Бен пожал плечами:
– Я уже давно перестал задавать себе вопросы, почему интересы моего учителя смещаются то в одну, то в другую сторону. Я знаю только, что он с большим уважением относится к книгам еврейских мудрецов. Он верит, что древние пророки обладали более глубокими и совершенными знаниями, чем те, что доступны нашему веку.
Рабби посмотрел на него с некоторым удивлением:
– Он действительно так думает?
– Действительно, уверяю вас.
Рабби задумчиво покачал головой:
– Я все еще размышляю, мудрый ли это шаг с его стороны – окунуться в тайну этой книги. Боюсь, это такая книга, которую осилит не каждый, а только тот, кто постиг глубину Талмуда и Зоара.
– Я знаю, что он прочитал их обе.
– Я не сказал «прочитал», я сказал «постиг глубину».
Бен вздохнул:
– Господин, если бы я пришел к вам по собственной воле, я бы послушался вашего совета. Но меня прислал мой учитель, он желает получить эту книгу.
– Он вправе желать все, что угодно. Но я не уверен, что мне удастся ее найти.
– Господин, я вас умоляю, вы уж постарайтесь ее отыскать. Просьба моего учителя выражает волю самого императора.
– Просьба… Понимаю, просьба. – Старик нахмурился, глядя в пол, затем пожал плечами: – Ну что ж, подождите меня здесь.
Старик ушел и долго не возвращался, так что у Бена было предостаточно времени, чтобы порадоваться своей сообразительности и настойчивости, которую он проявил в разговоре со стариком.
Но ожидание так затянулось, что он уже начал беспокоиться: вдруг рабби покинул дом через какой-нибудь потайной ход. Но спустя еще несколько минут старик все же вернулся, ворча и неся в руках внушительных размеров фолиант. Он с явной неохотой передал книгу Бену.
– Эту книгу желает получить ваш учитель? – спросил рабби.
Бен посмотрел на титульный лист книги. Конечно же, заглавие было на древнееврейском. Крайней справа была буква «samekh», которая соответствовала латинской «s», за ней следовала «ре», а за ней «resh». И конечно же, не было ни одной гласной, но можно было догадаться, что первое слово было «Сефер». Он мог бы задержать внимание на заглавии, поднатужиться и прочитать его до конца. Но он не стал этого делать, чтобы не показывать старику глубину своего невежества.
Это казалось Бену глупым занятием. Он улыбнулся, передал внушительный фолиант Роберту и протянул руку рабби:
– Благодарю вас, господин рабби, от себя и от лица моего учителя.
– Вы вернете книгу?
– Ну конечно, господин рабби. – С этими словами Бен повернулся, чтобы уйти, но вдруг остановился и снова обратился к старику: – А что вы имели в виду, когда сказали, что видите меня в «одежде Адама»?
Рабби поднял вверх костлявый палец:
– Когда Адам был изгнан из райского сада, Бог даровал ему одежду, в которой он делался невидимым, и потому прикоснуться к нему было невозможно.
– А, вы имели в виду мою эгиду.
– Называйте это как хотите. Эта одежда не вам предназначена, она украдена.
– Украдена? Нет, я ее сделал своими собственными руками.
– Чтобы ее сделать, вы пользовались знаниями, а знания украсть легче всего. – Старик говорил, а взгляд его был прикован к книге в руках Роберта.
– Знания не обязательно воровать, их можно приобрести, – возразил Бен. – И конечно же, Бог ценит то, что мы стремимся познать созданный Им мир, а не просто живем и наслаждаемся его совершенством.
Рабби усмехнулся:
– Вы знаете, кто последний носил «одежду Адама»?
– Нет, господин рабби.
– От Адама одежда его передавалась из поколения в поколение, пока не досталась Нимроду. Нимрод носил ее для того, чтобы снискать силу и славу, чтобы заставить людей поклоняться ему как Богу, чтобы построить башню до небес. И он был наказан за это. А теперь идите, до свидания.
