Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Летняя луна

ModernLib.Net / Кинсейл Лаура / Летняя луна - Чтение (стр. 6)
Автор: Кинсейл Лаура
Жанр:

 

 


      – Да, – уныло сказала сестра, – лорд Перримор и мистер Литтлджон послезавтра ужинают в Сент-Джеймсе.
      Рансом сохранил невозмутимый вид, хотя слова его выражали беспокойство:
      – Боже мой, хуже некуда. Перримор охотится за моей шкурой, с тех пор как я стал поддерживать мистера Фокса в деле о рабовладении.
      – Ох, Рансом, – запричитала Блайз, – не понимаю, как ты мог все это допустить.
      – Мы сейчас говорим не об этом. Не трать силы на то, чего уже не изменишь. Думай о будущем, Блайз. Что делать дальше?
      Блайз сжала губы.
      – Если мы не можем этого изменить, – произнесла она, как будто повторяя заученную формулу, – то должны вывернуть все наизнанку. – Рансом молчал и не ответил на ее взгляд, просящий поддержки. – Это значит, – продолжила Блайз после секундного колебания, – что мы должны вызвать у людей одобрение вместо осуждения. – Рансом выжидал. – Да… конечно, превратим скандал в историю любви.
      Рансом взял руку Мерлин и склонился над ней в поклоне.
      – Но не нужно объявлять об этом прямо сейчас, – сказала Блайз. – Это было бы слишком похоже на вынужденную меру.
      Рансом кивнул, признавая справедливость ее слов.
      – Я все организую, – твердо сказала Блайз. – Для начала, думаю, хватит и пары намеков в нужные уши. А возможно, больше и вообще ничего не потребуется.
      – Может, и не потребуется. А потом, какое-то время спустя, невеста может просто без шума уйти от меня.
      Блайз улыбнулась:
      – Да-да. Я позабочусь и об этом.
      – Я уверен, ты найдешь правильные слова.
      Блайз направилась к двери. Мерлин издала тихое восклицание – горло ее перехватило от злости. Рансом и Блайз повернулись к ней.
      – Я ни с кем не помолвлена, – ровно и четко произнесла Мерлин. Блайз застыла в воинственной позе.
      – Мисс Ламберн, на карту поставлена политическая карьера моего брата. Я уверена, он отблагодарит вас за сотрудничество.
      – Конечно, отблагодарит, – кротко подтвердил Рансом. Мерлин глубоко вздохнула.
      – Моя селезенка… – предупредила она. – Она очень старается сейчас не думать.
      – Правда? – спросила Блайз. – И часто она вас беспокоит?
      Мерлин не ответила и посмотрела на Рансома:
      – Это нечестно.
      Ей показалось, будто он хочет что-то сказать. Но выражение его лица вдруг неуловимо изменилось, на нем появилась дежурная улыбка.
      – Любовь и война, моя дорогая. К сожалению, сейчас у нас нет возможности быть честными.
      Мерлин стиснула губы. Несложный урок дипломатии, который он преподал сестре, не прошел даром и для нее. Блайз собиралась распустить слух об их помолвке. Очевидно, остановить ее уже невозможно, ведь она считает, что действует в интересах брата. Но Мерлин ни на секунду не поверила, что когда-нибудь он позволит ей уйти. У нее даже закралось подозрение, что всю эту историю он нарочно затеял лишь для того, чтобы все повернуть по-своему. Может быть, он всего лишь действительно продолжал все это время думать одной головой…
      – Пойдемте, мисс Ламберн, – командным тоном сказала Блайз и потащила ее к двери. – Вас нужно привести в порядок. Я хочу как можно скорее загладить этот инцидент и представить вас гостям.
      Мерлин послушно побрела за ней. Она больше не думала о Блайз, сосредоточившись на новом подозрении относительно Рансома. Она начала предполагать, что чувства, которые он проявлял внешне, совсем не обязательно были теми, что он ощущал на самом деле. Выходя за дверь, она обернулась. Он улыбался спокойной, обнадеживающей улыбкой. И впервые в жизни Мерлин не поверила тому, что видела собственными глазами. Эта улыбка была ложью. Неправдой. Мерлин прикусила губу. Она не стала улыбаться в ответ, и Блайз увела ее.
