Сивир - Князь оборотней

— Кто у тебя тут? — начал старший стражник… осекся, прищурился. — О, надо же, Хадамаха! — без особого удивления протянул он. — Никак вернулся?

— Дядька Бата? — пробормотал Хадамаха. Багровая ярость захрипела, роняя пену с оскаленных клыков, когда Хадамаха в своих мыслях привычно вцепился ей в загривок и поволок обратно, не давая вырваться на волю.

— Знаешь его, дядька? — кривя губы, процедил молодой стражник.

— Так Хадамаха, старого Эгулэ сынок! — без особой радости, но и без неприязни бросил старший. — Ты ж в город уехал, Хадамаха? В каменный мяч играть!

— В мя-яч? — в очередной раз протянул младший и негромко, но отчетливо добавил: — И туда уже зверьки пролезли!

Хакмар положил руку на меч, а Аякчан принялась разминать пальцы. «Если кто-то из нас сорвется — все, конец!» — с ужасом подумал Хадамаха. На храмовые указы здесь плюют, а вот нападения на местного стражника не простят. Хотя как этот стражник себя ведет — башку открутить и ею в мяч сыграть! Что здесь происходит?

— Не играл я в мяч! — буркнул Хадамаха. Насупился, точно стыдился. — Сказали, не гожусь.

— То-то же! — довольно ухмыльнулся молодой стражник. — Я уж думал, на Сивире люди мухоморов пообъедались!

— А мамаша твоя говорила — приняли! — не обращая внимания на бормотание младшего, удивился дядька Бата.

— Что б ей еще говорить! — скривился младший, но теперь его не слушал и Хадамаха. Дядька Бата видел маму, разговаривал, с ней все в порядке!

— Я родным-то не писал, что не вышло! — торопливо пояснил он.

— А шлялся где? — строго спросил Бата.

— Работал — на обратный путь деньга нужна, — с видимой неохотой буркнул Хадамаха. — Улицы прибирал.

Почти правда… Какой только дряни он с тех улиц не прибирал!

— Нож дорогой откуда? — указывая на висящий на поясе Хадамахи южный нож, спросил молодой. — Украл? — И издевательски глянул Хадамахе в лицо.

Что… он… сказал? Поводок, удерживающий наследственную багровую ярость, лопнул, как гнилая веревочка. Кровь! Кровь, и костный мозг, и раздробленные кости, и башка этого стражника, катящаяся по переулку, — оторванная башка с остановившимися глазами!

— Тиха-а-а! — рявкнул старший стражник, мгновенно вклиниваясь между своим молодым приятелем и Хадамахой.

На Хадамахе с двух сторон повисли Хакмар и Аякчан.

— Стой! Уймись! — упираясь пятками в утоптанный наст, шипел Хакмар — от неимоверного усилия на лбу у него вздулись жилы.

— Обвинять… меня… в краже… — связные слова тонули в яростном медвежьем реве. Волоча друзей на себе, Хадамаха шел к стражнику. К этой подлой ухмыляющейся роже — до конца жизни с ним ухмылочка останется, когтем от уха до уха!

Продолжая ухмыляться, стражник дернул к себе копье из стойки перед входом.

— Прекратии-и! — простонала Аякчан… обхватывая Хадамаху ладонями за предплечье…

— А-уу! — К плечу Хадамахи точно раскаленное железо приложили. Завеса ярости колыхнулась и опала под ударом боли… и Хадамаха остановился.

— Я из Южных гор, — торопливо заговорил Хакмар, громким голосом заглушая хриплое, взахлеб дыхание Хадамахи. — Продаю ножи, наконечники для копий.

— Это со мной… — наконец сумел процедить Хадамаха.

— Ты с ними, а не они с тобой. Потому как они люди все ж таки, — вдруг строго оборвал его Бата.

— Я его нанял, — кладя Хадамахе руку на плечо, сказал Хакмар. — Охранять, тяжести таскать. И нож дал.

— Да ясно, — закивал Бата. — Мапа сроду чужого не возьмут.