– Хорошо ты у него эту книжонку выцыганил, – заметил Роберт, когда они расположились за столом в таверне «Три медвежонка».
Бен постучал ладонью по внушительному фолианту.
– Сэр Исаак может обвинять меня в чем угодно, но сказать, что я плохо выполняю его поручения, он не сможет никогда.
– Это какая-то мистическая книга? – с любопытством спросил Фриск.
– Думаю, что да. Я не знаю, что точно означает «Сефер Ха-Разим». Думаю, что «Сефер» означает «книга». – Бен открыл фолиант и начал листать его в поисках картинок, которые могли бы пролить свет на содержание. Были страницы, похожие на перечень магических формул, но ни одной картинки ему не попалось.
– Прошу прощения, герр Франклин…
– У меня нет титула и нет желания приставлять его к своему имени, поэтому можно называть меня просто Бен.
– Бен придерживается теории, что времена королей и лордов доживают свои последние минуты, – пояснил Роберт.
У Фриска округлились глаза:
– Как это? Если не будет королей, то кто же будет править людьми?
– А почему кто-то должен править людьми? Они сами должны собой управлять.
– Вы думаете, что простые люди могут сами собой управлять? Вот я, например, солдат. И я с полной уверенностью могу сказать, что солдат ничто по сравнению с генералом.
– Очень хороший пример. Как вы думаете, многие ли из этих придворных щеголей понимают в войне столько же, сколько и вы?
– Принц Савойский – великолепный солдат.
– Кто еще?
– Вы лучше меня знаете, господин Франклин. Я не бываю при дворе и ни с кем там не знаком.
– Да… – Бен вздохнул. – Во времена, описанные в Библии, на земле было много великих людей, вы согласны со мной? И ведь эти эсквайры и маркизы пустынь не ходили на «достопочтенные мессы»! У них не было титулов, а лишь имена, которые они получали за свои деяния, а их деяния были их предназначением. Если бы людям до сих пор давали титулы за их заслуги, то и принц Савойский, несомненно, был бы великим человеком. Я не на таких людей, как он, нападаю, а только против тех ничтожеств, у которых нет талантов и от которых нет никакой пользы, а я все же должен снимать шляпу и раскланиваться перед ними.
Фриск нахмурился:
– Но и в Библии упоминаются цари – царь Давид, например, царь Соломон…
– Но они стали царями как по праву своего рождения, так и за свои личные заслуги… А, вот и наше пиво.
Он поднял кружку:
– За тех из нас, господа, за кем будущее нашего мира.
Фриск мгновение колебался, потом пожал плечами и тоже поднял свою кружку. Но пить из нее не стал.
– Наш спор, – сказал он, – сбил меня, а я вот что хотел спросить. Если вы не можете читать на языке Моисея, откуда же вы знаете, что вам дали нужную книгу?
– Я могу немного читать. И к тому же у меня есть это… – Бен достал из кармана клочок бумаги с названием книги, нацарапанным неровным почерком Ньютона на древнееврейском. – Понимаешь… – начал Бен и вдруг замолчал. Он правильно прочитал первое слово «Sepher». Но последнее, он знал теперь точно, было не «Razim».
Сомнений не осталось – ему дали не ту книгу.
2
Монохорд
Два последующих дня прошли для Адрианы без каких-либо значительных событий, хотя вокруг царила изрядная суматоха: слуги и солдаты готовились к длительному походу на восток. Они получили известия, что войска русского царя стоят лагерем на расстоянии чуть более двадцати миль и в ближайшее время не собираются сниматься. Из менее достоверных источников поступали сведения, что под Парижем ведутся сражения, и д'Аргенсон строил предположения, что московиты откладывают осаду Нанси, чтобы сохранить больше сил для решительного броска на саму столицу.