 
      Рансом закрыл за ними дверь и отошел к высокому окну. Он вытянул вперед руки и стал их рассматривать. Несмотря на нервозность, пронизывавшую его изнутри, руки почти не дрожали.
      Мысленным взором он то и дело возвращался к увиденному – силуэт Мерлин на фоне неба, высоко на крыше. И каждый раз, когда он представлял это, мысли путались и становилось трудно дышать. Казалось, рассудок его помутился – он даже не мог четко вспомнить, как она спускалась вниз и как они потом очутились в спальне. Гораздо приятнее было вспоминать, как она оказалась в его объятиях. Он благодарил Бога за то, что Блайз помешала им в тот момент, иначе он снова оказался бы в постели с Мерлин – сейчас, когда в доме семнадцать гостей и еще ожидается приезд мистера Питта.
      Он вздрогнул. Воспоминания выводили его из себя, кровь в его жилах то застывала, то начинала закипать. Вот нежная Мерлин в его объятиях, а вот она где-то там, на чудовищной высоте. Хорошо, что после всего случившегося хоть как-то удалось обернуть ситуацию в свою пользу. Он сделал еще один шаг по пути к тому, на что твердо решился – сохранить честное имя Мерлин. И она это поняла. Но с каким выражением она на него смотрела! Прекрасные серые глаза глядели на него с печальным укором. Как будто бы то, что он затеял, – преступление, а не долг чести и не прекрасная перспектива, перед которой не устояла бы ни одна другая женщина в королевстве.
      О Господи, он был готов броситься на колени и просить у нее прощения – за то, что он строил планы, просчитывал комбинации, хотя для него это было так же естественно, как дышать. Ведь именно этому он учился всю жизнь.
      Но ни разу до сегодняшнего дня не встречал он человека, который видел бы его насквозь. А Мерлин только взглянула на него дымчато-серыми глазами, как юная лань на волка, сделавшего ее сиротой.
      – Вот проклятие, – пробормотал Рансом, широким шагом направляясь к двери. – Можно подумать, я предложил ей что-то недостойное.
 
      – Ваша светлость, – вкрадчиво произнес голос в кабинете Рансома на следующий день. – Простите меня, ваша светлость.
      Рансом глубоко вздохнул. Задумавшись, он лишь после пять раз произнесенного «ваша светлость» осознал, что к нему обращаются. Он оторвался от документа, который держал в руках:
      – Да, Коллетт?
      Секретарь положил на кожаную поверхность стола какой-то конверт:
      – Для немедленного ознакомления, ваша светлость.
      Рансом поморщился, выпрямил спину и потянулся к конверту, узнав печать отправившей его конторы.
      – Да, конечно. Вы правильно сделали, что принесли его, Коллетт.
      Кивком Рансом позволил ему удалиться, и Коллетт вздохнул с облегчением, потому что допущенное им нарушение правил встретило одобрение.
      В Фолкон-Хилле каждая живая душа знала: ежедневно в течение пяти часов его светлость герцог занимался служебными делами – читал и писал документы, взвешивал аргументы и контраргументы – и в это время его нельзя беспокоить под страхом неизвестных, но несомненно чудовищных последствий. Сегодня же, после того как три дня подряд он то спасал мисс Ламберн от французских шпионов, то наблюдал, как она скачет по крыше на головокружительной высоте, уединение было ему особенно необходимо.
      Если бы Рансом был честен с собой, к чему обычно и стремился, ему пришлось бы признать, что сосредоточенность на работе в этот вечер была существенно ниже, чем обычно. Размышления о политике то и дело уступали место воспоминаниям, какой длины у мисс Ламберн ресницы или почему так получилось, что один локон не попал в пучок волос, собранный на макушке, и дразнящее притаился на шелковой коже за левым ушком.
