Книга теней

— Так, товарищи. Нам осталось лишь резко осудить антиобщественное поведение товарища Медынского Аида Александровича, заведующего отделением соматической психиатрии. Кто за то, чтобы осудить… или есть другие предложения?

— Есть, — тускло произнесла нянька Персефона, но, взглянув на Аида Александровича, опустила голову.

— Пожалуйста, Серафима Ивановна! — Председатель-Сычикова-З.И. была сама любезность. — Что вы предлагаете?

Нянька Персефона неуклюже поднялась.

— Я предлагаю… не осуждать.

— Итак, есть два предложения. Голосуем за первое. Кто за то, чтобы резко осудить?

Руки начали подниматься и поднялись почти все.

— Кто против?

Четыре руки.

— Кто воздержался?

Еще две руки.

— Есть смысл голосовать за второе предложение?

— Есть! — не унималась нянька Персефона. Аид Александрович смотрел на нее с состраданием.

— Кто за второе предложение? Прошу голосовать. Те же четыре руки.

— Кто против?

Фактически все остальные.

— Кто воздержался?

Двое.

— Переходим ко второму вопросу. Илья Фомич, в каком порядке будем осуждать?

— Может быть, — вежливым голосом начал Илья Фомич, — сначала попросим Сергея Степановича самого рассказать об исследованиях, которые он ведет на базе института?

— Слово предоставляется Рекрутову Сергею Степановичу, — приняла предложение председатель-Сычикова-З.И.

Рекрутов медленно поднялся. Был он розовощек и до неприличия здоров. Невинными глазами посмотрел вокруг, улыбнулся.

— Рассказать, значит, об исследованиях?

— Не нужно! — крикнул со своего места Аид Александрович. Он вскочил и забормотал, как безумный: — Рекрутов тут вообще ни при чем, это я вел записи… около тридцати лет. Рекрутова тогда и в помине не было…

На этих словах бесшумно открылась дверь, и в комнату вошли трое. Мужчины без возраста. В хороших костюмах светлых тонов, в пестрых летних рубашках. Легкими шагами подошли они к Рекрутову и как бы отгородили его от товарищей-судей.

— Попрощайтесь с теми, кто дорог Вам, — дружелюбно сказал ему один из них.

Взгляд Сергея Степановича метнулся в сторону Аида, но Аид не отрываясь смотрел на незнакомцев.

— Вы из Элизиума? — спросил он по-древнегречески.

— Да, — по-древнегречески отвечали ему.

— Почему же Вы не забираете меня?

— Царь Аид сам решает, когда ему появляться в Элизиуме. А Рекрутов — наш эксперимент: это тень, надолго внедренная в мир. Сам он ничего не знает об этом.

— Кто проводит эксперимент?

— Это государственная тайна.

— Попрощайтесь с теми, кто дорог Вам, — повторил тот же голос.

— Навсегда? — спросил Рекрутов.

— Ой, какая безграмотность! — рассмеялся собеседник.

Отделение соматической психиатрии не дышало. Рекрутов подошел к Аиду Александровичу и второй раз в жизни обнял его: казалось, через объятие это передается от одного поколения к другому весь опыт, вся медицина и вся философия…

Потом Рекрутов подошел к няньке Персефоне и тоже обнял ее. Ничего не поняла нянька Персефона, кроме того, что прощается она с Рекрутовым не по своей воле. Она часто-часто заморгала, и легко побежали молчаливые быстрые слезы. Вдруг нянька Персефона расстегнула кофточку и, почти сорвав с груди крохотное распятие, надела его на шею Рекрутову. «Господь с тобой, сынок», — сказала и аккуратным старческим крестом перекрестила Сергея Степановича. Тот склонил голову.

Повременил, еще раз огляделся, нашел глазами Леночку Кругликову и, подойдя к ней, поцеловал ей руку.

— Все, — обратился он к незнакомцам. — Я готов.

— Сергей Степанович, — сухо проговорил Аид. — Мы скоро увидимся.

— Я знаю, — спокойно солгал Рекрутов. — До встречи.

Четверо подошли к стене и на глазах у отделения соматической психиатрии превратились в тени: тени сжались и исчезли в пространстве.