– Почему вы не хотите слиться с теми военными силами, которые защищают Францию? – спросила Адриана д'Аргенсона, когда они прогуливались по запущенному саду среди увитых виноградом статуй.
Д'Аргенсон чуть печально улыбнулся и откинул назад свои не очень густые каштановые волосы.
– Париж падет если не под натиском армии противника, то от внутренних передряг. Вести столько войн и построить столько крепостей можно только за счет обнищания народа, отнимая последний кусок у бедноты. Но так может длиться до тех пор, пока люди не обезумеют, как голодные псы. Король, прошу прощения, мадемуазель, никогда этого не понимал.
Он потер подбородок.
– Располагая лишь двумя тысячами человек, мы не в состоянии защитить даже Лоррейн. С таким отрядом мы, при счастливом стечении обстоятельств, можем только до Праги добраться. Я бы лично предпочел отправиться в Тоскану. Я слышал, что там с небольшой армией можно многое сделать. Но герцог… он мечтает о Священной Римской Империи. Я думаю, он в будущем видит себя императором.
– Он вам говорил об этом?
– Нет, но у императора Карла две дочери, и, поскольку Бог не дал ему сыновей, он объявил их наследницами.
– Понятно. А люди юного герцога последуют за ним на восток?
Д'Аргенсон одернул свой красный камзол и задумчиво кивнул:
– Те, которые не особенно были ему преданы, уже давно его покинули, а те, что остались, верят, будто былая жизнь вернется, и они делают ставку на того, кто, возможно, станет императором.
– Я правильно поняла, что вы придерживаетесь иного мнения?
Д'Аргенсон прислонился спиной к мраморной колонне небольшого павильона и сложил на груди руки.
– Вы знаете историю? Знаете, как правили варвары в смутные дни после падения Рима? Как потом среди них появились великие люди, такие как Карл Великий, они основали империю и навели порядок.
– Да, мне это известно.
Д'Аргенсон улыбнулся:
– Нынешние короли сами придумывают для себя родословную, не так ли? Сочиняют, будто их предки некогда были римскими сенаторами, или троянцами, или еще кем-нибудь в этом роде. И проницательный студент, изучающий историю, способен понять, что, если уж говорить о рождении, даже Карл Великий был простым варваром, хотя и самым сильным и самым талантливым из них. Таково наше время. Мы наблюдаем закат Рима. Вся наша история себя изжила, все великие роды одряхлели, они должны уступить место молодой, более чистой крови.
– Вы думаете, что ваша кровь чиста, Эркюль д'Аргенсон?
– Моя? Ха-х! Будь я императором, легко предсказать, чем была бы моя жизнь. Со всех сторон меня обступали бы враги, мои сыновья сцепились бы в смертельной схватке за то, чтобы получить большую долю от моей власти и моих богатств. Нет, мадемуазель, я прочитал слишком много книг по истории.
– Вы предпочитаете иную жизнь? Какую?
– Я бы предпочел, чтобы было довольно еды, вкусной еды, не отбросов. Развлечения, разнообразные и доставляющие мне удовольствие. Хорошие друзья, с которыми дни и ночи моей жизни были бы наполнены радостью. – Он говорил и смотрел на нее, и глаза его сверкали, и ей показалось, что его сломанный нос не такой уж и безобразный, и даже вовсе не безобразный, а красивый.
– Но и эти простые вещи требуют некоторого, пусть скромного, но все же состояния, – заметила Адриана.
– Конечно, но я никогда и не говорил, что я ничего не хочу, мадемуазель. Я не мечтаю о скудной жизни монаха. Нет, с меня достаточно и того, чтобы быть рядом с теми, кто может стать королем. Я готов ждать своего шанса, служить им, а придет момент, потребовать причитающееся мне вознаграждение. Ничего сверхъестественного – просто маленькое графство, поместье где-нибудь на лоне природы.
– Так вы думаете, что у юного герцога есть все шансы стать императором?