      Рансом сломал печать и развернул сложенный пергамент. Как он и ожидал, послание выглядело невинно. «Мой дорогой герцог, – говорилось в нем. – Я умоляю вас остаться и продолжать работать за городом, поскольку во время каникул здесь не найдется для вас достойного занятия. Хотя я очень ценю ваше предложение, но все же вы не можете избавить меня от трудностей моей новой работы. Напротив, я был бы рад узнать, что вы сидите в вашем до нелепости громадном доме и пытаетесь придумать, как передать сообщение из одного крыла в другое менее чем за неделю. Всегда к вашим услугам, Кастлери».
      В самом низу страницы той же рукою, но другими чернилами было приписано: «P. S. Среди нас сейчас гуляет очень хорошая шутка. Герцогу Йоркскому представили на приеме ирландского офицера – майора по имени О’Салливан О’Тул О’Шонесси. Герцог закатил глаза и воскликнул: “О’Боже!”»
      Рансом потер подбородок. То, что в этой шифрованной записке новый военный министр одобряет работу над говорящей коробкой мисс Ламберн, было ясно. Но вот какой смысл имела приведенная шутка, Рансом пока не смог понять. Его королевское высочество герцог Йоркский не блистал острым умом, и вряд ли выросший в Ирландии Кастлери испытывал такое неподдельное удовольствие, описывая тот случай.
      Он снова сложил письмо и похлопал им по ладони. Затем поджег его над каминной решеткой. Рансом держал и поворачивал бумагу, пока она как следует не занялась огнем, и только тогда отпустил, но не возвратился к столу, пока не удостоверился, что послание полностью сгорело. Он уселся в любимое кресло. Вокруг стояла тишина, лишь умиротворяюще тикали каминные часы. Наконец-то он сумел сформулировать абзац, который вот уже полчаса ему не давался, и собирался записать его на бумаге, как в комнате снова послышался шепот: «Ваша светлость».
      Рансом отбросил перо:
      – Что?
      Коллетт побледнел:
      – Простите меня, ваша светлость. Но леди Жаклин… Ваша светлость, я пытался… но вы должны знать… что… – Он заламывал руки. – Она очень настойчиво просит о встрече с вами, ваша светлость.
      Рансом стиснул пальцами переносицу. Он постарался вспомнить только что придуманную фразу, но слова будто выскользнули из головы. Он раздраженно вздохнул.
      – Пусть войдет, – резко и холодно произнес он, не смягчая тон.
      – Да, ваша светлость.
      Коллетт растворился, а через секунду в комнату влетела высокая красивая женщина с сияющими, как алмазы, глазами.
      – Мне нужны мои дети, – возвестила леди Жаклин своим великолепным голосом, в котором все еще слышались французские гласные ее детства. Она остановилась у письменного стола и приняла театральную позу, в которой любая другая женщина смотрелась бы нелепо. Но только не Жаклин. Она величественно смотрела на него, как Диана-охотница.
      – По-моему, твои дочери в это время должны быть в детской, – приподнялся Рансом, отдав долг вежливости. – Вудроу, возможно, находится там же, сегодня после обеда у него нет уроков.
      – Ты знаешь, что я имею в виду. Я хочу, чтобы они были со мной.
      – Конечно. Ты можешь провести с ними столько времени, сколько захочешь.
      Она вскинула голову. В каштановых волосах блеснул аметист, так подходящий по цвету к ее глазам.
      – Ваша светлость, ты холоден, как рыба. Ты украл у меня детей, так же как отобрал все мои права.
      – Я не препятствую твоему общению с детьми и неоднократно говорил тебе: ты можешь жить здесь, вместе с ними.
      – Жить здесь? – Она не изменила позы, но все же казалось, что ее изящная фигура надломилась. – Это невозможно.
      – В этом нет ничего невозможного. Если не хочешь встречаться с Шелби, можешь его избегать.
      Услышав это имя, которое до сих пор не произносилось, но витало в воздухе, как только она вошла, Жаклин вздрогнула и тяжело вздохнула. Рансом нарочито небрежно пожал плечами.
