залы Москвы, где рубят иконы, режут поросят, садятся в гинекологическое кресло, обнажаются в отвратительных позах. Зачем? Потому что во всем этом видят нечто "новое и не бывалое", "дискомфортное, дерзкое и не романтичное". Все содеянное обосновывается "на базе современной философии и современного дискурса", то есть рассуждения, связанного с "художественными практиками".
      Стоило вкладывать миллионы в реставрацию обветшавшего дворца Матвея Казакова, чтобы запустить в его стены "провокаторов", "отвратительных подростков"? Этот вопрос стоял не только перед директором будущего музея. Академик Российской академии наук Дмитрий Сарабьянов, признанный теоретик авангарда, в декабре 1999 года признался, что боится "захвата власти в искусстве концептуализмом", потому что тот устраняет пластическое начало, на чем всегда строилось искусство. В то самое время, когда в Москве открывался музей современного искусства, академик пришел к неожиданному выводу: "Да не нужно таких музеев!" Это утверждал человек, скорей всего больше всех в Москве сделавший для утверждения авангарда, породившего "актуальное искусство", лишенное пластики и красоты.
      (За свои взгляды на современное искусство Дмитрию Сарабьянову в советские годы пришлось пострадать. После обыска, учиненного чекистами на его квартире, ему на выручку поспешил наш лауреат Ленинской и Государственных премий. Пришлось Зурабу Константиновичу срочно направиться к Денису Филипповичу Бобкову, генералу и начальнику печально-известного 5 Главного управления КГБ, боровшегося с инакомыслием в СССР, надзиравшего за творческими людьми.)
      "Современная философия" внушила многим живущим в ХХ веке художникам мысль, что искусство должно быть концептуальным, стать синтезом науки и арт-деятельности, воспроизводящей идеи в форме словесного текста, графики, схем и диаграмм, фотографий, видео- и аудиозаписей. Ни красок, ни кистей для этого не нужно, поэтому теоретики концептуализма художниками называют и тех, кто не учился искусству и не умеет рисовать.
      Концептуальное искусство утверждали многие западные философы, такие как Р. Берри, Д. Хюблер, Л. Вейнер и другие. Под воздействием идей и практики Запада возник "московский концептуализм". В его арт-действиях выражался политический протест против советской действительности. Мастеров этого стиля отличало пристрастие к показу "плохой вещи", убогой обстановки коммунальных кухонь и квартир граждан Советского Союза.
      Пристрастие к философии присуще гениям авангарда. Василий Кандинский и Казимир Малевич оставили после себя не только художественное, но и философское наследие. Эрнст Неизвестный учился на философском факультете Московского университета, свои работы философски обосновывает Михаил Шемякин, озабоченный созданием в Москве центра, где бы занимались философией искусства.
      Какой философией руководствовался Церетели, берясь за создание музея современного искусства? Мне кажется, в ХХ веке, где прошла большая часть его жизни, ему по душе философия радости жизни. Эпикур ему ближе, чем Берри. Из философии радости проистекает вырвавшийся из его души возглас: "Солнца много не бывает!" Вся философия художника выражается в формуле, давно не им придуманной, "искусства для искусства".
      * * *
      Вспомним отечественных собирателей прошлого. Все знают, что в Х1Х веке московский купец Павел Третьяков составил замечательную коллекцию современного ему русского искусства. Она превратилась в Третьяковскую галерею. Граф Николай Румянцев покупал книги, рукописи, памятники истории и быта. Его собрание трансформировалось в Румянцевский музей и библиотеку в Москве. Московский профессор Иван Цветаев собрал слепки искусства античного и эпохи Возрождения. Эта коллекция легла в основание музея имени Александра III, названного при советской власти - Музеем изобразительных искусств. Илья Остроумов коллекционировал древнерусские иконы. Пред революцией кроме галереи Третьякова, музея Румянцева и музея Цветаева, ставшими учреждениями национальными, финансировавшимися государством и муниципалитетом, образовались частные галереи. Это помянутые выше собрания Ивана Морозова, Сергея Щукина, они покупали, не жалея средств, современную французскую живопись, Ивана Цветкова, собиравшего русское искусство, галерея Василия Боткина, где выставлялись картины русских и европейских художников, а также "богатая коллекция бронзы". Как правило, финальным аккордом - музеем, заканчивалось частное собирательство целенаправленное на одну тему, будь то русское или французское искусство, иконы или театральные реликвии.
