Коля стал объяснять:
— За сучками мы ходим в лес. Находим, которые на земле лежат, или отпиливаем засохшие. Живые не берём. Во-первых, Иван Иванович строго запрещает, а во-вторых, с ними трудно работать. Живое дерево никогда до блеска не натрёшь. Тебе сучок даром достался, но ты не думай, никто не завидует, у нас хватает. Погляди, какой он у тебя весь пока что некрасивый...
Игорь вступился за свой сучок:
— Очень даже красивый!
— Это тебе, как новенькому, кажется. На нём кора, видишь?
— Ну, кора. А что?
— Всю её надо убрать. Возьмёшь резец и будешь аккуратненько, понемножку, чтобы не поцарапать дерево, её обдирать. Работа противная, нетворческая, но от неё никуда не денешься. Хочется сразу рожу вырезать и лапы делать, а ты сиди и кору обдирай. Наконец ты снял кору до последней крошечки. И что дальше делать, как думаешь?
— Вырезать начну, — сказал Игорь.
— Нет. Под корой будет такая коричневая грязь, видишь?
Коля поскрёб ногтем в одном месте, где кора отвалилась.
— Понятно, — сказал Игорь. — Сверху красиво, а на самом деле просто грязь.
— Иван Иванович учит, — Коля поднял вверх указательный палец, — что всякую труху, грязь и гниль надо безжалостно удалять, какой бы она ни казалась на вид красивой. Должен остаться... как это он выражается... единый монолит!
— Красиво выражается, — кивнул Игорь.
— Иван Иванович ещё не так умеет выражаться! — сказал Коля. — Жаль, тебя не было на первом занятии. Он так выступал, как артист на сцене. Его всегда интересно слушать... Сучок у тебя удачный попался, ни одной гнилинки. Бывает, что уже вырезаешь и на трухлявое место наткнёшься. Его тоже надо удалять безжалостно. Не надейся, что потом обработаешь и замажешь, не выйдет. Иван Иванович учит, — Коля опять поднял вертикально указательный палец, — что любая гниль и труха, как её ни заделывай, как ни прячь, в будущем проявится, подведёт тебя и опозорит.
— Правильно учит, — согласился Игорь.
— Он ещё одну такую правильную вещь говорил... — Коля задумался. — Вот только слова я позабыл. Но так здорово! Прямо перед тобой сразу всё и открывается. Может, ещё раз скажет... Теперь тебе всё должно быть понятно.
— Понятно, — сказал Игорь. — Где резец взять?
— Резцы у старосты кружка, её Вика зовут. Она выдаёт, а потом обратно забирает и сдаёт после занятия Ивану Ивановичу.
— Это та Вика, у которой ты ногу отломал?
— Ногу ей давно приклеили, и ничего не заметно, можешь сам посмотреть. Из-за какого-то жеребёнка чуть не исключили.
— Оленёнка, — поправил Игорь.
— Это она так думает. Жеребёнок с рогами... В общем так: берёшь резец, снимаешь кору, потом берёшь тонкую наждачку, счищаешь всю грязь, потом предъявляешь Ивану Ивановичу, и он дальше укажет, что делать. К Вике иди сам, мне некогда, надо сучок искать для новой работы.
Взяв у Вики резец, Игорь нашёл себе местечко на пеньке и начал работать. Как и предупредил Коля, обдирание коры оказалось делом нудным, раздражающим нервы. Несколько раз подходил Коля, присматривался. Подошёл Иван Иванович, показал Игорю:
— Из этой щёлочки тоже кору вычисти, она ни к чему.
— Простите, — сказал Коля, — про щёлочки я не говорил ему.
— Фигурка будет хороша, — проговорил Иван Иванович, повертев сучок в пальцах. — Небесная танцовщица...
И тут Игорь впервые увидел прекрасную танцовщицу, летящую в стремительном танце.
— Всё-таки непонятно, — заметил он. — Как это получается? Ведь криво и косо, одно тоньше, другое толще, ни на какого человека не похоже, и вообще, простой сучок, а всё равно красиво. Почему так, Иван Иванович?
