Растратчик

Наверное, потому я и каталась с вами каждый вечер. Эти поездки были для меня отдушиной, чем-то светлым и романтическим. И если бы я сказала, что они ничего для меня не значили, я бы покривила душой. Я была по-настоящему счастлива. И вот, когда я уломала Кайзера, привела с собой, я была на седьмом небе. Не из-за того, что провернула для банка выгодное дельце – мне на это наплевать, – не из-за двух с половиной долларов прибавки – на это мне тоже наплевать. Просто это – то, что мы сделали сообща, что будем потом вечером обсуждать и вместе радоваться. Но едва я вернулась в банк, как поймала на себе ваш странный взгляд. Ну а сегодня вечером вы были просто ужасны. Думаю, это могло бы произойти. В конце концов, я живой человек, со своими слабостями. Но не таким же образом. Впрочем, хватит об этом. Можно от вас позвонить?

Я решил, что она ищет предлог, чтобы пройти в ванную комнату, поэтому отвел ее к телефону, который был наверху, в моей спальне, а сам спустился и сел в ожидании у камина. Голова у меня кружилась. Все произошло совсем не так, как я рассчитывал. Где-то в глубине у меня начало свербить: я должен ей все рассказать и все выяснить, как вдруг позвонили в дверь. Я открыл, на пороге стоял водитель такси.

– Такси вызывали?

– Нет.

Водитель достал из кармана листок бумаги и уставился в него, но тут появилась она.

– Полагаю, это за мной.

– Так это вы вызвали?

– Да, благодарю за чудесный вечер. Все было замечательно.

Она была холодна как лед. И вышла, прежде чем я успел что-либо сказать. Я постоял, посмотрел, как она садится в такси, как машина отъезжает, и закрыл дверь. Потом вернулся в гостиную и сел на диван. В воздухе все еще чувствовался ее запах. Ее бокал остался не допит. Снова к моему горлу подкатил ком. Кляня себя на чем свет стоит, я налил себе еще.

* * *

Я пытался понять, что все это значит, но единственное, что было мне ясно: я втрескался в нее по уши. Я мысленно прокручивал происшедшее, пока у меня не начала кружиться голова. Все ее слова и поступки не доказывали ровным счетом ничего. Она могла быть честна и могла играть со мной как с последней размазней, заставляя делать все, что ей вздумается, и ничего не давая взамен. В банке она держалась со мной так же, как с остальными: вежливо, доброжелательно, мило. Я больше не отвозил ее в больницу. Так продолжалось три или четыре дня.

И вот настал день проверки наличности. Я старался убедить себя, что ждал этого, прежде чем предпринять какие-либо меры с растратой. Я присоединился к Хельму, и мы пересчитали всю наличность. Нам открывали кассы, и Хельм считал деньги, а я проверял его. Шейла стояла с невозмутимым видом, пока я возился с ее кассой, и, конечно, все сошлось до последнего цента. В глубине души я догадывался, что так и будет. Фальшивые вложения наверняка были уже сделаны, чтобы привести кассу к балансу. Возможно, они всплывут через пару лет, но едва ли это произойдет в течение месяца.

В тот день, вернувшись домой, я вдруг понял, что ничего не предприму с недостачей, что просто не смогу ничего с этим сделать, пока не объяснюсь с ней, как это принято в цивилизованном мире.

И вот вечером я отправился в Глендейл и припарковал машину на Маунти-Драйв, где обычно поджидал ее. Я приехал пораньше, чтобы успеть перехватить ее, если она поедет на автобусе. Ждать пришлось долго, так долго, что я уже почти отчаялся дождаться. Наконец около половины восьмого она вышла из дому. Когда до машины ей оставалась какая-нибудь сотня футов, я, как обычно, просигналил в клаксон. Она ускорила шаг, и я забеспокоился, что она уйдет, даже не поговорив. Такого удовольствия я ей позволить не мог. Но едва я подумал об этом, дверца автомобиля открылась, захлопнулась – и вот Шейла уже сидела рядом со мной. Сжав мою руку, она прошептала:

– Я так рада, что ты здесь. Так рада.

