Игра Джералда

Ты не потерялась, оказала Хорошая Женушка Барлингейм, но Джесси не доверяла этому голосу. Его сдержанность казалась ей поддельной, а рациональность надуманной. Ты точно знаешь, где находишься.

Да, она знает. Она находится в конце извилистой, пыльной проселочной дороги, которая ответвляется от Бей Лейн в двух милях отсюда. Дорога была завалена желтыми и красными опавшими листьями, по которым они с Джеральдом ехали, и которые являлись немыми свидетелями того, что этим ответвлением, ведущим к Нотч Бей, не пользовались или почти не пользовались по крайней мере три недели, с тех пор, как начался листопад. Этот уголок озера был почти исключительно вотчиной летних отдыхающих, и, насколько было известно Джесси, данным ответвлением дороги могли не пользоваться со Дня Труда — первого понедельника сентября. До ближайших жилых домов, в которых жили круглогодично, было не менее пяти миль, сначала по проселочной дороге, затем по Бей Лейн, до ее слияния с Шоссе 117.

Я здесь одна, мой муж лежит на полу мертвый, и я прикована наручниками к кровати. Я могу кричать до посинения, но это ни к чему не приведет; меня никто не услышит. Парень с циркулярной пилой, вероятно, ближайшая живая душа, и до него по меньшей мере четыре мили. Он может находиться даже на другом берегу озера. Меня может услышать собака, но она почти наверняка бездомная. Джеральд умер, это прискорбно — я не хотела его убивать, если это, конечно, моя вина — но, по крайней мере, для него все кончилось относительно быстро. Чего нельзя сказать обо мне, если никто в Портленде не начнет беспокоиться о нас, а никакой реальной причины для этого не существует, во всяком случае, пока…

Она не должна так думать; такие мысли подманивают панику. Если она не съедет с этой колеи, то скоро увидит ее глупые, пугающие глаза. Нет, ей ни в коем случае нельзя так думать. Черт возьми, как трудно остановиться, если уже начала.

Но, может быть, это то, что ты заслуживаешь, неожиданно пробудился задиристый, лихорадочный голос Хорошей Женушки Барлингейм. Может быть. Потому что ты убила его, Джесси. Я уверена, что он был не в лучшей форме, и уверена, что рано или поздно это должно было случиться — сердечный приступ в офисе, или, может быть, ночью, по дороге домой, на подъезде к пункту оплаты дорожной таксы, он, пытающийся прикурить сигарету, и большой десятиколесник позади него, гудящий, требуя освободить левую полосу. Но ты не стала ждать этого рано или поздно, не правда ли? О нет, не ты, не маленькая хорошая девочка Джесси. Ты же не могла спокойно лежать и ждать, когда он воткнет свой шприц, да? Девочка Джесси Барлингейм говорит: Ни один мужчина не может посадить меня на цепь. Ты ударила его в его причиндалы, так? И сделала это, когда его термостат показывал температуру выше критической. Не надо лукавить, дорогая: ты убила его. Так что, может быть, ты заслужила быть прикованной здесь к кровати. Может быть…

— О, это просто чушь, — оказала Джесси. Слышать этот, другой, голос — голос Рут — выходящим из ее рта, было неописуемым облегчением. Иногда Джесси (ну… может быть, правильнее было qj`g`r| частенько) ненавидела голос Хорошей Женушки; ненавидела и боялась его. Он часто звучал дурацки и легковесно, но также бывал очень сильным, если не сказать больше.

Хорошая Женушка всегда старалась уверить Джесси, что та купила не то платье, или что она выбрала не того поставщика для ежегодного приема в конце лета, который Джеральд устраивал для своих партнеров и их жен (на самом деле всем занималась Джесси; Джеральд был таким человеком, который мог только участвовать в приеме и оплачивать счета). Хорошая Женушка была той, кто все время настаивал, чтобы Джесси сбросила фунтов пять. Этот голос не возражал даже против того, если при этом у Джесси начинали выступать ребра. Не обращай внимания на ребра! кричал он тоном самоуверенного ужаса. Взгляни лучше на свои сиськи, старушка! А если тебе этого недостаточно, то посмотри на свои бедра!