– Во всяком случае, он может приблизить меня к тому, кто им действительно станет. И мне тогда потребуется сделать самую малость. – Он пожал плечами. – У Френсиса все данные, чтобы стать хорошим королем, а до полной потери доверия к аристократам крови осталось всего несколько лет. – Он вновь снисходительно улыбнулся. – К моему собственному удовольствию и удовольствию моих компаньонов, я буду сопровождать их куда смогу и когда смогу. Я не буду лезть на рожон, а буду тихо ждать своего счастливого случая.
– Я уверена, мсье, все сбудется так, как вы того желаете, – согласилась с ним Адриана, отметив про себя, что некогда такое смелое замечание могло бы заставить ее покраснеть. Некогда, но не сейчас, румянец девственной стыдливости уже давно сошел с ее щек. – Только я бы хотела узнать…
– Что именно? – Он вопросительно поднял брови.
– Вокруг такие сборы, я могла бы быть чем-нибудь полезна?
– Конечно же! Вы могли бы облегчить страдания того, кто особенно старается в этом деле.
Она натянуто улыбнулась:
– Я думала, что могла бы заняться упаковкой необходимых вещей.
Д'Аргенсон театрально вздохнул:
– Кажется, мои страдания самые непомерные.
– Я уверена, что здесь вы не безутешны, – сухо бросила Адриана. – Здесь достаточно горничных и кухарок. Если для меня найдется какое-нибудь иное занятие…
– Само собой разумеется, что найдется, – сказал д'Аргенсон уже более серьезно. – У герцога довольно большая библиотека. Он хотел бы отобрать кое-какие из книг и взять их с собой. Я знаю, что вас в Сен-Сире…
– Я с удовольствием отберу для герцога книги, – перебила его Адриана. – Будьте добры, покажите мне, где библиотека.
– Прямо сейчас?
– Да, если вас это не затруднит.
– С большим удовольствием я занялся бы каким-нибудь другим делом, – заметил он игриво, – но будет так, и всегда будет так, как вы пожелаете.
– Вы очень галантны, сударь.
– Меня же за мою доброту вы и обвиняете! О да, такова жизнь, и таковы женщины.
Они повернули назад, к дому, и всю дорогу, пока шли по запущенному саду, молчали.
– А как ваш сын? – наконец спросил он. – Как он перенес этот ужасный период дождей?
– Довольно-таки хорошо. Хотя, я думаю, вся эта жизнь сбивает его с толку.
– Я не слышал, чтобы он говорил, – заметил д'Аргенсон. – Он еще такой маленький.
– Да, он пока не говорит, – подтвердила Адриана.
– Нет еще? А девчонки в его возрасте уже вовсю болтают.
– У вас есть дети?
Он развел руками.
– Очень надеюсь, что у меня есть дочь. Если Богу будет угодно, то придет день, и я снова ее увижу. Это еще одна причина, почему я бы хотел отправиться в Тоскану. Ее мать флорентийка. Девочке в этом году должно исполниться тринадцать.
– И в год она уже разговаривала?
– Я думал, в этом возрасте обычно все начинают говорить. Хотя дети такие разные.
Адриана кивнула, хотя была немного смущена. Она все это время считала естественным, что Николас не говорит. Он казался ей еще слишком маленьким. Но что ей было известно о детях, об их развитии, воспитании? Весь ее опыт ограничивался наблюдениями за Николасом. Она решила непременно расспросить обо всем няню. Или, возможно, это даже будет лучше для Нико, если она…
Нет. Нико – только ее ребенок, и ничей больше. Она же изучила оптику и исчисления. И как детей воспитывать, она тоже научится.
Библиотека располагалась на втором этаже и занимала большую комнату без окон, но была хорошо освещена алхимическими лампами. Учитывая, насколько редкими стали эти лампы, Адриана поняла, что библиотекой пользуются регулярно. И пользуются довольно активно – она обратила внимание, что многие тома изрядно потрепаны. Библиотека не была похожа на библиотеку «просвещенных» дворян, где книги обычно стояли как новенькие, корешок к корешку. Эту библиотеку кто-то считал истинным кладезем мудрости.