Судить товарищеским судом больше было некого.

…А через несколько мгновений совсем обескураженная Тень Рекрутова предстала перед другими тенями, разместившимися в тени-огромной-лаборатории.

— Слава Всевышнему, — сказала одна из них, — никаких изменений нет.

— А тут, кроме Вас, никто и не ждал никаких изменений. И Ваши ссылки на сто второй закон Тени Ньютона совершенно несостоятельны… — Очень крупная тень, взяв тень-мела и подойдя к тени-доски, начала какие-то бесконечные преобразования тени-формулы, смысл которой был совершенно непонятен Рекрутову. К Рекрутову подошла Тень Ассистента.

— Вы, пожалуйста, извините их: этот день для них самый большой праздник. Они ждали его тридцать два года — все то время, пока Вы пребывали на Земле. Позвольте, я объясню Вам, что произошло. Или нет… лучше Вы сами спрашивайте — я с удовольствием отвечу на все ваши вопросы.

— Меня… арестовали? — тихо спросила Тень Рекрутова.

— Упаси боже! — рассмеялась Тень Ассистента. — Будьте спокойны… даже ничего общего.

— А я смогу вернуться туда?

— К кому?

— К… Аиду Александровичу, к няньке Персефоне…

— Они скоро будут здесь.

— Здесь — это где? Где мы находимся?

— В главной лаборатории ЦПИК — Центра по Изучению Контактов Атлантиды.

— Атлантиды?

— Историю Атлантиды Вы узнаете позднее. А пока в нескольких словах о Вашей истории. В 1931 году Тени Фарадея удалось лабораторным путем получить искусственную точечную тень, то есть точечную тень, не отбрасываемую никаким конкретным носителем. Это открытие держали в тайне от САТ — Совета Атлантических Теней, не одно тысячелетие управляющего Атлантидой и в настоящее время содержащегося под стражей. Никто, кроме теней сотрудников нашей лаборатории, об этом открытии Тени Фарадея не знал. А здесь все надежные тени… Еще двадцать лет ушло на опыты по созданию гипотетического носителя — в результате появились Вы, особым способом… сейчас вряд ли стоит вдаваться в подробности. Потом Вы были переведены в естественные условия земной жизни: в одном из родильных домов города Новосибирска Вы осчастливили ни о чем не подозревавшую Ольгу Николаевну Рекрутову, у которой во время родов погиб ребенок. Мы решили не забирать Вас обратно до той поры, пока на Земле остаются любящие Вас люди, или до той поры, пока Вы не попадете в критическую ситуацию. Сегодня именно такая ситуация — и мы освободили Вас от пребывания в условиях эксперимента.

— Какова же цель вашего эксперимента?

— Хорошая цель, — опять рассмеялась Тень Ассистента. — Видите ли, получается, что мы сможем возвращать людям их утраты… А?! Мы сможем возвращать людям их утраты! — И Тень Ассистента так высоко подпрыгнула, что коснулась тени-потолка.

Тень Рекрутова не все поняла, но ощущение праздника передалось и ей: оно на минуту даже заглушило чувство тоски от невозможности вернуться на Землю.

— Простите, Вы сказали, что Аид Александрович…

— Вы действительно встретитесь с ним в недалеком будущем, — с ним и с Серафимой Ивановной, — все поняла Тень Ассистента. — Они заканчивают свои витальные циклы на Земле. На сей раз их появление здесь будет отмечено особым образом: исследования Аида Александровича привели к тому, что он впервые за последние тысячелетия вернется сюда сознающей себя тенью — тенью Царя Аида: мы очень ждем его. Он и его супруга Персефона снова станут царствовать в Элизиуме — и тогда многое у нас изменится. Так что не тоскуйте о них преждевременно. Взгляните лучше сюда.

Тень Рекрутова повернула тень-головы на кивок Тени Ассистента. И увидела две знакомые — ах, какие знакомые! — тени… правда, самую капельку утратившие уже черты индивидуальности, но все равно!