Почти всю дорогу мы молчали. Я отправился в киношку. Но что происходило на экране, едва ли смогу вспомнить. Я снова и снова подбирал слова, которые собирался сказать ей, или, по крайней мере, пытался делать это. Но всякий раз мои мысли переключались на ее семейные дела; я пытался понять, действительно ли Брент сошелся с другой женщиной и прочее в том же духе. Это означало лишь одно: я хотел, чтобы она была моей. Я старался заставить себя поверить, что она ничего не знает о недостаче, что была честна все это время и что и впрямь неравнодушна ко мне. Я вернулся к машине, сел, и вскоре она вышла из больницы. Она сбежала по ступенькам и замерла. Постояла, словно размышляя о чем-то, и снова направилась к машине, но уже не бегом, а обычным шагом. Она села, откинулась на сиденье и закрыла глаза.

– Дейв.

Впервые она назвала меня по имени. Сердце у меня подпрыгнуло.

– Да, Шейла?

– Может, посидим сегодня вечером у камина?

– Конечно, с удовольствием.

– Мне... мне нужно поговорить с тобой.

Я направил машину к своему дому. Сэм открыл нам, и я тут же спровадил его. Мы прошли в гостиную. Я, как и в прошлый раз, не стал включать свет. Шейла помогла мне развести огонь в камине, и я направился было в кухню, чтобы приготовить что-нибудь выпить, но она остановила меня:

– Я не буду, но если ты хочешь...

– Нет, я не такой уж любитель.

– Тогда просто посидим.

Она села на диван, на то место, что и в прошлый раз. Я расположился рядом. Она долго глядела на огонь, затем взяла мою руку и обвила вокруг себя.

– Я ужасна?

– Нет.

– Я хочу этого здесь.

Я попытался поцеловать ее, но она вскинула руку, закрыла мне пальцами губы и отвела мое лицо. Затем уронила голову мне на плечо, закрыла глаза и долго молчала.

Наконец она произнесла:

– Дейв, мне нужно тебе кое-что рассказать.

– Что-то случилось?

– Скверная история, и она имеет отношение к банку. Если не хочешь слушать, то просто скажи, и я уйду.

– Ладно, выкладывай.

– У Чарльза недостача.

– На какую сумму?

– Около девяти тысяч долларов. Если тебя интересует точная цифра, то девять тысяч сто тринадцать долларов двадцать шесть центов. Я это подозревала. Я заметила одно-два расхождения. Чарльз уверял, что я напутала в расчетах, но сегодня вечером я заставила его сознаться.

– Да уж, приятного мало.

– Это очень серьезно?

– Весьма.

– Дейв, скажи мне правду. Я должна знать. Что ему грозит? Его посадят?

– Боюсь, что да.

– Что обычно бывает в таких случаях?

– Если руководство банка, в котором обнаружили растрату, настроено решительно, то нечего рассчитывать на снисхождение. Виновного арестуют, предъявят обвинение, а остальное зависит от степени вины и строгости суда. Бывают, правда, смягчающие обстоятельства...

– Их нет. Чарльз не потратил ни цента из этих денег ни на меня, ни на детей, ни на наш дом. Он отдавал мне только жалованье, из которого я к тому же откладывала каждую неделю небольшую сумму для него.

– Да, я видел ваш счет.

– Он все тратил на другую женщину.

– Ясно.

– Что-нибудь изменится, если деньги вернуть?

– Изменится, и еще как.

– Значит, тогда его не посадят?

– Повторяю, все зависит от руководства банка и от соглашения, которое может быть достигнуто. В банке могли бы закрыть глаза на то, что произошло, при условии, что деньги будут возвращены. Но, как правило, в банке не идут на компромисс. Если сегодня простить одного, завтра придется прощать десяток других.

– Но если в банке ни о чем не узнают?

– Каким образом?