— Потому как мозгов не хватит, — скривился молодой. — А сертификат шаманский на твоего зверька есть? — издевательски поинтересовался он. — Что он нам никакой заразы не занесет?

— Хватит, Хуту! — старший стражник поморщился. — В городе торговать будешь, южанин? — теперь Бата говорил только с Хакмаром.

Тот покачал головой:

— По стойбищам тоже пойдем. Только нам бы сперва одежду купить — беда у нас вышла в дороге, поистрепались.

— В лавку идите, — буркнул Бата. — По улице прямо, потом налево. Скажете, от меня. И послушай доброго совета, молодой торговец… — Он опасливо покосился на своего напарника и быстро пробормотал: — Не задерживайся тут. Не лучшего ты охранника себе выбрал, по нынешним-то временам.

— Что происходит, дядька Бата? — ошеломленно спросил Хадамаха.

Тот отвернулся, делая вид, что не слышит.

— С моими все в порядке? — Хадамаха шагнул к нему. Он не знал, что случилось с проклятым селением — кроме того, что оно заделалось городом! — но если ему не ответят, он ухватит обоих стражников за шкирки и будет трясти, пока ответ не вытрясет!

— Да что с ними сделается! — опасливо отступая от Хадамахи, выкрикнул дядька. И пробормотал себе под нос: — И впрямь — зверь зверем, верно люди говорят.

— Пойдем! — Аякчан обхватила ладонь Хадамахи угрожающе теплыми пальцами и потащила его в переулок.

— Спасибо, господин стражник! И за помощь, и за совет… — Словно невзначай, Хакмар повернулся к друзьям спиной и принялся пятиться, ни на миг не выпуская стражников из виду.

— Драпай, зверек! Я тебя все едино запомнил! — крикнул им вслед молодой Хуту.

Пальцы Аякчан сомкнулись вокруг ладони Хадамахи, как капкан, — он и не знал, что она способна на такую хватку! Не давая оглянуться, девушка втащила его в проулок, под прикрытие крайнего чума. Следом торопливо влетел Хакмар.

— Что это было? — накинулась на Хадамаху Аякчан. — Вроде ты говорил, что тут нас Храм не достанет, а сам с местной стражей отношения портишь? Если бы я тебя не остановила…

— И это говорит та самая жрица, которая собиралась меня Огненным шаром ни за что ни про что пристукнуть! — ощерился Хадамаха. — Тогда тебя Хакмар остановил, теперь решила дело закончить? Ты во мне дырку прожгла! — Хадамаха оттянул прожженный насквозь рукав рубахи.

— Ну не пристукнула же! — слегка смущенно буркнула Аякчан.

— И что с вами обоими делается? — меланхолично поинтересовался Хакмар. — Путешествие под землей так подействовало… на неокрепшие головы?

— Ну не все ж тут горцы! Это только вас в ваших пещерах… с младенчества башкой под обвалы суют! Головы укрепляют, — процедила Аякчан. — Лучше было бы, если б Хадамаха задрал того стражника?

— Он сказал, что я… — В груди перехватило, и, точно сок из сухого дерева, Хадамаха выдавил: — Что я украл…

— Олень он безрогий, сразу заметно, — кивнула Аякчан. — На таких не обижаются.

— Я городской стражник! И Мапа! — снова чувствуя, как ярость прет наружу вместе с желанием вернуться и намотать кишки поганого Хуту на крышу караулки, выдавил Хадамаха. — Мы, Мапа, никогда… ну… Не крадем… — Во рту было ощущение, точно болотной воды хлебнул. — Всегда отдаем долги и никогда, слышишь, никогда не возьмем чужого! Это самый страшный позор, какой только может быть!

Аякчан поглядела на него озадаченно.

— У тебя в мешке наконечники копий храмовой стражи — это ничего? — кротко поинтересовалась она.

Хадамаха опешил. Он переглянулся с Хакмаром и увидел на его лице то же потерянное выражение. Она всерьез не понимает разницы?

— Аякчан… — мягко, как говорят с детьми и совершеннодневными, но очень непонятливыми девушками, начал Хакмар. — Копья — военная добыча. Хадамаха ее в бою взял. Военная добыча — истинная честь воина-егета!