Иван Иванович потрепал его по волосам:
— Сейчас, Игорёк, ты приближаешься к величайшему открытию в своей жизни: красоте тесно в рамках действительности, она в них задыхается, красоте нужны широкие одежды твоего вымысла. Но это не значит, что твоё творчество может противоречить действительности или что кору за тебя обязан сдирать кто-то другой.
Иван Иванович мягко дёрнул мальчика за вихор и отошёл к другим ребятам.
— Во! — сказал Коля, подняв вертикально указательный палец.
— Что «во»?
— Те самые слова!
К концу занятия только половина коры была снята с будущей танцовщицы. Игорь устал и вспотел.
От долгого сидения согнувшись заныла спина и заболели плечи.
Появился Дунин.
Игорю показалось, что Дунин просочился в щёлочку между камнями забора.
— Помнишь?
— Всё время, — сказал Игорь.
— Сегодня кино отменяется, после ужина будет массовка, картину не привезли. Встретимся на Фестивальной площади на скамейке у третьего кипариса, считая от музсалона. Все подробности я продумал. Полное молчание, никому ни слова.
— Спрашиваешь. Что я, дурак?
— Иногда немножко есть... Даже ей самой ни слова! Вся тайна успеха в соблюдении тайны.
Сказал — и растаял за дверной сеткой.
Глава седьмая
Утром солнце деловито выбегает из-за горы, быстро поднимается к месту исполнения своих обязанностей и зависает там раскалённым белым шаром. Если одну секунду посмотреть на него раскрытыми глазами, потом минут пятнадцать ничего не будешь видеть, а в глазах появится резкая боль. Так что лучше не надо.
Днём солнце плывёт по небу довольно медленно. Но когда после ужина выходишь из столовой, оно прямо на глазах катится вниз, и не успеешь дойти до отряда, как светило проваливается в ущелье между головой и грудью Спящей Красавицы, и сразу спадает жара. Всё меняется. Только что на дорожке лежала длинная тень от кипариса, и вдруг её не стало. Ничто тебя не слепит, и можно больше не щуриться. Небо стало синим-синим, а горы розовыми.
И главное, безо всякой команды наступила чудная, невыразимая тишина. Самые несносные девчонки перестали визжать. Не доносится из судомойки грохот кастрюль и ложек. Никто не вопит на весь лагерь: «Тётю Шуру не видали?!» Дневные птицы не перекликаются, а ночные цикады ещё не включили свои звукогенераторы. Куда-то пропало чавканье насоса, который толкает по лагерному водопроводу пресную, привозимую танкером воду. Любопытно, куда делось шлёпанье сотен пар тапочек? Почему никто не бежит, не кричит, не стучит палкой по скамейке, не лезет на дерево?
Это тайна. И наверное, тайна космическая, потому что так бывает всегда в те полчаса, когда солнце уже свалилось за Спящую Красавицу, на западе включается ярко-красный свет вечерней зари, а звёзды ещё медлят зажигаться, ожидая, может быть, пока эта пылающая, а потом тихо угасающая заря выполнит какую-то свою, непонятную нам обязанность.
Ах, как много пока ещё тайн в небесах, а впрочем, и под ними тоже. И наверное, это хорошо, потому что, если бы мы с вами познали все на свете тайны, нам стало бы скучно жить, мы скорее всего зевнули бы и пошли спать...
Наконец наступил вечер, погасли последние голубые лучи над морем у мыса Бателеман, заверещали цикады, вылезли из своих нор шустрые ёжики, и над Фестивальной площадью вспыхнули яркие фонари. Стройные, подтянутые кипарисы снова бросили на землю длинные тени. Но если днём все тени дисциплинированно строятся в одном направлении, вечером они ложатся по-разному, в зависимости от фонаря, который поближе. И если войти в эту тень, никто тебя не увидит, а ты, задрав голову, увидишь чёрное небо, усыпанное яркими южными звёздами.