– Полагаю, я найду способ вернуть деньги. Я хотела сказать: я достану деньги, а потом придумаю, как сделать так, чтобы никто никогда не догадался, что что-то было не в порядке.

– Это невозможно.

– Напротив.

– Останутся записи в книжках вкладчиков. Рано или поздно все выплывет наружу.

– Не выплывет. Я предусмотрела и это.

– Тогда... Мне нужно время...

– Ты ведь понимаешь, что это значит для меня?!

– Да.

– Это не ради меня или Чарльза. Я никому не желаю ничего худого, но уж если он должен получить по заслугам, пусть так и будет. Я прошу ради моих детей. Дейв, я не хочу, чтобы они жили, зная, что их отец осужден, что он в тюрьме. Ты понимаешь, ты можешь понять, что это значит для них, Дейв?

В первый раз с того времени, как она начала говорить, я поднял на нее глаза. Она по-прежнему оставалась в моих объятиях, но сидела в напряженной позе, а взгляд казался отсутствующим. Я прижал ее к себе и задумался. Впрочем, думать было особенно не о чем. Следовало бы объясниться до конца. Она рассказала мне все, и, по крайней мере, я ей верил. Я не должен был ничего скрывать.

– Шейла!

– Да?

– Мне тоже нужно тебе кое-что сказать.

– Что именно, Дейв?

– Я знал... всю эту последнюю неделю.

– Так вот почему ты так странно глядел на меня тогда.

– Да, и потому так вел себя в тот вечер. Я был убежден, что ты знаешь обо всем, что ты знала еще тогда, когда пришла ко мне просить о работе. Я считал, что ты водишь меня за нос, и решил выяснить, как далеко ты сможешь зайти, чтобы добиться своего. Теперь мне ясно, как все обстояло в действительности.

Она выпрямилась и серьезно посмотрела на меня:

– Дейв, я ничего не знала.

– Теперь я уверен в этом.

– Мне было известно о той, другой женщине, с которой у него связь. Я задумывалась иногда, где он достает деньги. Но об этом не имела представления, пока два или три дня назад не начала замечать расхождения в книжках вкладчиков.

– Да, я их тоже заметил.

– Поэтому ты и приударил за мной?

– Именно. Наверное, это был не очень подходящий повод выразить свои чувства. Но я не обманывал тебя. Я имею в виду, что не считаю возможным так с тобой обращаться. Я хочу тебя, как только можно кого-то хотеть. Ты понимаешь, что я имею в виду?

Она кивнула и тут же оказалась в моих объятиях. Я целовал ее, а она меня. Ее губы были теплыми и мягкими, и снова в горле у меня стоял ком, точно я готов был расплакаться. Мы еще долго молча сидели, крепко прижимаясь друг к другу. Мы вспомнили о растрате и о том, что нужно что-то предпринять, лишь когда были на полпути к ее дому. Она снова попросила дать ей возможность спасти детей от позора. Я сказал, что мне надо подумать, но в душе знал, что готов сделать все, о чем она попросит.

Глава 4

– Где ты собираешься раздобыть деньги?

– Есть только один способ – попросить у отца.

– У него водятся такие деньжищи?

– Не уверена... У него есть дом в Вествуде. Он может заложить его. И потом, у него скоплено немного. Но сколько?.. В конце концов, последние несколько лет он не тратился на свою дочь и теперь, думаю, мог бы раскошелиться.

– Он что, с готовностью выложит такую сумму?

– Нет. Если он и даст деньги, то не ради Чарльза – отец недолюбливает его, – и не ради меня. Отец был против, когда я объявила, что собираюсь выйти за Чарльза. А когда я действительно вышла... Лучше не вспоминать. Но ради своих внучек он может дать деньги. Боже, как это ужасно.