      – Боже мой, здесь достаточно места. Вы можете хоть месяц тут жить и даже ни разу не столкнуться. Сюда он обычно приезжает только в конце квартала, – губы его на мгновение скривились от досады, – когда у него заканчиваются деньги.
      – Мне нужны мои дети. Я заберу их отсюда куда-нибудь в другое место, где их бедные сердца наконец-то увидят свет.
      – Нет, – спокойно сказал он, – ты никуда их не заберешь.
      – Я должна. – Она трагически приложила руку к груди. – Это мой долг как матери.
      – А то, что ты бросила их семь лет назад в театре во Флоренции, это тоже был долг матери?
      Она взмахнула бледной рукой, как бы в знак протеста:
      – Этого больше не повторится. Я клянусь.
      Он покачал головой, невольно улыбаясь ее театральным жестам:
      – Жаклин, ты же знаешь, я не могу тебе доверять.
      – Но я же клянусь! – воскликнула она своим божественным грассирующим голосом. – Как ты можешь сомневаться, что я выпущу их из виду? Ради них, ради моих малышей, я готова пройти через ад!
      – Прости меня, но я действительно сомневаюсь.
      По ее щеке, сверкнув, прокатилась одна идеальная слеза.
      – Ох, я знала, что ты холоден. Но ты оказался просто ледяным. В тебе вообще нет жизни, нет любви. Ты хоть раз испытывал страсть, хотя бы однажды за всю свою замороженную жизнь?
      Он медленно, осторожно перевел дух, сдерживая нарастающий гнев:
      – Может быть, я предпочитаю контролировать свои страсти.
      – Истинную страсть контролировать невозможно. – Она дерзко вздернула подбородок. – Истинная страсть пылает здесь, – она положила руку на сердце, – а у тебя там пусто.
      – Браво. Можно теперь опустить занавес, с твоего позволения? У меня сегодня еще много работы.
      – Итак, ты отказываешь матери в праве на собственных детей?
      Рансом сел и взял в руки перо.
      – Жаклин, ты можешь видеться со всеми детьми в этом доме. Но только не уводя их с территории поместья. – Она все еще нависала над ним, как туча, и звук ее глубокого, обиженного дыхания смешивался со скрипом его пера. Через минуту, не прерывая письма, он добавил: – И ты, разумеется, помнишь о том, что кругом полно охраны и у тебя нет возможности их похитить. К тому же это было бы чревато с точки зрения закона.
      Повисла мертвая тишина. Рансом дописывал до конца страницу – писал какую-то чушь, ерунду, что угодно, лишь бы показать, что ни капельки не боится ее попытки сделать то, от чего он только что предостерег. Жаклин, несомненно, была во власти эмоций – вопрос только в том, какая именно руководила ею в данный момент.
      Он не спеша присыпал песком бумагу, затем смахнул его, как если бы там было действительно написано что-то важное. Когда он наконец поднял голову, то сразу же понял, куда дует ветер. Жаклин не плакала. Крокодиловы слезы, которыми она так мастерски управляла, никогда не проливались, если дело было серьезным. Рансом ни разу не видел, чтобы это прекрасное лицо банально искажалось плачем, когда ей было по-настоящему больно. Напротив, ее губы смягчались, глаза темнели, и в них угадывалось глубоко скрытое горе.
      – Я бы и не стала, – прошептала она. – Ты же знаешь, что я не стану так делать. Им будет больно, если я увезу их без твоего согласия. Им и так уже досталось. Я только мечтаю… – Голос ее дрогнул, удивительно красивый даже в момент запинки. – Я ведь иногда так одинока, Рансом… Я всегда стою в гуще толпы, и все-таки сплю я одна, гуляю одна, и думаю… – она остановилась в нерешительности, – я думаю…
      Так и не закончив фразу, она тихо простонала от боли и повернулась к выходу. Рансом потер лоб:
      – Жаклин, чем я могу помочь?
      Она обернулась через плечо:
      – Помочь?.. Настоящий герцог Деймерелл, как все в вашем роду. Всегда хотите что-то сделать, во что-то вмешаться… Ведь именно ваше вмешательство разрушило наш брак.