— Мама. Отец! — воскликнула Тень Рекрутова и бросилась в направлении к ним. Оставим их, любезные читатели: они уже очень давно не виделись…

— Извините, дорогой мой и хороший! — Тень Заведующего Лабораторией наступала на Тень Старшего Помощника. — Ваше преобразование этой формулы не совсем верно. Вспомните, пожалуйста, поправку к девяносто восьмому закону Ньютона о преломлении теней в пространстве на основании сорок четвертого закона гравитации — и Вам станет ясна Ваша неточность.

— Но как, по-Вашему, тогда соотносится это с теорией Тени Эйнштейна о безотносительности теней?

Тени Заведующего Лабораторией и Старшего Помощника спорили, а вокруг них стояли, покатываясь со смеху, другие тени, уже оставившие все свои споры и осознавшие важность сегодняшнего события, которое в данную минуту входила в историю под названием «Феномен Рекрутова».

А между тем понемножку начинался праздник. Уже бегали по тени-лаборатории проворные тени лаборанток, украшая тени-стен тенями-цветов и освобождая тень-лаборатории от всех ненужных теней-предметов. Уже раздавались тени-звонков в тенях-домов Тени Фарадея, Тени Ньютона, Тени Ломоносова… Великие Тени приглашались в Хоровод — так назывался любой праздник в области, пограничной области Вечной Тьмы, а в область Вечной Тьмы век от века ссылались елисейские тени «за непослушание».

«Непослушание» же проявляли в основном Великие Тени… Впрочем, ни одна из них так и не попала в область Вечной Тьмы — каждую едва ли не на конечной точке пути перехватывали тени сотрудников Главной лаборатории Центра по Изучению Контактов, в незапамятные времена учрежденного на Атлантиде. ЦПИК состоял из теней специалистов, а уж кому как не им знать цену неизживаемой индивидуальности!

И зазвонила тень-главного-телефона в Главной лаборатории. Сколько раз тени сотрудников лаборатории вздрагивали от тени-этого-звука: по тени-телефона звонила обычно только Тень Председателя САТ.

— У тени-телефона Тень Заведующего Лабораторией.

— С вами говорит Тень Ученого.

— Секундочку! — Тень Заведующего Лабораторией нажала на тень-кнопки, подключая тень-микрофона, — и над тенью-лаборатории зазвучал глуховатый голос Тени Ученого.

— Собрание атлантических теней только что избрало меня Главной Тенью Атлантиды, а я смущен… что без Вашего ведома.

— С нашего ведома, высокочтимая Тень Ученого! Мы в курсе всех последних событий.

— Спасибо. Спасибо… А тут всех интересует, как Ваши дела.

— Наши дела прекрасны. У нас скоро Хоровод.

— По какому поводу?

— По поводу самой большой научной удачи в истории Атлантиды -"Феномена Рекрутова".

— Рекрутова? Подождите… На Земле я видел по телевизору человека с такой фамилией. Он рассказывал о преемственности жизней. К сожалению, я не успел познакомиться с ним.

— Это был не человек. Это была тень, особым образом внедренная в мир.

— Ах, вот как… Вы знаете, я заметил, что в чертах его нет истории! Поздравляю, от всех нас поздравляю вас!

— Собирайтесь к нам! — уже кричала в тень-трубки Тень Заведующего Лабораторией.

— Можно всем собираться?

— Да, да! Всем атлантическим теням, всем елисейским теням, ускользнувшим от Теней Верховного Руководства Элизиума, дни которого тоже сочтены, всем теням живых — мы ждем!

Уже в два часа ночи поименованные тени были в сборе: они разместились в тени-огромного-сквера возле тени-корпуса ЦПИК. На тени-трибуны стояли Тени Членов Почетного Президиума — и в их числе:

Тень Ученого.

Тень Заведующего Лабораторией.

Тень Старшего Помощника.

Тень Фарадея.

Тень Эйнштейна.

Тень Ньютона.

Тень Рекрутова.

Тень Тайного Осведомителя.

…В тени-огромного-сквера кружилась Тень Большой Музыки. То была сто шестая симфония Тени Бетховена — «К вечности».

— Тени Дам и Тени Господ!