Следующим вечером мы сидели в машине, которую я припарковал на набережной. Было около половины девятого. На этот раз Шейла была в больнице всего несколько минут. Она молчала, глядя на прибой, а потом неожиданно попросила, чтобы я отвез ее к отцу. Я так и сделал. Всю дорогу она не проронила ни слова. Я остановился возле дома, и она ушла. Ждать пришлось очень долго. Когда она вернулась, на часах было одиннадцать. Она села в машину и тут же, не выдержав, разрыдалась. Я не знал, как ее успокоить. Когда она перестала плакать, я спросил:

– Ну как, удачно?

– Он даст денег, но это ужасно.

– Если он ругался, не вини его.

– Он не ругался. Он просто сидел и качал головой. Даже вопроса не было – даст он денег или нет. Но, Дейв, старик пятнадцать лет выплачивал деньги за этот дом и в прошлом году наконец рассчитался. Если бы он захотел, то мог съездить этим летом в Канаду вместе с мамой. Теперь... все пойдет прахом. Ему придется выплачивать долг за дом с самого начала. А он даже не проронил ни слова.

– Что сказала твоя мать?

– Я разговаривала только с отцом. Завтра он сам ей расскажет. Я не смогла. Я подождала, пока она уйдет спать. Поэтому я так задержалась. Подумать только... целых пятнадцать лет выплачивать каждый месяц – и все впустую. И все из-за того, что Чарльзу вздумалось приволокнуться за юбкой.

* * *

Ночью мне не спалось. Я все думал о старом профессоре истории, о его доме, о Шейле и о Бренте, лежавшем в больнице с язвой. До этого я почти не вспоминал о нем. Он был мне неприятен – полная противоположность Шейле, – да и неинтересен. Теперь же мои мысли обратились к нему. Меня занимало, кто та бабенка, за которой он приволокнулся. И был ли он увлечен ею так же, как я Шейлой. Потом я спросил себя, а настолько ли я увлечен Шейлой, чтобы ради нее пойти на подлог. От этого вопроса меня словно током ударило. Я сел на кровати, уставясь в ночное окно. Мне хотелось сказать, что я неспособен, что ничего не украл в своей жизни и никогда не смогу. Но ведь теперь так или иначе я был втянут в эту историю. Прошла неделя, как я обнаружил растрату, но я до сих пор ничего не сообщил в головное отделение и теперь даже готов помочь замять это дело.

И тут во мне точно что-то щелкнуло. Все, что касалось Брента, стало таким далеким и незначительным. Я успокоился и перестал ругать себя. То, о чем я мучительно размышлял, лежа в постели, по-прежнему тяготило меня. Но теперь я знал, что мне делать. На следующий вечер, вместо того чтобы поехать с Шейлой к океану, я снова отвез ее ко мне домой, и вскоре мы уже сидели у камина. Я наполнил бокалы и обнял ее:

– Шейла.

– Да?

– Я не могу оставаться в стороне.

– Дейв, ты ведь не собираешься выдать его?

– Нет, но полагаю, только один человек должен дать деньги.

– Кто?

– Я.

– Не понимаю.

– Сейчас поймешь. Вчера я возил тебя к отцу. Представляю, каково ему теперь. Целых пятнадцать лет выплачивать за дом – и все коту под хвост. А ведь он к этому не имеет никакого отношения. Так почему же должен платить твой отец? У меня тоже есть дом, и я, в отличие от твоего отца, кое-что получу взамен.

– Что ты получишь?

– Тебя.

– О чем ты?

– В общем, я просто хотел сказать, что дам эти девять тысяч.

– Ты не сделаешь этого!

– Послушай, давай начистоту. Брент украл деньги и спустил их на эту бабенку. Он обошелся с тобой подло. Но он отец твоих девочек, И поэтому их дед вынужден раскошелиться. Ну разве это справедливо? Есть только одна вещь, которая имеет значение в этом деле. Брент попал в крупную передрягу. Ему грозит тюрьма. К тому же он в больнице: приходит в себя после серьезной операции. В общем, ему сейчас не позавидуешь. А я... я люблю его жену, и в довершение всех неприятностей, которые обрушились на беднягу Брента, готов увести ее, лишив того единственного, что у него еще осталось. Не очень-то это красиво с моей стороны. Как видишь, самое меньшее, что я могу сделать, – это дать деньги, и я их дам. Так что не беспокой своего старика. Вот, пожалуй, и все.

