Сивир - Князь оборотней

Уже не скрываясь, Кыыс повернулась — и ткнулась носом в жесткую, лохматую шерсть. Обоняние подключилось к слуху и зрению — в нос Кыыс ударил запах зверя!

С глухим воплем она скатилась с лохматого, жаркого, дышащего… и грянулась на что-то твердое, жесткое, звенящее… Как была, на четвереньках, слепо дернула прочь — твердое-звенящее раскатывалось, больно впиваясь в босые колени и ладони…

Вслед ей раздался недоуменный рев и… раздраженный окрик:

— Эй-эй, куда? А ну, спокойнее!

Ее схватили, она завопила снова, ударила ногой — кажется, попала. Не помогло. Хватка на щиколотке только стала крепче — и ее поволокли назад, животом по тому твердому-острому-звенящему.

— Вроде бы только одна ваша мать-основательница Храма, которая в Аякчан возродилась, была дочкой Эрлик-хана. А кажется, что он всех жриц до единой породил! Лягаются, как трехногие нижнемирские авахи! — потирая ушибленную грудь, пробормотал Хадамаха. — Спокойнее, госпожа жрица! Никто вам голову откусывать не станет… Во всяком случае, пока, — добавил Хадамаха, придерживая Кыыс за плечо, чтобы снова не рванула прочь.

Но жрица лишь завороженно глядела на открывшееся ей зрелище.

Посреди лесной поляны горел костер. Обыкновенный Голубой огонек, разожженный одноразовым храмиком — прозрачной, как изо льда отлитой трубочкой. Нажмешь колесико, ударит кремешок, и на конце трубочки вспыхнет крохотный язычок Голубого пламени. Вокруг костра сидели медведи. Черные, и бурые, и слегка сероватые. Громадные, как ожившие холмы, и поменьше. Наверное, тут был медведь, которого Синяптук приняла за Хадамаху, и тот, которого посчитала Хадамахой сама Кыыс, — но отличить их сейчас она не в силах. Сам Хадамаха тоже тут — в человеческом облике, да еще и в синей куртке храмового стражника. Куртка маловата — плечи все-таки медвежьи. Руку стягивала повязка — видно, одна из стрел его достала. У медведей на лапах и боках тоже красовались повязки, да и шкура у многих подпалена. Под лапами медведей, там, куда достигал свет костра, блестело… золото! Оно было везде. Плотно, как ковер, устилало поляну: золотые бляшки, монеты, тарелки, кубки…

«Некоторые еще мечтают есть на золоте и спать на золоте… Попробовали бы они посидеть на золоте!» — мелькнуло в голове у Кыыс.

Золото висело на окружающих поляну деревьях: кувшины, сережки, подвески, кольца, изукрашенные золотом пояса… Посередине поляны стояла золотая статуя. Отблески «медвежьего костра» выхватывали из темноты то ее крепкие руки, стиснутые на копье, то с невероятным искусством выкованные тонкие золотые косички, то лицо — старое, потом вдруг молодое, а то и не лицо вовсе, а голова гусыни, морда лосихи… Словно оно разом было всем! А может, свет костра так обманывал.

«Или еще проще — я сошла с ума, — подумала жрица. — Ничего нет — ни засыпанной золотом поляны, ни мальчишки в куртке храмового стражника, ни медведей у костра! Особенно медведей…»

— Они мне помогли, по-родственному. А я их вот… вяленой рыбой-юколой угощаю и истории рассказываю, — кивая на медведей, слегка смущенно пояснил Хадамаха. — Про нас с ребятами. У костра всегда истории рассказывают — чтобы звери в лесу слышали. Звери истории любят. И классику: про ворона там, про выдру, про верхнего духа Эндури, как он на пару с гагарой Среднюю землю создавал… И свежачок тоже!

Здоровенный медведь запустил лапу в берестяной туесок с юколой, печально оглядел сморщенную рыбку и перевел заинтересованный взгляд на Кыыс. На морде его было написано, что свежачок он уважает не только в историях!

— Где я? — прохрипела Кыыс, отползая под выбирающим взглядом медведя. — Это — что?

— А то вы не знаете! — хмыкнул Хадамаха. — Чему-то же вас учили в храмовой школе.

