Андрейка

      - Я тоже с тобой в разведку.
      Заходим с подветренной стороны, все не так будет слышно. Крадемся по мари до перелеска. Теперь ясно видно, что это глухарь сидит, головой крутит.
      - Посиди здесь, - шепнул Андрею.
      Кивает.
      Снял мешок, стелюсь по мху между деревьями, глаз не спускаю. Повернет в мою сторону голову - замру. Хорошо, что на мне серый суконный костюм под мох.
      Подобрался, шагов семьдесят осталось, ну, думаю, еще метров десять. Только хотел подтянуться - упал глухарь на крыло, сверкнул вороненым с белым промежком хвостом и растаял.
      Андрей уж тут.
      - Видел, дед, какой красноглазый, с меня будет!
      Лежу. Стрелять надо было! Вот всегда так, зачем эти десять метров?
      - Такое раз в жизни бывает.
      - И хуже бывает, - замечает Андрей.
      - А ты откуда знаешь?
      - Талип говорил, хуже разлуки не бывает...
      - Давай, Андрюха, ночлег готовить.
      Метрах в тридцати за поляной бугор, подходим - вроде скрада, в зарослях смотровая щель, на блиндаж похожа. Сверху лиственница растет, заглянул - сбоку проход в серой траве чернеет.
      Разгреб траву - бревна, позеленели от времени. Сгибаюсь в три погибели, заглядываю вовнутрь. Из смотровой щели отсвечивает в три бревна сруб - настил из колотых плах на подкладках, пощупал - сухо, как на ладони, и дерево, на котором сидел глухарь, во весь рост стоит.
      "Глухариный ток, - подумал, - а что, место подходящее". Вылез, попрыгал на "блиндаже".
      - Зачем это ты, дед?
      - На всякий случай испытать, а то, как мышей, прихлопнет. Теперь влезай в нору.
      - Здорово, дед, придумал!
      - Ток здесь, Андрей, на поляне - глухари свадьбу водят, пируют, сражаются. Бывает и водой размоет или еще какая беда выгонит, все равно соберутся токовать на это же место. Мой дед рассказывал - на ток за дичью ходили, как к себе в погреб, сколько надо, столько и приносят. Но дело не в дичи, Андрюха, зрелище красивое. Это надо видеть.
      - Ну, давай посмотрим.
      - Не спеши, в этом деле горячиться нельзя. Вначале поужинаем, оборудуем ночлег, а то в этом блиндаже замерзнем.
      - Не замерзнем, я же с тобой, кострить будем.
      - Отчаянный ты парень, это хорошо. Но костер жечь здесь нельзя. А то не прилетят. Придется подребезжать ночку.
      - Я тоже буду дребезжать, на пару будет веселее.
      - Ну, посмотрим, как получится. Пойдем.
      Пришли на берег, развели костер.
      - Чай пить будем, похлебка с глухариными потрохами улетела.
      - С сухарями будем, не теряйся, Андрей. А вообще, Андрюха, если поработать хорошо, можно устроить Ташкент: сделать носилки, нагреть на костре камни и перетаскать их в скрадок.
      Андрей поддержал мое предложение. Так и сделали. Поужинали, принесли горячие камни, укутали их травой, чтобы подольше тепло сохранили. Хорошенько заткнули входное отверстие - смотровую щель. Улеглись на настил, прижались друг к другу. Андрюха уже задает храпака и сказок не просил, уходился. А я все ворочаюсь. Прислушиваюсь. Птаха протарахтела ровно полночь. Где-то филин "шуба-шуба" выговаривает. Сквозь дрему слышу: или сучья потрескивают, или вода шумит, или ветер. Вроде бы и не было ветра. Вдруг, будто из малопульки, выстрелили - камень треснул. Перевернулся на живот, вынул из щели траву, потянуло свежестью.
      Чиркнул по побледневшему небу метеорит. Но деревья еще не отошли от перелеска, слитно стоят.
      Андрей раскидался - укрыл его. И враз зашумело, захлопало, даже вздрогнул. Потянулся, подставил ухо - только сердце стучит... Слышу: "щелк... щелк..." Где-то над головой. Он. И опять тишина, только вода на шиверах шумит. Опять "щелк, щелк, щелк" - снова пауза. И снова: "щелк..." Три раза - ни больше, ни меньше. Прошумело, и уже через ветки проглядывает черновина - на том самом дереве уселся. И тоже защелкал. Перекликается началась песня.