– Я не позволю тебе...

– Почему?

– Если ты дашь деньги, это будет равносильно тому, что ты меня покупаешь. – Она встала и принялась ходить по комнате. – Ты фактически сам признался, что готов увести у него жену и хотел бы успокоить совесть, вложив деньги, которые он украл. Думаю, Брента это вполне устроит. Коль скоро ему нет дела до собственной жены. Но неужели ты не понимаешь, как это унизительно для меня? Что мне сказать? Да и что я могла бы сказать, если бы позволила тебе внести эти деньги? Я не смогу с тобой расплатиться. Мне и за десять лет не вернуть тебе девять тысяч долларов. Я буду твоей наложницей.

Я смотрел, как она шагает взад и вперед по комнате, машинально касаясь всего, что попадалось под руку, и не глядя на меня. И тут горячее, неистовое желание овладело мной. Кровь ударила мне в голову, я кинулся к ней и резко повернул к себе:

– Послушай, не так уж много найдется мужчин, готовых заплатить за женщину девять тысяч баксов. В чем дело? Тебе не хочется, чтобы тебя купили? – Я привлек ее к себе и поцеловал. – Это так плохо?

Она открыла рот – наши губы соприкоснулись, – и выдохнула:

– Это замечательно, просто замечательно!

Она поцеловала меня крепко-крепко.

– Значит, все, что ты говорила, было пустой болтовней?

– Чушь, полная чушь. Это так здорово, когда тебя покупают. Совсем как на Востоке. Мне нравится.

– Мы вернем эти деньги.

– Да, вместе.

– Начнем завтра же.

– Как это странно – я всецело в твоей власти. Я твоя раба. Но я чувствую себя под твоей защитой и знаю, что со мной ничего не случится.

– Вот и хорошо. Это твой приговор к жизни.

– Дейв, я люблю тебя.

– А я тебя.

Глава 5

Если вы полагаете, что украсть деньги из банка совсем не просто, вы недалеки от истины. Но куда труднее вернуть украденные деньги назад. Может, я еще недостаточно ясно объяснил, чем занимался этот тип. Во-первых, следует сказать, что самое уязвимое место для махинаций с наличностью в банке – это частные вклады, по которым текущая отчетность не ведется. Владелец коммерческого счета – тот, у кого есть чековая книжка, – получает отчет об изменениях счета ежемесячно. По частным вкладам такие отчеты не требуются. Все отражено в самой книжке: и общая сумма вклада, и то, когда вкладчик вносит или снимает деньги, а сама книжка всегда у вкладчика на руках. Именно расчетная книжка и является отчетом банка перед своим клиентом. В самом банке по каждому вкладу ведется учетная карточка, но ее вкладчик никогда не видит. Вот тут-то и открывается возможность для махинаций, которые могут продолжаться достаточно долго, прежде чем что-либо обнаружится. А если и обнаружится, то лишь случайно, как в этом случае. Брент ведь не предполагал, что угодит в больницу.

Так что же делал Брент? Прикрываясь разглагольствованиями об индивидуальном подходе, он добился того, чтобы ни один частный вкладчик, оказавшись в банке, не имел дела ни с кем, кроме него. Это могло бы насторожить Джорджа Мэйсона, но Брент неплохо справлялся с работой, а кто станет спорить с хорошим работником! Как только Брент добился того, чтобы только он имел доступ к счетам вкладчиков, а вкладчики общались только с ним, он принялся за дело. Он выбирал вклады, с которыми, по его мнению, не может возникнуть неприятностей. В банковских учетных карточках он отмечал якобы имевшие место снятия определенных сумм. Обычно эти суммы не превышали пятидесяти баксов. Затем расписывался за вкладчика – просто подделывал подпись, и при этом не особенно усердствовал, ведь никто, кроме него, эти подписи не сличал, – после чего преспокойно клал деньги себе в карман, а отметки в карточках покрывали уменьшение наличности в кассе. Документация – в полном ажуре, а деньги у Брента! Конечно же, махинации с учетными карточками следовало как-то подстраховать. Поэтому напротив каждого фиктивного снятия Брент делал слабую, едва различимую пометку карандашом, позволявшую быстро восстановить изначальную сумму вклада в случае, если вкладчик захочет закрыть счет. Именно эти пометки я и обнаружил.