— Поляна Золотой Бабы! — обалдело выдохнула Кыыс. — Но ее же… нет! Нам говорили… Шаманский фольклор!

— Вам и про черных шаманов говорили, что их нет! — усмехнулся Хадамаха. — И не поляна Золотой Бабы… — он неприязненно поморщился. — А храм Калтащ-эквы, Матери-Земли Умай! Единственный на весь Сивир.

«Храм — у Голубого огня!» — должна была сказать Кыыс… и не сказала. На поляне Золотой Бабы, в окружении медведей обсуждать главенство Храма Огня… неуместно. Место не то.

— Как… я сюда попала?

— Я принес, — с готовностью ответил Хадамаха.

Кыыс пощупала затылок.

— Ты меня по голове огрел?

— Давайте сделаем вид, что на вас камешек упал. С неба, — любезно предложил Хадамаха. — А то ведь и я могу поинтересоваться, в кого вы из самострела целились.

Жрица упрямо поджала губы.

— У меня приказ, — глухо сказала она. — После всего, что сталось… Снежная Королева не хочет, чтобы ты жил. И эта девушка, Аякчан, которая так лихо орудует Огнем, тоже…

В то, что Аякчан — дочь самой Уот Огненноглазой, Кыыс не верила. Она повидала много удивительного, но помилуйте, в наш просвещенный День принимать всерьез сказочки про вернувшуюся из Нижнего мира мать-основательницу Храма! Аякчан просто талантливая, а сила ее к Огню невообразима… и смертельно опасна для обыкновенной храмовой ученицы, лишенной богатой родни или поддержки собственной партии среди жриц. Такую силу надо тщательно скрывать, пока не взберешься на самый верх… или те, кто сидит на этом верху сейчас, позаботятся, чтобы ты никогда не смогла подняться! Что проще — опустить сильную выскочку… на глубину могилы. А уж когда верховные жрицы отправили чурбанку Синяптучку с приказом взять Аякчан живой, стало ясно — девчонка должна быть мертвой, и только мертвой. Нельзя позволить, чтобы такая силища досталась старым замерзавкам! Хотя да, жаль… Аякчан могла бы стать великой жрицей. А умрет никем. Потому что сила в храмовой жизни — далеко не главное.

— Для тебя я сделала, что могла! — торопливо сказала Кыыс. Она и впрямь не понимала этот приказ Ее Снежности: Аякчан следует убить, но Хадамаха чем помешал? Синяптучка, в которой секреты держатся, как Огонь в берестяном туеске, сама созналась, что верховным жрицам Брат Медведя нужен только как игрок в каменный мяч! — Я даже согласилась, чтобы Синяптук забрала тебя, если поймает.

— Умгум. А потом она устроила на меня охоту, дурную, как сто пудов дыма, и вы попытались под шумок меня пристрелить! — жутковато, по-звериному, оскалился Хадамаха.

Медведи у него за спиной прекратили чавкать юколой и дружно уставились на Кыыс. Видно было, что одно слово Хадамахи, и его мохнатые родственнички немедленно выяснят, какова жрица на вкус. Холод, словно из ее тела выкачали последние искры Огня, охватил Кыыс под этими взглядами.

«А может, права Ее Снежность, а верховные обманули чурбанку Синяптук? И Хадамаха не просто игрок в каменный мяч? Человек (ну, пусть не совсем человек), которому служат лохматые дети Хозяина тайги, или сам должен служить Храму… или не быть вообще!»

— Воля Храма должна быть выполнена! — отчеканила Кыыс. Ноги ее подворачивались, застревая в золоте, но на спрятанной за спиной ладони вскипал Огненный шар.

— Какая воля? — зло спросил Хадамаха, и его медведи медленно поднялись на лапы и разошлись по краям поляны, неспешно беря жрицу в широкое полукольцо. — Королевы? Верховных? Или жрицы Синяптук, которая взяла и сожгла стойбище охотников за то, что они ей не угодили?

— Жрица Синяптук — полная колмасам! — хмыкнула Кыыс. И, не удержавшись, буркнула: — Можно даже сказать, жирная колмасам!

— И эта жирная колмасам делает с другими, что сама хочет, просто потому, что она жрица, — устало сказал Хадамаха. — Или скажете, за стойбище ее накажут?