      Снова шум, даже ветром обдало, и еще черновина, но уже отчетливо контур обозначился, и голова на длинной шее, как чайник. Трясу за плечо Андрея.
      - Вставай! Только тихо, - шепчу ему на ухо. - Ни слова. - И показываю в оконце.
      Головы ухо в ухо. Уже деревья промережились. Видно: глухарь вытянул шею, запел - "щелк, щелк, щелк..."
      Раньше бывало, когда ходил на глухаря, как запоет - три прыжка к нему, перестал щелкать - стой как вкопанный, жди следующей погудки. Защелкал - еще три шага: когда поет, он не слышит и не видит, оттого и имя ему "глухарь"...
      Но нам скрадывать не надо, птицы - рукой подать. Сидят, хохлятся, можно всех поснимать. Как заноют, стреляй нижнего, и так всех по очереди. Развиднелось. Глухари глазами лупают, словно красный светофор мигает.
      Около самого окна копалуха распушила серые перья, вышагивает важно, как на параде, - рукой схватить можно.
      Копалухи, в отличие от самцов глухарей, на ток не прилетают, а приходят пешком. Тянутся на ток серенькие, незаметные, под цвет прошлогодней хвои. Присядут - рядом пройдешь и не заметишь.
      Андрей тоже впился пальцами мне в руку, когда прошла на поляну копалуха. И в ухо горячо задышал, думал - к нам зайдет.
      Смотрим, на поляне уже две пары. Глухари, как кавалеры, в черных фраках, в поклоне перед дамами франтятся, ножкой шаркают. С дерева еще спрыгивают глухари, крыльев не раскрывают - пружинят на ногах, веером ставят хвосты, черные с белой пелериной, - и начинают водить хороводы, предварительно пригласив даму. Если дама возражает, вращая маленькой головой, подскакивает другой кавалер, затевается ссора. Вначале кавалеры друг другу кланяются, долго, вежливо, но видно, договориться не могут. И один другому закатывает пощечину - только перья трещат. Сходятся грудью, теснят друг друга за невидимую черту, кто оказался за поляной - отходит в сторону за кустик. Зато победитель, подняв голову, вздыбив перья, подпрыгивает вокруг дамы. Дама приседает, делает реверанс, и идут они парой, по кругу. Он с высоко поднятой головой. Его веерообразный хвост, словно длинный фрак, фалдами чертит землю. Она голову наклонит и будто вприсядку идет, плавно, величественно, и так пара за парой, одна наряднее другой, и выдумкам в танцах нет конца, и, веселые, опьяненные, прихлопывают они крыльями, будто ладошками.
      Андрей переводит дух и еще сильнее держит меня за руку, и головы наши сильнее притискиваются к щели.
      А на поляне уже не меньше тридцати пар. Словно разноцветная карусель перед глазами вращается.
      - Смотри, дед, - не может Андрей удержаться, - чехарду затеяли.
      Два огромных глухаря, отливая воронеными спинами, сражаются на обочине: только перья, как копья, трещат. Сейчас пали по ним из пушки - не расступятся. Вот один другому наступил на крыло, забавно прыгают. Андрей хохотнул и зажал рукой рот.
      Но весенний глухариный карнавал ноль внимания на смех. Круг все теснее и гуще, подходят все новые и новые пары, уже и сосчитать невозможно.
      - Что, Андрюха, пальнем по той парочке?..
      - Не надо, дед, - поспешно отвечает Андрей, - ведь у них пир. А на пиру не убивают. Смотри. И солнце сейчас начнется...
      Андрей замирает...
      Ободняло. Солнце вытянуло росу сереньким туманом, просеяло ее между деревьев, а мы приготовили завтрак из свежей рыбы. Наелись, котомки за спины и вперед.
      Патыма отступила в свое русло, оставив удобную для ходьбы террасу. Над водой рыдают кулики.
      - Дед, а вдруг их нет?
      - Не переживай раньше времени. - У самого тоже это опасение давно завязло в горле.
      Уже и до хижины недалеко. Прислушиваемся, не лают ли? Нет, не лают.
      - Устал? - спрашиваю.
      - Переживаю, - отвечает пацан.
      - Знаешь, Андрюха, подойдем и напугаем их.
      - Правильно, дед, зададим им.
      Андрей выпячивает вперед грудь и ширит шаг. Вот и хижина показалась. Сразу узнали, хоть и место изменилось, как-то все стало по-другому. Высоко оголились берега.