Зазвучала музыка, и началась массовка, самое чудесное, может быть только после купания, время в пионерской жизни. Отряды приходят строем на площадь, потом строй распускают, и делай, что тебе нравится. Хочешь — пой вместе со всеми, а хочешь — не пой. Хочешь — танцуй, а хочешь — знакомься и разговаривай с кем хочешь. Будь самим собой. А если будешь немного получше, это ещё лучше. А если запомнишь, что быть лучше — это лучше, тогда и совсем хорошо. Завтра станешь ещё лучше.
Прекрасное время — массовка, когда тебе хорошо со всеми, и всем с тобой хорошо. Конечно, того мудреца, который назвал это замечательное изобретение корявым словом «массовка», лохматые черти давно утащили в своё подземное заведение, посадили в стеклянный кабинет и по три раза в день заставляют его пить кипящие фиолетовые чернила из раскалённой чугунной чернильницы, а потом закусывать маринованными справками, и это все понимают. Но другого названия пока не придумано. Ну и ладно, не в названии счастье.
Известно, что первый час массовки — для младших отрядов, для малышей, которым ещё нет одиннадцати лет. Валентина Алексеевна танцует с ними танец «Уточка», и танец «Хоровод», и разные другие танцы с песнями и криками, чтобы хорошо потренировать горло. Старшие тоже могут танцевать с малышами, площадь большая, чем шире круг, тем веселее. Старшие танцуют и поют и тоже тренируют горло, но сами, конечно, думают: когда же истечёт этот малышовый час и все отряды с десятого по пятнадцатый, прослушав колыбельную песню, уйдут домой спать.
И вот час кончился.
Валентина Алексеевна поднесла ко рту микрофон:
— Дорогие наши малыши, как ни печально, массовка для вас закончилась. Вам пора спать. Сейчас все отряды с десятого по пятнадцатый построятся и организованно пойдут домой.
Оркестр заиграл ласковую музыку.
Младшие отряды, не торопясь, без суеты строились.
На площади стало немножко грустно.
Валентина Алексеевна говорила нараспев:
Пришла украдкой в Ласпи
Ночная тишина.
Высокая скала спит,
Спит тёплая волна.
И ты усни, дружочек,
Желая перед сном
Всем людям доброй ночи
На шарике земном.
Валерий Иванович Ковалёв, улыбаясь, взял у Валентины Алексеевны микрофон и запел:
Пусть мирно дремлет Ласпи
В лилово-нежной мгле.
Пусть спят, закрывши глазки,
Все дети на земле.
Пусть спят спокойно мамы
И любят их во сне,
В отчизне милой самой,
В любой другой стране.
И ты ложись, дружочек,
Скорее засыпай.
Зверюшкам доброй ночи
Ты тоже пожелай.
Пусть спят спокойно звери,
Слонята и бобры,
Пусть звери твёрдо верят,
Что дети к ним добры...
Тихо, не топая ножками, уходили малыши с Фестивальной площади. Исчезали в тёмной аллее, прикрытой от фонарей разросшимися лозами винограда. Валентина Алексеевна провожала малышей глазами. Когда исчез из виду замыкающий вожатый пятнадцатого отряда, отобрала у Валерия Ивановича микрофон и крикнула:
— Начинаем массовку для старших отрядов! Танцуем «Сиртаки»!
Грянула музыка.
Из кипарисной тени вышел Дунин:
— Папа уехал в Севастополь. Наклонись-ка... Смотри! Дунин вытащил из кармана сжатую руку и приоткрыл пальцы. Игорь увидел кусочек розового мыла с непонятным рисунком. Дунин упрятал руку в карман.
— Что такое?
— Оттиск ключа от кабинета. Никого не было, я подкрался и придавил. Проникновение в кабинет обеспечено.
— Мы будем ключ выпиливать?!
— Чудак, зачем ещё выпиливать. У нас в мастерской этих ключей сто штук в ящике. Подберём по оттиску, какой нужно.
— А когда?
— Тс-с-с... — Дунин сжал Игорю руку. — Тихо, кругом шпионы...
Игорь повращал головой.
Все шпионы, если они и были, плясали весёлый греческий танец «Сиртаки»... Никто не обращал внимания на них, сидящих на скамейке под кипарисом. Только справа, со стороны мастерской «Умелые руки», важной походкой шествовала Верона Карловна.