— Такое дерьмо, — произнесла Джесси, стараясь говорить как можно тверже, однако услышав в своем голосе мимолетную дрожь, что было совсем не здорово. Совсем не здорово. — Он знал, что я говорила серьезно… он знал это. Так чья же ошибка к этому привела?

Но была ли в этих словах правда? С одной стороны, вроде бы да она видела его решившим проигнорировать то, что он увидел в ее лице и услышал в ее голосе, потому что это испортило бы игру. Но с другой стороны — гораздо более фундаментальной — она понимала, что никакая это не правда, потому что Джеральд ни в чем не принимал ее серьезно в последние десять или двенадцать лет их совместной жизни. Он сделал почти что вторую карьеру на том, что не слушал то, что она говорила, за исключением тех случаев, которые касались еды или того, где им надо быть в такое-то такое-то время в такойто такой-то вечер (не забудь, Джеральд). Второе исключение из Правил Уха касалось нелицеприятных замечаний по поводу его веса или пьянства. Он слышал то, что она говорила по этому поводу и не любил таких разговоров, но они допускались, словно часть какого-то природного мистического закона: рыба должна плавать, птица должна летать, жена должна ворчать.

Так что же она ожидала от этого мужчины? Чтобы он сказал да, дорогая, я сейчас же тебя освобожу и, кстати, спасибо, что привела меня в чувство?

Да; она подозревала, что какая-то ее наивная часть, неиспорченная влажноглазая часть ожидала этого.

Циркулярная пила, которая некоторое время верещала и рычала в отдалении, снова неожиданно умолкла. Собака, гагара и ветер также смолкли, по крайней мере на время, и наступившая тишина стала такой же осязаемой, как десятилетняя пыль на полу пустого дома. Джесси не слышала ни одного звука автомобильного двигателя, даже отдаленного. Внутри нее заговорил голос, который на этот раз принадлежал никому иному, как ей самой. Боже, произнес он. Боже мой, я здесь совершенно одна. Совершенно одна.

Глава третья

Джесси крепко закрыла глаза. Шесть лет назад она прошла пятимесячный курс психотерапии, о котором не рассказывала Джеральду, потому что знала, что он отнесется к этому саркастически… и, возможно, с беспокойством, по поводу того, что она могла там узнать. Ее проблемы начались со стресса, и Нора Кэллиген, ее терапевт, научила ее простому способу расслабляться.

Многие люди ассоциируют счет до десяти с Дональдом Даком, старающимся умерить свой гнев, говорила Нора, но на самом деле qwer до десяти дает тебе шанс сбросить до ноля все твои эмоциональные счетчики… а тот, кто не сбрасывает эти самые счетчики хотя бы раз в день, будет иметь проблемы, несколько более серьезные, чем твои и мои.

Этот голос также звучал ясно — достаточно ясно, чтобы вызвать слабую, задумчивую улыбку на лице Джесси.

Я любила Нору. Я сильно ее любила.

Знала ли она, Джесси, это в свое время? Она немного удивилась тому, что не могла точно припомнить, почему она перестала посещать Нору по вторникам. По-видимому, из-за целой совокупности забот Общественный Фонд, приют для бездомных на Корт-стрит, может быть, новый библиотечный фонд — которые навалились одновременно. Во всяком случае, прекращение сеансов было лучшим выходом. Если ты не сможешь в какой-то момент провести черту, то терапия начнет продолжаться до бесконечности и в конце концов и пациент, и врач вместе поспешат на большую встречу в небеса.

Не имеет значения… давай, считай, начав с пальцев на ногах. Считай так, как она тебя учила.

Да — почему бы и нет?

Раз, два, три, четыре, пять. Вышел зайчик погулять.