      – Это сделал не я.
      – Ты или твой дед, какая разница? Все вы одинаковы, герцоги. – Она вложила в последнее слово особый смысл. – Каковы мои шансы в противостоянии людям, которым стоит щелкнуть пальцами – и им подчинится даже парламент?
      – Если бы все было так просто, – ответил Рансом с мрачной полуулыбкой. – И к тому же, если мне не изменяет память, ты сама возбудила дело о разводе и выдвинула обвинение… – Он запнулся, а потом без обиняков произнес формулировку, с которой его брат был заклеймен в измене: – Обвинение в недопустимом общении.
      Она заволновалась, и лучики света блеснули на камне в ее волосах.
      – Это твой дед меня вынудил! Он сказал, что это заставит Шелби вернуться. Заставит его вспомнить свой долг. Это не должно было так далеко зайти… – Она неожиданно смолкла и скрестила руки на груди. – Это была уловка. Твой отец меня ненавидел. Ты тоже это знаешь, – сказала она, когда Рансом хотел возразить. – Я оперная певица. Некоторые считают, что это означает «шлюха».
      Рансом вздохнул:
      – Я думаю, для моего отца и «оперная певица» звучало плохо само по себе.
      Она вскинула голову:
      – Значит, он действительно ненавидел меня.
      – Он просто считал, что ты должна была любить мужа и детей больше, чем сцену.
      – Я пробовала! Ты думаешь, я не пыталась? Но где же был Шелби все эти годы, пока я сидела дома одна и исполняла роль жены? Он был в игорном доме. Каждую ночь. Проигрывал, флиртовал, и даже более того. Боже мой! О том, что было еще, я узнала только на судебном процессе. И ради такой жизни… ради него… я пожертвовала карьерой. Отказалась от всего, что любила. Выносила его детей. Жила в бедности. Наблюдала, как он проигрывает мои деньги – мои собственные деньги, мою долю в театре моего отца! И после этого мне пришлось выслушивать показания прислуги о том, на кого он все это тратил.
      Рансом слушал ее обвинения молча. Ему нечего было ответить ей.
      – Ладно, – в конце концов сказала она. – Я уезжаю. Не хочу, чтобы дети сейчас меня видели. Я должна быть веселой с ними, но сейчас не могу.
      Она нащупала свою сумочку, и Рансом поднялся и подошел к ней. Ее идеально очерченные полные губы дрожали. Он взял ее за руку и пожал:
      – Не убегай, Жаклин. Не поступай, как Шелби. Пожалуйста. Ведь это и есть твой талант, чтобы мы все рассмеялись, когда нам хочется плакать.
      Она подняла свои темные, красивые, никогда не плачущие, с застывшими слезами глаза:
      – Тебе когда-нибудь хочется плакать?
      Он пожал плечами:
      – Я слишком взрослый для этого, тебе не кажется?
      Она прикусила губу. Он увидел, как она судорожно сглотнула, как будто хотела всхлипнуть, но сумела сдержаться.
      – Мы оба хорошо знаем свои роли, правда? – Он ласково ущипнул ее за щеку. – Ты и я. Мы не из тех, кто льет слезы. Так иди и развесели своих детишек. Спой им веселую песенку.
      Как настоящая трагическая актриса, она не могла не принять этот вызов. Театр вошел в ее плоть и кровь, заставлял исполнять свою роль независимо от обстоятельств. Никаких оправданий, никаких сантиментов, не тратить время на глупую слабость и жалость к себе. Она быстро привела себя в порядок, и тут же губы ее расцвели в легендарной улыбке, из-за которой сотни мужчин бросались к ее ногам. Было совершенно ясно, почему Шелби в свое время боготворил ее. Труднее понять, почему она его выбрала. Достаточно часто ей предлагали себя мужчины и с более звучными титулами, с большими деньгами, со связями и положением. Но всем им она предпочла Шелби – небогатого и ветреного младшего брата, – и Рансом мог найти этому только одну причину.