— Накажут? Жрицу? — растерялась Кыыс.

Хадамаха горько усмехнулся.

— Кто б сомневался… Храм меня, конечно, все-Сивирским преступником объявил, только раньше-то я городским стражником был! Мало, совсем мало… — Хадамаха горестно развел руками, и на его простецкой физиономии появилось знакомое выражение «я наивный таежный парень», которым он когда-то обманул многих, и саму Кыыс тоже. — Не успел еще научиться, что для богатых родов — один закон, для бедных — другой, жрицы сами кодексы пишут, а вот для них закон не писан! Я знаю только, что вытаскивать Рыжий огонь на Среднюю землю — нет такого закона! — Хадамаха прекратил корчить из себя таежного медведя и требовательно уставился на жрицу. — Чтобы вместе с ним снова чудища Нижнего мира к нам перли! Кули еще при Советнике были, мэнквы-людоеды тоже — кто теперь явится? Нижние авахи, воители Эрлик-хана, сомкнутыми рядами с копьями наперевес?

— Откуда ты знаешь про Рыжий огонь? — вскинулась Кыыс. — Кто тебе сказал?

Разошедшийся Хадамаха остановился и недоуменно уставился на жрицу.

— Мы уже договорились, что единственная колмасам — это жрица Синяптук, — после недолгой паузы произнес он. — Жрица Синяптук по приказу верховных должна захватить Аякчан и уничтожить черного кузнеца и черного шамана. А вот у вас совсем другой приказ — доставить их живыми и здоровыми. Зачем бы, если ваша Королева не собирается подобрать наследство своего Советника?

Жрица Кыыс отвела взгляд. Похоже, у их кратких бесед с Синяптук (если, конечно, безобразные скандалы на грани настоящей Вспышки можно назвать беседами) был невидимый свидетель. Сколько времени Хадамаха следил за ними, пока они думали, что выслеживают его? Этот полумишка, полумальчишка очень, очень опасен!

— Или вы мне сейчас расскажете, что сбылась мечта Донгара? — продолжал Хадамаха. — Голубая мечта черного шамана… И Храм Голубого огня разрешит черным камлать и защищать людей Средней земли от чудищ Ночи?

— Нет, камлать Донгару, конечно, не разрешат… Тысячу Дней черными детей пугали — и вдруг разрешить? — стараясь сохранять невозмутимость, ответила Кыыс и отступила на шажок. Незаметно не получилось — она снова поскользнулась на золоте, больно ушибая босые пальцы. Но продолжала говорить: — Они все равно могут послужить Хра… то есть Сивиру, конечно! Сам помнишь, что говорил покойный Советник: все черные — прямые потомки Калтащ-эквы, Матери-Земли Умай, и малая доля крови Калтащ, черной воды, течет в их жилах. Они смогут править Рыжим огнем! И никаких отрядов авахи не будет.

Хадамаха поглядел на нее так, что Кыыс чуть не задохнулась от гнева. Так не смотрят на жриц, великих и достославных! Так сморят на… опасных безумцев, к которым давно уже бригаду знахарей пора вызывать!

— Сами были в подземелье Советника! Все видели! И что там с людьми делали, и… — Хадамахе не хватало слов, он только возмущенно поглядел на жрицу — и его медведи придвинулись ближе.

Кыыс коротко рассмеялась.

— Ты такой хитрый, Хадамаха, и по-человечьи, и по-медвежьи, ты такой сильный и бесстрашный боец… Не скромничай, я и впрямь в том подземелье была и видела, как ты дрался! — заметив, как вспыхнули щеки парня, снисходительно похвалила она. — Что я порой забываю — тебе всего четырнадцать Дней, и ты на самом деле еще почти ребенок! Добрый, благородный и наивный мальчик. Да, была, да, видела и сама чуть не пропала — и что с того? Разве это повод, чтоб Храм отказался от такой силищи, раз уж она существует?

Они уставились друг на друга недоуменно. Кыыс пожала плечами — лесной зверек, кажется, и впрямь не понимает!