Восемь пальцев на ногах были смешно скрючены, а два больших пальца напоминали головки киянок.

Вдруг охотник выбегает.

Ноги у нее не такие длинные, ведь в ней всего пять футов и семь дюймов и тонкая талия, но Джеральд заявлял, что они ее лучшее достояние, во всяком случае по старым сексуальным меркам. Джесси всегда забавляло такое заявление, которое в его устах выглядело совершенно искренним. По непонятной причине он упускал из виду ее колени, которые были также уродливы, как выступы на створах яблоневых деревьев, и толстые основания бедер.

Прямо в зайчика стреляет.

Джесси немного приподняла голову, но ее глаза остались закрытыми. Ей не нужны были глаза, чтобы увидеть то, что она хотела; она сосуществовала с этим аксессуаром уже много лет. Расположенный между бедер треугольник красновато-желтых волос, окружающих скромную щель, обладающую неэстетичной красотой плохо зажившего шрама. Эта вещь — этот орган, который представлял собой несколько большее, чем глубокую складку плоти, окруженную мускулами — казалась ей не вполне подходящей для мифа, но, тем не менее, имела несомненный мифический статус в коллективном мужском сознании; это магическая долина, не так ли? Кораль, в котором укрощается даже самый дикий единорог?

— Мать Макри, что за чушь, — сказала Джесси чуть улыбнувшись, но так и не открыв глаза.

Однако это не чепуха, не совсем чепуха. Эта щель является объектом вожделения всех мужчин — по крайней мере, гетеросексуальных — но и, вместе с тем, часто предметом их насмешек, сомнений и ненависти. В их шутках вы не услышите этой черной злобы, но она в достаточном количестве присутствует в них самих, и иногда она вылезает наружу, сырая, как болячка: Что такое женщина? Система жизнеобеспечения манды.

Прекрати, Джесси, приказала Хорошая Женушка Барлингейм. В ее голосе слышался страх и огорчение. Прекрати немедленно.

Это, решила Джесси, чертовски хорошая идея, и возвратилась к воровскому счету до десяти. Раз — это ступни, два — это ноги, три это ее половые органы, четыре — это бедра (слишком широкие), пять — это живот (слишком толстый). Шесть — это ее груди, которые она считала основным своим достоинством. Что касается Джеральда, то Джесси подозревала, что его немного отталкивали слегка opnqbewhb`~yhe сквозь кожу на гладких изгибах вены; у девушек на вкладках в журналах такого, конечно, не было. У журнальных девушек не было также тоненьких волос, растущих вокруг сосков.

Семь — это ее слишком широкие плечи, Восемь — это шея (которая привыкла считаться хорошо выглядящий, но в последние несколько лет начавшая превращаться в цыплячью), девять — это подбородок, а десять…

Остановись на минутку! Остановись, тебе говорят! раздался злой новый голос. Что это за идиотская игра?

Джесси крепко зажмурила глаза, ужаснувшись глубине гнева этого голоса и испугавшись его автономности. В своем гневе он совершенно не походил на голос, идущий из глубин ее сознания, а скорее напоминал незваного гостя — чужого духа, желающего вселиться в нее, как Пазузу вселился в маленькую девочку в Изгоняющем дьявола.

Не хочешь отвечать? — спросил голос Рут — он же Пазузу О'кей, может быть, этот вопрос слишком сложен. Позволь мне упростить его, Джесс: кто превратил неритмичную маленькую расслабляющую литанию Норы Кэллиген в мантру самоненависти?

Никто, кротко подумала в ответ Джесси, и, сразу поняв, что новый голос никогда не примет такого ответа, добавила: Хорошая Женушка. Это была она.