(Так начала Тень Ученого, обращаясь ко всем присутствующим, едва откружилась и унеслась в Вечность тень-последнего-аккорда).

Поздравляем вас всех, дорогие наши! Сегодня самый большой праздник в истории Атлантиды: сегодня усилия живых и мертвых в познании универсума — объединились! Несколько тысячелетий ждали мы этого дня. Несколько тысячелетий поиски лучших умов Атлантиды и Земли были направлены к одному — построить мост между жизнью и смертью. Сегодня этот мост построен. К величайшему счастью нашему, на торжественном митинге присутствуют тени живых, чьим талантам и разуму мы тоже обязаны сегодняшним праздником. Носители теней этих спят сейчас в Москве, но тени — бессмертные их тени! — с нами. Попросим же их оказать нам честь подняться на тень-трибуны:

Тень Эммы Ивановны Франк.

Тень Эвридики Александровны Эристави.

Тень Петра Васильевича Ставского.

Тени ребят из ансамбля «Зеленый дол»:

Тень Евгения Николаевича Зайцева.

Тень Павла Сергеевича Игумнова.

Тень Аллы Николаевны Петровой.

Тень Владимира Игоревича Константинова.

Тень Станислава Борисовича Штейна.

Тень Сергея Дмитриевича Затонского.

Особенно хочется поприветствовать:

Тень Марка Теренция Варрона, говорящего ворона!

(В тени-огромного-сквера аплодировали — долго, очень долго).

К сожалению, мы не можем попросить подняться на трибуну Тень Царя Аида и Тень Персефоны: их носители, Аид Александрович Медынский и Серафима Ивановна Светлова в настоящее время не спят, они бродят по Москве, переживая события плохого дня. Пожелаем им сердечной беседы и душевного покоя.

(Названные Тенью Ученого тени живых стояли на тени-трибуны небольшой группкой и очень смущались).

Почетный Президиум Атлантических Теней постановил считать упомянутые тени живых Почетными Тенями Атлантиды — на веки веков.

(И снова аплодировали тени Атлантиды — долго, долго, долго).

Там, на Земле, Аид Александрович Медынский почти решил проблему человеческого бессмертия и вплотную подошел к феномену витальных циклов. Что же касается теней, стоящих перед нами, то носители их оказали неоценимые услуги в поисках форм контактов между живыми и мертвыми: добрые, отважные и мужественные носители эти бесстрашно ступили на стезю бессмертия! Они доказали, что лучшие представители человечества готовы с честью выдержать испытание Знанием.

Центр по Изучению Контактов на Атлантиде, ведя непрерывную борьбу с Советом Атлантических Теней, совершил сегодня самое значительное открытие за последние тысячелетия. Оно войдет в историю под названием «Феномен Рекрутова» и свидетельствует о том, что Атлантида сможет возвращать человечеству его утраты.

Последние слова Тени Ученого вызвали такие овации, что на Земле раздался страшный гром, разбудивший всех спящих. Тени живых мгновенно улетучились с тени-трибуны. Возвращались они в разное время — последней (вернувшейся через час) тенью была тень Эммы Ивановны Франк.

К этому времени на тени-трибуны стояла уже Тень Петра. Тень Эммы Ивановны застала лишь финал речи.

— …контактной метаморфозы. Таким образом, Тень Ученого, или Станислав Леопольдович — да простят мне употребление здесь земного его имени, столь любимого всеми нами, — один взял на себя заботу о духовной стороне контакта между царством мертвых и живыми. Как высок может быть дух человека, мы поняли только после знакомства с магистром. Что нельзя забывать историю души своей, мы поняли только после знакомства с ним. Что прежде чем предстать перед Высшим Судом, Божьим Судом, каждый предстанет перед глазами равных себе, мы поняли только после знакомства с ним… Мне повезло меньше других: я лишь раз говорил со Станиславом Леопольдовичем… простите, Тенью Ученого, в этом витальном цикле. Но жалеть ли мне о несостоявшихся встречах, если в одном из прошлых моих витальных циклов, в восемнадцатом веке, я сподобился быть учеником магистра Себастьяна, как звали его тогда. И только теперь я отдаю себе отчет в том, что такое не проходит бесследно. Можно истребить память, можно добровольно или под сильным нажимом изжить в себе индивидуальность, но душа — помнит, душа — остается собой, что бы ни сделали с ней. И пусть все прекрасно, пусть фанфары, пусть знамена, пусть гимны… тут же, рядом, — легким облачком, бабочкой, тенью: ду-ша.

Тень Петра отошла от тени-микрофона, а атлантические тени, наученные опытом прошлой овации, лишь тихонько зашелестели тенями-ладоней.

А на тени-трибуны царила уже Тень Марка Теренция Варрона — мудрого свидетеля и очевидца того, что не один только раз живем на свете, что жили и будем жить дальше. Гортанно произнесла она на двадцати семи языках единственное слово:

— Д-у-ш-а.

Спящим в Москве Эмме Ивановне, Эвридике, Петру, ребятам из «Зеленого дола» снились в ту ночь удивительные сны, не-за-бы-ва-е-м-ы-е.

Глава ДВАДЦАТАЯ

УЖИН в обществе восьмерок

Конечно, Эвридика опаздывала на ужин: как вообще везде и на все — опаздывала. В приглашении, полученном ею накануне, значилось:

«Дорогая моя Эвридика Александровна Эристави, приглашаю Вас на ужин по случаю летнего вечера. Ужин состоится по адресу; Москва, ул.Немировича-Данченко, д.5/7,кв. 109. Прошу не опаздывать: начало в 20-20. С.Л.»

А было уже 21-10… При этом Эвридика еще только на Пушкинской площади. Она опаздывает на пятьдесят минут. Стыдно.

Эвридика почти бежала по Горького, постоянно заглядывая в пакет с изображением носорога-в-джинсах, где мирно посиживал Марк Теренций Варрон: он никуда не опаздывал и уж, наверное, в точности знал, зачем его пригласили. А Эвридика не знала. Так и не удалось обсудить этого с Петром: почему-то он все время переводил разговор на вообще-другое. В последнее время Петр предпочитал помалкивать о восьмерках — и Эвридику это немножко сердило.

— Скажи, по крайней мере, что ты думаешь о подписи? — приставала Эвридика. — С.Л. — это ведь нонсенс! С какой стати, он ведь не может быть Станиславом Леопольдовичем? Или может, Петр? Ты же знаком со Станиславом Леопольдовичем! Произвел он на тебя впечатление такого человека?

Но только улыбался Петр и отшучивался.

— Чертовщина жизни… — говорил. — В том-то и есть, — говорил, — чертовщина жизни, что в течение получаса все может измениться на полную свою противоположность!

Сворачивая налево, Эвридика чуть ли не нос к носу столкнулась с Эммой Ивановной Франк.

— Вы… на Немировича, 5/7? — ошеломленно спросила девушка, забыв даже поздороваться.

— А Вы? — запыхавшаяся Эмма Ивановна (шла снизу, в гору) остановилась.

— Конечно, — засмеялась Эвридика. — И мы обе с Вами опаздываем, Госпожа Двойник!

— О, я везде всегда опаздываю, Эвридика! — сокрушилась Эмма Ивановна и взглянула на платье Эвридики. — Последняя его шутка: мы обе в зеленом.

— Станислава Леопольдовича? — наконец уже по адресу могла спросить Эвридика.

— Не думаю, — странно реагировала Эмма Ивановна. — Это была бы уже полная заморочка…

Они долго разбирались с подъездами огромного дома-корабля, увешанного тенями МХАТа и словно через миг отплывающего в Элизиум.

Подниматься пришлось высоко, под самое небо.

— Ну конечно, — сказала Эмма Ивановна. — Только здесь и могло такое твориться. Тринадцатый этаж.

Дверь открыла веселая женщина с грустными глазами, приветливо кивнув вошедшим и уступив место грустному человеку с глазами — веселыми.

— Добрый-вечер-мы-очень-поздно-простите, — пролепетала Эвридика, а Эмма Ивановна сдержанно поздоровалась.

— Добрый вечер, здравствуйте, вы как раз вовремя, — ответили низким и давно — ой как давно! — знакомым по телефону голосом. — Проходите, пожалуйста. Ужин назначен на девять вечера, я специально написал в ваших с Эммой Ивановной пригласительных билетах 20-20. Я ведь знаю, с кем имею дело!..

— Да уж! — очаровательно улыбнулась Эвридика. — И тем не менее мы последние.

Веселая-женщина-с-грустными-глазами уже повела Эмму Ивановну в комнату через внутреннюю какую-то, странную для квартиры, арку… арочку, скажем, а собеседник кивнул.

— Сколько же всего гостей? — Эвридика поправляла заколку, то и дело соскальзывавшую со слишком густых волос.

— Увидите, — усмехнулся хозяин и настороженно спросил: — Откуда у Вас эта заколка? Я ее не знаю…

— Купила! — мстительно ответила Эвридика.

— Безобразница, — покачал головой хозяин. — Я думал, Вы придете в шали.

— Ничего Вы не думали… Хотя шаль у меня с собой, в пакете. Ой, Марк Теренций Варрон, я забыла о нем! — И Эвридика осторожно достала из пакета завернутую в шаль птицу.

Та успела уже уснуть и была, по-видимому, очень недовольна неприятным пробуждением.

— Хорош, — сказал хозяин, когда ворона развернули. — И смотрите-ка… правда, голубой! Я считал, это метафора…

— Напрррасно, дррруг, — сказала птица.

— И говорящий? Ну, это уж совсем… Неужели ему правда триста лет? По последним сведениям, они столько не живут…

— Я, пока мы еще не вошли, хотела бы извиниться перед Вами, — шепнула вдруг Эвридика. — Я плохо вела себя. Простите.

— Ничего, ничего… Все правильно было. Все было как надо. Я сам виноват, но я объяснюсь. — И он распахнул перед Эвридикой стеклянные двери.

Эвридика обомлела. В довольно большой комнате за небольшим, в общем, столом собралось человек шестьдесят-семьдесят: Эвридике сначала показалось даже, что сто. Некоторые разговаривали, другие молчали.

— Кто эти люди? — спросила она.

— Тс-с-с! — хозяин приложил палец к губам. — Садитесь во-он туда, к Петру, он держит Вам место, а это трудно.

Эвридика с вороном на плече под разные (восхищенные и не слишком) взгляды прошла в указанном направлении и внезапно увидела рядом с Петром человека… очень знакомого… хоть и виденного-то только один раз, по телевизору. Это был старик с аккуратно подстриженными седеющими усиками, тонкими и чуть искривленными губами — Станислав Леопольдович, Тень Ученого, магистр… Он — через голову явно обескураженной Эммы Ивановны с удовольствием беседовал с лысым старичком, у которого носик был пуговкой и на пуговке этой в беспорядке росло несколько волосков. Эвридика, рассеянно кивнув Петру, остановилась за шаг перед ним — возле Станислава Леопольдовича, осторожно взглянувшего на «прекрасную-незнакомку», и вдруг опустилась на колени. Стало очень тихо. И очень слышно, что говорила Эвридика:

— Станислав Леопольдович… спасибо вам. Я так люблю вас, спасибо вам за все… за Петра, за меня…

Ворон перелетел с ее плеча на плечо магистра.

— Девочка моя, — Станислав Леопольдович гладил ее по щеке, — Вы так похожи, так похожи… Встаньте, милая, встаньте.

Эвридика встала и опустилась на стул между ним и Петром. У двери сконфуженно кашлянул хозяин.

— Это Эвридика, — представил он. — Такая уж она получилась.

Все смотрели на него и ждали. Все хотели знать, зачем они здесь — столько незнакомых друг другу и наполовину знакомых людей в тесной квартире. И ему пришлось начать говорить.

— Ну, что ж… Вы собрались все. Все, кто имеет хоть какое-нибудь отношение к тому, что происходило в последние полгода.

— Разве что-нибудь происходило в последние полгода? — вмешался очень высокий и сухой старик — с глазами, как отравленные дротики.

Хозяин только улыбнулся в ответ и продолжал: — Я благодарю вас всех за то, что вы приняли мое приглашение… даже несмотря на некоторую его туманность для многих — для большинства из вас.

— Можно подумать, у кого-то из присутствующих был выбор — принять или не принимать! — бубнил все тот же старик — впрочем, добродушно.

На него шикнули — и зря: он дитя. А хозяин терпеливо говорил дальше.

— Я хочу сказать, что люблю вас всех — без исключения: и тех, с кем прямо или косвенно знаком, и тех, кто даже не догадывался о моем существовании в мире и не подозревал, что был втянут мною в некоторую систему отношений. Простите меня за сокрытие этого факта и вообще… за все.

Эвридика с состраданием смотрела на говорящего. Низкий голос его оказался совсем не таким низким, как, наверное, ему бы хотелось: говорящий последовательно сбивался на баритон. Был этот человек человеком довольно обычной наружности и сравнительно еще молодым… однако усталым. Или уставшим? Девушка оглядывалась по сторонам и начинала узнавать гостей: не так уж мало знакомых среди них! Вот Аид Александрович — он все еще внимательно смотрит на хозяина, соображая, куда бы ввинтить очередную реплику: милый старик… неужели правда Царь Аид? Рекрутов сидит грустный, но розовый — вот уж у кого голос низкий-как-надо! Вон почему-то Света Колобкова кокетничает с Парисовичем: у нее, стало быть, тоже есть один-знакомый-бог — хозяин дома? Такой же, как у Эвридики… Ребята из университета — Гаврилова среди них. Адвокат Белла Ефимовна — принимает ухаживания толстяка-с-Алазанской-долиной-на-голове… какие-то незнакомые люди… милиция… мама Петра, папа-с-почечной-коликой. А там — господи, Юра-Пузырев-улица-Юных-ленинцев-дом-пять-квартира-сорок-два: он ест апельсины — целая гора кожуры! Куда смотрит мама? Ему же нельзя цитрусовых, он аллергический!.. Еще какой-то ребенок с мамой — а-а, из кафе возле университета! — и тут же бармен с царским именем Александр: совсем одинокий и смотрит на нее… улыбнемся-ка ему! Эвридика взглянула на Петра: тот тоже рассматривал гостей.

«Ну и ну! — думал он. — Почти все, с кем я хотя бы ненадолго встречался за полгода!» Вон Клаус — немец-капиталист из фирмы «Орфей», рядом еще немцы («кушя маля!»); мальчик Игорь, веселый сегодня: он гладит под столом огромную собаку (стало быть, и у хозяина такая же?); а там… ах да, владельцы квартиры в Сивцевом Бражке — квартиры, в которой не оказалось Станислава Леопольдовича. Совсем рядом — родители и бабушка Эвридики… И даже трое соседей по больничной палате: смотри-ка, без костылей! Вылечились, значит.

Все уже смотрели по сторонам: и пошли замыкаться звенья цепочки… Оленька, волоокая Оленька, неудавшаяся жена Рекрутова, с удивлением обнаруживала, что и она кое с кем знакома: там вот дагестанский ученый громко и с удовольствием разговаривает по-русски… кандидат филологических наук, а чуть дальше — Продавцов Вениамин Федорович, чью диссертацию они с Рекрутовым чуть не провалили… опять весь расстегнутый, черт побери: волнуется, что ли? Профессор Кузин, доцент Слепокурова, совсем лысый ученый секретарь, председатель и члены Ученого совета — и все почему-то смотрят то на нее, то на Рекрутова… ах, ну да… понятно. А нянька Персефона смотрит на Аида и плачет.

Что ей, спрашивается, плакать? Сколько знакомых у нее среди гостей! Дрессировщица Полина Виардо — без парика только; этот… как его… эклер… конферансье, то есть; а там официант, которому Аид Александрович по морде съездил; метрдотель, другие официанты, опять пьяный грузин, который в ресторане подарил ей бутылку вина, шоферы такси… — все тут. Скушайте гранат, нянечка, и забудьте свои печали!

«Бес, Женя, Павлик, Стас, Сережа, Володя», — Эмма Ивановна повторяет имена так, как сидят ребята. Они молчат: мало кого знают. Вот разве что Ивана Никитича да «застенчивого болтуна» Дмитрия Дмитриевича, с которым не перестает разговаривать Станислав Леопольдович: господи, заговорят его!.. Надо как-нибудь развеселить Рекрутова: что-то он, хоть и розовый, но грустный.

А Рекрутов смотрит на сбившихся в уголке председателя-Сычикову-З.И., Тюрину, Приходько, Майкину, Илью Фомича-п-р-е-д-с-т-а-в-и-т-е-л-я, подозрительно взирающего на Леночку Кругликову, которой вообще нет до него дела.

Что это? Сон? Сон, любезные читатели…

— Итак, — баритональным уже тенором резюмирует хозяин (Эвридика качает головой: куда ж это годится — баритональный тенор!), — мы в сборе, и я расскажу вам, как все начиналось. Мне было очень грустно зимой тысяча девятьсот восемьдесят третьего года, этого года… очень грустно и даже страшно. И показалось, что я остался совсем один в мире — тогда-то я и обратился к вам, дорогие мои. Я решил писать роман, я… автор. Некоторых из вас, — тут он виновато посмотрел на Эвридику, — я взял прямо с улицы, остановил, рассказал, в чем дело, попросил помочь; других — выдумал из головы, третьих — украл где-то или, мягче говоря, заимствовал, четвертые не ведали что творили и сами пришли ко мне… по-всякому было. И грусть моя постепенно проходила… Я придумал какую-то запутанную историю — не очень заботясь о том, бывает так или нет, такие вы на самом деле или не такие…

— Не такие! — крикнула председатель-Сычикова-З.И.

— Я убью вас, — сказал ей Аид Александрович, — дайте послушать, что говорит человек!

— Меня, в сущности, даже не очень заботило, какие вы… Потому что история была готова: кто-то должен был выиграть в ней, кто-то проиграть, кто-то выжить, кто-то погибнуть… ведь именно так полагается делать уважающему себя романисту. Именно так я и делал… делал бы. Во всяком случае, я сознательно шел даже на некоторую жестокость по отношению к некоторым из вас: ведь мною была задумана трагическая развязка. Но вы не позволяли мне поступать в соответствии с моими планами. И мне пришлось поразмыслить, в самом ли деле вы такие, какими я вижу вас? Тут-то и стало ясно: я не вижу вас. Увы, авторы — народ безрассудный: они так и норовят заставить жизнь подчиняться законам искусства. А вы гораздо добрее, умнее, чище, преданнее, чем кажется, когда смотришь на вас где-нибудь на улице или чем когда выдумываешь-из-головы… И тогда я начал стараться, чтобы вы получились такими, какие есть, — живыми. И кажется, вы получились живыми — по крайней мере — настолько живыми, чтобы действовать самостоятельно, по велению-ваших-сердец. Чтобы бороться за жизнь других, за свою жизнь, за счастье. Даже против меня, автора…

Простите мне мое упрямство. Уже понимая, что не следует «нажимать» на своих героев, я все еще старался вгонять вас в границы заранее придуманной истории — правда, это давалось все труднее и труднее… Вы бунтовали. Вы не подчинялись. Но я не могу осуждать вас за то, что, стремясь спасти Станислава Леопольдовича, которого я решил умертвить в главе «Дол зеленый, йо-хо!», вы принялись отвлекать мое внимание на себя — ограблением банка, гарцеванием по Садовой на-палочке-верхом, выступлением завотделением соматической психиатрии института Склифософского с группой-дрессированных-со-бачек, побоищем в ресторане «Прага»… Не знаю уж, как удалось Эвридике и Петру, не сказав ни слова о Станиславе Леопольдовиче, уговорить «сойти с ума» такого почтенного человека — Аида Александровича Медынского, а ему, в свою очередь, няньку Персефону и Рекрутова!.. Рекрутова, который вместе с очаровательной Оленькой и, прошу заметить, без моего ведома учинил форменный дебош на защите Вениамина Федоровича Продавцова.

— Знаем мы это… без Вашего ведома! Так мы Вам и поверили! Рассказывайте другому кому-нибудь! — взбудоражились члены Ученого совета во главе с его председателем.