– Как много книг, – удивилась она. – А что герцог любит читать?
– У герцога склонность к эзотерике. Начните с научных и оккультных книг. Мы сможем взять с собой, я думаю, не более сотни, так что будьте строги в отборе. Вы разбираетесь в таких книгах?
– Да, – ответила Адриана, испытав некоторое самодовольство. – Думаю, что разбираюсь.
– Хорошо, тогда я вас здесь оставляю. И чуть позже пришлю служанку, чтобы она упаковала отобранные вами книги.
Адриана рассеянно кивнула в ответ, уже полностью сосредоточившись на корешках книг, испытывая забытый за последние годы восторг. Она снова там, в самом своем любимом месте на свете.
Она увидела старых друзей – «Horologium Oscillatorium» Кристиана Гюйгенса, «Арифметика беспредельного», «Геометрия», «Анализ» – все те книги, которые она тайно, с упоением читала девочкой в Сен-Сире. Здесь были также и более старые тексты. Основную их часть составляли работы Исаака Ньютона, включая его «Начала», чей переплет был совершенно новый. Не более получаса ушло у нее на то, чтобы отобрать около тридцати книг научного характера. Ей достаточно было взглянуть на название, чтобы вспомнить содержание книги, и вспомнить себя, но только ту, другую, с другими лицом и именем.
Та, юная Адриана все свои стремления и помыслы отдавала поиску и установлению неуловимой гармонии, существующей между Богом и Природой. Она желала всю свою жизнь посвятить изучению этой тайны, хотя даже тогда, будучи совсем девочкой, она понимала, что придется преодолевать на этом пути огромное количество бессмысленных преград, которые общество ставит перед женщинами, выбравшими путь науки. Женщины, которые не хотели ограничиваться ролью только жены и матери, вынуждены были вести жизнь предосудительную в глазах света, как Нинон де Ланкло, или же вести жизнь тайную, скрывать каждый свой шаг.
Робко она выбрала второй путь, или, возможно, сама судьба поставила ее на этот путь, назначив тот день, когда ее застали за решением сложной алгебраической задачи и незаметно подсунули ей – прижав палец к губам – книгу, которая могла подсказать ей решение. Тайно насыщая ее знаниями, ее благодетельница обратила на нее внимание «Корая».
А сколько существовал «Корай», никто не может сказать, хотя сами члены «Корая» утверждали, что их орден был основан еще во времена античности. Тайное общество, состоящее только из женщин, которые содействовали друг другу в поисках знаний. Эти женщины были ее подругами, ее тайными матерями и сестрами, были равными ей и в то же самое время являлись ее судьями. Вместе они обсуждали научные вопросы, издавали собственные трактаты, прикрываясь мужскими именами, и были умными, выдающимися женщинами. С ними Адриана чувствовала себя счастливой.
Но потом в одно далеко не прекрасное мгновение все это исчезло. Ее верная подруга, ее наставница перестала вести с ней беседы, больше не приходили зашифрованные письма, ее собственные письма – вначале шутливые, затем умоляющие – возвращались назад без ответа. В семнадцать лет она ощутила такое одиночество, которое ранее ей было неведомо.
И именно в этот момент ее приблизили ко двору, поместили в этот великолепный и ужасный Версаль.
Изучение математики и прочих наук в Сен-Сире не поощрялось, девочек учили там совершенно иным вещам, и пансионерка старшего класса как о высшей награде мечтала стать секретарем королевы, мадам де Ментенон. И вот когда Адриана пребывала в самом отчаянном состоянии духа, выбрали на эту должность именно ее, именно ей оказали такую честь.