Неправда, сразу же среагировал голос Рут. В нем звучало отвращение к ее попытке скинуть с себя вину. Хорошая Женушка немного глупа, а в настоящий момент еще и испугана, но ее намерения всегда были добрыми. Намерения того, кто переиначил считалку Норы, вне всяких сомнений злые, Джесси. Неужели ты этого не видишь? Неужели ты…

— Я не вижу ничего, потому что мои глаза закрыты, произнесла Джесси дрожащим, детским голосом. Она уже почти собралась открыть их, но что-то ей подсказало, что это только ухудшит ситуацию.

Кто это был, Джесси? Кто научил тебя, что ты уродлива и никудышная? Кто выбрал для тебя в спутники жизни и Сказочные Принцы Джеральда Барлингейма вероятно за много лет до того, как вы встретились на митинге Республиканской Партии? Кто решил, что он не совсем то, что тебе нужно, но именно то, чего ты заслуживаешь?

С неимоверным усилием Джесси вымела этот голос — и, она горячо надеялась, все остальные тоже, — из своего сознания. Она снова начала мантру, на этот раз вслух.

— Раз — это мои пальчики ряд; два — мои ноги, длинные и красивые; три — мой пол; четыре — мои бедра, округлые и прекрасные; пять — мой живот, где хранится все, что я съем. — Она не помнила дословно продолжения (что, возможно, было счастьем; она всегда сильно подозревала, что Нора выучила их сама, возможно скосив глаз в один из журналов по аутотренингу, которые лежали у нее в гостиной на кофейном столике) и поэтому добавила от себя: шесть — мои груди, семь — мои плечи, восемь — моя шея…

Она сделала паузу, чтобы перевести дыхание, и с облегчением обнаружила, что ее сердце перешло с галопа на быстрый бег.

— …девять — мой подбородок, а десять — глаза. Глаза, откройтесь!

За словами последовало действие, и спальня возвратилась к своему яркому существованию, в какой-то степени новая и — по крайней мере на мгновение — почти такая же восхитительная, какой была в первое, проведенное ею и Джеральдом здесь лето. В далеком 1979, который в свое время имел ореол фантастики, а теперь казался таким далеким.

Джесси взглянула на серые стены, высокий белый потолок с aec`~yhlh по нему солнечными зайчиками и два больших окна по обе стороны кровати. Одно, слева от нее, глядело на запад, и из него было видно крыльцо, спуск к озеру и душераздирающая голубизна водной глади. Из правого окна открывался менее романтический вид: дорога и ее серый мерседес восьми лет от роду с маленькими пятнышками ржавчины на крыльях.

Прямо напротив нее на стене висела вышитая бабочка, и Джесси со сверхъестественным отсутствием удивления вспомнила, что это был подарок от Рут на ее тридцатилетие. С кровати она не могла видеть вышитую над бабочкой красными нитками надпись: Мэри, 83. Еще один научно-фантастический год.

Невдалеке от бабочки с хромированного крюка свешивалась (и стучала, как сумасшедшая, но Джесси так ни разу и не смогла собраться с духом и указать на это мужу) глиняная пивная кружка Джеральда Альфа Гамма Ро. Ро не слишком яркая звезда в человеческой вселенной — некоторые братья-алкоголики называют ее Альфа Хвать Мотыгу — но Джеральд относился к ней с чувством извращенной гордости, всегда держал ее на крючке и выпивал из нее первую бутылку пива, когда они приезжали сюда в первый раз в начале лета, в июне. Это была своего рода церемония, которая иногда заставляла Джесси думать, еще задолго до нынешних событий, о том в своем ли она была уме, когда выходила замуж за Джеральда.

Кто-то должен был остановить все это, мрачно подумала она. Кто-то должен был, потому что посмотри, во что это вылилось.