Физиономия Аякчан стала еще озадаченней.

— Забрать чужое и при этом набить морду — военная добыча и честь. А забрать чужое и не бить морду — кража и страшный позор?

— Забрать чужое и набить морду — не военная добыча, а обыкновенный грабеж! — возмутился Хакмар.

— А военная добыча — это когда бьют морду сразу многим и до смерти, — кротко покивала Аякчан. — Вот теперь я поняла… почему, когда я была матерью-основательницей, с вами, кузнецами, помириться не смогла!

— Жриц не учат чести! — высокомерно глянул на нее Хакмар.

— Честь нам прекрасно заменяют мозги! — отрезала Аякчан. — Хороший совет тот стражник дал — мотать отсюда!

— Одежду все равно сменить надо — без торбазов Хакмар до нашего стойбища не дойдет, — неожиданно спокойным и трезвым тоном сказал Хадамаха. Он не собирался спорить с Аякчан. И уходить тем более не собирался. Еще День назад парень, вот так походя бросивший медведю Мапа смертельное оскорбление, не иначе как хворал головой… или желал отправиться к предкам в Нижний мир от несчастной любви либо неоплатных долгов здесь, в Среднем. На несчастного влюбленного тот стражник походил мало. На должника тоже. Надо понять, что тут происходит!

— Стражник сказал — в лавку идти.

— Там дорого. На торжище пойдем. Какие халаты женщины Амба шьют — уж на что тигры вредные, а рукодельницы! Увидишь — без покупки не уйдешь!

На лице Аякчан отразился невольный интерес.

— Цены поспрашиваем, поторгуемся… — И мысленно добавил: «Заодно послушаем, что в толпе говорят». Хадамаха свернул из проулка на утоптанную площадь посреди селения. И остановился.

— А где? — растерянно пробормотал он.

Никакого торжища не было.

Свиток 8,

о том, что купить одежду и еду может быть совсем не просто

Они стояли на полутемной площади и оглядывались. Заря разгоралась все сильнее, алое с примесью золотого свечение на небосводе выхватывало из царящего внизу полумрака копошащиеся фигуры. Хадамаха направился туда. При виде их троицы фигуры закопошились сильнее.

— Купи котелок. Хороший котелок, еще послужит, — прошамкала морщинистая, как древний пень, старуха. На разложенном на земле коврике стоял котелок — такой ржавый и дырявый, что вполне мог быть легендарным котлом героя Хадау, что на Заре Времен закрыл проход в Нижний мир. С ним соседствовала такая же ржавая сковорода без ручки и чайник без носика.

— Миски купите, — предложила женщина с лицом настолько худым, что щеки, казалось, соприкасаются изнутри. Ее берестяные короба и деревянные миски были так потерты и выщерблены, что Хадамаха подумал, не со свалки ли она их вытащила.

— Халат меховой, гляди какой! — мужик, благоухающий хмельной аракой, налетел на Аякчан. Распяленный у него на руках меховой женский халат-багда — не новый, но вполне еще приличный — ткнулся Аякчан в лицо. Девушка шарахнулась, едва не врезавшись в Хадамаху.

— Бери халат, красавица! — несвязно бормотал мужик. — Недорого отдам, за жбан араки только!

— Вот ты где, гнилой человечишка! — худая женщина в одной только старой рубахе из прелой кожи налетела на мужика и рванула халат у него из рук. — На один удар сердца отошла, за дровами, — а ты уж мой последний халат продаешь! А ну пошел в чум! Пошел, кому говорят! — И, хлеща его отобранным халатом, погнала прочь. Мужик не сопротивлялся — лишь бормотал что-то и закрывался руками от разъяренной жены.