Как видите, задача была в том, чтобы вернуть деньги, не нарушая при этом общего баланса наличности в кассе, не внося различий между учетными карточками и расчетными книжками, и вдобавок не делая ничего, что могло бы впоследствии привлечь внимание ревизора, когда будет проходить плановая проверка. Задача казалась невыполнимой. Я уже готов был сдаться. Не проще ли доложить все, как есть, начальству, позволить Шёйле возместить недостачу, не объясняя, откуда у нее деньги, а Брент пусть выкручивается сам. Едва ли ему грозило что-то серьезное, ведь деньги будут возвращены. Но Шейла и слышать об этом не желала. Она опасалась, что Брента все равно посадят и я выкину деньги зря. Ее дети будут расти с пятном позора, да и на нее будут показывать пальцем. Мне нечего было возразить. Скорее всего Брента отпустят, но уверенности у меня не было.

Выход нашла Шейла. Однажды вечером мы ехали в машине – это было через день или два после того, как я объявил ей, что собираюсь сам покрыть растрату, – и она неожиданно спросила:

– Речь идет только об учетных карточках, расчетных книжках и кассе? Нас именно это волнует?

– Да, только это.

– С карточками и кассой проблем не будет.

– Каким образом?

– Деньги вернутся так же, как и ушли. Только на этот раз вместо фиктивных снятий я проведу фиктивные вложения. Общая сумма по кассе сойдется с суммами в учетных карточках.

– А как быть с расчетными книжками? Послушай, если хотя бы в одной из них обнаружится несоответствие, хотя бы в одной, даже когда нас здесь уже не будет, – мы влипли. Надо, чтобы ни у кого не появилось подозрений, чтобы даже вопрос такой не возникал. Мы не сможем закончить, пока не проверим каждую такую книжку. Мы полагаем, будто знаем, как он помечал фиктивные снятия, но разве у нас может быть полная уверенность? А что если он помечал не все снятия? Пока мы не во всем разобрались, я не стану ничего предпринимать. Одно дело, когда Брент окажется за решеткой, но совсем другое, когда мы загремим в тюрьму все втроем! Я потеряю работу и девять тысяч баксов в придачу. Нет уж!

– Ну хорошо. Займемся книжками.

– Вот именно. Книжки – самое главное.

– Предположим, расчетная книжка заканчивается или в ней обнаруживается ошибка. Как поступают в таком случае?

– Выписывают новую.

– И сколько в ней сохраняют записей из старой?

– Одну. Остаток на текущий момент.

– Вот именно. Одна единственная запись и больше ничего. Никаких упоминаний о предшествующих операциях по вкладу, о том, какие суммы вносили, какие снимали. Очень хорошо, просто замечательно! Осталось решить, как мы будем поступать со старыми книжками. Знаешь, что полагается делать в таких случаях?

– Нет. А что можно сделать?

– Положить под дырокол, пробить все страницы и вернуть вкладчику.

– И тогда никакая проверка не страшна. Никто ничего не обнаружит, сколько ни докапывайся. Здорово! Это то, что надо!

– А если вкладчик не захочет брать старую книжку?

– И что тогда?

– Если он откажется ее брать, мы тут же ее порвем. Зачем нам держать ее у себя? Это ведь собственность вкладчика.

– Ты уверена, что мы можем ее порвать?

