Натан Геллер (№3) - Сделка

– Фрэнк, – говорил хриплый голос, – это ты привел к нам Брауна и Биоффа. Это ты все придумал, и твоя затея не удалась.

– Раньше ты не жаловался, Поль. Поль?

Боже мой! Поль Рикка! Официант. Человек номер два. У Капоне был его Нитти, у Нитти был свой Рикка. А у меня не было пистолета.

– Нам незачем попадаться всем, – заявил Рикка. – Помните, как Эл отдувался за всех и один отправился на суд? И сейчас мы именно так должны себя вести.

– Но ситуация изменилась, Поль. – Это был явно голос Нитти, но что-то в нем было не то. Что-то переменилось.

В его голосе больше не было силы. – Фрэнк, – продолжал Рикка, – ты можешь взять на себя вину, а мы обо всем позаботимся до того времени, когда ты освободишься.

Правильно. Точно так же, как Нитти позаботился о Капоне.

– Это не тот случай, – произнес Нитти более уверенным голосом. – Это же секретное обвинение. Никто не может взять на себя вину остальных. Нам всем надо держаться вместе и постараться справиться с ситуацией.

Рикка начал ругаться по-сицилиански. Нитти тоже. Ругань становилась громче. Другие голоса на английском и сицилианском пытались урезонить их. Кажется, я слышал Кампанью.

Я встал на колени. И посмотрел в замочную скважину. Прямо как в деле о разводе.

Я смог разглядеть их. Они сидели в гостиной, одетые в коричневые костюмы – ни дать, ни взять, собрание бизнесменов, только среди них были Фрэнк Нитти, Поль Рикка, Луис Кампанья, Ральф Капоне и другие, чьих лиц я не увидел. Но если бы я их и мог видеть, то, уверен, их имена заставили бы меня поежиться от страха.

Рикка, чье лицо с высокими скулами было покрыто оспинами, был бледен, и задыхался. Он указывал на Нитти в то время, как они стояли друг против друга. Рикка был намного выше маленького парикмахера.

– Фрэнк, ты сам этого просишь.

Пять простых слов.

Гробовое молчание. Нитти смотрел на других, на их лица. Мне кажется, насколько я мог увидеть, что все, кроме Кампаньи, избегали его глаз. И даже Луи не сказал ни слова в его защиту.

То, что Нитти не поддерживали, означало одно:

Рикка низвергнул Фрэнка. И без всяких опасных, запутанных, похожих на шахматные комбинаций, которые понадобились Нитти, чтобы скинуть Капоне с его трона и отправить в тюрьму. Рикка смог одной только сило характера и сильной волей покончить с Нитти.

И Нитти это знал.

Он подошел к входной двери.

Я не видел, но слышал, как он открыл дверь Холодный мартовский ветер помог мне понять это Нитти снова попал в поле моего зрения. Он стоял ко мне спиной, указывая им на дверь. Мужчины медленно переглянулись и поднялись. Я отошел от двери, вернулся к дивану и, дрожа, сел. Я знал, что это означало. Его молчаливое приказание покинуть его дом было нарушением правил сицилианских крестьян, касающихся гостеприимства по которым они все росли. Таким образом, он повернулся спиной к ним. Таким образом, он высказал им свое презрение. Нитти бросил им вызов. Особенно Рикка.

А слова Рикка – «Фрэнк, ты сам этого просишь», по сути, были смертным приговором.

Я слышал, как они двигались там, надевая пальто и шляпы, не говоря ни слова.

Хотя в конце, когда все, казалось, ушли, мне послышался голос Кампаньи. Он сказал просто: «Фрэнк...»

И я явственно услышал голос Нитти, который, очевидно, стоял прямо у дверей кабинета. Он сказал:

– Спокойной ночи, Луи.

Я снова натянул ботинки, вытянулся на диване и закрыл глаза. Думая о том, открою ли я их вновь.

Надо мной зажегся свет: я видел его сквозь прикрытые веки. Я продолжал «спать».

Кто-то тихонько потряс меня за плечо.

– Геллер, – тихо сказал Нитти. – Геллер, вставай.