— Пойми ты, пень таежный, если Королева получит Рыжий огонь, она сможет, наконец, избавиться от верховных! — раздельно, как глухому или умственно отсталому, пояснила она. — Из-за пакостных старух внутри Храма постоянно идет звериная грызня… Не в обиду присутствующим сказано! — торопливо бросила она рыкнувшему медведю. — Верховные постоянно дерутся между собой, уничтожают друг друга — и тех жриц, в которых видят противниц своей власти. А это самые сильные, самые умные, самые умелые…

«Как Аякчан. Которую велела убить Королева», — вдруг подумала жрица… но лишь упрямо тряхнула головой. В каждой битве есть свои жертвы!

— Верховные противятся воле Королевы… Глядя на них, другие жрицы тоже… Склоки, интриги, подсиживания… — она брезгливо поморщилась. Сама насчет интриг и подсиживаний умела и делала, но… сколько полезных и нужных для величия Храма деяний можно было бы совершить без внутрихрамовой грязи! Ее нужно выжечь — и неважно, Голубым или Рыжим огнем! — Верховные раскалывают Храм. Без них, под властью Королевы, Храм станет единым — и мы будем всесильны! Мы будем везде!

— Вы обязательно должны быть всесильными и чтобы везде? — тихо спросил Хадамаха.

Кыыс строго поджала губы.

— Еще распинался: «Я стражник, я за закон!» — передразнила она. — Стражник должен лучше всех понимать: нет власти — нет закона. А власть — у кого сила. У кого, кроме Храма, на Средней земле есть сила?

Медведи взревели, все, дружно. Черный здоровяк ударил лапой по золотой чаше, плюща ее в лепешку, оскалил клыки…

— Зайцев такой силой пугай! — даже не повернув головы, отрезала жрица. — А у нас на вашу силу есть другая! — Она привычно размахнулась…

Пылающий Огненный шар сорвался с ее ладони. Взвился по красивой высокой дуге — тысячей бликов засверкало золото на поляне — и ударил Хадамахе точно в лоб. Что ж ты, мишка-мальчишка, всерьез думал, что жрица с тобой просто так болтает?

Шар глухо пшикнул… И рассыпался безобидными искорками.

Хадамаха недобро усмехнулся, скаля крупные желтоватые зубы. Кыыс повернулась и, босыми пятками по золоту, ринулась прочь с поляны. Сзади глухо ударили тяжелые лапы — медведи кинулись за ней. Но жрица уже проскочила между увешанными золотом деревьями… и стремительно взвилась в воздух.

— Ага! — торжествующе завопила она, когда сорвавшийся с ее ладони Шар взорвался перед медвежьей мордой, проплавив в снегу черное пятно. Может, на поляне Золотой Бабы даже Голубой огонь не смеет убивать, но стоило выбраться за это золотое кольцо, как все вернулось! Сейчас она им покажет! Беспорядочной толпой медведи вывалились с заповедной поляны… завертели тяжелыми башками… Лавируя между ветвями, жрица отлетела подальше. Пусть отойдут хоть на пару шагов, тут-то она их и накроет!

Тут-то ее и накрыло! Нечеловеческая, раздирающая боль, которую, наверное, могут испытать лишь те, кого едят заживо, вспыхнула в ноге! Жрицу выгнуло дугой, Огненный шар вывалился из ее рук, плавя снег. Проламывая ветки, Кыыс ухнула в талую лужу. Боль раздирала ее в клочья, заставляла кричать, не помня ни чести, ни достоинства жрицы, выть, биться… Она не видела, как, выступая из темноты, идут к ней медведи — громадные, неотвратимые… Боль застилала глаза красным Огненным покрывалом. Единственное, что она смогла, — извернуться всем телом и, подтащив собственную ступню к самым глазам, увидеть источник расползающейся по всему телу боли.

Кыыс закричала так, что предыдущие ее вопли показались тихим шепотом. На мизинце ноги была намотана тонкая золотая проволока. А под этим едва заметным золотым колечком нога гнила. Как гниют трупы, брошенные на летней жаре! Гниль уже захватила пальцы и расползалась по ступне. Кожа чернела, обвисала смердящими лохмотьями и лопалась, из-под нее вскипала бурая жижа. Ломая ногти, Кыыс вцепилась в тонкий золотой ободок. Плоть со ступни отвалилась, ляпнувшись в талый снег вонючим куском. На ее месте показалась кость — белая, голая, точно обглоданная! Ногти Кыыс скребли по кости — но проклятое кольцо не снималось, золотой ободок врос намертво! Нога начала раздуваться, кожа почернела и истончилась, норовя вот-вот лопнуть, смрад ударил в ноздри…

Медведь наклонился к корчащейся на земле жрице, с интересом повел носом и… толкнул ее лапой. Волосы Кыыс взъерошило дыхание жаркой пасти.