Хадамаха огляделся. Длинных торговых рядов, перед которыми раньше разборчивые торговцы глядели привезенные охотниками меха: куницу, и белку, и дорогого соболя, волчьи и лисьи шкуры, заячьи тушки — не поштучно, а на вес, не было. Не сидели кружком женщины, поднимая на руках халаты, своеручно вышитые пестрыми нитками, отделанные рыбьей чешуей и раковинами, не меняли рукоделие на привезенный издалека скользящий шелк. Не торговали охотничьими меховыми шапками с наушниками, куртками из шкур и торбозами, ножами, и самострелами, и поделками, искусно вырезанными из кости. Перед нищенски одетыми и явно не часто евшими торговцами лежала поломанная домашняя утварь, перепревшие старые тряпки, уже не похожие на одежду, обрывки собачьей да оленьей упряжи, среди которых трудно было найти хоть один целый ремень или пряжку.

— Тот старик и вовсе ничего не продает, — прошептала Аякчан, невольно прижимаясь к Хакмару плечом, и указала на старика, сидящего перед изъеденным мышами ковриком.

— Как это ничего? — возмущено прошамкал дед. — А ковер? — потрясая своей тряпкой, вскричал он. — Гляди, какой! Из оленьих шкурок! Жена моя еще шила, мастерица была: сносу ему нет и не будет! — старик размашисто взмахнул ковриком. Из прогрызенных дыр посыпались ссохшиеся трупики мелких жучков. Аякчан закашлялась.

— Хороший коврик, дедушка, — присаживаясь перед стариком на корточки, согласился Хадамаха. — Куда торговцы-то делись, не знаешь?

— Как куда делись? — изумился старик. — Тут тебе нешто не торговля? — тыча в убогие ряды рухляди, спросил он.

Первый порыв: ляпнуть, что на площади нынче такая же торговля, как дедова гнилая тряпка — ковер, Хадамахе удалось сдержать.

— Раньше получше было, — наконец подобрал слова он. — Мапа добычу приносили, Амба — рукоделие…

— Ишь ты, вспомнил — Мапа да Амба! — старик встопорщился, как облитый водой вороненок. — Нам тут эдакого зверья не надобно! Э, ты сам не из них ли будешь? — бесцветные глазки старика подозрительно сощурились. — То-то на меня душком звериным пахнуло! — И старик демонстративно зажал пальцами нос.

— Это от коврика! — недобро набычившись, буркнул Хадамаха.

— Слышали, люди! — надсаживая хлипкую грудь, заорал старик. — Морде звериной человечьи товары не по вкусу! — От бешенства белки его глаз расчертились красной сеткой тонких жил.

Рокотом камнепада из убогой толпы торговцев донеслось пока еще тихое, но злобное ворчанье. В полумраке торжища сверкнули недобрые внимательные глаза.

— Ходу отсюда! — пятясь, негромко сказала Аякчан. — Ходу, ходу! — И, ухватив обоих парней за руки, рванула через площадь прочь.

— Всю дичину повыжрали, всю рыбу повыловили, зверье проклятое! — неслись им вслед истошные вопли старика. — Настоящие люди голодают из-за них, а они нос воротят! Э, а ковер? Ковер-то купи? — злобный вой сменился вдруг жалобным, почти детским криком. — Ковер купи-и-и!

Ребята нырнули под прикрытие чумов, с разбегу проскочили проулок насквозь и остановились, тяжело дыша. Еще недавно плотный утоптанный наст уже стал рыхлым и неприятно поддавался под ногами. Вихрящийся по проулку ветер больше не мог гнать сухую снежную поземку — та раскисла, потяжелела и глухо чавкала. Зато он нес поднимающуюся от земли влагу, и оттого было холоднее, чем в самый лютый мороз. Хакмар судорожно передернулся.

— Жалко та баба быстро прибежала — хоть бы халат купили! — с досадой бросила Аякчан.

— Там было торжище! Я уезжал — там было торжище! Там всегда было… — заорал Хадамаха.

Из ближайшего чума высунулась голова — под намотанным меховым шарфом непонятно, мужика или бабы, прогундосила:

— Чего у порога орешь, как медведь?

— Ты против медведей? — Хадамаха мгновенно развернулся.

Голова лишь издала испуганный писк и скрылась. С громким хлопком упал полог чума. Хадамаха стоял, шумно переводя дух, и ждал, пока пройдет мельтешение багровых пятен перед глазами. Стыдно — чего на мужика кинулся? И правда, кому понравится, когда у самого порога орут.