Я сел, притворно застонал и потер глаза кулаками. Потом я произнес:

– Извини, Фрэнк. Вот черт! Ох, даже не знаю, что случилось. Я, кажется, заснул.

– Я знаю. Я пошел прогуляться, а когда вернулся, ты крепко спал. И храпел. Я не мог заставить себя разбудить тебя. Поэтому решил не трогать тебя.

Нитти сел рядом со мной. Он казался очень старым, очень худым, очень усталым. Его щеки ввалились. В его темных глазах не осталось уверенности. Его волосы были всклокочены: маленькому парикмахеру явно следовало подстричься.

– Не вижу вреда в том, – сказал он, – что я дал тебе поспать. А уж если быть до конца откровенным; я забыл про тебя. – Он кивнул в сторону другой комнаты. – У меня внезапно появились кое-какие дела, поэтому я отослал жену с сыном в Ронгас, и она еще сказала мне, чтобы я не забыл о Геллере, а я напрочь о тебе забыл. – Он засмеялся.

Для человека, который пару минут назад услышал свой смертный приговор и который бросил перчатку Рикка и всей этой чертовой компании, он был на редкость спокоен.

– Когда я вернулся из-за океана, – заговорил я, – у меня были проблемы со сном. Но потом я научился засыпать в любое подходящее время. Извини меня.

Нитти взглянул на меня, прищурив глаза. С тревогой? Или подозрительно?

– Надеюсь, моя деловая встреча не помешала твоему сну, – промолвил он.

– Нет, – весело ответил я. Надеюсь, не слишком весело. – Я все проспал.

– О чем тебе нужно было поговорить со мной, Геллер?

– Но это же ты послал за мной. Фрэнк.

– Ах, да. Корреа вызывает тебя. Вот дьявол!

– Он собирается вызвать меня в качестве свидетеля. Кажется, за нами следили во время наших многочисленных встреч за все эти годы. Меня как раз и собираются спрашивать об этих встречах, и...

Нитти пожал плечами.

– Забудь об этом.

– Именно это я и собираюсь сделать. Никого не касается, о чем мы с тобой говорили. Как я уже говорил Луи, у меня есть очень подходящее заболевание – следствие боя: меня лечили от амнезии, пока я был в сумасшедшем доме. Я ничего не помню, Фрэнк.

Он похлопал меня по плечу.

– Я горжусь тобой за то, что ты там делал.

– Что?

– Я все время привожу тебя в пример своему мальчику. Ты был героем. – Он встал, подошел к дорогому, возможно, антикварному шкафу, вынул бутылку вина и налил себе стакан. – Это великая страна. За нее стоит сражаться. Эмигранты вроде меня могут иметь здесь дом, семью, заниматься бизнесом. Хочешь вина, малыш?

– Нет, спасибо, Фрэнк.

Он пил вино, медленно ходя по маленькому кабинету.

– Я никогда не беспокоился за тебя, малыш. Ты мог разболтать все о Сермаке, но ты этого не сделал. Ты мог поступить так же в случае с Диллинджером, но ты вновь промолчал. Ты все понимаешь, omerta[10], но ты даже не один из нас.

– Фрэнк, я не собираюсь предавать тебя. Он сел рядом со мной.

– Ты видел Несса в последнее время?

– Да, – ответил я. – В прошлом месяце.

– А ты знаешь, чем он сейчас занимается?

– Да, – сказал я и улыбнулся. Нитти засмеялся.

– Эл мог бы принять от него помощь, – сказал Нитти и засмеялся громче.

Перестав хохотать, он допил бокал вина и произнес:

– Ты сохранил еще один секрет.

– Фрэнк?

– Ты знал об О'Харе. Я сглотнул.

– Ты хочешь сказать, ты знал...

– Что ты вычислил, что я... – Нитти помахал руками, изображая какую-то фигуру, – ...отослал Эла. Да. Я видел это по твоим глазам, малыш, когда мы с тобой разговаривали в то время.

Он имел в виду нашу встречу в «Бисмарке» в тридцать девятом.

– А тогда почему, черт возьми, я еще жив? – спросил я.