      Если она действительно любила его брата, он простит ей все ошибки. Даже ту ее попытку использовать детей. Тогда она сделала вид, что бросила их во Флоренции, надеясь, что Шелби придет к ним на помощь. Рансом знал правду, хотя и не собирался открывать ей этого. Вместо брата на помощь детям пришел он. Рансом понял, как тщательно она о них позаботилась, перед тем как «исчезнуть». Но после того приключения, не желая больше рисковать, он забрал детей Шелби к себе навсегда. Между Шелби и Жаклин шла война, и он не мог допустить, чтобы невинные жизни оказались под ударом.
      И вот она здесь. Это всегда происходило одинаково. Она старалась не появляться как можно дольше, пока могла выносить разлуку, но потом ей становилось просто необходимо увидеть детей.
      – Браво, моя дорогая! – прошептал он, кивком отдавая должное ее искусной улыбке и молча восхищаясь ее отвагой. – Тебе нет равных.
      – Да, я уникальная актриса. – Не дожидаясь ответа, она повернулась к выходу, и голос бархатным шлейфом тянулся за ней: – Правда?
      Дверь закрылась, и Рансом сел. Он взял перо и стал вертеть его в руке, уставившись взглядом в пустоту. Потом закрыл глаза и дрожащими пальцами надавил на веки.
      – Да, ты уникальная актриса, – произнес он в пустой комнате. – И я тоже, Жаклин. Я тоже.

Глава 7

      Мерлин сосредоточенно думала. Она сидела, обняв колени, на огромных каменных ступенях Фолкон-Хилла, размышляя о Рансоме и о том, обманывает он ее или нет. Если обманывает, то ведь не только словами, что не такая уж редкость – Мерлин и самой случалось пару раз в жизни приврать, – но и улыбкой и, что еще хуже, поцелуями.
      Она пыталась справиться с этой задачей логически, как если бы это было уравнение и она, подумав, могла найти его решение, или какой-то закон природы, который при желании можно было объяснить. Однако ответ все ускользал, непреходящая досада путала мысли, и выводы ее были противоречивы. Жаль, что она все еще не могла летать.
      Именно сейчас это казалось важнее, чем когда-либо. Как было бы здорово, если бы она могла взять и улететь от этих новых, терзающих ее чувств. Подняться в воздух и унестись далеко-далеко, а не страдать на земле от нахлынувших чувств. Она была вполне счастлива, пока Рансом не лишил ее дома и привычного одиночества. Слишком рано из тепла и безопасности она попала в большой холодный мир. Не успев опериться, она выпала из гнезда.
      Мерлин не могла себе представить, зачем он хотел на ней жениться. Она слышала все его доводы, все разговоры о репутации и долге, но после дней, проведенных в Фолкон-Хилле, стало предельно ясно, что она может быть для него только обузой. Законы его мира были ей чужды. Каждое ее слово, каждое движение или взгляд непременно нарушали один из этих законов. Так, после изучения хитроумно спрятанной за ножкой буфета мышеловки она вдруг поймала на себе изумленный взгляд одного из гостей с незапоминающимся именем. Или, закончив обследование системы подвески стоящего во дворе экипажа и выбираясь из-под него, она наткнулась на ошалелый взгляд кучера, будто у нее вдруг стала расти борода или появились заостренные звериные ушки. Или случай с фонтаном в центре восточного сада, загадочный механизм вращения которого ей захотелось понять. К счастью, ей удалось вовремя остановиться, балансируя на мраморном бортике на одной босой ноге. Элегантная пара, гулявшая среди роз, толком не успела ничего понять – Мерлин просто села на мокрый подол и не смела больше пошевелиться.
 
      Заслышав стук копыт по булыжнику, она подняла голову и увидела Шелби – он рысью проехал под аркой и направлялся к ней через двор. Его гнедой конь, пританцовывая, остановился, и тут же пришел в плавное движение веками отлаженный механизм Фолкон-Хилла – из ниоткуда явился конюх, помог ему спешиться и увел жеребца. Шагая через две ступени, Шелби подошел к Мерлин и сел рядом, не обращая внимания на застывшего в ожидании лакея, готового распахнуть перед ним огромную переднюю дверь.