      В советской Москве рядовой служащий Феликс Вишневский коллекционировал портреты Василия Тропинина, создал музей, посвященный ему и художникам его времени. Музей частных коллекций возник стараниями литературоведа Ильи Зильберштейна и Ирины Антоновой из сравнительно небольших коллекций, какие могли себе позволить советские люди, не обладавшие миллионами московских купцов и предпринимателей.
      Зураб Церетели десятки лет собирал по примеру Николая Румянцева и Василия Боткина - все то, что ему нравилось, все, достойное с его точки зрения, украшать залы музея, делая акцент на картины современного искусства, тяготеющие к авангарду. Если бы у него была возможность, он бы привез из Африки скалы с рисунками древних, считая их образцом современной пластики. Будучи за границей, посещал постоянно галереи, аукционы, покупал картины и рисунки, изваяния мастеров "парижской школы", где бы они ни жили и ни творили. В его собрание попали этюд Ван Гога, картины Марка Шагала, которого знал и почитал, русских живописцев, оказавшихся после революции на Западе. Радовался безмерно, найдя картины реалиста Василия Шухаева, своего учителя, молодых советских художников, погибших в лагерях и на войне. Антиквары предлагают ему монеты, медали, памятники истории. Поэтому в его руки попала кровать Наполеона, ее он обещал поставить в бывшей спальне "Дома Губина", где, как ему сказали, ночевал Наполеон. За что услышал много нелестных слов от тех, кто считал соседство такой реликвии с экспозицией современного искусства нонсенсом.
      Попытка создать подобный музей в Москве предпринималась давно, еще во времена Брежнева.
      - Помню, Демичев меня позвал, мы посмотрели здание для музея и говорили с ним на эту тему. Здание было прекрасное. Я спросил, есть у министерства культуры концепция такого музея. Или просто, каких художников ХХ века он хотел бы видеть в музее.
      А каких художников предлагаете вы, - ответил он вопросом на вопрос. Ну, конечно Пикассо, Шагала, Леже, Сикейроса, он бывал у меня в мастерской в Багеби, - начал я перечислять знакомых художников. И вижу, загрустил Демичев. Я понял, Суслов, ЦК и старая академия ему художников-формалистов выставить в музее не позволит. Даже если бы он захотел. И мы вернулись с осмотра здания под музей ни с чем. Так до конца эпохи Брежнева идея заглохла.
      * * *
      Чья была инициатива создать в России нечто подобное музеям Гугенхайма, сеть которых покрыла земной шар? Кто за музей современного искусства платит?
      - Финансирование ремонта здания я взял на себя за счет гонораров в России и за границей. Я чувствую ответственность за это как президент Академии художеств. А также я почувствовал претензии молодых художников, которым не уделяют достаточно внимания дома и они уезжают за границу, оставляют там свои работы за бесценок. Академия теперь не отделяется от молодых. Финансировать музей после его открытия будет город.
      Эти заявления вызвали бурную реакцию в среде кураторов актуального искусства, раньше всех сообразивших, что личному, частному собрание придан неожиданный ими общественный статус. То есть Церетели всех опередил. Кураторы годами не верили в серьезность намерения преуспевавшего художника, от которого никто не ожидал такого интереса к чужим творениям.
      В распоряжении мэра о создании музея современного искусства говорится, что "за З. К. Церетели оформляется право безвозмездного пользования земельным участком по улице Петровка, 25, строение 1 на весь период функционирования музея". Что дало повод задать скептикам вопрос - "кто протянет дольше, музей или его хозяин?". Всем тем, кто набил руку в недавних кампаниях против "Трагедии народов" и Петра, представилась новая возможность поупражняться в остроумии. А когда появились сведения, что есть в коллекции работы классиков парижской школы, Шагала, Бурлюка, Пиросмани, Зверева, "несколько листов графики Пикассо, что-то Ван Гога и Сезанна", то все это назвали "антиквариатом". Утверждали, что в собрании актуального искусства, а только оно считалось современным - вообще нет.