– Я велел тебе держаться подальше от моего бизнеса. Ты так и сделал – более или менее. Я доверяю тебе. Я уважаю тебя.

– Фрэнк, я прав, думая, что ты не имеешь отношения к смерти Эстелл Карей?

– Стал бы я поднимать такой шум? – Его лицо стало сердитым. – Это все устроил мой кровожадный приятель Поль Официант, – и тут он сказал что-то по-сицилиански, что звучало отвратительно. – Он боялся, что она заговорит перед Большим жюри. А убийцы, мне кажется, сами решили заставить ее говорить. – франк невесело рассмеялся. – Чтобы она привела их к деньгам, которых у нее никогда не было.

– К деньгам, которые... что?

Он встал и налил себе еще вина.

– У Карей никогда не было денег Ники. Он не поверял ей. Он думал, что это она предала его властям. И этот его миллион, кстати, там поменьше миллиона, федералы преувеличивают, чтобы взять побольше налогов... так вот, этот миллион надежно припрятан и ждет освобождения Ники. А он держит себя пай-мальчиком. Он кое-что сказал, но лишь то, что они уже знали. А Вилли и Браун, что ж... не стоит делать вклады в их акции.

Откровенность его озадачивала и пугала. Был ли он пьян? Не пожалеет ли он позднее о том, что рассказал мне?

– Это хорошо, что ты убил мерзавца Борджиа и его сучку, – сказал он. – И то, что потом позвонил мне, чтобы мы навели там порядок, я тоже ценю. Подумай только, что из этого могли раздуть газеты. А ты знаешь, сколько ребят втянули в дело Карей? Черт! Вот тебе и Рикка. Вот так вот. – Он попивал вино. – Я твой должник.

Нитти говорил мне это и прежде, и не раз. Больше двух раз.

– Выпей-ка, – произнес он.

Я согласился. Мы сидели и пили, и я сказал:

– Если уж ты считаешь, что ты – мой должник, Фрэнк, то я бы хотел получить долг. Нитти пожал плечами.

– Конечно. Почему бы и нет.

– Ты знаешь насчет моего приятеля Барни Росса. Нитти кивнул. Конечно, он знал: ведь я от него это и услышал. Или от Кампанья, что одно и то же – до сегодняшнего вечера, по крайней мере. Нитти спросил:

– А ты поговорил с ним о его беде?

– Да, – ответил я. – И он уверяет, что контролирует ситуацию. Он говорит, что это ему нужно, чтобы снимать боль, чтобы заснуть. Он говорил об этом, как о каком-то пустяке, а потом попросил ничего не рассказывать его жене и его семье.

– Барни хороший человек, – промолвил Нитти. – Ему нельзя сидеть на игле. Это погубит его.

– Знаю.

Похоже, это разозлило Нитти.

– Барни – герой. Дети смотрят на него. Он не должен идти этой дорогой.

– Тогда помоги мне остановить его.

Он посмотрел на меня, и на мгновение я увидел прежнего Фрэнка Нитти.

– Распорядись, – попросил я, – чтобы в Чикаго никто не продавал наркотиков Барни Россу. Перекрой его источник. Понял?

– Понял, – ответил Нитти.

Мы пожали друг другу руки у передней двери, и я вышел на морозный воздух, думая о том, как много глаз, кроме глаз самого Нитти, следит за мной.

12

Друри вел. Мы оставили машину, на которой не было карточки потребления горючего, возле кладбища Вудлоу и направились на юг вдоль железнодорожных путей. Моросил дождь. Это была Иллинойская центральная железная дорога. Дорога не была электрифицирована; по ней ходили товарные поезда. В это время дня, около четырех, на дороге было мало поездов, может, они и вовсе не ходили днем – вплоть до часа «пик». Дело в том, что Сермак-Роуд была слишком крупной магистралью, чтобы в это время дня ее дублировали поезда.

Мы шли прямо по путям. Слева, всего в нескольких кварталах от меня, была центральная часть Бервина, а прямо на север располагалась ферма. Здесь же дорога проходила через дикую прерию – по высокой траве, среди кустарников и деревьев. С правой стороны было проволочное ограждение, за которым виднелись очертания кирпичных строений санатория. Там собрались несколько полицейских в форме; три человека в спецодежде, явно рабочие железной дороги, стояли в стороне. Их расспрашивали.