Замначальницы заметила их и приостановила движение.
Игорь и Дунин поднялись со скамейки:
— Добрый вечер, Верона Карловна.
— Добрый вечер, — важно кивнула замначальницы, и и на мгновение у неё вместо двух подбородков образовалось четыре. Потом снова остались только два. — Почему вы не танцуете?
— Я думал, это дело добровольное, — сказал Игорь.
— Вечно вы думаете, как будто не знаете, что за вас всё давно продумано. Вам думать незачем. Если объявлена массовка и играет оркестр, надо танцевать под музыку.
— Я ногу подвернул, Верона Карловна, — соврал Дунин и перекосил физиономию. — Игорь помог дойти до скамейки. Но вы не беспокойтесь, у меня уже проходит.
Всё же Верона Карловна забеспокоилась:
— Зачем же ты встаёшь? Садись, садись! — взяв Дунина за плечи, она усадила его. — Может быть, послать за Диной Еремеевной, она сделает тебе массаж и давящую повязку.
— Не надо беспокоить, так пройдёт, — отказался Дунин от врачебной помощи. — Это только сперва очень больно было, наверное, от неожиданности. Знаете, как она неожиданно подворачивается.
— Игорь, ты хоть и не совсем дисциплинированный мальчик, но верный товарищ, — сказала Верона Карловна. — Ты не откажешься проводить Борю до ангара. Ему одному идти так далеко трудно. Пусть он опирается на плечо друга.
— Помогу, конечно, — сказал Игорь, — что за вопрос.
— Идите, мальчики. Если в пути или ночью ты, Боря, почувствуешь острую боль, немедленно обращайся в медицинскую часть.
— В ту же минуту обращусь! — Дунин приложил руку к сердцу.
Верона Карловна проследовала дальше.
— Молодец Ворона Карковна! — шепнул Дунин. — Нам только этого и надо. Если тебя внизу дежурный застукает, скажешь, что исполняешь приказание. Ну, веди!
Они пошли к тёмной аллее. Опираясь на плечо Игоря, Дунин хромал и морщился.
На веранде музыкального салона стояла Лариса с девочкой из второго отряда по имени Света. Надо сказать, что Света обожала Ларису, а Лариса любила Свету за две вещи: за то, что она её обожает, и за то, что хорошо играет на пианино. Но Света говорила, что играть на пианино каждый может научиться в музыкальной школе, а вот танцевать так, как танцует Лариса, — этому никто не научит, и без таланта — никак...
— Эй, Дунин, — сказала Лариса. — Ты зачем хромаешь?
Дунин остановился:
— Чтобы доставить тебе удовольствие.
— Слышишь, Светка? Опять врёт. Давай у Игоря спросим, он человек правдивый, я убедилась. Однажды с Мариной Алексеевной так честно разговаривал, что та его за волосы подёргала. Игорь, Дунин вправду хромает, чтобы доставить мне удовольствие?
Игорю казалось, что он то ли парит в воздухе, то ли плывёт в податливой и тёплой морской воде. Он с трудом понял, о чём его спрашивают.
Усилием воли собрался, вернулся на землю и сказал:
— В общем-то, это верно. Лариса покачала головой:
— Придётся поверить, хоть и непонятно, какое удовольствие.
— Как это какое? — сказал Дунин. — Тебе всегда приятно, когда у меня неприятности.
— Чудеса, опять не врёт! — сказала Лариса.
Она повернулась к Свете, и они о чём-то тихо захихикали.
Когда зашли в темноту, Дунин буркнул:
— Дура она всё-таки. И язва.
Показалось, что чёрная туча заволокла мир, и дышать стало трудно. Руки взметнулись. Игорь бросился на Бориса, свалил на землю, обрушился на него и стал колотить.
— Болван сумасшедший... — прохрипел Дунин. — Здесь же колючек полно, ведь больно!..
Исчезла чёрная туча, и разжалось горло.
Игорь вспомнил, какие твёрдые на этом месте растут колючки. Конечно, больно, если на них ляжешь! Босой ногой наступишь — и то взвоешь...
Он поднялся и помог Дунину встать.