      - Церетели в качестве комиссара ИЗО готов прибрать к рукам царицынскую коллекцию
      - Церетели сейчас играет роль комиссара ИЗО Штеренберга, от которого в свое время зависела судьба авангарда.
      - Ну, прежде всего у него есть произведения самого Церетели. Говорят также, что у него есть кровать Наполеона и тому подобные предметы, необходимые для музея современного искусства.
      Такие стрелы запускал в одну и ту же цель знаток современного искусства, часто склоняя фамилию Церетели в газетах. И ни разу не назвав в монографии "Русское искусство ХХ века", 2000 года. В указателе имен Цирельсон, Яков - есть, Цадкин, Осип, - значится, а Церетели, Зураба - нет.
      Другой профессиональный стрелок по той же мишени сообщил, негодуя, общественности, что "лучший образец московского классицизма, построенный Матвеем Казаковым, подарили Церетели". Написал, не зная, что давно городская власть ничего подобного никому не дарит, а продает за немалые деньги.
      И подробно арт-критики поведали, что будущий Московский музей современного искусства - личная коллекция Церетели и его же личный особняк, что на него он оформил право собственности. "Злые языки утверждают, что дом до сих пор так и не объявлен местным наследием". Началось расследование, каким образом памятник федерального значения "Дом Губина" передали городу и, таким образом, понизили его статус. Именно такое формальное "понижение" позволило Церетели вложить деньги в аварийный дом и произвести ремонт, а мэру учредить в нем музей. Рьяными противниками выступили чиновники Министерства культуры. Они даже пытались приостановить решения мэра Москвы, увидев в них подрыв авторитета федерального ведомства. И сообщили прессе, что будущему музею весьма сложно будет получить лицензию на музейную деятельность.
      Делом занимался Комитет по культуре Государственной Думы, успокоившийся после того, как получил справку, что решением правительства России дом переходит в "бессрочное безвозмездное пользование для размещения там "Музея современного искусства". Дом взялось охранять правительство Москвы. Всю эту трепку нервов вновь пришлось пережить Церетели после недавних скандалов с монументами.
      - Может быть, Зураб Константинович надумал идти стезей купца Третьякова и дарит свое собрание с особняком городу! Просто он об этом не объявил вслух. Готовит нам сюрприз! - иронизировали "злые языки". Их пыл подогревался твердым убеждением, что под названием Музея современного искусства появится в Москве еще один, традиционный, с картинами академиков и членов Союза художников СССР.
      Никто не знал, что хранит Церетели в заявленном собрании, кого собирался выставлять, наконец, что понимает под современным искусством. А когда его допрашивали об этом, повторял одну и ту же мысль: "То, которое, на наш взгляд, является музейной ценностью. А оценивать будет государственный экспертный совет"... Такой ответ не успокаивал взбудораженную общественность, поскольку в таком совете не нашлось бы места известным кураторам актуального искусства. Оказалось, волнения "злых языков" были преждевременными. Церетели хорошо изучил все современные музеи мира и хотел, чтобы московский - походил на нью-йоркский Museum of Modern Art, сокращенно МоМА. Знал механику их финансирования в Старом и Новом Свете. В Европе такие музеи живут за счет государства. В США - за счет частных пожертвований.
      - Это ближе мне по духу. На открытие приглашу его директора и других директоров музеев мира. - Под этим приглашенным подразумевался директор нью-йоркского музея.
      А на вопрос, какую роль в жизни будущего музея будет играть сам, прямым текстом ответил:
      - Моя роль будет больше, чем у кого бы то ни было. Открою филиалы во Франции, Америке, Грузии. И в Петербурге. Вот откроем музей, я в нем буду больше делать, чем в свое время Третьяков.