      Вдруг из кустов вылетает Голец и со всех ног бросается на Андрея, визжит, лает, не знает, что делать от радости. Ветка не встречает, уж не случилось ли чего с ней?
      Заходим в хижину - лежит калачиком около настила, хвостом бьет о землю - виноватится. Глаза провалились, подтеки от слез, что ли. Два комочка шевелятся у нее на животе... Вот оно что!
      Андрей на колени перед ней.
      - Дед, - не может он удержаться от слез, - вот видишь...
      Из-за палатки просовывается голова Гольца, в зубах у него мышь, осторожно положил около Ветки и на улицу...
      У меня запершило в горле. Худой, одни мощи, ноги высокие стали. Сколько дней голодали, бедняги. А уйти не могли - дети... Ветка тоже встала, плоская, как доска. Сухари в мешке тут же, могли бы погрызть - не тронули. Даю сухарь, хрумкает жадно, как сахар.
      Разложили костер, на скорую руку тюрю приготовили: кипятком залили сухари, масла в них, соли - готово. Кормим собак и сами едим. Понемногу даем, а то сразу объедятся.
      Щенки худые, складками висит кожица. Андрей их с рук не спускает, за пазухой греет. Ветка сидит, щурит глаза. Собаки тоже плачут.
      Мы смотрели на марь и не могли угадать, в каком месте стояла наша снежная крепость. Теперь марь кишела кочками, а закрайки озер колыхались бурой травой. Синели озера. В зарослях тальника петляла Патыма. И только по-прежнему сияли ослепительной белизной в лучах закатного солнца купола гольцов. Их еще резче подчеркивала ломаная линия леса. Самые дальние и глубокие распадки все еще были со снегом, будто заткнутые ватой.
      Наши запасы: сухари, мясо, консервы, сахар - все было на месте. Сети, бочки тут. Не хватало лодки, но это нас не беспокоило. Нам теперь некуда было торопиться, и мы решили остаться тут. Как следует откормить собак, порыбачить, походить по тайге. Я рубил сушины, вязал сочными прутьями плот. Андрей целыми днями возился со щенятами, пробовал поить их разбавленной сгущенкой, но малыши только тыкались слепыми мордами о молоко, чихали, ныли и дрожали.
      Прибегала встревоженная Ветка, лизала руки Андрею и ложилась рядом.
      На ночь мы с Андреем ставили в заливе на плоту сети. Эта процедура занимала много времени, но была интересной.
      Андрей рулил. Теперь он был капитаном. Утром проверяли и до самого обеда возились с рыбой. Шел сиг - царская рыба.
      Решили немного заготовить для ребят. Бочонок уже засолили, почти мешок завялили - вяленая, малосольная рыба очень вкусна. С крепким чаем за милую душу идет. Копченку тоже сделали. Получилась золотая рыба, только немного пересолили. Коптильню построили: прокопали на крутом берегу канаву в полметра шириной, три длиной, сантиметров шестьдесят глубиной. Сверху траншею покрыли корьем. Внизу устраиваем дымокур. По траншее, как по трубе, тянул дым. Рыбу вначале держали сутки в соленом растворе, еще на сутки вывешивали на ветер, потом на палку нанизывали - и в траншею, под корье.
      Гнилушек на дымокур побольше надо, еще и землей привалить не мешает, чтобы дыму побольше, а огнем не пыхало. Пусть дымит так три дня.
      А мы этим временем по лесам, по долам.
      Возвращаемся как-то под вечер. Слышим на озере утки неистово орут, шлепоток стоит.
      Оба в осоку, Андрей впереди ползет.
      - Вот она плавает, скарлатина, - поворачиваясь, говорит Андрей.
      Смотрю, лиса. Гнезда зорит.
      Вскакиваем, она в траву. Голец подоспел - и за ней. Выскочили они на марь. Лиса заигрывать, а сама все ближе к лесу. Бестолковый щенок.
      Ветку с собой в лес мы не берем. Она бы с ходу взяла зверя. Только сейчас ни к чему - весна. Позавчера лосенка подняли.
      - Вот бы поймать, - сказал Андрей. - Давай, дед, а?
      Бросились за ним, погоняли-погоняли и отступились.
      - Если бы поймали, привык бы он, дед?