— Умная она, умная, — бормотал Дунин, — а ты самый настоящий безмозглый... Это же надо так... Даже слова такого на языке нету... Иди и сам стыривай свою грамоту. Для них же стараешься, головой рискуешь, а они... Одна презирает, другой набрасывается, кулаками молотит...
— Ну, прости, — сказал Игорь. — Не знаю, как вышло. Надо было тебя словами, а я не успел подумать.
— Ладно, — смилостивился Дунин. — Если просишь прощения, тогда прощаю. Но больше никогда, так и запомни! Сперва думай. И если тебе что не нравится, работай словами, а то руками каждый дурак может, если зарядку регулярно делает... Спину наколол жутко. В ангаре мне одеколоном потрёшь. Идём.
Пришли в ангар.
Спина у Дунина оказалась в мелких красных пятнышках. Игорь старательно протёр её одеколоном.
— Теперь терпимо, — сказал Дунин, морщась, и поставил флакон в тумбочку. — Забудем про это... Но ты психопат, это точно... Смотри, всё приготовлено: карандаши, тушь, краски акварельные, перья, резинки, бритвочки, калька прозрачная. Можно приниматься за дело.
— А печать? Печать рисовать нельзя. Игорь в упор посмотрел на Дунина.
— Печать не рисуй, — спокойно сказал Дунин. — Печать будет самая настоящая.
— Это как же?!
Дунин достал из тумбочки лист папиросной бумаги:
— Прошлогодняя накладная на запчасти к мотору. Она никому не нужна, папа просто забыл выбросить. Вырежем из неё печать и приклеим.
— Не пойдёт, — сказал Игорь. — На грамоте печать киевская.
— Ой, какой ты сумасшедший, — вздохнул Дунин. — Думаешь, что каждый, как ты, Ларискину грамоту наизусть изучает до последней буковки? Висит она на стене под стеклом, и ладно. Кому до печати дело, что на ней там написано мелким шрифтом, киевская она, хабаровская или мелитопольская? Главное, стоит.
Накатило что-то давящее и щемящее, неизвестно, как называется. Показалось, что в похищении грамоты и возвращении её законной владелице нет ничего героического, одно сплошное безобразие. Что же такое начнётся на свете, если так и поведётся: один отобрал, другой у него стибрил... Ну, отдаст он грамоту Ларисе. А она что? Под подушку запрячет до отъезда?
Очень превосходно.
Ездила на конкурс, старалась, волновалась, танцевала лучше всех, заслужила первое место под гром аплодисментов, а потом всё это тайком под подушку...
Может, пусть уж лучше она висит на стенке?
Весь этот поток мыслей отразился, наверное, на его лице.
— Струсил?
Дунин посмотрел в упор. Игорю стало стыдно, и все сомнительные соображения сразу покинули голову.
— Нет, задумался... Приклеить печать — это умная идея.
— Наконец-то понял. Пойдём, ключ подберём. Покопавшись в ящике с ключами, подобрали такой, который точно укладывался в отпечатке на мыле.
— Иди домой, — сказал Дунин. — После отбоя вылезай не сразу, подожди, пока все заснут. Услышишь: на веранде дежурный по лагерю будет с вожатым разговаривать, спрашивать, все ли на месте, всё ли в порядке. Когда дежурный уйдёт, ещё немного подожди и тогда в полной тишине, бесшумно и таинственно выскакивай в окошко... Не забудь притворить, когда вылезешь. Открытое окно — это след и улика. Я буду ждать тебя между двух больших камней за тёти Шуриным складом, знаешь? Сигнал у нас будет такой... — Дунин три раза свистнул. Игорь повторил свист. — Так одна птичка свистит, не знаю, как она называется, потому что она ночная, днём её не видно. Теперь иди. Смотри только не засни, а то всё пропало.
— Ну, что ты, разве можно заснуть!..
Игорь вернулся на Фестивальную площадь. Массовка близилась к концу. Валентина Алексеевна объявила белый танец танго — это когда девочки приглашают мальчиков.
Лариса не пригласила никого и танцевала со Светой.
Игорь сидел на скамье с таким озабоченным выражением на лице, что ни одна девочка не решилась к нему подойти.