      В годы советской власти в Москве героически собирал современное искусство Георгий Костаки. Он спас на чердаках и в подвалах московских домов картины авангардистов, выброшенные за ненадобностью наследниками. Картины тогда эти никто не покупал. Костаки хорошо знали на Западе, откуда приезжали в Москву, чтобы посмотреть его уникальную коллекцию, достойную стать основой национального музея. Но этого не произошло в силу известных причин. Георгию Костаки пришлось эмигрировать из СССР, где осталась часть картин, отобранных экспертами.
      После 1991 года этим делом занимался в Москве официально без страха попасть в список неблагонадежных лиц Леонид Бажанов, бывший служащий Министерства культуры СССР. Он возглавил созданный Государственный центр современного искусства. Другим известным собирателем является искусствовед Андрей Ерофеев, заведовавший сектором новейших течений музея "Царицыно". Они собирали экспонаты будущих музеев, задуманных как российские аналоги Гугенхайма. Показать эти две известные специалистам коллекции негде, потому что зданий у них нет. Верный известному призыву: "Ребята, давайте жить дружно!" - Церетели пытался установить с обоими кураторами контакт и привлечь к задуманному делу. Но оба не нашли общий язык с будущим директором музея.
      Один заявил, не стесняясь в выражених:
      - Он просто хочет нашу коллекцию украсть и ей распоряжаться. Он мне сказал, что без меня ты никто, будешь вечно в своем сортире сидеть.
      Другой высказался не менее эмоционально:
      - Ни при каких обстоятельствах не буду с ним сотрудничать. Церетели все хочет контролировать. Он предложил мне в качестве компенсации какие-то немецкие ангары, которые он согласен разукрасить и взять под это дело денег из бюджета. Все это было предложено в коридоре на ходу. И вообще, почему федеральная организация должна размещаться во владении Церетели?
      .Послушаем теперь другую сторону, которой я верю.
      - Я всем предложил участвовать. Говорил Бажанову и Ерофееву: приходите ко мне в музей, вот вам зал, вешайте, что хотите, - отвечал на их упреки Церетели. - Я предложил Бажанову немецкий ангар высотой 40 метров. Место, где поставить, я знаю. Стоит ангар 500 тысяч долларов. А алюминиевый фасад можно закрыть рельефами. Я могу это сделать, у меня уже есть идея, предложение: сделать греческие колонны, между ними разные стили - архаика, византийский стиль и так далее до сегодняшнего дня.
      Бажанов меня спрашивает, а у вас какой интерес есть? Да никакого! Я вообще одну стену могу сделать бесплатно...
      Не поверили оба куратора в бескорыстие Церетели. Прошло после той дискуссии три года. Обе "федеральные организации" поныне влачат жалкое существование.
      Как удалось частному лицу опередить государство, министерство культуры, на службе которого состоят оба куратора? Церетели на этот вопрос отвечал всем атаковавшим его мастерскую в июле 1999 года, когда появилось сенсационное официальное известие об открытии в декабре Московского музея современного искусства:
      - Знаете, всю жизнь идет разговор о создании в России музея современного искусства. И что, кто-нибудь, кроме меня, взял инициативу?
      - Есть инициатива Бажанова и Ерофеева, - возражали ему, - есть принципиальное решение о выделении под музей Провиантских складов на Остоженке, где сейчас гараж Министерста обороны.
      - И почему не получается?
      - Денег нет...
      - Ну как Провиантские склады отдадут? Никакого решения нет. Для этого надо найти гаражу другое помещение. Сделать так, как я сделал на Пречистенке. Там дом тоже принадлежал Министерству обороны. Но я дал городу свой труд, не взял гонорар за Поклонную гору. Москва заплатила квадратными метрами. А военные мне взамен квартир передали особняк. Пусть Бажанов так сделает! А то болтает всякое, голову морочит.
      В этом диалоге - раскрыта вся механика, позволившая Церетели так быстро двигать буксовавшую казенную машину, когда ей надо было тянуть за собой воз культуры, в данном случае новую московскую галерею.