— Пошли в лавку, про которую дядька Бата сказал! — И снова зашагал по улице.

— Ты его давно знаешь, этого Бата? — пристраиваясь рядом, спросила Аякчан.

— Давно. С тех пор как с отцом сюда ходил. Стражник как стражник, торжище охранял. Которого нет, — с горечью добавил он.

— За День и Ночь многое могло измениться, — рассудительно сказал Хакмар. — Может, теперь торгуют в другом месте.

— Сдается, нам сюда. — Хадамаха остановился перед непомерно длинным и широким деревянным домом, похожим и на крепость, и на охотничий балаган, где летом живут всем племенем, да еще и добычу коптят-солят. Дверь распахнулась легко, без малейшего скрипа.

— Гине-гине, хозяева, откройте дверь да примите привет! — останавливаясь на пороге, вежливо позвал он. Никто не откликнулся.

Ни тебе лавочника, спешащего навстречу, ни суетливых приказчиков, готовых подать, завернуть, взвесить и отмерить. От самого входа тянулись ряды широких полок — верхние перекладины были вбиты прямо в потолок.

— Хозяева! — уже попросту, без всяких любезностей, позвал Хадамаха.

— Да входи уже! — толкнула его в спину Аякчан.

— За вход без спросу штраф полагается. Крупный, — пробурчал в ответ Хадамаха.

— Так это ж лавка! Она для того, чтобы входили! — Аякчан поднырнула Хадамахе под локоть и скользнула внутрь. И Хакмара за собой потащила.

Хадамаха еще постоял на пороге, прислушиваясь и принюхиваясь. Беспокойство, чутье то ли медведя, то ли стражника, то ли обоих вместе, ворочалось внутри неприятным теплым комом. Вокруг все так… не по закону, что у Хадамахи все наличные души были непонятно где, но уж точно не на месте. В странном городе, в который превратилось хорошо знакомое ему селение, даже лавка с товарами могла стоять вовсе не для того, чтобы в нее ходили покупатели.

— Хорошо! — выдохнул Хакмар, тяжело приваливаясь к одной из стоек с полками. И слабо улыбнулся. На лбу его блестели крупные капли пота. Обожженная сперва Жаром Голубого огня, а потом злым холодным ветром, кожа начала облезать — и Донгаровы мази не помогали, шелушащаяся кожа выглядела жутко. У парня болезненно-лихорадочно блестели глаза, и его трепала мелкая частая дрожь — Хакмар уже не замечал этой дрожи, настолько свыкся. А худющий стал! И Аякчан такая же — тряпье болталось на ней, как на обструганной палке, а на исхудавшем до размера детского кулачка лице остались одни глаза, то круглые и несчастные, как у больного совенка… то треугольные и такие же несчастные. Как у вымотанной до предела ведьмы-албасы.

«Им нужна передышка, — отчетливо понял Хадамаха. — Нельзя вечно и бесконечно спасать Сивир. Им нужно отоспаться, отъесться, просто передохнуть! И для начала хоть одеться!»

Помочь им сейчас может только он — ведь это его земля! Он шагнул в лавку и еще разок, уже погромче, выкрикнул:

— Хозяин! Нам бы прикупить чего… — Обогнал ребят и первым пошел между перегородившими все пространство полками. И понял, что Хакмар прав — торговля и впрямь переместилась в другое вместо. Вместе с товарами. Только вот покупателей, сдается, забыли. Да и с продавцами негусто.

— Эгей! — уже безнадежно позвал он. Возглас затерялся между полками, от пола до потолка заваленными пушистыми мехами — лисами, соболями и куницами, которых Хадамаха напрасно искал на торжище. Позади мехового богатства тянулись берестяные короба, набитые рыбой сушеной, рыбой соленой, рыбой вяленой. «Кап! Кап!» — подтекало из бочонков с моченой ягодой. Хакмар остановился у скромной стойки с железным оружием. Копейные острия, пара ножей, короб с наконечниками стрел. Заложив руки за спину, точно боялся даже случайно прикоснуться к выставленному железу, Хакмар изучал товар. Выражение его лица было… непередаваемым. Наконец южный кузнец аккуратно, кончиком мизинца подцепил свисающую с рукояти ножа бирку с ценой.