Глядя, как Лариса танцует, Игорь убеждал себя в том, что, если он не возьмёт грамоту, её форменным образом стибрит кто-нибудь другой, и грамота пропадёт навсегда.
«Конечно, грамоту надо спасать», — решил Игорь, и все сомнения отпали.
Глава восьмая
Игорь выбрался через окно бесшумно, таинственно и успешно. Прокрался на цыпочках до угла здания, где лежала тень.
Дальше шёл осторожно, избегая света повсюду понатыканных фонарей и ступая мягко, как охотящийся тигр, потому что в ночной тишине, нарушаемой лишь звоном цикад, каждая сухая веточка под ногой ломалась с оглушительным треском.
За тёти Шуриным складом фонари, к счастью, кончились, но началась такая темнотища, что пришлось идти, вытянув вперёд руку, чтобы не наткнуться глазом на острый сук.
Как ни осторожно он ступал, Дунин услышал. Свистнул по-птичьи. Игорь ответил и, подправив на слух направление своего движения, подошёл и упёрся рукой в шершавый бок камня.
— Не трусишь? — спросил Дунин.
— Что ты выдумываешь, — обиделся Игорь. — Пойдём. Дунин поправил зловещим шёпотом:
— Не «пойдём», а подкрадёмся.
— Я и крадусь.
— Тише крадись, топаешь, как бегемот на танцах. Повторяй мои движения, ступай след в след. Если я щёлкну пальцами, вот так, падай и прижимайся к земле по-пластунски.
Игорь ступал след в след совершенно беззвучно.
За тёти Шуриным складом посветлело, сюда уже проникал свет фонарей. Игорь вдруг обмер: у Дунина сзади под ремень, как топор у лесоруба, был заткнут огромный пистолет.
— Боря, ты что, опупел? — тихо ахнул Игорь. — Зачем пистолет взял?
— Виктора Петровича боюсь, пожарного, — шепнул Дунин. — Он часто по ночам ходит. Если застукает, придётся отстреливаться.
— Ты по-настоящему?
— Запомни: у нас всё по-настоящему, — сказал Дунин.
— Может, пистолет всё-таки не настоящий?
— Самый настоящий пистолет. Ракетный. У Игоря отлегло:
— Ах, это ракетница.
— Сам ты ракетница... Надо называть по-правильному, как в паспорте изделия написано: ракетный пистолет. Опять затопал?.. Сейчас главную дорожку переползём, и больше опасных мест не будет до самого кабинета... Так и знал! — тихо рявкнул Дунин. — Вон он тащится, ложись...
Они залегли рядышком в тени дерева.
По главной дорожке вниз не спеша двигался пожарный Виктор Петрович и не подозревал, что на него направлен ракетный пистолет, правда не заряженный ракетой. Впрочем, когда не знаешь, что проходишь под дулом направленного на тебя оружия, в этом ничего не приятного нет, и Виктор Петрович безмятежно насвистывал известную песенку «Тень твоей улыбки», держась руками за перекинутое через шею махровое полотенце.
— Прижмись, врасти в землю, не дыши, — жарко нашёптывал Дунин, — у него глаз, как телескоп...
По странному совпадению глаза Виктора Петровича были устремлены к звёздам.
Наконец утихло шлёпанье его вьетнамок.
— Нам повезло, что он купаться пошёл, — сказал Дунин. — Теперь знаем, где самый опасный человек находится. — Он засунул ракетницу под ремень сзади. — Двигаем!
Мигом перебежали главную дорожку, прокрались под стенкой музыкального салона, свернули налево между «Мягкой игрушкой» и «Умелыми руками» и, пригибаясь, побежали в гору, от дерева к дереву. Замерли у неосвещённой стены кабинета. Отдышались.
— Мы у цели, — сказал Дунин.
— Дверь-то на свету...
— Ты хочешь, чтобы уж совсем без всякого риска было? Но ты не очень трусь, дверь со всех сторон цветами загорожена, лишь с одной дорожки можно увидеть.
— Я не трушу.