На стуле, по другую сторону двери в ванную, Джесси видела свою щегольскую маленькую юбку-кулотт и блузу без рукавов, которые были одеты на ней в этот не по сезону теплый день; ее лифчик висел на дверной ручке, а на кровати, превратив тоненькие мягкие волоски ее бедер в золотые, расположилась яркая полоса солнечного света. Не квадрат, который мертво лежал на середине кровати в час дня, и не двухчасовой прямоугольник; это была широкая полоса, которая вскоре превратилась в узенькую ленточку. Вопреки показаниям табло электронных часов-радиоприемника, стоящих на шкафу (на нем раз за разом мигало 12:00, неустанно, как неоновая реклама бара), полоса света говорила Джесси, что сейчас было около четырех часов дня. Вскоре ленточка сползла с кровати, и Джесси увидела, как в углах комнаты и под столом начали собираться тени, а когда ленточка превратилась в струну и начала карабкаться по стене, тускнея по мере подъема, они стали выползать из своих убежищ и, словно чернильные пятна, растекаться по комнате, съедая свет по мере роста. Солнце склонялось к западу; через час, самое большее полтора, оно зайдет, а еще через сорок минут после этого стемнеет.

Эта мысль не вызвала у Джесси паники — по крайней мере пока но наложила пленку уныния на ее сознание и погрузила ее сердце в сырую атмосферу страха. Она увидела себя, прикованную к кровати наручниками, с лежащим рядом под ней мертвым Джеральдом; увидела себя и его, лежащих в темноте долго после того, как мужчина с пилой вернулся к своей жене и детям в ярко освещенный дом, а собака убежала прочь, и только эта проклятая гагара осталась единственным живым существом по соседству с ними — только она и никого больше.

Мистер и миссис Барлингейм, проводящие вместе последнюю, долгую ночь.

Глядя на кружку и бабочку, предметы, которые отличали их дом от подобных же соседских, которые снимались другими семьями обычно на один сезон, Джесси подумала, что, оказывается, может запросто думать о прошлом и с такой же легкостью (правда, с меньшим удовольствием) бродить по возможным вариантам будущего. Наиболее трудной работой было остаться в настоящем, но Джесси решила, что dnkfm` приложить все силы, чтобы справиться с ней. Если она не сможет совершить этого, то данная скверная ситуация станет еще сквернее. Она не может полагаться на божье провидение, которое вытянет ее из возникшей беды, это удел лодырей, но если она попытается выкрутиться из этой неприятности сама, то может получить приз: избавится от смущения, когда ее, совершенно окоченевшую, будет освобождать какой-нибудь помощник шерифа, опрашивая, какого черта здесь произошло и одновременно бросая милые длинные взгляды на прекрасное белое тело новоиспеченной вдовы.

Существовали еще две неприятности, о которых Джесси пыталась не думать, но не могла. Ей нужно было в туалет, и она хотела пить. В данный момент желание отлить пересиливало желание влить, но тем не менее, жажда пугала ее гораздо больше. Пока еще она не была слишком сильной, но она усилится, если Джесси не сможет освободиться от наручников и добраться до водопроводного крана. Она усилится так, что ей не хотелось об этом даже думать.

Это будет забавно, если я умру от жажды в двух сотнях ярдов от девятого по величине озера в штате Рейн, подумала Джесси, а затем покачала головой. С чего это ей пришло в голову, что это озеро девятое по величине в Рейне? Девятым было Дак Скор Лейк, откуда ее родители, брат и сестра уехали столько лет назад. Еще до голосов. Еще до…

Джесси оборвала себя. Резко. Прошло много времени с тех пор, когда она в последний раз вспоминала о Дак Скор Лейке, и теперь у нее не было никакого желания начинать снова, в наручниках ли или без. Лучше думать о жажде.

Что об этом думать, милашка? Это всего лишь психосоматизм. Тебе кажется, что ты хочешь пить, потому что ты знаешь, что не можешь встать и напиться. Это же ясно.

Но это было не так. Она боролась с мужем, и два последних ее удара вызвали его смерть. Сама Джесси страдала от побочного эффекта мощных гормональных выделений. Техническим термином этого является слово шок, а одним из первейших симптомов шока является жажда. Возможно, ей следовало считать себя счастливицей, что ее рот был не суше, чем он есть, и…

И, может быть, мне удастся с этим справиться.