— Насколько я понимаю, звериные шкуры у вас весьма дешевы? — надменно поинтересовался он.

— Подешевле, конечно, чем в городах, — кивнул Хадамаха.

— Похоже, дешевле грязи, — перебил его Хакмар. — Потому как вот это… — все так же мизинцем он указал на нож. — Плевка не стоит. Вот если я в оплату плюну — это будет совершенно напрасный расход слюны! — И брезгливо повел плечом, точно красавица-бэле при виде лохмотьев гнилой кожи.

Хадамаха мельком глянул на бирку и почувствовал, как собственные брови мимо воли изумленно ползут вверх. Сколько-сколько? Пятнадцать волчьих шкур? С одной стороны, хорошо — если вот это тупое безобразие столько стоит, приличное храмовое железо в его мешке на целое состояние потянет. А с другой — с каких пор такие цены? Поди те шкуры добудь — у волков нет привычки самим из шкуры выскакивать и охотнику ее с поклоном вручать. Умгум, а потом новую наращивать, чтобы здешних торговцев ублажить.

— Хадамаха, ты что там застрял? — негромко окликнул его Хакмар, и он заторопился следом за ребятами.

Если Хакмар оружием оказался недоволен, то Аякчан брела между стойками с товарами, точно обшаманенная. Девушку они обнаружили среди полок с шитыми безрукавками, пелеринами, передниками, женскими штанами — от пестроты и блеска вышивки рябило в глазах.

— Красиво как, — прошептала Аякчан, останавливаясь перед полотняным халатом, сплошь расшитым диковинными птицами — от пропитанных рыбным клеем ниток для вышивания халат стал таким жестким, что сложить его не представлялось возможным.

Аякчан обернулась к ним — щеки ее горели лихорадочным румянцем, а глаза светились, как… как когда она мечтала о троне матери-основательницы Храма.

— Купим, что захочешь, — неожиданно твердо сказал Хакмар. — Правда же купим, Хадамаха? — не столько попросил, сколько потребовал он.

Хадамаха неопределенно кивнул.

— Красиво-то красиво, только странно — все богатства тут собрали, а никого нет.

— Ты ж сам говорил — у вас не воруют! — хмыкнула Аякчан.

— Это мы, Мапа, не воруем, а за тигров я бы ручаться не стал. Им только дай лапу запустить, — обстоятельно начал Хадамаха и вдруг сам себя перебил: — Тихо! Слышите? — И двинулся между полками, невольно смягчая шаги, так что гибкие подошвы торбазов беззвучно ступали по укрывающим пол опилкам.

— Нет-нет-нет! — с брезгливым недовольством говорил девичий голосок — слышно было, что девушка совсем молоденькая… и Хадамахе почему-то подумалось, наверняка хорошенькая.

— Все это у меня уже есть! — капризно сказала девушка. — И раковинами шитые, и подвесками пробитые, и на лисе халаты, и штуки три на подкладе…

— Госпожа прям изволит песню сочинять! — отозвался второй голос, в котором безошибочно узнавались бархатистые приказчичьи интонации.

— Госпожа изволит чего-нибудь новенького! — вскричала девушка и наверняка топнула ножкой. Голоса приближались, а Хадамаха ступал все тише и тише — ему хотелось послушать.

— У меня три сундука халатов, а толку? — обиженно проговорила девушка. — На ысыахи меня батюшка не пускает, говорит, здешние все не моего круга! Они в хороводе, я одна — конечно, я не в их круге! Охотников молодых, чтобы перед ними халатами хвастать, тоже нет — разве тот чурбачок неотесанный, батюшкин ученик… да вот ты еще! — обронила она с равнодушным презрением.

— Батюшка никогда не разрешит вам с какими-то дикими охотниками хороводы хороводить. — В голосе приказчика, а это, несомненно, был приказчик, появился легкий налет строгости.

— Если парень — не охотник, какой от него прок? — брюзгливо бросила девушка.