— Не трусишь, не трусишь, — погладил его Дунин по плечу. — Вот тебе ключ. Подползи, вставь ключ, поверни на два оборота, толкни дверь внутрь и вползай. Быстро сними грамоту — и обратно. Не забудь дверь замкнуть. И сюда, ко мне. Я буду караулить. Ну, действуй. Если какая-нибудь опасность появится, я свистну. Тут уж ноги в руки — и бежим кто куда, только не в одну сторону. Вместе в два раза больше шансов, что поймают, это каждому разведчику известно. Не тяни, секунды дороги.
И он пихнул Игоря в спину.
Игорь пополз. Когда выполз на освещенное место, показалось, что много людей смотрят на него со всех сторон, и сердце забилось так, что прыгало до самого горла, мешая нормально дышать... «И зачем я всё это делаю...» — тоскливо подумал Игорь.
Но тут пришла мысль о трусости, а трусом он быть не хотел.
Решительно дополз до двери и, приподнявшись, вставил ключ в замочную скважину. Ключ легко повернулся два раза. Он надавил на дверь, и та приоткрылась, слегка скрипнув. Игорь вполз в кабинет и встал на ноги.
В кабинете было по-домашнему тепло и приятно пахло. Свет фонаря, проникая через стекло, отражался в створках полированного шкафа. Под ногами был мягкий ковёр. Игорь вспомнил мягкий ковёр перед кроватью в маминой спальне. Стало хорошо и спокойно, как дома, не захотелось уходить отсюда, так бы лёг тут на ковёр и задремал. Он даже зевнул, стал искать глазами, что бы подложить под голову, но опомнился.
Снял с гвоздя Ларисину грамоту, выполз из двери, запер её на ключ, вынул Ключ из скважины, повернулся, чтобы ползти дальше, — и замер без всяких сил. Ноги и руки как бы отнялись. Горячая волна ужаса ударила в голову, в глаза и в уши.
Перед ним стоял Тюбик.
Стоял серьёзный, недоуменный, спрашивая глазами: «Что это ты тут такое непонятное для меня делаешь?»
Когда Игорь сообразил, что на него смотрит всего лишь Тюбик, ужас отошёл. Там, где клокотала секунду назад горячая волна, остались пустота и холодок. Перед Тюбиком ему было только стыдно: сам же просил его охранять, чтобы никто не похитил грамоту...
— Это я, Тюбик, — прошептал Игорь и погладил собаку. — Не сердись, я плохого не делаю, я за справедливость. Ларисину грамоту взял, больше ничего даже не трогал, видишь? Завтра я тебе утром три куска сахару вынесу.
Тюбик смотрел серьёзно и, казалось, печально. Долетел сдавленный шёпот Дунина:
— Чего застрял? Ползи скорее!
— Я пойду, Тюбик, да? До свиданья. Только не рычи. Тюбик не собирался рычать. Он отвернулся и лёг на тряпку.
Стали пробираться обратно.
Опять у главной дорожки пришлось пережидать — пока прошли возвращающиеся с пляжа взрослые. И больше никого до самого ангара не встретили, лагерь совсем успокоился и уснул.
Дунин спрятал ракетницу под отцовский матрас и сказал:
— Пойдём руки мыть.
Почистили одежду, вымыли руки и принялись за работу.
Дунин раскрепил металлическую рамку и вынул из-под стекла грамоту. Игорь всё точно разметил по линейке, чуть заметными чёрточками разлиновал плотный чистый лист, такой же по размеру, как грамота. Тушью написал текст, от первого до последнего слова. Потом все рисунки перерисовал с грамоты на кальку. Остро заточенной спичкой передавил их на бумагу. Обвёл выдавленное тушью и сам удивился, как получилось похоже. Раскрасил акварельными красками листики, флаги, ягодки, цветы, трубы и барабаны. Тщательно стёр мягкой резинкой следы от карандаша.
Перед ним лежала точно такая же грамота, какую Ларисе выдали на конкурсе, только без печати.
— Ну, и кто отличит? — спросил стоявший за спиной Дунин.
Игорь согласился:
— Сам не подозревал, что можно так похоже сделать. Кто специально не знает, ни за что не догадается.