Джеральд был строг в своих привычках, одной из которых было наличие стакана воды на полке рядом с кроватью. Джесси повернула голову вправо и… да, он был там, высокий бокал воды, с плавающими на поверхности кубиками льда. Несомненно, он стоял на подносе, чтобы не оставить пятна на полке, это тоже была привычка Джеральда, очень щепетильного в различных мелочах. Стенки бокала, словно пот, покрывали капельки конденсата.

Глядя на эту картину, Джесси почувствовала первый настоящий позыв жажды, заставивший ее облизнуть губы. Она скользнула вправо насколько позволяла цепь. В ней было всего шесть дюймов, но они позволили Джесси перебраться на джеральдовскую половину кровати. Ее движение обнажило несколько темных точек на левой стороне покрывала. Некоторое время Джесси рассеянно смотрела на них, а затем вспомнила, как Джеральд в агонии освободил свой мочевой пузырь. Джесси быстро перевела взгляд вправо, на бокал с водой, стоящий в окружении картонок, которые, возможно, рекламировали какие-нибудь товары для яппи, скорей всего Бекс или Хайникен.

Она подалась вправо-вверх, двигаясь осторожно и желая, чтобы ей хватило длины цепочки. Не хватило. Кончики ее пальцев остановились в трех дюймах от бокала. Позыв жажды — легкое поскребывание в горле, легкое покалывание в языке — снова пришел и ушел.

Если никто не появится, или я сама не придумаю, как мне освободиться, до завтрашнего утра, я больше никогда не увижу ни одного бокала.

Эта мысль испугала ее своей холодной логикой. Но она и не останется здесь до завтрашнего утра, вот в чем дело. Это совершенно невозможно. Глупо. Об этом не стоит даже и думать. Кто…

Стоп, сказал новый голос. Стоп. И она остановилась.

А ведь эта идея не так уж и глупа. Джесси полностью отказывалась принимать во внимание вероятность того, что ей придется здесь умереть — это, конечно, бред — но она может провести здесь много неприятных часов, если не стряхнет паутину со старой думающей машины и не запустит ее.

Долгие, неприятные… и, возможно, мучительные, нервно произнесла Хорошая Женушка. Но мучение может стать актом искупления, не так ли? В конце концов, ты сама все это устроила. Я, конечно, не хочу быть назойливой, но если бы ты позволила ему воткнуть свой шприц…

— Ты назойлива, Хорошая Женушка, — произнесла Джесси. Она не помнила, отвечала ли она прежде какому-нибудь из своих внутренних голосов вслух, и испугалась, не сходит ли она с ума.

Джесси снова закрыла глаза.

Глава четвертая

На этот раз перед ее закрытыми глазами возник образ не ее тела, а всей комнаты. Конечно, черт возьми, она все еще оставалась главным ее украшением — Джесси Магот Барлингейм, под сорок, достаточно щеголеватая при росте пять футов семь дюймов и весе двадцать пять фунтов, серые глаза, рыжевато-коричневые волосы (она прятала седину, которая начала появляться примерно пять лет назад, и была уверена, что Джеральд о ней ничего не знал). Джесси Магот Барлингейм, которая вовлекла себя в неприятность, не зная точно как и почему. Джесси Магот Барлингейм, теперь, вероятно, вдова Джеральда, ничья мать, прикованная к этой треклятой кровати полицейскими наручниками.

Она сконцентрировала свое воображение на этой последней детали. Перед ее закрытыми глазами возникла борозда сосредоточенности.

Четыре наручника, каждая пара соединена шестидюймовой стальной цепочкой и промаркирована М-17 — серийный номер, предположила Джесси. Она вспомнила, как Джеральд говорил ей, когда игра еще была для них новинкой, что каждый наручник имеет ряд выемок для того, чтобы его можно было регулировать по руке. Также существовала возможность укорачивать цепочку до тех пор, пока руки пленника не сойдутся вместе, запястье к запястью, однако Джеральд позволял ей использовать полную длину цепочки.