— Оставьте ее! — позвал с поляны усталый голос.

И медведи пошли обратно. Мимо Кыыс, как мимо падали, неинтересной даже для уважающих мясцо с душком детей леса. Последний скрылся среди деревьев Золотой поляны.

Кыыс поползла. Цепляясь пальцами за снег, волоча за собой неподвижную, как колода, ногу и воя от нестерпимой боли, она ползла к поляне Золотой Бабы. Полоса черного гноя оставалась за ней в белом снегу. Увешанные золотом деревья были далеко. Бесконечно далеко. Кыыс казалось — она и не отлетела почти, но ползти обратно пришлось вечность. И еще одну. Вытянуть руки. Подтянуться. Вытянуть руки, опереться… Еще на локоть вперед… Еще… Нижняя ветка, обкрученная толстой золотой цепочкой, больно хлестнула по лицу. Кыыс зарычала на нее, глупо и бессильно, как раненое животное, и безнадежно поглядела на скопившийся под корнями сугроб. Переползти через него сейчас было все равно что перебраться через горы Сумэру. Кыыс глухо зарыдала, понимая, что просто сгниет здесь, в одном локте от спасения.

Крепкие руки ухватили ее под мышки и рывком протащили сквозь сугроб.

— Сейчас… — сказал Хадамаха, сваливая жрицу у костра. Та скорчилась в клубок, подвывая от невыносимой боли. — Мне тут Донгар мазь оставил — все как рукой снимет! Рукой черного шамана…

С трудом разлепив смерзшиеся от слез ресницы, жрица глядела, как Хадамаха наклоняется над ее ногой, втирает что-то… куда, в голую кость? Заматывает чистой мягкой шкуркой — нога стала походить на толстый тюк. Жрица вцепилась пальцами в коленку — хотя бы то, что поверх повязки, осталось живым!

— Что ж вы так, жрица Кыыс? Неужто не слыхали, что с поляны Золотой Бабы ничего брать нельзя — заживо сгниешь?

— Я и не брала… ничего! — ломким от боли голосом выдохнула Кыыс — мазь черного шамана наверняка была еще одной черной подлостью! Ногу по-прежнему крутило и дергало, точно ее все Хадамаховы медведи разом жевали. — Ты нацепил то колечко, когда я была без сознания! Это все ты!

— Конечно, я, — кивнул Хадамаха. — Я гонялся по всему Сивиру, я из самострела целился, я Огнем кидался… Я на вашу силу, жрица Храма, нашел другую силу. С вами ничего не случится. — Хадамаха встал, обтер руки снегом, точно брезговал прикосновением к Кыыс. — Конечно, пока вы здесь, на поляне. Ну а отойдете хоть на шаг — снова будете гнить заживо. Снять колечко тоже не удастся. — И он принялся собираться.

— Ты… оставляешь меня здесь? С ними? — в ужасе оглядывая поляну, прошептала Кыыс.

— Они тоже уходят, — продолжая паковать вещи, рассеянно обронил Хадамаха.

Один за другим медведи поднимались и уходили с поляны. Их темные туши скрывались между деревьями. Только черный здоровяк остановился возле Кыыс и ткнул ее лапой, опрокидывая навзничь. Вздохнул — кажется, жалел, что столько свежего мяса пропадает, — и тоже ушел.

— Я сдохну с голоду! — взвизгнула Кыыс.

— Я вырубил ухоронку с юколой, там, в земле.

— А потом? — завопила Кыыс.

— Сюда ходят люди, — терпеливо объяснил Хадамаха. — Часто. За помощью к Золотой Бабе. У них всегда есть припасы, просите их, они поделятся.

— Ты… просто гнусь, Хадамаха! Грязная, подлая таежная гнусь!