Дунин уже успел вырезать из старой накладной печать. Рассчитали место и точно, аккуратно, нигде не капнув клеем, прилепили печать к новой грамоте. Дунин засмеялся:
— Может, эту грамоту твоей Лариске отдать? Не отличит!
Игорь поморщился от «твоей Лариски» и сказал:
— Это издали не отличишь. Вблизи всё-таки заметно.
— И вблизи ничего не заметно. Ну, я вставляю...
Он вставил новую грамоту под стекло и закрепил рамку.
Игорь отошёл на три шага, вгляделся. Да, отличить трудно. Это в самом деле надо специально знать заранее...
— Слушай, а настоящую куда спрячем? — спохватился он. — В отряд опасно нести.
— И камбале понятно, что не в отряд.
— А куда?
— Спрячу в формуляр от лодочного мотора. Папка твёрдая, на тесёмочках, её никто никогда не открывает. Пусть там и полежит, пока не вручишь своей Лариске.
Пока Игорь, снова поморщившись, думал, сказать ли Дунину, чтобы девочку больше не называл «твоя Лариска», тот засунул рамку с грамотой под шорты. Ракетный пистолет он на этот раз не взял.
— Виктор Петрович уже спит, — сказал он. — Идём!
В звенящей цикадами тишине, в полном безлюдье они пробрались к кабинету, и снова Игорь ползком открыл дверь. Повесил рамку со своей грамотой на место. Проверил, не косо ли.
Выполз, замкнул дверь на ключ.
Поглядел: где Тюбик?
Собаки не было.
Цикады гремели свою ночную песнь, и в небе медленно плыли звёзды с востока на запад.
Глава девятая
Его толкали, дёргали за ногу, стаскивали одеяло. Он засыпал и без одеяла. Позвали вожатого. Андрей Геннадиевич за ногу дёргать не стал. Он положил Игорю на лоб руку. И глаза раскрылись.
— Температура пониженная. Что болит: голова, живот, горло, ноги, спина?
Игорь опомнился. Никак нельзя, чтобы он сегодня был не в порядке, это улика — каждый разведчик знает...
— Ничего не болит, Андрей Геннадиевич. Глаза как-то не раскрываются.
— Надо полагать, перекупался. В умывальник бегом марш!
И завертелось колесо жизни. Бегом в умывальник, бегом на зарядку, бегом на линейку.
Когда стоял на линейке, сон его опять сморил. Голова падала на грудь. Один раз он даже пошатнулся. Ребята поддержали его с двух сторон, и пошёл по строю шепоток, что Судаков заболел.
Такой слух надо было решительно пресечь. Игорь подтянулся и стал внимательно слушать, что говорит в микрофон старшая вожатая.
— ... самым чистым оказался вчера второй отряд! — объявила Ирина Петровна. — Ему мы вручим Мишку-чистюльку. Председатель совета отряда, получите Мишку!
Оркестр грянул туш.
Председатель совета второго отряда подбежал к старшей вожатой, получил ярко-лимонного плюшевого медведя и побежал на место.
— Самые грязные помещения и самая отвратительная территория были вчера у девятого отряда! — продолжала старшая вожатая. — Оркестр, сыграйте позорный марш девятому отряду!
Взвыли вразнобой трубы, забухал вразнотык барабан, писклявая флейта выпевала основную мелодию из «Марша Черномора ».
Девятый отряд поник с опущенными головами.
Когда иссякла дикая музыка, Ирина Петровна объявила распорядок дня:
— Сразу после завтрака проводим трудовой десант по уборке территории. Особенно обратить внимание девятому отряду: чего у вас только не набросано вокруг здания. Третий отряд тоже хорош! Девятый вас, можно сказать, выручил, а то бы слушать позорный марш вам. В десять часов все отряды организованно идут на пляж, купание будет до двенадцати тридцати. После полдника состоится матч по футболу между сборной пионеров и командой вожатых. И после ужина будет кино, название картины узнаете в обед, её ещё не привезли. Всё. Др-ружина, напра-а-а-во! За отрядом пионерских вожатых, за советом дружины ша-а-агом... марш!