      – Привет, – сказал он, слегка склоняясь и заглядывая ей в лицо. – Чем занимаешься?
      – Ничем, – ответила она хмуро.
      – А, скучаешь? – Он отклонился назад и оперся локтями о ступеньку.
      Она кивнула и легла подбородком на руки, разглядывая пейзаж за границей двора, где зеленые газоны сбегали вниз от крутой каменной стены к восхитительному озеру и ручью.
      – Наверное, мое оборудование никогда не приедет.
      – Почему? – Он бесцельно ударил несколько раз хлыстом по ступеням. – Я думаю, приедет.
      В его голосе ей послышались смешливые нотки. Она вздорно надула губы и взглянула на него искоса:
      – Потому что так обещал мистер Рансом?
      Его улыбка превратилась в усмешку.
      – Мой брат всегда держит слово.
      – Я здесь уже три дня.
      – Ну, дай ему еще немного времени. Он же не Господь Всемогущий. Хотя ему и хотелось бы так думать.
      Мерлин отвернулась, скрестила руки под подбородком и съежилась.
      – Я думаю, вряд ли оно приедет. Мне кажется, он не хочет, чтобы я работала над летательной машиной.
      – Но он же тебе обещал.
      – Ну да… А еще он целовал меня.
      Шелби напрягся:
      – Правда?
      – Да, – сказала она. – Я все поняла. Понимаешь, это такой способ обмана. Он не хочет лгать мне словами, потому что все должны считать так же, как ты, – что он честный, благородный и так далее. Поэтому он просто улыбается и целует меня, чтобы я считала правдой то, чего на самом деле нет.
      Шелби выпрямился:
      – А что, например, он хочет, чтобы ты считала?
      – Ну… Что я выйду за него замуж. Что он целует меня потому, что я… симпатичная или что-то в этом роде. Хотя на самом деле он целует просто для того, чтобы я слушалась его и делала то, что он хочет.
      – И что же это? – спросил Шелби неожиданно тихим и злым голосом. – Чего же он хочет?
      Удивленная его тоном, Мерлин моргнула:
      – Думаю, он хочет, чтобы я работала над говорящей коробкой. Больше мне ничего в голову не приходит.
      – Тебе не приходит? – Глаза его сверкнули тем холодным светом, который она однажды уже видела. Он рассек воздух яростным взмахом хлыста. – А мне вот, пожалуй, пришло.
      Мерлин облизнула губы:
      – И что же?
      Внезапно он смутился, и хлыст защелкал направо и налево.
      – Мерлин, мужчины обычно не обсуждают этого с девушками, но в данный момент ты достаточно… беззащитна. То есть, похоже, кроме меня тебе больше никто этого не расскажет.
      – Не расскажет о чем?
      – Послушай. Ведь Рансом… – Шелби встряхнул головой, и его хмурое выражение лица стало чуть мягче. – Я хочу сказать, что мой брат из кожи вон лезет, чтобы вести себя как настоящий герой. Иногда я благодарен ему за это, однако чаще мне хочется его возненавидеть. Но все-таки он мужчина. И у него есть… желания, как и у всех нас. По крайней мере, я думаю, что они должны у него быть. Да нет, черт возьми, я в этом уверен. В Лондоне он часто заходит к таким пташкам, что другого бы просто стошнило.
      Услышав это, Мерлин открыла рот.
      – Тогда почему же он не хочет, чтобы я полетела? – воскликнула она.
      Шелби удивленно уставился на нее голубыми глазами. Вдруг он громко рассмеялся, запрокинув голову назад. Слегка задетая, Мерлин ждала, пока он успокоится. Она уже начинала привыкать к подобной реакции.
      – Мерлин, Мерлин, – выдохнул он наконец. – И что же мне с тобой делать?
      Она снова опустила голову на скрещенные руки:
      – Рансом тоже так говорит.