И мадам де Ментенон заменила ей «Корай», она стала ее другом, доверенным лицом, почти матерью. Но мадам де Ментенон была по-пуритански благочестива, она считала, что наука мешает спасению души и образование нужно женщине только для того, чтобы быть хорошей христианкой, женой и матерью. Адриана никогда не рассказывала мадам де Ментенон ни о «Корае», ни о своих истинных интересах. Она просто жила по тем принципам, которые исповедовала мадам де Ментенон, защищая себя от разврата девственностью и верой. Но некогда возникшая в ее сердце любовь к науке не гасла. Когда королева умерла, Адриана вновь осталась совершенно одна, потерянная, и очень хотела освободиться от стесняющей морали мадам де Ментенон.
Просматривая страницы с математическими символами, она ругала ту юную Адриану, у которой были все возможности стать той, кем она хотела. Она могла бы выбрать роль любовницы какого-нибудь состоятельного женатого мужчины, который содержал бы ее и совершенно не заботился о том, что она делает в то время, когда предоставлена себе самой. Она могла бы с презрением отвергать светские условности и делать то, что ей заблагорассудится, жить так, как жила Нинон де Ланкло. Но вместо этого она просто закопала себя в могилу и увлекла за собой чуть ли не полмира. Только по причине ее малодушия комета упала на землю, убила Николаса, Торси, короля…
Она стиснула зубы: ну хватит об этом!
Разобравшись с научными книгами, Адриана перешла к книгам, названия которых мало что для нее значили, таким как «Оккультная философия» и «Природная магия». На ее взгляд это были псевдонаучные собрания глупостей, которые она едва ли могла поставить на одну полку с «Началами» Ньютона. Однако она помнила, как д'Аргенсон особо подчеркнул интерес герцога к оккультным знаниям. Самой лучшей ей показалась книга Роберта Флудда «История макрокосмоса и микрокосмоса». Автор, хотя и в наивной форме, излагал принципы гармонического сродства. Она пробежалась взглядом по страницам книги, задумчиво останавливаясь на причудливых рисунках. Один из них сохранился в ее памяти еще с тех пор, когда она впервые его увидела, наверное, в возрасте лет десяти. Благодаря этому рисунку Адриана начала понимать, что во Вселенной все находится в гармонической взаимосвязи.
На рисунке была изображена некая космическая скрипка – монохорд. Ее верхняя часть в виде завитка поднималась значительно выше линии небес, оттуда спускалась вниз одна-единственная струна, пронизывающая царства ангелов, планет, элементов и, наконец, землю. По всей ее длине были обозначены две октавы, показывая, что соотношения между планетами точно такие же, как и между нотами музыкального ряда. Этот простой рисунок стал для маленькой девочки, уже освоившей музыкальную грамоту, настоящим откровением. Он открыл ей дверь к научному пониманию сродства.
И вдруг сейчас этот рисунок по непонятной причине вновь ее взволновал. Адриана принялась внимательно его рассматривать, прочитывая каждое латинское слово, пытаясь найти причину своего беспокойства.
И нашла. Возле самого завитка «скрипки» она увидела ключ, с помощью которого можно было натягивать или ослаблять космическую струну. Ключ держала рука, которая высовывалась из облака. Конечно же, это было наивное изображение руки Бога – мастера, настраивающего космический инструмент. Но почему-то эта рука заставила ее вспомнить совсем не Бога.
Адриана посмотрела на свою руку и вспомнила то ощущение, что возникло у нее, когда она дотронулась до руки Креси. Оно показалось ей смутно знакомым. И сейчас она поняла, что то прикосновение было подобно прикосновению к вибрирующей струне, будто это ее собственная рука невзначай тронула струну космического монохорда.
Адриана продолжала смотреть на рисунок, но она уже не видела его. Перед глазами возникла формула, явившаяся ей в том странном полусне-полуяви, когда она таким необыкновенным образом сотворила из пустоты свою обожженную руку.
Это была формула гармонии.