— Вот поедете в город… Не в наш, в настоящий…

— Ты так не говори, батюшка рассердится. Он все обещает — поедем, а никуда не едем. Раз некому халаты показывать, одна радость остается — прикупить какой новенький, посимпатичнее!

На крохотном пятачке, свободном от коробов с товарами, стоял приказчицкий стол, заваленный кипами бересты и писалками с железными клювиками для выцарапывания счетов. Приказчик в щегольской парке, с короткой косой, так тщательно намазанной жиром, что она казалась покрытой слоем прозрачного клея, сидел за столом, но не по-хозяйски, а почтительно подавшись вперед, точно в ожидании распоряжений. Девушка примерно Хадамахиных Дней устроилась на маленькой скамеечке. Выглянувшая под локтем Хадамахи Аякчан вдруг издала долгий прерывистый вздох…

И на что девки могут глазеть — прям как нормальные люди на оружие южной стали или добрую баклажку меду! Аякчан впилась глазами в нежно-зеленый халат девушки, словно изморозь по свежей зелени, осыпанный серебряной нитью. Поперек скамьи валялся верхний халат — на роскошных соболях. На коленях, выделяясь на зеленом шелке, как сугробчик нерастаявшего снега на зеленой траве, лежал заяц в пушистом ошейнике из… бурой лисы. Углядеть бы в этом некую справедливость и даже кровную месть, кабы белая заячья морда, опушенная темным лисьим мехом, не имела совершенно мученического выражения. Девушка небрежно поглаживала его между ушей и вдоль спинки, и заяц весь аж проседал под ее рукой. «Она так в нем дырку протрет!» — с невольным сочувствием подумал Хадамаха.

Девушка услышала вздох Аякчан и повернулась. Некоторое время она внимательно изучала торчащие из-за полок головы: с ежиком похожих на медвежью шерсть волос — Хадамахи и обмотанную старой тряпкой — Аякчан.

— Какая гниль! — оглядывая обоих брезгливо, как хозяйка, обнаружившая у себя на подворье дохлую жабу, обронила девушка.

Хадамаха почувствовал, как от невыносимого стыда он весь горит — от щек до прячущихся в старых торбазах пяток.

— Вели им, пусть ждут снаружи! — распорядилась девушка. — Не хочу, чтобы они тут воняли, когда я выбираю!

— Десятинку свечечки терпения, моя госпожа! — кивая на временную свечу, попросил приказчик. — Господин ваш батюшка строго нам велит — сначала дело!

Девушка недовольно надула губы, а приказчик повернулся к ребятам — в его манере не осталось ни капельки подобострастия, наоборот, он аж светился властностью.

— Ну, чего встали? — рявкнул он. — Видите, госпоже мешаете! Говорите быстро, зачем пришли? Девку привел? — обратился он к Хадамахе. — В счет долга?

— К-какую… девку? — Хадамаха ошарашенно поглядел на Аякчан — может, она хоть кивнет, где девка-то? — К-какой долг?

— Твой, твой долг! — разъярился приказчик. Оценивающе поглядел на Аякчан — глазки его маслянисто блеснули. — Если здоровая — возьму. Пусть подойдет, зубы покажет. — И он нетерпеливо махнул Аякчан рукой.

«Ой! — про себя сказал Хадамаха. — Это ж он про Аякчан — девка! Как весело тут будет сейчас все горе-еть! И меха. И стены деревянные».

Аякчан покосилась на Хадамаху, потом бросила быстрый взгляд через плечо — видать, на Хакмара… и только губы поджала в линию — точно делала зарубку на память. Глубо-окую такую.

— Ее отмыть да приодеть чуток… — продолжая разглядывать Аякчан, бормотал приказчик. Покосился на неодобрительно нахмурившуюся девушку в зеленом халате и торопливо добавил: — Все едино не красотка-бэле, но для черной работы любая грязнуха-эмэнде в обвислых штанах сгодится! Весь долг все едино не прощу — за одну-то грязную девку! Она тебе кто — сестра, жена? Что молчите, не понимаете, когда с вами разговаривают? Вы, случаем, не из этих… — приказчик возрадовался, как радуются люди догадке, доказывающей их ум и сообразительность. — Клянусь Эндури, они и впрямь из зверьков! Ума вовсе нету — ничего не понимают! — И раздельно, как говорят с глухими, он повторил: — Я… Велел… Девке… Показать… Зубы! Погляжу, сколько вам за нее долга списать! — И он потянул к себе берестяные свитки. — Звать… Тебя… Как?