А почему, черт возьми, и нет? подумала Джесси. В конце концов, это была только игра… правильно, Джеральд? Эта, пришедшая ей в голову мысль, заставила ее вновь подумать о том, было ли это для Джеральда действительно игрой.

Что такое женщины? прошептал из глубокого колодца внутри нее еще один новый голос, похожий на голос пришельца из НЛО. Система жизнеобеспечения для манды.

Пошел прочь, подумала Джесси. Пошел прочь, от тебя нет никакого прока.

Но НЛО-голос не внял просьбе. Почему у женщины есть рот и манда? — спросил он вместо этого. Для того, чтобы она могла ссать h стонать одновременно. Еще вопросы, маленькая леди?

Нет. После такого сюрреалистического ответа, у нее вопросов больше не было. Джесси покрутила руки в наручниках. Скудная плоть ее запястий закребла о сталь, заставив ее дернуться, но боль была не слишком сильной и руки достаточно легко начали поворачиваться. Джеральд мог верить, а мог и не верить в то, что единственное предназначение женщины служить системой жизнеобеспечения для манды, однако он не затянул наручники настолько, чтобы они причиняли боль; она замечала это и раньше (или просто хотела думать, что замечала, и не один из внутренних голосов не стал вступать с ней в дискуссию по этому поводу). Тем не менее, они были достаточно тугими, чтобы не дать ей вытащить руки.

Или не были?

Джесси сделала пробный рывок. Наручники заскользили по запястьям, а затем стальные браслеты крепко уперлись в кость там, где запястья плавно переходит в ладонь.

Джесси потянула сильнее. На этот раз возникшая боль была гораздо сильнее. Она неожиданно вспомнила, как папа прищемил левую руку Мэдди дверью их старенького пикапа, не заметив, что она решила вылезти с его стороны, а не со своей. Как же она кричала! У нее сломалась какая-то кость — Джесси не помнила ее названия — но помнила, как Мэдди гордо показывала свою повязку и говорила: Я еще порвала задние связки. Эта фраза очень веселила Джесс и Вилла, поскольку они знали, что задним обычно называют проход. Они смеялись больше от удивления, чем насмехаясь, но Мэдди почернела, как туча, и побежала жаловаться маме.

Задние связки, подумала Джесси, намерено тянув все сильнее и сильнее, не обращая внимания на боль. Задняя связка, или лучевая кость. Не имеет значения. Если ты можешь выскользнуть из наручников, милашка, то тебе лучше сделать это, а потом возложить на какого-нибудь врача проблему твоего ремонта.

Медленно, но верно Джесси усиливала давление, моля, чтобы наручники соскользнули и упали. Если бы они могли сдвинуться еще чуть-чуть — хватило бы четверти дюйма, а уж половины наверняка-то она бы прошла самую выступающую часть кости, а потом все пошло бы как по маслу. По крайней мере, она надеялась на это. Конечно, были еще кости на больших пальцах, но о них Джесси будет беспокоиться, когда придет их черед.

Она потянула еще сильнее, ее губы скривились, обнажив зубы, в гримасе боли и напряжения. Мускулы на верхних частях рук Джесси вздулись маленькими белыми холмиками. По ее лбу и щекам побежали капельки пота, а одна из них повисла в ямочке под носом. Джесси машинально высунула язык и слизнула ее

Было очень больно, но не боль заставила ее остановиться. Это сделало простое осознание того, что ее мышцы напряглись до предела, но не могли сдвинуть наручники дальше ни на сотую долю дюйма. Ее надежда просто выскользнуть из наручников вспыхнула и пропала.

Ты уверена, что тянула изо всех сил? Или просто придумала это из-за того, что не могла терпеть боль?

— Нет, — сказала она не открывая глаз. — Я тянула изо всех сил. Серьезно.

Но этот, другой, голос, который был больше виден, чем слышен подобно реплике в книге комиксов, остался при своем мнении.