      * * *
      Московский музей современного искусства еще не успели открыть, а в это самое время Церетели занялся реставрацией дворца ХVIII века на Пречистенке, принадлежавшего князьям Долгоруковым. Этот особняк вдвое больше "Дома купца Губина".
      - Сейчас эпоха инициативных людей, - часто повторял Церетели, отвечая тем, кто обвинял его, что он "приватизировал особняк, построенный великим Казаковым".
      - Я что, украл у кого-то что-то? Нет. Наоборот, работаю с утра до вечера, стою вверх ногами, из гонорара своего отдаю. Почему? Меня так научили, чем больше отдаешь, тем больше у тебя будет.
      Первое постановление мэра Лужкова о Московском музее современного искусства датируется 19 июля 1994 годом. Обращаю внимание на эту дату, обозначенную год спустя после того, как Юрий Лужков расписался под рисунком штыка, будущего обелиска на Поклонной горе. Вот еще когда Церетели начал продвигать давнюю идею. Тогда общественность протестовала против сооружения "памятника Сталину" на Поклонной горе. Никого не заинтересовало новое постановление мэра Москвы, сведения о нем не просочилось в прессу, поэтому Юрий Лужков и говорил, что музеем занимались "втихаря". Дом на Петровке чуть было не приватизировали некие дельцы, желавшие использовать памятник архитектуры под коммерческие цели. Этому помешал мэр Москвы, веривший, что Церетели его не подведет, на свои деньги реставрирует музей и передаст городу коллекцию, насчитывавшую тогда 3000 экспонатов.
      Где они приобретались?
      - В Нью-Йорке, на аукционах, там они еженедельно проходят. В Германии я купил коллекцию русских художников в галереях и у частных лиц. Многие работы мне вообще подарили для музея.
      На Западе мне помогают собирать коллекцию бывшие директора Нью.-Йоркского и Парижского музеев современного искусства. По русскому искусству мне помогает Ники Леви, она в Америке живет давно. Помогают консультанты в Москве.
      Не раз слышал я историю о том, как закупают картины во Франции, где каждые десять лет государство приобретает художественные ценности, чтобы пополнить национальные музеи. Знал он об этом не с чужих слов, его самого привлекали в качестве эксперта для таких закупок.
      Десять лет прошло после революции 1991 года, но многие все еще удивлялись, как частное лицо опередило государство. Прецеденты такие в России были. Александр III, посетив галерею Павла Третьякова, после осмотра признался: "Купец опередил государя".
      Второй раз это произошло 15 декабря 1999 года. Тогда художник опередил государство с помощью муниципальной власти. Она в свое время поддержала братьев Третьяковых, подаривших личные собрания Москве. Поэтому ленточку перед входом перерезали одновременно Церетели и Лужков.
      Разрезая красную ленточку, мэр Москвы, обращаясь к невидимым оппонентам, произнес загадочную фразу:
      - Они говорят, особенно один из них, что совсем не годится мэру перерезать ленточку. Так вот, я нахожусь здесь, чтобы совершить этот прекрасный символический акт. - И снова помянул, что делали музей "втихаря", назвав его еще одним "окном в мир культуры".
      Музей открывался в самые горячие дни предвыборной борьбы. Штаб противников мэра возглавил в роли политолога тот самый галерист из Замоскворечья, который три года назад пытался сокрушить Петра. На площадь Москвы вышли тогда в декабре без штанов трое молодых людей. В таком виде они представляли прохожим у Никитских ворот проект "Новые юродивые". На другой улице просил подаяние в образе старухи и торговал "пирожками с котятами" другой "художник", демонстрируя перформанс "Старуха Изергиль". Этих самодеятельных артистов снимали операторы ТВ, фотографы точно так, как они это делали, когда устраивались шумные акции у монументов Церетели. Таким образом, музею на Петровке, культурной программе мэра Москвы противопоставили фестиваль "Культурные герои". Ему на экранах ТВ уделили больше внимания, чем новому музею современного искусства.