Мы с Друри спустились с железнодорожной насыпи и, продираясь сквозь кусты и высокую траву, направились к полицейским, стоявшим около забора. Один из копов, человек лет пятидесяти, в белой фуражке, подошел к Друри и протянул ему руку. Они обменялись рукопожатием, и полицейский в белой фуражке представился:

– Я – шеф полиции Роуз, полицейского отделения Риверсайда. А вы, должно быть, капитан Друри.

Друри сказал, что так оно и есть.

– Спасибо, что вы прибыли сюда так быстро. Нам надо, чтобы вы опознали тело. А мы с удовольствием примем совет о том, что нам дальше делать...

Друри не представил меня; все решили, что я просто еще один коп. На этот раз я находился в его офисе, когда ему позвонили. Корреа попросил его поговорить со мной еще раз, и из вежливости я приехал по железной дороге в Таун-Холл-стейшн. И вот я сидел там, а он ругал меня, когда раздался телефонный звонок.

В результате мы с ним стояли в канаве около Иллинойской центральной железной дороги между Норт-Риверсайдом и Бервином среди ошарашенных деревенских полицейских, которые натолкнулись на труп человека – не совсем из их компании, но, в общем-то, типичного жителя этих мест.

Он сидел, прислонившись к забору, примяв под собой траву. Его коричневый котелок съехал набок, голова запрокинулась и упиралась в металлический столб. В правой руке у него был револьвер. На нем были модный серый клетчатый костюм, дорогое коричневое клетчатое пальто и голубой с коричневым шелковый шарф. Поверх туфель были надеты галоши – на земле еще был снег. А над носками виднелись белые шерстяные кальсоны. Над правым ухом было пулевое отверстие; такое же отверстие, из которого вылетела пуля, было над его левым ухом.

Мы с Друри наклонились над ним – с разных сторон. В воздухе пахло порохом.

Он, должно быть, подстригся этим утром, – промолвил я.

– Почему? – спросил Друри.

Я не сказал Друри, что вчера встречался с этим человеком. И не собирался говорить.

– Видно, что стрижка свежая. Да и запах помады чувствуется.

– Я чувствую запах вина. Он, наверное, был смертельно пьян. А теперь он просто мертв.

Друри выпрямился и обратился к шефу Роузу:

– Все правильно. Это Фрэнк Нитти.

– В его водительских правах написано – Нитто, – произнес Роуз.

Друри пожал плечами.

– Нитто – это его настоящее имя, – он усмехнулся. – Ему наверное, казалось, что Нитти – это по-американски.

Я осторожно снял шляпу с головы Нитти. В коричневом котелке было несколько пулевых отверстии. Точнее, пять.

– Билл, – сказал я. – Взгляни-ка сюда. Я показал ему шляпу.

– Как, черт возьми, одна пуля, попавшая ему в голову, могла продырявить шляпу в пяти местах? А фатальный выстрел оставил только одно отверстие, вот здесь... – Я посмотрел в дырку. – Откуда другие отверстия? Мыши?

Друри взял шляпу и повертел ее в руках, разглядывая. Он нахмурился.

Роуз заявил:

– У нас есть свидетели. Может, они помогут нам решить эту загадку.

Он подвел нас к трем железнодорожникам. Двое из них были худыми, лет сорока. Они были невероятно похожи, хотя сказали нам, что они не братья. Третий, грузный, был лет тридцати пяти.

Друри представился, и тогда один из худых вышел вперед и сказал, что его зовут Вильям Сибауэр, он работает кондуктором. Он и двое других – стрелочник и сигнальщик – были на паровозе, когда все началось. На нем были очки в проволочной оправе – это как раз и отличало его от другого худощавого человека. Говоря, он снял очки и вытер стекла от капель дождя. Он нервничал.