– Я порвала тысячи таких книжек. А теперь и ты этим займешься. До следующей проверки моей кассы нужно успеть собрать все эти книжки. Сначала сверим суммы остатков, чтобы точно узнать, как обстоят дела в действительности. После чего вкладчик получит новую книжку.

– А как мы объясним, почему выдаем новую?

– Причин может быть много. Бедняга не замечал, что у старой корешок обтрепался и вот-вот порвется. Или же я ненароком испачкаю книжку губной помадой. Или еще лучше: подошло время получить одну из наших новых замечательных книжек, на счастье. Так или иначе вкладчик получает новую книжку с одной-единственной записью – суммой остатка. И тут я говорю: «Вам старая не нужна, не так ли?» И только я это скажу, старая книжка оказывается окончательно испорчена. Затем прямо у него на глазах, так, будто мы занимаемся этим каждый день, я порву книжку и выброшу в корзину.

– А если он захочет оставить книжку у себя?

– Тогда я верну книжку. Но перед этим положу под дырокол, и дырокол необъяснимым образом пробьет книжку именно в тех местах, где указываются суммы остатков. Так что никто, ни сам вкладчик, ни ревизор, если случится проверка, не сможет разобрать ни одной цифры. Я пробью книжку пять или шесть раз, так что она вся будет в дырках, будто швейцарский сыр. Дырок там станет больше, чем бумаги.

– И все это время, пока ты возишься с книжкой, стараясь пробить дыры в нужных местах, клиент смотрит через окошко и гадает, к чему столько стараний?

– Ах нет. На это уйдет не больше пары секунд. У меня уже есть опыт. Раз-два – и готово... В общем, ему не захочется получить назад свою книжку. Я знаю, как это сделать.

В ее голосе слышались просящие нотки. И все же мне нужно было подумать. Я не сомневался в том, что с этой частью своей работы она справится. Но меня беспокоило другое.

– Сколько всего таких книжек?

– Сорок семь.

– И ты полагаешь, тебе их принесут?

– Вкладчиков можно заинтересовать. Я разошлю письменные уведомления за подписью Шейлы Брент. И будь уверен, явятся все. Попрошу каждого захватить с собой расчетную книжку. Якобы это касается выплаты процентов по вкладу. Я не встречала никого, кто не принес бы свою книжку, если это сулит доллар двадцать два цента. Думаю, официальный бланк подойдет. Солидно и убедительно.

– Да, пожалуй. И к тому же мы ничем не рискуем. Но вот о чем я подумал. Ты разошлешь уведомления, и через пару дней вкладчики явятся со своими книжками. Представляешь, сколько это народа. Ты просто не справишься. Тебе придется либо тут же заменить книжки на новые, либо вернуть их назад. Не станешь же ты гонять вкладчиков по нескольку раз. Слишком подозрительно! К тому же если взносы будут сделаны одновременно, то представляешь, какая большая сумма поступлений по вкладам вдруг окажется в твоей кассе. Об этом тут же станет известно в банке и вызовет ненужный интерес.

– Мне уже приходило это в голову. Я не стану посылать все уведомления одновременно. Можно посылать не больше четырех или пяти штук в день. Ну а в случае, если несколько вкладчиков явятся одновременно, я могу выписать новые книжки по предъявлении старых, а с карточками и кассой заниматься постепенно. Оформлять поступления по триста или четыреста долларов в день. Это немного.

– Согласен. Но все равно риск велик. Мы можем погореть в любой момент. Я хочу сказать, что, пока ты будешь проводить поступления наличных, записи в книжках и сумма в кассе будут расходиться. Случись что в банке, я тут же обязан буду проверить состояние наличности. А что если меня вызовут на пару дней в головное отделение, а с тобой, не дай бог, что-нибудь произойдет и ты не сможешь продолжать работу, – тогда все вылезет наружу. Надеюсь, все обойдется. Но тебе надо успеть до следующей проверки твоей кассы. У тебя ровно двадцать один день, считая сегодняшний. И каждый день в твоей кассе будет по триста-четыреста долларов больше обычного. На это обязательно обратят внимание. Я имею в виду в банке.