      ...В тот не холодный день декабря 1999 года Соломон Гугенхайм на церемонию открытия не прилетел. Пришла Ирина Антонова, знающая, что такое в нашей стране создать музей.
      Тогда директору нового музея вручили лицензию Министерства культуры России за № 3. Первый номер - получил "Эрмитаж". Лицензию № 2 выдали Третьяковской галерей. Тем самым были посрамлены те, кто предрекал, что такой лицензии никто вообще не даст Церетели. Впервые после революции в Москве открылся музей, в чьих стенах собраны картины как отечественных, так и иностранных художников.
      Другое потрясение ожидало "злые языки" после осмотра тридцати залов на трех этажах. Ни в одном из них они не обнаружили картин директора. Не оказалось картин академиков, картин "ненавистных профессиональной критике Шилова, Глазунова, Андреяки". Не оказалось кровати Наполеона, так позабавившей "профессиональных критиков". Они тем не менее не удержались от вынесения новому музею сурового приговора.
      "Результат пока что - салат по-русски (мелко нарезанные, неопознаваемые, не всегда свежие продукты смешаны в кучу). А не салат по-европейски (помидоры отдельно, а соус в баночке). Если повар не собирается прислушаться к профессиональным советам, лучше на его салат осторожно посмотреть (как на зоопарк) и забыть о нем."
      Иной приговор вынесла Ирина Антонова, директор Музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина. Ее слова были для создателя и директора музея важнее всех высказываний "злых языков" и "профессиональной критики".
      - Прежде всего, я хотела бы выразить восхищение Зурабом Церетели - он сделал то, что обещал. Очень много лет говорили о таком музее, но его не было. Теперь он есть, и в этом главный итог. Собрана очень неплохая коллекция, вполне репрезентативная. По ней можно судить, что такое искусство нашего века. Здесь представлены и работы классиков русского искусства и западного, таких как Модильяни, Матисс, Миро, Пикассо, Гуттузо. Но что самое радостное, работы наших современников.
      Лучшие музеи России прислали по случаю открытия свои картины. На три месяца их дали полюбоваться москвичам в знак уважения к новорожденному собрату. Что дало повод предрекать тем, кто не радовался открытию, что через три месяца "экспозиция распадется", смотреть будет нечего.
      Удары, как громоотвод, приняла на себя монументальная бронзовая дверь, выполненная по эскизу Церетели. Ей уделили внимания больше, чем всем экспонатам! С чем только не сравнивали этот портал. И с "нагромождением глыб сдержанно-изумрудного цвета", которые "прилепили" в нарушение всех норм и правил к памятнику архитектуры великого Казакова. И с "зеленоватыми руинами, сильно напоминающими стилизованный вход в московский зоопарк". Даже вынесли такой приговор:
      - Это нужно рассматривать, как продолжение экспансии Церетели в историческую ткань города.
      Досталось директору за нестандартный показ экспонатов. В одном зале, чего нигде не видывали, выставлялись великие и мало кому известные художники. Дали и Миро соседствовали с работой не знакомого "художественной общественности Я. Наливайко". Но Церетели считал, пред искусством все равны, и если работа замечательная, то можно ее показать рядом с классиками. Одни выносили вердикт: "музея современного искусства пока нет". Другие считали, что это, конечно, не центр Помпиду в Париже, и все же муниципальный музей. Нашелся и более щедрый на оценки знаток, воспевший с первых дней существования новое собрание. Он увидел в нем искусство ХХ века, где выступило на передний план профессиональное мастерство пластика, цвет, линия, музыкальное звучание картин. Нашлось оправдание и невиданному способу развески: Церетели подошел к экспозиции как художник, а не как ученый, подчинил ее художественному ощущению.
      - Видели ли мы когда-нибудь, видел ли мир такое русское искусство новейшего времени, каким предстало оно в канун третьего тысячелетия в Москве в белых "античных" залах великого Казакова? - задала вопрос академик Марина Чегодаева. (Именно она - тот самый знаток и "профессионал", который в свое время высказывался не столь однозначно в адрес монументального творчества Зураба Константиновича.) И отвечала сама на этот вопрос:
      - Следует признаться. Не видели. По правде, говоря, даже не предполагали, что оно столь значительно, так разнообразно, а главное, так свободно и независимо.