На ее запястьях были видны глубокие белые отпечатки — под ее большим пальцем и на тыльной стороне руки — там, где в руку врезались наручника, и они продолжали болеть даже тогда, когда Джесси подняла руки вверх и ухватилась за изголовье кровати.

— О, боже, — произнесла она дрожащим, прерывающимся голосом. W Не просунуть даже большой.

Тянула ли она изо всех сил? На самом деле изо всех сил?

Не имеет значения, подумала Джесси, глядя на солнечные зайчики на потолке. Не имеет значения, и я скажу тебе, почему если бы я даже и смогла потянуть сильнее, то с обеими моими руками случилось бы то же самое, что с прищемленной рукой Мэдди: кости бы сломались, сухожилия порвались, словно резинка. Изменилось бы только то, что вместо того, чтобы лежать прикованной наручниками и страдающей от жажды, я бы лежала прикованная наручниками, страдающая от жажды, да еще со сломанными запястьями. Они тоже опухнут. Вот что я думаю: Джеральд умер, не успев вскочить в седло, но трахал он меня хорошо и умело.

Хорошо, другие мнения есть?

Нет, ответила Хорошая Женушка Барлингейм голосом женщины, которая находится на грани нервного срыва.

Джесси подождала, не объявится ли со своим мнением другой голос, голос Рут, но он молчал.

Итак, подумала Джесси, что ты предлагаешь делать теперь, когда убедилась, что просто выскользнуть из наручников невозможно? Что ты можешь сделать?

В каждой паре имеется два наручника, несмело произнес молодой голос, которому Джесси еще не придумала имени. Ты пыталась выскользнуть из тех, которые одеты у тебя на запястьях, и это не сработало… а как насчет других двух? Тех, которые пристегнуты к изголовью? Ты думала о них?

Джесси уперлась затылком в подушку и выгнула шею так, чтобы увидеть спинку кровати. Тот факт, что она смотрела на нее снизу вверх, Джесси едва заметила. Кровать была, конечно, не королевская, но несколько больше двуспальной. У нее было какое-то забавное имя — Размер Судьи Джестера, не то Первая Леди в Ожидании но с годами Джесси заметила, что ей становится все труднее и труднее держать в памяти такие мелочи; она не знала, хорошо ли это, или это первый признак надвигающейся старости. В любом случае кровать была достаточно большой для траханья, но недостаточной для того, чтобы они с Джеральдом могли комфортно спать.

Для нее и Джеральда этот недостаток не имел значения, потому что они спали в разных комнатах как здесь, так и в Портленде вот уже пять лет. Это было ее решение, не его; она устала от его храпа, который становился год от года все громче и громче. В тех редких случаях, когда к ним приезжали поздние гости, Джесси и Джеральд спали — без удовольствия — в ней, но в остальных случаях они делили ее только тогда, когда занимались сексом. Храп Джеральда не был настоящей причиной решения Джесси; это был просто дипломатический предлог. Настоящей было обоняние. Джесси начал не нравиться запах пота мужа, а через некоторое время она стала его просто ненавидеть. Даже если он перед сном принимал душ, все равно к двум часам ночи Джесси начинала ощущать сочащийся сквозь поры его кожи запах шотландского виски.

До этого года весь процесс состоял из все более формального с каждым годом полового акта и последующей дремоты (которая была самой любимой Джессиной частью всего мероприятия), после чего Джеральд принимал душ и уходил в свою комнату. Начиная с марта этого года произошли некоторые изменения. Шарфы и наручники — в основном последние — похоже, утомляли Джеральда так, как не мог старый, добрый миссионерский секс, и теперь он глубоко засыпал рядом с Джесси, плечом к плечу. Джесси не обращала на это внимание; большинство из этих концертов были дневными, и от Джеральда пахло обыкновенным потом, а не смесью скотча с водой. Кроме того, если подумать, он и храпел в этих случаях не так lmncn.