      Шелби успокоился.
      – Черт! Никогда не думал, что так огорчусь, узнав, что он такой же похабник, как и все мы, люди.
      – Что такое похабник?
      У Шелби сузились глаза.
      – Низкий и скользкий змей, вот что это значит. Будь он проклят со всей этой напыщенной чепухой насчет «достижения успеха в работе над собой» и насчет того, что я не должен к тебе приближаться. Старина Шелби, эта паршивая овца, не достоин тебя, а сам вовсю плетет интриги, намереваясь разрушить твою жизнь!
      – Ах, это, – махнула рукой Мерлин. – Вообще-то он уже это сделал.
      Шелби снова повернулся к ней, глаза его широко раскрылись от изумления:
      – Ты шутишь?!
      – Если ты о том, что он отнес меня в спальню и остался на всю ночь… – Шелби так уставился на нее, что Мерлин покраснела. – И он… и мы… О Господи!
      Шелби залился огненной краской, и лишь на самых скулах и в уголках рта проступили белые пятна.
      – Это что, действительно было плохо?
      – О Боже мой! – простонал Шелби и запустил пальцы в волосы. – О Боже мой, Рансом, ты просто подлец, ты грязный, похотливый зверь, как ты мог…
      Мерлин плотно сжала губы. Она уткнулась лицом в колени и приглушенно сказала:
      – Не понимаю, почему все считают, что это ужасно?
      – Не могу поверить, – Шелби повысил голос. – Мой брат. Рансом. Я всегда думал, что из нас двоих распутник именно я, ведь это меня игра держит за горло. Но я никогда не делал ничего подобного. Не причинял никому зла. На суде про меня городили всякую ложь, и там рядом с дедушкой сидел Рансом, и он смотрел на меня… и как будто не видел. Как будто все это грызло его изнутри и волновало. Боже, какой актер! Просто гений! Из-за него я почувствовал себя самым последним негодяем, а ведь я даже не делал того, в чем меня обвиняли. А он, выходит, все это время соблазнял невинных девушек, и у него даже не изменилось выражение лица!
      Из того, что он говорил, Мерлин поняла совсем немного. Она сидела молча, и только все плотнее и плотнее закрывала лицо.
      – Вот герой! – прорычал Шелби. – Чертов презренный пес. Какой важный вид он напускал на себя все эти годы, лживый ублюдок. Я должен убить его. Я должен вызвать его на поединок. Хотя он не выйдет. Отговорится братской любовью и честью. Тьфу, меня тошнит от этого притворства. Мы безнадежно мечтаем быть такими, как он, а он на самом деле всех ловко обманывает!
      – Я знаю, – грустно сказала Мерлин, – он думает головой, а все остальные – солнечным сплетением.
      – Чем?
      – Вот здесь, – показала она на себе. – Здесь у нас нет настоящей логики. И ты сейчас думаешь этим местом.
      Он нахмурился.
      – Что значит, думаю этим местом?.. – Он замолчал, губы его перестали напряженно дрожать и расслабились. Через секунду он глубоко выдохнул: – Мерлин, ты чертовски здорово все объяснила.
      – Я сама недавно поняла это. Что можно думать не только головой, но и другими местами. Например… – Она осеклась, видя, как на лице его проступило жесткое, ледяное выражение.
      – Я прямо сейчас возьму пистолеты, – не вдыхая воздуха, прошипел он, – и сообщу этому гаду, что свадьба состоится до темноты.
      – Из этого ничего не выйдет.
      – Ха! Если он ценит свою жалкую жизнь, то еще как выйдет.
      – Нет, ты не понял. Я не хочу за него замуж.
      – Очень великодушно, Мерлин, но так не пойдет. – Шелби поднялся на ноги. – Я не позволю ему бросить тебя в таком положении. Я с ним разберусь, и этого не случится.
      – Постой! Шелби, ты ничего не понял!
      Он замер, стоя над ней. Его красивая фигура внушительно возвышалась на фоне неба.
      – Мерлин, поверь, я понимаю в этом больше, чем ты.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24