– Было около трех часов, – начал кондуктор. – Мы перевозили состав на юг, впереди был служебный вагон. Когда мы пересекли Сермак-Роуд, на некотором расстоянии от нас я увидел человека. Он шел в том же направлении, что и мы – на юг. И шел он по рельсам. Человек этот шатался. Я подумал, что он, наверное, пьян.

– Вы быстро ехали? – спросил Друри.

– Не очень. Когда мы были уже близко к нему, я вышел на площадку и прокричал: «Эй, приятель!» На это парень поднял руку, в которой был пистолет. Он выстрелил в меня, и я нагнулся.

Я спросил:

– Сколько раз он выстрелил в вас?

– Два, – ответил Сибауэр. Стрелочник и сигнальщик, стоявшие рядом, согласно закивали.

– Что было дальше? – проговорил Друри. – Человек продолжал махать руками. Не думаю, что у него были хорошие намерения. Он спустился с насыпи, – тут рассказчик прервался и указал на забор и на тело Нитти, – и остался здесь. Сел или упал. Не могу сказать.

– А дальше?

– Ну, я приказал, чтобы поезд остановили. Мы выбрались из него и пошли к этому человеку. Он сидел с закрытыми глазами. Я сказал ребятам: «Смотрите-ка, этот парень – сумасшедший. Он прикидывается, что потерял сознание, чтобы еще раз выстрелить в нас». Поэтому мы двигались очень медленно. Мы были футах в шестидесяти от него, когда он открыл глаза и посмотрел на нас. Похоже, его глаза округлились. – Кондуктор судорожно сглотнул. – Потом он поднял пистолет к голове, и на этот раз не промахнулся.

Друри попросил каждого из двух железнодорожников повторить этот рассказ. Пока они говорили, я вернулся к телу и встал возле него на колени. Теперь это уже был неодушевленный предмет.

– Дерьмово, Фрэнк, – сказал я. Коп, стоявший рядом, переспросил:

– Что?

Ничего, – сказал я. Вынув из кармана носовой платок, я осторожно вытащил из его руки револьвер, открыл барабан и вытряхнул пули. Осталось три штуки. Три пули были расстреляны.

Вскоре Друри подошел ко мне.

– Их рассказы в основном совпадают.

– Билл, трех пуль не хватает.

Я показал ему револьвер, Друри взял его и мой носовой платок.

– Ну конечно, – произнес он. – Двумя он выстрелил в ребят из поезда, а третью пустил себе в висок А в школе меня учили, что два плюс один будет три.

– Серьезно? Послушай-ка, Билл, когда тебя выпускали из колледжа, сколько пулевых отверстии было в твоей шапочке магистра?

Друри скривил рот, потому что надеялся, что все предельно ясно.

– Может, он и не стрелял в ребят на поезде. Они лишь слышали выстрелы и решили, что он целится в них.

– А тогда в кого или во что он стрелял?

– Конечно, в свою голову.

– И промахнулся?! И его шляпа не отлетела в сторону, когда эти неверные пули попали в нее?!

Друри пожал плечами.

– В таких делах всегда много неясностей.

– Неясностей! Ах ты дьявол! Так вот как ты объясняешь очевидные вещи, которые тебя не устраивают? Ты просто не замечаешь их?

– Геллер, ты здесь вообще в качестве гражданского наблюдателя. Я здесь действую по своему усмотрению. И не устраивай лишних неприятностей.

– А ты как думаешь, что здесь произошло, капитан Друри?

Он упер руки в бока своего дорогого черного пальто и самодовольно ухмыльнулся.

– Послушай, я хочу разработать подходящую версию, которая поможет нам извлечь пользу из того немногого, что мы знаем. Ведь у нас есть три свидетеля, которые видели, как этот парень выстрелил себе в голову, и есть сам этот парень с пистолетом в руке и дыркой в голове. Я слегка склоняюсь к версии о самоубийстве. А ты что думаешь об этом, Геллер?

Я стал ходить из стороны в сторону.

– Посмотри на эти густые кусты, на высокую траву, сорняки. Он бежал, шатаясь. Пьяный? Да, конечно, от него исходит запах спиртного. Согласен. Но, может, он убегал от кого-нибудь?

– От кого?