— Хадамаха…

— Хадамаха… Хадамаха… — забормотал приказчик, водя длинным, словно специально заточенным ногтем, по спискам на бересте. — Сейчас найдем, сколько ты должен заплатить…

— Что ж вы, милейший, товар не показали, а уже платить требуете, — раздался очень уверенный, очень повелительный голос — даже удивление в нем было уверенное и повелительное. Хакмар отодвинул Хадамаху плечом и выступил вперед.

Девушка скользнула взглядом по облезлой физиономии Хакмара, пренебрежительно усмехнулась… и вдруг эта улыбка застыла, словно случайно уцепившись за розовые губки. Взгляд ее выхватил тонкие, но сильные пальцы воина, небрежно лежащие на оголовье меча, прошелся по широким плечам мастера-кузнеца, метнулся обратно к лицу… У девчонки вырвался длинный прерывистый вздох. Она схватила зайца в охапку и спрятала в белом зимнем меху ярко зардевшееся лицо. Морда зайца стала вовсе страдальческой, но он даже глаз не открыл — точно помирал.

Хакмар на нее эдак покосился… Хадамаха даже от приказчика отвлекся, пытаясь понять, как горец умудряется так смотреть. Взгляд этот точно говорил: «Да-да, я тебя прекрасно вижу и даже замечаю, что ты красива и хорошо одета. Но я суровый воин и выше таких незначительных мелочей, как красивые девчонки!»

Краска затопила лицо девушки целиком, а глаза распахнулись широко-широко, будто она хотела, чтобы Хакмар поместился в них весь, от пяток до схваченных кожаным шнуром волос.

«Хотя пятки в обмотках Хакмару лучше бы не демонстрировать, — подумал Хадамаха. — А то такой ледяной взгляд… и такие пятки, с подтаявшими вокруг лужицами!»

— Ты кто такой? — угрожающе поднимаясь из-за своего стола, рявкнул приказчик.

Брови Хакмара поползли вверх в высокомерном изумлении.

— Кто ваш хозяин, милейший? — скривился он. — Он плохо учит своих приказчиков. Разве в таком тоне разговаривают с покупателем?

Приказчик невольно растерялся от Хакмарова тона. Поглядел на его обмотки — и в приказчичьих глазах снова появилась уверенность. Посмотрел на меч в простых-простых, да только на юге сделанных ножнах — и растерялся снова.

— Видали мы таких покупателей! — пробормотал приказчик — хотел сурово, а вышло жалобно. — Еще неизвестно, соглашусь ли я тебе в долг поверить — смотря сколько на тебя у нас записано! — И он торжественно возложил руку на свитки.

— Разве кто-то говорил о долге? — Брови Хакмара поползли выше — еще чуть-чуть, и вовсе залезут под пересекающий лоб кожаный шнурок.

— Ты что, не видишь — господин не местный! — вдруг горячо вскричала девушка и вся подалась вперед, тиская несчастного зайца в руках, точно шкурку. Заяц не сопротивлялся, висел, как шкурка. — Вы из города, да? — жадно глядя на Хакмара, спросила она.

Хадамаха вздохнул: такому не то что в лесу, даже в городе не научишься, такое только с поколениями горских предков приходит. Чтобы при облезлой морде и в чужой старой куртке первая встречная красотка моментально произвела тебя в господа!

— Недавно был в городе, — уклончиво ответил Хакмар. — Хотя родом с юга, как могла заметить прекрасная енге. — И на всякий случай добавил: — Из подгорных коневодов.

— Прекрасная енге… — зачарованно повторила девушка. — Что такое — енге?

— Так у нас называют прекрасную и благородную даму, — отвешивая что-то вроде небрежного поклона, объявил Хакмар и продекламировал:

Самую лучшую из девушек,