      - Привык бы. Как-то мы поймали лосенка во время ледохода, рассказываю Андрею. - Вырастили, стал он домашним лосем. Ходил по лесу, но спать возвращался к зимовью. Очень любил хлеб с солью. А осенью, когда затрубили звери, ушел в гон и не вернулся. Прошло несколько лет. И однажды собаки пригнали к зимовью здорового, красивого лося. Это был наш Донька (так мы звали лосенка) - ухо клейменное.
      - Узнал вас?
      - По-моему, узнал, а собаки точно узнали, сразу отступились от него.
      - Остался?
      - Нет, ушел. Ушел, Андрюха. Каждому свое.
      Так проходили дни. Мы с Андреем облазили все озера, распадки и стали с тоской поглядывать на синие горы.
      И как-то так вышло, что, не сговариваясь, решили:
      - Махнем!
      До заимка мы уже дорогу знали, а оттуда нам предстояло плыть по Патыме.
      И вот в одно солнечное веселое утро мы загрузили свой плот вяленой и копченой рыбой, уложили палатку, рыбацкие снасти, провизию.
      Вооружившись шестами, отчалили от берега.
      Андрей сидел посередине плота на спальном мешке и держал за пазухой щенят. Плот покачивался на легкой волне, навстречу набегал зеленый тальник и ежистая верба. За поворотом Патыма сильно ослабела течением, и плот, казалось, заснул.
      Сильно пригревало солнце - клонило в сон.
      Мы расстелили палатку, сняли брюки, рубашки. Щенят Андрей положил в ведро, завернул в куртку, а мы развалились на брезенте. Так плыть было еще приятнее.
      Собаки бежали по берегу.
      Ветка раза два подбегала, нюхала воду и намеревалась плыть к нам. Я ей пригрозил шестом.
      - Ты умеешь, дед, плавать? - спросил Андрей, рассматривая дно.
      - Умею.
      - А нырять?
      - Смогу.
      - Научишь?
      - Когда потеплеет вода. Летом.
      - Сейчас лето, смотри, - Андрей показывает подрумяненную спину.
      Откуда-то из-за горы донесся рокот мотора. Все ближе к нам. Угадываем - вертолет. Показался из-за горы стрекозой. Прижался к речке и держит курс прямо на нас. Покружил, повисел в воздухе, поднял фонтан воды, уселся на гравийный берег. Мы тоже причалили.
      Навстречу нам бегут Талип и Славка! Вот это радость неожиданная.
      - Ах да шайтан, мужик настоящий. - Талип здоровается с Андреем за руку.
      Славка подает письмо. В письме приказ о моем переводе на новую стройку. Вот и приходится расставаться с этим синим раздольем. Конечно, будут другие горы, а эти жаль.
      Мы идем по улице Дражного в порт. Андрей в новом костюме. Слышим, в палисаднике надрывается котенок. Андрей туда.
      - Дед, смотри, плачет, - и тянется через штакетник.
      - Ну его, паршивый весь, - и иду дальше.
      Догоняет Андрей.
      - Хорошего, дед, всякий возьмет, - и глядит мне в глаза.
      Остановились. Смотрим друг на друга. Вернулись. Достали котенка. Андрей его за пазуху. Довольный.
      Приходим в порт. Маленькое приземистое здание забито народом. Самолет задерживается. Стою, топчусь в дверях.
      Вдруг на пороге Нельсон, весь в пыли, грязный. Меня не видит. Кричит:
      - Дюжев!
      - Ну чего ты, - дернул его за руку.
      Увидел, облегченно вздохнул.
      - Выйдем.
      Вышли в палисадник. Андрей сидит на завалинке, в травке котенок, банка с молоком.
      - Хорошо, что застал, - сказал Нельсон, жадно затягиваясь папиросой. - Дед, только откровенно. Я за Андреем. Я знаю, ты скажешь говори с ним. Он же ребенок и привязан к тебе. Пожалей. У нас ведь никого...
      Лицо Нельсона сразу постарело. Я молчал. И ждал и боялся я этого часа...
      - Куда ты с ним? Опять в палатку... Вот прочти... - Нельсон протянул записку.
      В ней было сказано: "Мы, лэповцы, знаем Нельсона и Полину Павловну, как людей честных и достойных. Они и раньше просили Андрея, но мы вырастили и воспитали его и теперь не возражаем отдать в дети законным его родителям, тоже лэповцам - Нельсону и Полине Павловне, уходящим на заслуженный отдых, и так как Андрей уже школьного возраста. Если, конечно, пожелает этого и дед его..."
      Первая подпись стояла Талипа, а дальше я не мог разобрать. Буквы прыгали...