– От тех, кто пытался убить его, Билл. Возможно, он прогуливался, и кто-то стал стрелять в него из этих кустов, и тогда он побежал. Он, знаешь ли, регулярно ходил пешком.

– Я этого не знал, – произнес Друри и посмотрел на меня подозрительно. – А откуда ты знаешь?

– Это неважно. Он каждый день гулял. Возможно, у него был определенный маршрут – именно этот. Мы же всего в нескольких кварталах от его дома – он направлялся домой. Кто-то выстрелил в него, возможно из пистолета с глушителем. А когда он начал отстреливаться, эти железнодорожники решили, что он стреляет в них.

Друри невесело улыбнулся и покачал головой.

– Ну да, а потом убийца из кустов выстрелил ему в голову, пока ребята из поезда бежали в его сторону, я правильно понял?

Я поднял голову вверх, чтобы дождь оросил мое лицо.

– Нет, Билл. Нитти застрелился сам. Нет вопросов.

– А в чем же ты тогда сомневаешься?

– Меня смущают обстоятельства. Я думаю, он упал, убегая от тех, кто хотел его убить. А может, он был смертельно пьян и упал – какая разница? Так или иначе, открыв глаза, он увидел смутные фигуры трех приближающихся к нему мужчин – в шестидесяти-семидесяти футах от него. И чтобы не доставлять удовольствие Рикка, он поднял пистолет к своей голове и, в последний раз в жизни бросив Рикка вызов, застрелился.

– Рикка?

Я пожал плечами.

– Между Рикка и Нитти лежала пропасть, и Компания была на стороне Рикка.

– Кто это сказал?

– Все это знают. Выйди хоть однажды из своего офиса. Можно сказать, что Рикка разорвал с Нитти контракт. Его люди пытались сегодня убить Фрэнка – здесь, на железнодорожных путях, – но когда кондуктор, стрелочник и сигнальщик выпрыгнули с поезда, убийцы убежали в горы. Их не заметили. Только Нитти не знал, что они ушли. И он принял железнодорожников, которые приближались к нему, за своих убийц.

Друри задумался.

– Так вот откуда у него в шляпе пулевые отверстия! Они выстрелили в него и убежали, эти твои убийцы? Твои и Рикка?

– Да. А может, Нитти сам упал в высокую траву, услышав первый выстрел. А потом поднял свою шляпу на палке, чтобы вызвать на нее огонь. Возможно, дело было так. – Я еще раз пожал плечами. – Кто знает?

– Это все неясности, Геллер, – сказал он. – Такие вещи никогда не бывают понятны до конца.

– И что ты думаешь?

– Думаю, что он выстрелил себе в голову.

– Загнанный в угол убийцами, посланными Рикка.

– Какая разница?

Я не мог ответить на этот вопрос, поэтому отошел в сторону, засунув руки в карманы пальто. Почему это имело такое значение для меня? Почему мне хотелось верить, что последний акт жизненной драмы Фрэнка Нитти был вызовом, а не жестом отчаяния?

Кто-то положил руку мне на плечо.

Друри.

Он сказал:

– Когда здесь будет побольше копов, я имею в виду, настоящих копов, я велю прочесать все эти кустарники. Если мы найдем гильзы, я обдумаю твою версию. Идет?

– Идет.

– Он тебе нравился, не так ли?

– Не сказал бы, что он мне нравился.

– Значит, ты его уважал?

– Скажем, я знал его.

Мы вернулись к деревенским полицейским и телу Нитти. К нам подошел шеф Роуз. Он заявил:

– В жизни не слыхал, чтобы хоть один из этих гангстеров застрелился. По-моему, это несколько необычно.

– Честно говоря, – заговорил Друри, – я не удивлен. У Нитти было слабое здоровье. Он знал, что его ждет тюрьма и что там он не получит необходимой медицинской помощи. Поэтому он пошел по самому простому для него пути.