Ее бросило в жар, она забегала по комнате. Нашла маленький столик, на нем чернила и перо, но бумаги не было, она выдвинула все ящики и высыпала их содержимое на пол. Адриана рылась в книгах в надежде обнаружить хоть какой-нибудь клочок, в отчаянных поисках ее взгляд наткнулся на роман Скюдери «Знаменитые женщины». Мрачно усмехнувшись, она открыла книгу, вырвала страницу, на которой было много пустого места, и начала писать. Когда она исписала эту страницу, ей попалась на глаза еще одна совершенно бесполезная книга – «Поликсандра». Она и оттуда выдрала страницу и продолжила работу. Сердце ее учащенно билось, ее охватила страсть, сродни той, с какой она любила Николаса, страсть, подобная симфонии. К горлу подкатывались слезы, когда к ней возвращалось давно забытое возбуждение – видеть, открывать, понимать.
Вошла служанка, и Адриана почти закричала и отослала ее прочь. Затем пришла няня и спросила, не желает ли она видеть сына, но и ее Адриана выставила за дверь. За окнами стемнело, в двери вновь постучали, и Адриана нехотя повернула лицо к непрошеному гостю.
Тряхнув головой и возвращая себя к реальности, она увидела д'Аргенсона.
– Вы так напугали слуг, – сказал он, внимательно глядя на нее.
– Прошу прощения, кажется, я слишком увлеклась работой.
– Ах, вот как. Я не думал, что отобрать несколько книг такое сложное дело, но я так мало понимаю в науке. Если это слишком обременительное занятие…
– Нет, это не обременительное занятие, – ответила Адриана. – Просто одна из книг натолкнула меня на интересную мысль, и я решила ее записать, пока она не исчезла.
– Научная мысль? – спросил он слегка удивленно, но без излишнего изумления.
– Да… – Она на мгновение замолчала, а потом ответила так, как сделала бы во времена своего пребывания в Версале: – Это касается моих личных научных интересов.
– Правда? А я слишком далек от науки. Я преклоняюсь перед вами, если вы понимаете, что написано хотя бы в сотне хранящихся здесь книг. – Он склонил голову. – Смею надеяться, что я своим вторжением не нанес непоправимого ущерба науке. У меня была на то уважительная причина. Мадемуазель Креси желает вас видеть.
– Вероника? Она пришла в себя?
– Рад подтвердить это.
– Благодарю вас за добрую весть, – сказала Адриана.
Она была рада, что ее признание в любви к науке не привело д'Аргенсона в замешательство и не огорчило его. Повинуясь порыву, она приподнялась на цыпочках и поцеловала его в свернутый набок кончик носа. От неожиданности он залился краской.
– Мадемуазель! – вскричал он, оправившись и придя в себя. – С чего это мой нос удостоился такой чести?
Она отвернулась, чтобы собрать свои записи и закрыть чернильницу.
– Возможно, когда-нибудь я открою вам эту тайну. А пока знайте, что я вам благодарна.
– Мой нос также вас благодарит. От вашего поцелуя он почти выпрямился. Если у вас появится желание оказать подобную услугу другим анатомическим…
– Тсс, – остановила его Адриана, – не заставляйте меня ни о чем сожалеть.
Он улыбнулся, на его совсем не детском лице появилась какая-то мальчишеская улыбка.
– Хорошо, не буду, – ответил он, поклонился и легкой походкой вышел из комнаты.
Мгновения не прошло, как она последовала за ним. Пройдя по темным коридорам дома, она оказалась в комнате Креси. Как и было ей сказано, рыжая красавица пришла в себя, голова ее была приподнята и опиралась на подложенные подушки.
– Вероника, я рада, что тебе стало лучше. Я так о тебе беспокоилась.
– Правда? – с трудом произнесла Креси.
– Я просто счастлива, что ты пришла в себя. Ты знаешь, что нас ждет в самом ближайшем будущем?
– В самых общих чертах д'Аргенсон посвятил меня в планы герцога. Он хороший человек, друг Николаса.