На краткий миг пальцы Хадамахи, увязывающего припасы в плотный тюк, замерли, он коротко выдохнул… и все так же ровно ответил:

— Конечно, для достославной жрицы много удобнее, если б я и впрямь был добрым, благородным, наивным мальчиком. Пеньком таежным, умгум?

— Сними это проклятое кольцо! Выпусти меня отсюда немедленно! — завопила Кыыс, бросаясь к нему.

Мягкий, совсем не злой, даже бережный толчок заставил ее плюхнуться на золото.

— Я тут подумал — не понравится мне, если ваш Храм будет везде и всюду, и никакого продыху от него не останется вовсе, — пояснил Хадамаха и начал раздеваться. Снял куртку, затолкал ее в тюк и принялся стаскивать штаны. — И если Королева получит Рыжий огонь — не понравится, а еще больше — если ей достанутся Донгар с Хакмаром. — Ничуть не стесняясь, он разделся окончательно и закинул узел с пожитками на голые плечи. — Так что придется вам, жрица Кыыс, пожить тут. Ничего. Привыкнете. — Он повернулся и пошел прочь с поляны.

Это что же, он вот так вот прямо возьмет и уйдет? А она останется здесь? Насовсем? Кыыс вовсе не собиралась говорить, но другого выхода не оставалось:

— Твой дружок Хакмар точно Королеве не достанется! Синяптук его убьет! По приказу верховных!

Сработало! Хадамаха замер… Потом медленно повернулся к Кыыс. И смотреть ему в лицо было страшно! Словно невидимая рука сминала человеческие черты и лепила на их месте медвежий оскал, крохотные глазки из-под выпуклого лба, густую шерсть на щеках…

— Поймала я черного кузнеца, как гусенка на болоте! На Аякчан поймала! — бросила Кыыс, изо всех сил заставляя себя не пятиться под его наливающимся кровавой яростью взглядом. — Распустила слух, что взяла девчонку. Благородный мастер из клана Магнитной горы пришел сам! И теперь, если я не вернусь, Синяптук его прикончит! Была б она умная, могла бы как приманку для вас, Хакмаровых дружков, оставить, но она же, сам понимаешь… — Она выразительно развела руками и твердо закончила: — Сожжет кузнеца, чтоб перед верховными выслужиться. Даже в столицу везти не станет, уж на это ума хватит.

Она ожидала услышать медвежий рев. Ожидала удара тяжелой лапой и когтей возле горла… Но Хадамаха только неотрывно глядел на нее — и кровавая ярость гасла в его взгляде, сменяясь задумчивостью. И эта задумчивость напугала Кыыс еще сильнее.

— Он мне не дружок, — неожиданно сказал Хадамаха. — Мы слишком мало были с теми ребятами вместе, чтоб подружиться!

— Ты не спросишь, где он и что с ним? — недоверчиво пробормотала жрица.

— Чтобы вы ответили: «Освободи меня немедленно и сдавайся сам на волю Храма, тогда я спасу твоего дружка от жгучей… ну прямо-таки Огненной обиды жрицы Синяптук на весь Средний мир»? — насмешливо поинтересовался Хадамаха.

Он снова повернулся к жрице спиной и пошел. Неверящим взглядом она следила, как Хадамаха остановился у самой границы Золотой поляны. Оглянулся… Кыыс затаила дыхание. Но он глядел вовсе не на нее, а на статую Золотой Бабы.

— Золота у меня отродясь не было, — смущенно буркнул он. — Вот… Сам сделал… — И он надел на ветку ближайшего дерева колечко. Тонкое, искусно вырезанное колечко из кости.

И скрылся между деревьями.

— Ушел? — ошалело охнула Кыыс. — И даже не попытался узнать… — Она вскочила, забинтованная нога подломилась, жрица замахала руками, отчаянно пытаясь сохранить равновесие. На одной ножке поскакала к краю поляны. Остановилась на самой границе, крепко держась за ветку увешанного золотом деревца.

Между стволов сосен, темной тенью во тьме, шел медведь. Самый обычный медведь, если не считать притороченного к спине вьюка с пожитками.