Биллу хотелось, чтобы все так и было. Он ненавидел гангстеров, и ему нравилась идея выставить Нитти трусом. Билл был отличным полицейским, хорошим мужиком, отличным другом. Но я знаю, что моя версия о том, как умер Нитти, будет забыта. Может быть, я и ошибался, истолковывая факты таким образом, чтобы доказать, что Нитти застрелился, бросая вызов. Но точно так же Друри был не прав, доказывая, что Нитти был трусом. Но Билл был главным в этом деле, поэтому как он решит – так и будет.

Внезапно, в черном пальто и черном платье, уже в трауре, появилась она – Антуанетта Каваретта. Ныне миссис Фрэнк Нитти. Вдова Нитти. Железная женщина. Она держала под руку копа в форме, который помог ей по просьбе Роуза, как выяснилось.

Антуанетта нерешительными шагами подошла к забору, возле которого лежал Нитти, опустилась возле него на колени, взяла его за руку и перекрестила его.

Потом она встала.

– Это мой муж, – сказала она.

Ее обычно смуглое лицо казалось бледным; на ней было очень мало косметики. Полицейский в форме отвел ее от тела.

Друри подошел к ней. Я присоединился к нему.

– Мне очень жаль, миссис Нитти, – проговорил Друри.

– Не будьте лицемером, капитан Друри, – сказала Антуанетта. – Мы знаем, как вы ненавидели моего мужа.

Я спросил:

– Где вы были, когда это случилось? Она быстро посмотрела на меня.

– Молилась за моего мужа.

– Надо же, – сказал я.

Фрэнк ушел около часа и сказал, что он идет в город, чтобы встретиться со своим адвокатом. Я беспокоилась. Он был болен, а тут еще эта история с Большим жюри. Поэтому я пошла в церковь Скорбящей Богородицы и стала молиться за него.

Друри бросил на меня взгляд, означающий, что ее слова доказывают: Нитти еще раньше решил покончить с собой.

Она произнесла:

– Вы всегда преследовали его. Бедный Фрэнк! Он не сделал в своей жизни ничего плохого.

Друри промолчал.

– Мне нужно разрешение, – с горечью спросила она, – чтобы подготовиться к похоронам? И увезти моего мужа в морг?

– Боюсь, это невозможно, – ответил Друри. – Учитывая обстоятельства его смерти, он должен быть увезен в судебный морг.

Антуанетта бросила на него убийственный взгляд:

– Вы такой недосягаемый, капитан. Нельзя такую смерть принимать так легко. Вы играли с моим мужем на одной сцене. И вас может ожидать такой же конец.

– Это угроза, миссис Нитти?

– Нет, мистер Друри. Это голос опыта. А теперь я пойду домой. У меня есть маленький мальчик, который возвращается домой из Сент-Мэри через полчаса. И мне придется рассказать ему очень плохую новость.

– Конечно, вы можете идти, – сказал Друри вполне дружелюбно.

– Почему бы мне не проводить миссис Нитти? – спросил я его.

– Это необязательно, – заявила она.

– Я бы хотел, – настаивал я. Друри не возражал.

– Я буду рада опереться на чью-нибудь руку, мистер Геллер.

Антуанетта взяла меня под руку, и мы направились вдоль железной дороги в сторону Сермак-Роуд. Мы шли в другую от ее дома сторону, но зато к ближайшей улице, пересекающей железную дорогу.

– Вы очень нравились моему мужу, – сказала она.

– Временами Фрэнк довольно забавными способами демонстрировал мне это. Мы продолжали идти.

– Таким Фрэнк был, – заявила она, как будто этим все объяснялось.

– Миссис Нитти, или, может, мне называть вас Тони?

Она отняла у меня свою руку. Остановилась на мгновение.

– Меня вполне устроит миссис Нитти. Мне показалось я услышала нотки неуважения в вашем голосе?

– Должен сказать, вы хорошо восприняли известие о смерти вашего мужа, миссис Нитти. Вы – роковая женщина, не так ли?

– Что вы хотите этим сказать?

– Я хочу этим сказать, что когда я в первый раз вас увидел, вы были в присутствии мертвеца. Ах, конечно, он еще не знал, что он уже мертвец, или ему просто не хотелось об этом думать. Но с вашей помощью, с помощью преданной секретарши Э. Дж. О'Хара отправился на тот свет.