– Можно что-нибудь придумать. Я скажу, будто уговорила вкладчиков увеличить размеры взносов. Чарльз это практиковал. Уверена, мы не слишком рискуем. Деньги все равно должны вернуться назад.

Так мы и поступили. Шейла отпечатала уведомления и принялась их понемногу рассылать: по три или четыре штуки в день. В первые несколько дней, как мы начали покрывать растрату, у меня хватало своей работы, связанной с проверкой счетов. К тому же мне надо было на время отлучиться, чтобы заняться ремонтом дома. Пришлось обратиться в федеральную службу за ссудой. Ремонт занял около недели, и я вынужден был завести счет на стороне, чтобы никто в банке не узнал, во сколько мне все это обошлось. Я снял со счета восемь тысяч баксов, и если вы думаете, что на ремонт это слишком много, вы никогда не ремонтировали дом. В первый же день не обошлось без накладки. Когда принесли первую книжку, Шейла отлучилась перекусить, и я подменял ее. Я взял книжку и выписал расписку. Черч сидела за счетной машинкой всего в трех или четырех футах от меня. Она услышала, что я сказал вкладчику, и подлетела ко мне раньше, чем я успел что-либо сообразить.

– Хотите, я сама все сделаю, мистер Беннет? У меня это не займет и минуты. Да и незачем будет оставлять книжку.

– Пусть этим займется миссис Брент.

– Как угодно.

Черч фыркнула, и я почувствовал, как у меня вспотели ладони. Вечером я предупредил Шейлу:

– Эта Черч может нам все испортить.

– Каким образом?

– Своей чертовой услужливостью. Сегодня она полезла ко мне, предложив заняться книжкой. Надо от нее как-нибудь отделаться.

– Предоставь это мне.

– Ради Бога, поосторожнее с ней. Как бы она чего-нибудь не заподозрила.

– Не беспокойся.

После этого случая мы установили такой порядок: Шейла, получив три или четыре книжки, просила вкладчиков оставить их у нее на один день. Затем выписывала новые карточки, а вечером сообщала мне необходимую сумму, которая ей требовалась. Я передавал ей деньги. И на следующий день она вносила их в свою кассу, оформляла новые карточки, ставила на место и выписывала новые книжки, которые потом отдавала вкладчикам. С каждым днем мы все ближе подбирались к цели и молились, чтобы не произошло ничего непредвиденного, пока мы не вернем все деньги. Обычно за день нам удавалось вложить около четырехсот долларов, а один или два раза немного больше.

* * *

Примерно через неделю после того, как мы начали возвращать деньги, для сотрудников банка был устроен банкет с танцами. В бальном зале одного из отелей Лос-Анджелеса собралось, наверное, около тысячи человек. Вечер удался. Как всегда, обошлось без помпезности. «Старик» этого не любил. Он предпочитал теплую семейную обстановку. «Старик» обращался к собравшимся с пожеланием приятно провести время, после чего начинались танцы, а он, стоя в стороне, наблюдал, как все веселятся. Полагаю, вы что-нибудь слышали о А. Р. Фергюсоне. Он являлся учредителем нашего банка, и одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять – перед вами человек неординарный. Роста он был небольшого, крепко сбитый и статный, с седыми усиками, которые придавали ему вид военного.

Прийти полагалось всем. Я сидел за одним столом с другими служащими отделения: мисс Черч, Хельмом, Снеллингом, его женой и Шейлой. Я не стал садиться рядом с Шейлой, чтобы не вызвать подозрений. Когда начались танцы, я подошел к «старику», чтобы поздороваться. Он всегда относился ко мне с теплотой, впрочем, он ни к кому не относился плохо. Была в нем та особая врожденная доброжелательность, которую теперь не встретишь у тех, кто только начинает делать карьеру. Он поинтересовался, как у меня обстоят дела, а потом спросил: