Иной цвет

      - Нет, пистолет ты не получишь. Тут все-таки люди.
      - Я обещаю, что в них стрелять не буду. Время дорого. Ты лучше меня знаешь окрестности. А здесь лучше остаться мне. Я кое-что придумал... Иди, сед лай свой велосипед и мчись за подкреплением.
      Я остался один.
      Радение жрецов, "оживителей" воды, все больше и больше распалялось.
      Сто свечей на плавающем посреди озера круге довольно быстро таяли. Люди метались по берегу, дико вскрикивали, бормотали, смеялись, причитали.
      Ниготков подошел и взял девочку за руку. Она поднялась. Ей было лет одиннадцать. Я видел, что она, вырывая руку, с испуганным выражением что-то говорит ему. Ей казалось, что он вот-вот ее поймет. Тот же твердил что-то стереотипное и увлекал девочку за собой. Он вел ее по белому сырому и скользкому берегу вспыхивающего ленивыми бликами озера. Вел к тому месту на противоположном берегу, где возвышалась и в мглистом своде пещеры терялась бревенчатая башня-лестница.
      Девочка вдруг остановилась. Она говорила что-то быстро-быстро.
      Я поймал себя на том, что вообще ничего не слышу: ни голоса девочки, ни воплей фанатиков. В моих ушах лишь звучал плавающий звук, какой неоднократно я слышал, когда нервы мои были взвинчены до предела. И теперь где-то вверху смеялась и плакала изгибаемая пила.
      Я по карнизу прошел шагов на десять влево и по скользкому каменистому откосу, опираясь на камни руками, стал спускаться к озеру.
      "Оживители" бесновались так неистово, что не замечали моего приближения.
      Но я все-таки опасался, что у кого-то из них оружие может оказаться в руках раньше, чем у меня. Поэтому пистолет был у меня наготове, заткнут за пояс под рубашкой, расстегнутой от ворота до самой ременной пряжки.
      Видя эту маленькую девочку, которую упорно волок по берегу Ниготков, я перестал испытывать страх. Как не стало вдруг его у меня тогда в деревне, когда я наклонился и поднял ребенка. Во мне клокотала какая-то невероятная, огненная энергия.
      Я левой рукой поднял камень, величиной в два ниготковых кулака, и огненноцветным, самого себя слепящим факелом продолжал подходить к берегу затхлого подземного озерка.
      Вдруг стало тише. Очевидно, они все, один по одному, обратили на меня внимание и начали приходить в себя-довольно медленно, как не сразу перестает кипеть снятая с огня вода. Двое или трое бессмысленно глядели на меня, еще не в состоянии понять, почему становится так тихо.
      Ниготков повернулся и застыл.
      Он с девочкой был справа от меня, у основания башни, все остальные слева.
      Я не глядел ни на Ниготкова, ни на его паству.
      Я глядел на сто свечей, плавающих посреди озера. Мне было понятно: жертву собирались принести сразу же, как только погаснет последняя свеча.
      - Кто ты? - мягко, как-то вкрадчиво спросил меня Ниготков, продолжая держать девочку за плечо и напряженно вглядываясь в полумрак.
      Я стоял неподвижно, не отвечая на его вопрос. Вырванные из экстатического, восторженного бреда молчали и его единоверцы.
      - Что тебе надо здесь?!-осознав смысл сложившейся ситуации, лишившись вдруг своего напускного благолепия, взорвался Ниготков.-Зачем явился?!
      И вдруг мгновенно мне в голову пришел совершенно дерзкий и как нельзя более уместный в этой обстановке ответ.
      Я где-то мельком слышал, что вот такие "оживители" воды и им подобные дико боятся посторонних, считая их посланниками дьявола. А тем более Игорь Словесный надоумил меня тогдашней своей "догадкой".
      И негромко, но внятно я проговорил:
      - Я антихрист. Я пришел спасти Евгению.
      Эффект был более чем потрясающий.
      Девочка, мотнув плечом, вырвалась от Ниготкова и бросилась на мой голос, в полумраке едва различая меня.
      - Куда ты, к антихристу?!-закричал Ниготков.
      - Уведите меня домой!-кричала девочка, пробираясь по скользким неровным камням.- Вы же не с ними! Я знаю!..
      Запинаясь, едва не падая, я бросился ей навстречу. Прижал ее горячую голову к своей груди и будто чужим голосом сказал:
      - Ничего не бойся! Ты спасена! Спасена.
      - Пойдемте на землю! - быстро шептала она.- Надо быстрей уйти отсюда!..
      И в эту минуту в моем теле наступила какая-то необыкновенная легкость, а на сердце стало невыразимо светло и спокойно. Как тогда в деревне, когда я после грозы глядел на близкую радугу - перед тем, как вдруг услышал крик ребенка...
      И в этом подземелье вдруг что-то переменилось. Вокруг темного, тускло и лениво мерцавшего озера белые берега неожиданно стали тускнеть, стали темнеть и камни вокруг-будто "снег" быстро-быстро начал таять. Казалось теперь, что все вокруг покрыто белесым, пепельно-серым не то мхом, не то лишайником.
      И все разноцветные люди на берегу темного озера стали заметно утрачивать свои индивидуальные цвета - они все ярче светились незнаемым цветом тау.
      - Нет, ты не антихрист! - исступленно кричал Ниготков.-Не антихрист он! Не верьте ему!.. Да что же это?..- он упал на колени.- Пойте "Милость мира"! Молитесь, дети мои!..
      - Я вижу всех вас!-сказал я.-Вы знаете. И если хоть один из вас сдвинется с места, я обрушу на вас этот свод. И вы, минуя чистилище, окажетесь в аду.
      Как легко вот таких суеверных запугать всякой чертовщиной! Честное слово, мне даже жаль их стало. Конечно, это был жесткий, но в силу обстоятельств необходимый спектакль.
      Вцепившись ногтями, девчонка до боли сжимала мне руку.
      Я наклонился и шепнул ей:
      - Ты не бойся, ладно? Ничего со мной не бойся!
      - Ладно!-убежденно прошептала она.
      Мне показалось, что некоторые из жрецов незаметно приблизились к нам, пока мы разговаривали. Все бледно-тау-цветные, они стояли полукругом, как тогда в лесу.
      - Эй, куда ты ползешь! - грубо крикнул я.- Эй, ты!.. Я же тебе сказал! Сейчас,-шепнул я девочке,- я выстрелю. В воздух, ты не бойся.
      - Страшно боюсь...- прошептала она как будто даже весело.
      Я немного отошел от нее и выстрелил на ту сторону, вверх над озером.
      Сдавленный гул заколыхался вслед за ударом и затих.
      Подземные отшельники лишний раз уверились, что я действительно вижу их в этой кромешной тьме и никаких попыток что-либо предпринять для спасения "своих бреяных тел" больше не делали.
      И вот-наконец-то!..-где-то вверху над нами, на самой вершине башни, "ведущей на небеса", что-то застучало, забрякало, зазвенело.
      Над сводом, куда вонзалась эта бревенчатая башня-лестница с белымиоконцами, послышались торопливые голоса.
      В далекой вышине кто-то внятно сказал:
      - Ребята, вот он, по-моему, ход!.. Тут стена из бревен. Во-от... Ага!.. А тут вырез в бревне. Так он тряпкой забит... Э, нет! Это, ребята, не стена. Это дверь. Вот ручка!
      - Ну и чертовщина,-ответил ему другой.- Придумают же!
      Что-то там со скрежетом, сильно стали ломать.
      - Не сорвись: ступеньки скользкие... Да сними
      ты рукавицы! Ребята, примите ломик.
      - Какая высота?-спросил кто-то.
      - Да может, метров сорок,- сказал Руслан. (Я сразу узнал его голос.)-Посветите ему. Смотри не сорвись.
      Где-то там, высоко под сводом пещеры, ударил яркий, ослепляющий луч света, туда-сюда метнулся по стенам вверху; по стенам же, причудливо неровным, начал спускаться ниже, ниже.
      - Эй!-крикнул Руслан.-Костя, как дела? Жив?
      - Нормально,-задрав голову, сдавленным голосом ответил я.-Вас сколько там человек?
      - Хватит... Ребята, не лезьте же вы все разом! Гниль ведь-вся эта башня. Степан, свети! Да сними ты рукавицы! Сразу за мной никто, ребята, не лезь. А то один там сорвешься - и всех разом посшибаешь.
      Сквозь веки я все явственней ощущал теплый и ровный световой фон. Я потихоньку открыл глаза. Пещеру освещал обычный свет карманных фонариков.
      ВОЗВРАЩЕНИЕ
      Я даже не заметил, как постепенно во всех окружавших меня людях почти бесследно растаял незнаемый цвет тау. Больше не виден был и тот белесый налет, который я принял за иней. Так виделась мне какая-то подземная плесень - вот откуда седой, мертвенный след на траве!.. Перегнившая до брожения болотная почва прилипала к подошвам посетителей пещеры, и они на своих ногах выносили на поверхность споры грибка, который и поражал траву! Так появилась белесая тропа, которую я увидел вечером...
      По скользкой лестнице внутри башни мы с Женей поднялись на поверхность земли. Когда я вышел из сеновала, у меня закружилась голова. Наверное, я слишком устал за последние дни. А может, голова кружилась оттого, что здесь был такой свежий утренний воздух-не то, что в затхлом подземелье. Или потому, что чистейший свет, разлитый над лесом по восточному небосклону, слепил меня своей прозрачной бездонностью.
      Когда я снова почувствовал себя легко и уверенно, слабые тауцветные оттенки из всего, что меня окружало, совершенно исчезли.
      Я видел, как и прежде! Как и все!
      У меня было такое ощущение, будто я после очень долгих странствий вернулся домой. Над зелеными, близкими и далекими лесами светилась огромная бледно-палевая заря. А над ней простиралось хризолитовое, а выше бирюзовое, а еще выше - над самой головой - синее небо!
      Внизу по низинам неслышно текли белые туманные реки. Вокруг зеленела трава и темно-зелено-тихие, еще не проснувшиеся деревья.
      Мы с Женей медленно пошли по старой, заросшей дороге. Потом свернули и неторопливо зашагали по холму.
      Девочка молчала, смотрела по сторонам, словно кого-то надеялась увидеть. У нее было такое выражение лица, как будто она что-то пыталась вспомнить.
      И до чего ж она была бледна и худа. Огромные глаза да торчащие ключицы. А на скулах шершавые, розоватые лишаи.
      Мы шли с ней медленно, просто так - пока "оживителей" воды извлекали из подземелья и покатам, в сеновале, что-то выясняли и уточняли. Вокруг было очень тихо. С каждой минутой лес и окрестные поляны становились светлей и теплей. На деревьях давно уже щебетали и кричали птицы. А в близкой деревне орали петухи.
      - Сейчас май?-вдруг спросила она.-Или какой месяц?
      - Уже июнь. А что?
      - Просто так... А как вас зовут?
      - Костя.
      Мы с ней отошли от мрачного тяжелого сеновала метров на двести.
      - Когда тебя украли? - спросил я.
      - Давно,- ответила она и задумалась.- В том году, а может, и раньше. Тогда тоже было лето... Я купалась, а потом пошла домой. И брат Диомид позвал меня в машину... А когда мы отсюда домой уедем? Я маму плохо помню,виновато улыбнулась она.
      - Скоро. Сегодня утром ты будешь дома! - улыбнулся я ей.-А где же ты жила?
      - Теперь? Или давно?
      - Где тебя прятали?
      - Под полом у брата Диомида. Там есть маленькая комнатка. А двери из толстых-толстых белых досок. И еще там Оля была. Она там еще раньше меня жила. Мы с ней в куклы играли или вышивали. Но ее брат Диомид с миром отпустил домой, и я осталась.
      - Страшно было?
      - Скучно... Да и страшно, когда брат Диомид свет выключал.
      До заросшей дороги мы по кругу не дошли метров пятьдесят. Снизу из туманной низины мчался мотоцикл.
      Еще не поравнявшись с нами, мотоцикл остановился...
      С заднего сидения мотоцикла соскочила девушка, остановилась, замерла, глядя на нас.
      Мотоциклист покатил к шумному сеновалу.
      - Это Лариса,-глянув на меня, спокойно сказала Женя.-Моя сестра.
      Я и так видел, что это Лариса.
      Она бежала к нам.
      -Женька!! Женя!..-побледнев, закричала она.-Неправда! Неправда!..-подбежала, схватила ее в объятия.
      А девочка улыбалась и не по-детски сдержанно смотрела на Ларису, Сквозь ее наивную доброту и спокойную улыбчивость просвечивало все ее непонимание невероятности происходящего: очевидно, она всегда была уверена, что такая встреча произойдет,
      Я только теперь обратил внимание, что Лариса в ярко-зеленом, с изумрудными отливами платье. Да, волосы у ней каштановые, золотисто-умбровые. Цвет лица-нежно-персиковый. А глаза!.. Зеленые, каких я никогда не видел. Зеленые, небесно-зеленые,- такой иногда бывает средина весенней зари...
      У меня снова возникло такое ощущение, как будто я только что вернулся домой из далеких и долгих странствий.
      - Лариса,- сказал я,- когда ты подбежала, я вспомнил, что ты говорила мне о ней, о Жене. А до той минуты и не догадывался, что это именно она и есть.
      - Что говорить... Ведь мы считали, что она утонула. Ах, Женя, Женя! А как мама узнает?..
      - Ее надо подготовить,-сказал я.-Вначале надо сообщить вашему отцу.
      Приехала медицинская машина, а за ней милицейская. Из широченной двери пепельно-черного сеновала вышел и побежал к машине Руслан. Я его даже не сразу узнал, видя его в обычных одеждах.
      Мы направились к сеновалу, где перед дверью уже стояли две автомашины, мотоцикл и толпилось немало народу.
      Навстречу нам быстро шагал высокий, строгий человек. Из-под его плаща виднелись краешки белого халата.
      - Вас как зовут, девочка?-спросил он.-Женя? Как вы себя чувствуете?
      -Хорошо,-пожав плечами, тихо проговорила она.
      Врач горько усмехнулся.
      - Ну, пойдемте, Женя, в машину,- сказал он.- Здесь еще свежо. Скоро мы вас отвезем домой...
      Когда мы проходили мимо широко открытой двери диковинного сооружения, я приостановился. Из внутреннего полумрака пустого строения, как бы проявляясь на фоне темного экрана, к обширному проему двери рядом с Горшиным шел Ниготков. Он был уже обычного цвета. Только колени его песочно-серых брюк были мокрыми и поэтому казались черными, будто с заплатами.
      Выйдя из сеновала, Ниготков мельком взглянул на меня, сделал рукой неопределенное движение...
      - Жаль,- сказал он,- не удалось мне с тобой по-настоящему побеседовать...
      - Побеседуйте, Демид Велимирович, лучше с прокурором.
      - Все порушили...-провещал он и неожиданно остановился передо мной, стоял на кривоватых ногах неподвижно, как на деревянных.- Все погубите! Уж и водицы живой испить - нет источника! И ты запомни это - душу в мертвую воду не вдохнешь.
      - Вам кажется, что вы мудрый хитрец, Ниготков. Но вы просто помешались: в обмен на жизнь ребенка никогда не напьетесь, Демид Велимирович. Вы уже пили, да только что-то у вас все губы пересыхают.
      В глазах его проступила перламутровая муть. Не знаю, было ли ему что сказать. Раньше не говорил. А теперь не было времени. Повернулся он и, будто и не останавливался, потопал за тем дядей, которого я не знал.
      Ко мне подошли Лариса и Женя.
      Поверх рубахи на плечи девочки был накинут чей-то плащ.
      - Мы сейчас уезжаем,-сказала Лариса.-Так врачи решили: в Подлунной Женю у кого-то там уложат спать. Ей это совершенно необходимо, потому что она ночь не спала, да и нервно истощена.
      Я видел, как Лариса взволнована и говорит, говорит...
      - Совершенно верно,- прервал я ее.- Хотя она вот и улыбается, а ведь устала...
      - Да не устала я.
      - Не устала! - вроде бы строго сказал я. А Она все с лету понимала, видела, какая это у меня строгость.
      - Вы, Костя,-сказала она, завязывая на груди рукава плаща,-сильней меня устали.
      - Это почему же? - удивился я.- Я ведь взрослый.
      - Ну и что,-сказала она.-Я привыкла к тернистому пути, а вы нет.
      - Ох, ну и Женя!..-вздохнула Лариса.-Хоть бы ты поскорей стала обыкновенной девочкой.
      Мы сели во врачебную машину. Доехали до деревни Подлипки. Там по мосту переехали через реку и скоро были в Подлунной.
      В доме полной немолодой женщины - у сердобольной и предельно участливой Татьяны Петровны-Жене сделали какой-то укол, напоили теплым молоком с медом и уложили спать. Лариса уехала на станцию Остинку с врачами, которые должны были вернуться за Женей в полдень. В доме с девочкой осталась одна хозяйка. Татьяна Петровна села у окна вязать-специально, чтоб ее однообразное занятие успокоило и усыпило Женю.
      С берега реки я вернулся часа через три. Если б не дождь, краем захвативший деревню, от которого я спрятался под какой-то обширной крышей, где похрапывала одинокая лошадь, я пришел бы к дому Татьяны Петровны в полдень, как собирался. Женя, видно, давно уже проснулась и скучала.
      Я увидел ее во дворе. Она сидела на коротком изрубленном бревне, около поленницы в глубине двора. Вначале и не узнал ее, подумал, что это какая-нибудь здешняя, деревенская девочка. Не узнал, может, потому, что солнце не светило, было пасмурно из-за обширной, стороной шедшей тучи.
      Женя была в светло-желтой кофте и светло-голубой юбке. Когда я вошел в калитку, она увидела меня, поднялась и через сырую дворовую лужайку побежала мне навстречу.
      - Доброе утро,- печально и светло улыбаясь, тихо сказала она и повисла у меня на руке.
      - Привет, привет! -остановился я.- Как самочувствие? Выспалась?
      - Да... Что-то заволновалась во сне и проснулась. Но спать не хочу больше. Ничуточки. Костя, а вы знаете, до железной дороги очень далеко?
      - Нет, километров пять.
      - Правда, ведь можно пойти пешком?
      - Тебе не разрешат. Ты слишком слаба.
      - Как мне хочется идти, идти по лесу или по лугам!.. Вы видели, сколько цветов в лесу? Пойдемте, Костя! Правда, я дойду!
      В калитку быстро вошла Татьяна Петровна. В зеленом с белыми цветочками фартуке, полная, с заботой и старанием в самом облике, торопливо шла к нам, держа что-то в руках.
      - Ну-ка, на вот, примерь,-подала она Жене синие сандалии.- Впору будут...-взглянув на меня, засмеялась она.-А носочки где, я тебе давала?
      Женя побежала к изрубленному бревну, села там, надела носки, сандалии. Вернулась к нам.
      - Ну, подошли? - наклоняясь, опасливо спросила Татьяна Петровна.-Подошли, подошли! Вот и хорошо. Теперь доедешь.
      - А мы пешком пойдем,- сказал я.
      - Ох, ну смотрите,- видно, не имея обыкновения слишком настаивать на своем, примирилась Татьяна Петровна.
      Она торопливо пошла вдоль оград. Через два-три двора остановилась. Там около чьих-то ворот стояла запряженная лошадь. Длинный пожилой мужчина в черном пиджаке и темно-синих брюках брал с телеги охапки свежескошенной травы и бросал за ограду. Рукой показывая на нас, Татьяна Петровна что-то все говорила ему... Наконец мужчина подошел к ограде, склонился, взял большой ворох травы, положил на телегу. Отвязал лошадь, подъехал к нам. Поздоровался.
      - Ну, вот и доедете,- подошла и довольно сказала Татьяна Петровна,- и я буду спокойна.
      Такая, в общем-то обыкновенность, а Женя была счастлива. Что вдруг оказалось: на телеге поедем к железной дороге, сидя на траве. И повезет нас по лугам и через лес эта буланая, усыпанная охвостьями сена лошадка. А этот загорелый, молчаливый мужчина в сапогах вроде бы сердито будет покрикивать на лошадку: "Но-о!.. Пошла!.."
      Я помог Жене взобраться на телегу. Она села посредине, в ворох привядшей травы. И, видно, боялась, что кто-то вдруг отменит все это...
      И покатили мы, затарахтела телега. У края деревни выскочили откуда-то, звонко лая, две-три собачонки. Колеса мягко стучали по прибитой дождем пыли. Сзади от колес вверх летели и ложились вдоль двух белесых полосок свежего следа спрессованные пластинки земли.
      Скоро мы оказались в березовом лесу. Неторопливо спустились в низинку, поросшую густой травой, камышом и осокой. По деревянному мостку миновали тихий ручей. Стали подниматься вверх. Медленно, полого - все выше, выше...
      Быстро, вдруг, вышло из-за тучи солнце.
      И все вокруг осветилось-ярко, до боли в глазах. Заискрилась вдоль дороги трава. Влажно и горячо засветились листья деревьев, по которым только что перед нами прошумел дождь.
      Березовый лес мало-помалу редел. Все ясней открывались далекие, обширные пространства. Лишь там и сям посреди густых трав стояли одинокие и небольшими группами сосны, да кое-где живописные островки кустов. Ясно, далеко видны были густо-зеленые луга. А голубоватые лесистые холмы простирались до самого горизонта.
      - А что там синее?-спросил я.-Там озеро?
      - Где?.. Не-ет, это там лен,-ответил Иван Трофимович.-А там справа-пар. А за льном-там озимые будут.
      - А то что, белое? Будто цветущий сад?
      - Это гречиха цветет. Но-о!.. Пошла!.. Некоторое время ехали молча.
      - Ой, смотрите!..- коснулась моего плеча Женя.
      Великолепная широкая радуга повисла над лесом - повисла, казалось, над всем миром и видна . была отовсюду.
      Такое было ощущение, что вся земля была здесь, в пределах дальнего горизонта, и все люди жили на этой красивой земле, увенчанной высокой радугой. Было такое чувство, что все люди в эту минуту оторвались от своих дел и теперь, будучи в разных местах-но все в одно время,-стояли и глядели на это диво, которое не длится долго.
      И Иван Трофимович обернулся, несколько мгновений как бы оценивающе глядел на красно-желтосинюю дугу, поглядел так, будто она была особой приметой и принадлежностью его деревни, коротко, убежденно сказал:
      - Радуга!.. Радость-отрада. А вон за вами, кажись, едут,
      Он свернул с дороги, остановил лошадь.
      Навстречу нам по прямому участку дороги мчалась врачебная машина. Не приостановившись, пронеслась мимо и укатила.
      - Эк их!-круто оборачиваясь вослед машине, удивленно воскликнул старик.- Неужели не признали нас?
      Женя сидела на траве посреди телеги, повернувшись назад, положив подбородок в ладони, а локтями опершись на колени, задумчиво глядела на радугу,
      - Много красного цвету в радуге,-после недолгого молчания, как бы в назидание нам, сказал Иван Трофимович,-значит, скоро быть ветру.
      Женя, как будто этот вопрос давно и неотступно ее занимал, но она о нем забыла, а теперь вдруг вспомнила, обернулась и спросила:
      - А отчего бывает радуга?
      Я не знал, как ей ответить попроще, не отвлеченно. Не стал, не хотелось ей объяснять, что это солнечный спектр в пространстве дождевых капель. Поэтому я, как бы повторив слова Ивана Трофимовича, просто сказал:
      - Радуга-это радость солнца.
      - Радость солнца... Она и для радости людей, да? - настороженно спросила она, хотя в тоне ее голоса слышен был ответ, слышна была убежденность, что это именно так, но спросила, чтоб услышать мое подтверждение.
      - У людей, когда они видят радугу, радость не меньше, чем у солнца. Потому что они видят радугу все вместе. Вот как мы... И видят в одно время. Все в одно время. Вот идет дождь вдалеке... Когда идет дождь, все дождинки вместе - как самое чистое, живое зеркало, в которое глядится солнце.