Кыыс подняла руку… опустила… подняла снова… и наконец размахнулась… и запулила Огненный шар медведю в зад. Вылетев с поляны, шар разросся, наливаясь силой и Жаром, промелькнул между стволами деревьев…

Медведь даже отпрыгивать не стал. Только чуть посторонился, пропуская шар мимо себя. Сгусток Пламени зарылся в снег, на мгновение вспыхнул и погас. Медведь не оглянулся на жрицу. Точно заранее знал, что она будет там стоять и что Огнем кинет… Скрылся. Совсем.

Подволакивая ногу, Кыыс вернулась к костру. Села, обхватив себя руками за плечи, чтобы сдержать мелкую дрожь, и принялась раскачиваться из стороны в сторону, как делают глупые старухи в стойбищах, распевая свои убогие песни.

— Что же делать? — бормотала она. — Хадамаха… Черный кузнец… Синяптучка… Верховные… Королева… Нога… Моя нога! — Кыыс прекратила раскачиваться и удивленно поглядела на свою ногу. — А ведь не болит, — сказала она вслух. — Совсем. — И принялась лихорадочно разматывать шкуру. Она должна увидеть, даже если там и впрямь голая кость…

Шкура упала в снег — и Кыыс с изумлением уставилась на покрывающую ступню розовенькую, совершенно здоровую молодую кожу. Только вокруг мизинца, как змейка с золотой чешуей, обвернулась золотая проволочка. Глухо рыча от бешенства, Кыыс вцепилась ногтями в проклятое кольцо и принялась драть его, тащить и дергать. Остро заточенные ногти скользили, вспарывая кожу, Кыыс рычала от боли, но продолжала царапать. Капли крови сыпались в снег, но кольцо только глубже врастало в палец, прорезая его до кости.

Тяжело дыша, Кыыс откинулась на спину и долго лежала, глядя в темное небо.

— Пялитесь? — прошипела она звездам, сквозь которые Верхние духи глядели на Среднюю землю. — Любовались, как таежный медведь жрицу Храма обдурил!

Она пристально поглядела на оставленный Хадамахой костерок. И закусив губу, протянула ногу к Пламени. Жар опалил кожу, Кыыс сдавленно пискнула и невольно поджала мизинец.

— Ничего… я справлюсь! Надо, значит, сделаю! — Кыыс снова потянулась к Огню… и снова с криком отдернула ногу. Когда Огонь изнутри — все ничего, а вот когда снаружи…

— Так ты будешь… хм… отжигать или как? — поинтересовался насмешливый девический голос. — А то мне уже надоело.

Звеня золотом под ногами, Кыыс метнулась прочь от костра.

— Маячится! — прошептала жрица. — Тут никого нет, никто ничего не говорил, маячится мне… — Кыыс медленно повернулась.

На поляне, как и прежде, никого не было. Все так же неподвижно стояла статуя Золотой Бабы, глядя в неведомую даль незрячими глазами. И только на сжимающей копье золотой руке красовалось простенькое костяное колечко. Словно всегда тут было.

Свиток 2,

где жрицы Голубого огня сражаются за и против черного кузнеца

Жрица Синяптук приземлилась посреди улочки. Побежала, мелко перебирая ногами, едва не шлепнувшись на покрывающую скользкую уличную наледь присыпку из опилок и песка. Подозрительно огляделась по сторонам — не подсматривал ли кто за посадкой. Улочка спала. Что опускаться придется неизящно, Синяптук знала. Она слишком долго летела… Она попроту мчалась через все Нижнее небо, сквозь ветер, под облаками, чуя затылком смрадное, испепеляющее дыхание жуткой твари, что вылезла на нее из леса!

— Позор и поношение Храма! — простучала зубами она. — Развелось, понимаешь, духов леса, эжинов гор и лунгов полей! Ладно бы хлестали араку с шаманами и пугали простых сивирчан. Но поднимать лапу на жрицу… Переднюю, — уточнила Синяптук. — У нас настоящая духовная проблема — духи обнаглели! Их надо поставить на место, заставить признать власть Храма, а кто не согласен — истребить! Еще не знаю как, но это мелочи… Вот закончу со здешними делами, вернусь в столицу и сразу представлю верховным жрицам доклад «О приведении Сивира к духовному единству». А может, и полной бездуховности! — она погрозила кулаком туда, где за высокой снеговой стеной городка осталась темная мрачная тайга. — Я т-тебе все припомню! Ишь, нашелся, Хозяин леса! — И она зашагала по проулку.