– Вероника…
– Что?
Адриана опустилась подле кровати на колени и взяла ее за руку. Взяла ее левой, настоящей рукой и почувствовала тепло и легкое пожатие.
– Вероника, я люблю тебя. Ты и я, мы вместе выжили. Я не знаю, что у тебя на сердце – и, вероятно, никогда не узнаю, – я просто говорю тебе, что люблю тебя.
– Спасибо. Это приятно слышать, особенно после того, как ты стоял у края могилы. – Она говорила, и, казалось, губы ее дрожали.
– Я люблю тебя, – снова повторила Адриана. – Хотя я знаю, что ты не всегда говорила мне правду и о многом умалчивала. Но, Вероника, с этим пора покончить раз и навсегда.
– Я понимаю тебя.
– Это ведь так просто.
– Это так просто. Я вызвалась быть твоей защитницей, но, кажется, я больше на это не способна. Я могу умереть, если мы отправимся вместе со всеми на восток. Моим еще свежим ранам может не понравиться тряска по проселочным дорогам. Когда-то я думала, что смогу защитить тебя, не говоря тебе о многом, но сейчас… – Она закрыла глаза. – Но сейчас я должна поверить в тебя.
– «Поверить в меня»? Но что это значит?
– Что ты будешь сильной. Что будешь идти вперед. – Она закашлялась. – Я даже не знаю, с чего начать.
– Я тебе подскажу. Скажи мне, как так получилось, что вместо моей сожженной руки ангел даровал мне новую руку?
3
Вор
Бен ругался на чем свет стоит, в то время как ладони его скользили по украшенному лепниной карнизу. Глаза закрывались, чтобы не видеть, как мир кружится в радужном, калейдоскопическом круговороте. «Лучше вообще ничего не видеть, чем настроить эгиду на самую высокую вибрацию», – подумал он. Даже сквозь плотно сжатые ресницы Бен мог разглядеть вращающиеся разноцветные кольца.
Не открывая глаз, он еще крепче ухватился за карниз, надеясь, что никто не слышит, как его ноги стучат по стене. Он не боялся, что его кто-нибудь увидит – в эгиде и на такой высоте он может показаться лишь колышущейся ветром тенью, но если он наделает много шума, то они догадаются, что он здесь.
Помехой в его восхождении было не то, что мир слеп к нему, а то, что он в такой же степени слеп к миру.
Наконец ему удалось подтянуться, и, взгромоздившись на карниз, он вдохнул поглубже и попытался вновь открыть глаза. Возникла Прага – черный силуэт на мерцающем разноцветными красками фоне. Казалось, будто он сам стал призмой, расщепляющей свет.
И снова его посетила мысль: какого дьявола он лезет в дом к этому человеку? Действительно ли у него на то есть веские причины? Конечно, сэр Исаак разозлится, если он не принесет книгу. Но это можно и пережить. Важнее другое: если Ньютон не сойдет с ума, то «Сефер Ха-Разим» может стать решающим звеном в спасении Праги.
Но, сидя на карнизе и вцепившись руками в раму открытого окна, он понимал, что все это объясняет лишь причину, почему он вернулся за книгой. Но это не объясняет то, почему он смылся от Роберта и Фриска, выждал, пока Исаак бен Иешуа уйдет из дому, после чего предпринял это безумное восхождение по стене. А правда заключалась в том, что он считал унизительным для себя вернуться, посмотреть рабби в лицо и признать, что он в силу своего невежества позволил себя обмануть и взял не ту книгу, и умолять дать ему нужную.
Ему снова мешала гордость. Именно она не позволила ему сверить название книги с названием, записанным на листке бумаги. И сейчас все та же гордость не позволяла ему войти через дверь, а не лезть в окно. Слава богу, сейчас он осознал допущенную ошибку, надо признаться, не такого уж дурака воспитал Джошуа Франклин!