Антуанетта бросила на меня холодный и бесстрастный взгляд, но она едва не задыхалась.

– Прошло несколько лет, и вы вернулись. К двери франка Нитти. Его любящей женой. Женой мертвеца. В этом разница между Фрэнком и О'Харой – ваш муж знал, что он – мертвец. Когда я говорил с ним вчера вечером, я видел, что он понимает, насколько близок к смерти. Он был смелым человеком, мне кажется.

– Да, был, – промолвила она.

– А интересно, – продолжил я, – вы следили за Фрэнком для Рикка так же, как следили за О'Харой для Фрэнка?

– Вы – дурак.

– Да неужели? Что тут такого дурацкого? Фрэнк Нитти, которого все боялись, включая вас и О'Хару, выдал Аль Капоне ФБР.

Ее глаза сверкнули.

– Это же так очевидно, – говорил я, – но никто об этом даже не подумал... несмотря на то что главный свидетель, Лес Шамвей, все еще продолжал работать в Спортивном парке. Конечно, это Нитти устроил провал Аль Капоне. Конечно, это Нитти передвигал шахматные фигуры до тех пор, пока не стал королем. Надо сказать, это меня в нем и восхищало.

– И меня тоже, – сказала она.

– Но потом его жена Анна умирает. Она была его единственной любовью. Она и его сын были для него всем. И он начинает сдавать. Он ложится в больницу по поводу старых ран, оставленных ему пулями Сермака. А также по поводу язвы, которая появилась у него после того, как он был ранен.

– У него еще было больное сердце, – произнесла Антуанетта. – И он был убежден, что у него рак желудка. Только я бы не хотела, чтобы вы рассказывали об этом.

– Рак желудка. Ну да, конечно. Бьюсь об заклад вы понятия не имеете, почему он подозревал, что у него рак желудка.

– Разумеется, я знаю, – опровергла она мои слова. – Убийца, который застрелил мэра Сермака, был уверен, что у него рак желудка.

– Правильно. Джо Зангара. Убийца-одиночка из Сицилии, готовый на все, который сделал вид, что стрелял в федерала, чтобы ваш муж мог покончить с мэром Сермаком не... Я так и слышу, как Фрэнк говорит: «...не поднимая шума».

– Мой муж был чудесным человеком.

– Прежде, – сказал я, – он был чудесным человеком – прежде. Но Фрэнк стал сдавать, не так ли? Убитый горем после смерти своей жены, он стал совершать долгие одинокие прогулки. Он даже стал немного пить – а это было совсем на него не похоже, совсем не в его духе. Память стала изменять ему. И тут появились вы.

– Серьезно? Каким же образом?

– Брак по расчету. Деловое соглашение. Вы занимались собачьими бегами в Майами, вы помогали управляться в Спортивном парке. Это вы были человеком Фрэнка, который следил за О'Харой. У Фрэнка был сын, которого он очень любил и которому нужна была мать – сильная личность, которая будет блюсти интересы мальчика, Джозефа, когда его самого – Нитти – не станет. Женщина из преступного мира, вроде вас – это было как раз то, что нужно. И вполне возможно, что это был способ заставить вас молчать о том, что вы знали, как Фрэнк подставил Капоне. Черт возьми, да может, вы просто шантажировали его, чтобы он на вас женился!

Она вздохнула и пошла вперед. Быстро. Я шел рядом с ней.

– А знаете, что я думаю, миссис Нитти?

– Что же вы думаете?

– Я думаю, что вы – вдова с большим стажем. Ведь получается, что вы были черной вдовой много лет.

Антуанетта остановилась на дорожке рядом с рельсами и ударила меня. Сильно. Это была сильная, тонкая, жалящая пощечина.

– Что вы знаете? – произнесла она. В ее грудном голосе слышалась горечь, но было и еще кое-что. Боль.

Моя щека горела, но я продолжал говорить, как Эстелл Карей в последние минуты ее жизни.

– Вы хотите, чтобы я поверил, что вы не следили франком по поручению Рикка? Что это не вы отправили его сегодня на верную смерть, сообщив о его ежедневных прогулках?

– Мне плевать на то, чему вы верите!