Идти пришлось недалеко — не хватило времени даже обдумать первый пункт доклада, только название и получилось: «Чтобы духа их тут не было!» Переулок уперся в небольшую площадь — здесь и стоял дом старосты, в котором остановились жрицы. Городом здешнее селение не назовешь — ни одного отлитого изо льда дома, сплошное дерево да берестяная кора, как на самых нищих окраинах! А если Огонь рванет? Местная жрица (чурбанка редкостная, как ее Огонь терпит — непонятно!) Пламя не удержит или еще что? Дома ведь не растекутся водой, как в нормальных, больших городах, а просто вспыхнут разом, как… стойбище охотников в тайге! Так, про стойбище вспоминать не будем.

У городка было одно достоинство — он жил охотой. Отсюда уходили охотничьи артели, сюда возвращались, здесь скупали пушнину, отсюда отправляли обозы в большие города. И здесь стояли амбары, нигде раньше не виданные амбары из рубленого камня для охотничьей добычи. Все в городишке не как у людей — дома деревянные, амбары каменные! Именно эти амбары так привлекли Синяптук, да и Кыыс тоже. Старательно делая вид, что она вовсе не мерзнет (настоящие великие жрицы не могут мерзнуть, когда в них бушует Огонь!), Синяптук остановилась у амбара — маленького, зато с новехонькой дверью. Из специального, привезенного из горских мастерских сплава, не поддающегося Огню! Сжечь бы проклятых горцев за одну только мысль создать нечто, неподвластное Огню… а вот надо же, пригодилось! И снаружи эту дверь не вскрыть, и изнутри — не вырваться. Круглым глазком зияла замочная скважина. Жрица Синяптук не выдержала… воровато огляделась по сторонам — никого! И, отклячив внушительный зад, приникла глазом к скважине.

Острый синий сполох кольнул зрачок, заставив Синяптук нервно заморгать, стряхивая непрошеные слезы. Изнутри дохнуло горячим воздухом. Угрюмые каменные стены амбара сияли Огненной синевой. Голубое пламя вздымалось от расставленных по углам сторожевых Огненных чаш. Распуская пылающие «усики», точно клюква на летнем болоте, Пламя взбегало вверх по стенам, заползало на потолок и свисало оттуда сине-золотым занавесом. Это было необыкновенно красиво, но… Синяптук невольно поежилась, представляя, какой нестерпимый Жар стоит внутри.

Поджав ноги, пленник сидел на крохотном пятачке свободного от Пламени каменного пола. Судя по цвету, камень должен был раскалиться, но пленник сидел не шевелясь, точно не чувствовал, как жарится на каменной сковороде! Его рубашка, когда-то светлая, а теперь грязная от чада и крови, едва заметно трепетала от дыхания Пламени. Лицо оставалось неподвижным: совсем молодое, по-южному скуластое, с непривычно прямым и длинным носом, жесткой складкой возле рта и когда-то бронзовой, а теперь красной от жара кожей. Глаза были закрыты — сидя спал, что ли? Лечь он не мог — стоило наклониться или вытянуть ноги, как тотчас попадал в колышущееся Пламя. Да и встать тоже — сухие волосы (ни одной капли пота в его теле наверняка уже не осталось) вспыхнули бы разом.

Убить его было бы добрее! От полноты чувств жрица Синяптук шмыгнула носом. Ей бы только внутрь попасть — все бы обрадовались! Верховные, которым смерть их давнего врага, черного кузнеца, нужна даже сильнее, чем живые медведь и Аякчан. Синяптук, что выполнила хотя бы часть своей миссии и… испортила дело жрице Кыыс. А уж как пленник бы обрадовался, что не придется одну временную свечу за другой сидеть между Огненными стенами, а можно быстро и весело погореть Синим пламенем! Только как туда войдешь, если Кыыс стережет своего пленника, как Храмовые сокровища? Синяптук с досады стукнула по каменному косяку кулаком. Острая боль прострелила руку от пальцев до локтя, и Синяптук запрыгала, яростно тряся ушибленной кистью.