      * * *
      Прошло три года после открытия музея на Петровке. В тот день, кода пишется эта глава, его посетило семьсот человек. О такой посещаемости может мечтать любой музей национального значения.
      В майские дни 2001 года во дворе музея собрались на праздник люди, чтобы отметить появление на Петровке доставленный из Парижа марш Эйфелевой башни. Его купил на аукционе директор музея за деньги, полученные от продажи своих натюрмортов. И доставил в Москву.
      К тем дням вернулись в провинциальные музеи преподнесенные по случаю открытия шедевры русского авангарда, спасшиеся от гибели в городах далеко от Москвы и Академии Художеств СССР. Но Московский музей современного искусства не распался, как ему пророчили. Залы заполнили сотни новых картин и статуй. Рядом с ними появились инсталляции, без которых не мыслится актуальное искусство. Их купил на ярмарке "Арт-Москва", где продаются самые смелые проекты, директор Московского музея современного искусства. Теперь его экспозиция никому не кажется случайной и частной, в глазах искусствоведов она уподобляется "колоссальному перформансу, изобретательному, веселому и талантливому". В залах появились рядом с классиками имена, вызывающие восторг у поклонников актуального искусства. И полное равнодушие у таких консерваторов, как автор этой книги.
      Весной 2002 года в Москве прошел аукцион, где распродавалась художественная коллекция обанкротившегося "Инкомбанка". Наибольшую активность проявил покупатель под номером 11. Он купил два самых дорогих "хита" той распродажи, работы Казимира Малевича - "Автопортрет" и "Портрет жены". За первую картину было уплачено 600 тысяч долларов при стартовой цене 350 тысяч. За вторую 90 тысяч при стартовой цене 60 тысяч. Купил и копию "Черного квадрата" того же автора. Покупатель унес с собой работы Дмитрия Краснопевцева, Леонида Пурыгина, Евгения Рухина, Эдуарда Штейнберга, чьи имена много говорят поклонникам современного искусства. Естественно, все хотели узнать, что за столь могущественный покупатель под номером 11. Он представился почтенной публике как агент Московского музея современного искусства.
      Помните, как отвечал Церетели тем, кто допытывался у него, какую роль будет он играть в будущем музее?
      - Моя роль будет больше, чем у кого бы то ни было. Вот откроем музей, я в нем буду больше делать, чем в свое время Третьяков.
      Многим, и мне в том числе, казалось, что это гипербола. После того как "Автопортрет" Казимира Малевича ушел на Петровку, мне так больше не кажется.
      * * *
      Создав в Москве музей современного искусства, Церетели никоим образом не отвернулся от художников, которых в газетах "сбрасывают с корабля современности" искусствоведы, прошедшие в свое время выучку в Московском университете на кафедре профессора Дмитрия Сарабьянова. Профессор научил их видеть в "Черном квадрате" символическую формулу всего и ничего, ценить интеллектуальную изобретательность, которая легла в основание концептуального искусства. А теперь сам страшится этого "продвинутого" искусства, (за что боролся, на то и напоролся), поскольку оно "исключает пластическое начало". Зовет смотреть не только вперед, но и назад, на классику, фольклор, возлагает надежду на "пластический концептуализм".
      Страшится и Зураб Церетели по той же причине, что "потерялось предметное искусство". И в тоже время просит собратьев-академиков больше не смотреть на современное искусство "плохими глазами", зовет понимать, "не шуметь" от незнания. Возлагает надежду на "современную пластику". Задолго до конца ХХ века часто к месту и, как мне казалось, не к месту развивал мысль, что началась новая эпоха, которая требует новых форм, созданные формы отступают в прошлое и необходима "новая пластика, новое мышление". Для этого нужна не только фантазия, но и школа. Без нее немыслима никакая пластика и форма.