Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Сарантийская мозаика - Тигана

ModernLib.Net / Фэнтези / Кей Гай Гэвриел / Тигана - Чтение (стр. 26)
Автор: Кей Гай Гэвриел
Жанр: Фэнтези
Серия: Сарантийская мозаика

 

 


Ветка выдержала, но громко заскрипела, когда он на ней раскачивался. Он это предвидел. Квилеец метнул испуганный взгляд вверх и схватился за лук.

Но недостаточно быстро. С пронзительным воплем Дэвин спикировал вниз, будто некая хищная птица этих гор. Не успел его противник шевельнуть рукой, а Дэвин уже достиг цели.

«Один удар ногой в прыжке с двадцать седьмого дерева», — промелькнуло у него в голове.

Падая, он так повернул свой торс, чтобы изогнуться боком по отношению к верхней части туловища квилейца, и нанес сильный удар обеими ногами. Столкновение было сокрушительным. Дэвин почувствовал, как его ступни врезались в тело, а потом он сам упал на квилейца, и из его легких вышибло весь воздух.

Они вместе свалились на землю и покатились, кувыркаясь, в сторону от основания валуна. Дэвин ловил ртом воздух, перед его глазами мир дико раскачивался и кружился. Он заскрипел зубами и схватился за кинжал.

И тут понял, что в нем нет необходимости.

«Умер раньше, чем мы оба ударились о землю», — сказал Мариус. Содрогаясь, Дэвин втянул воздух в готовые разорваться легкие. Правую ногу пронзила странная, острая боль. Он заставил себя ее игнорировать. Перекатился в сторону от бесчувственного тела квилейца и, задыхаясь, со свистом, втянул в себя еще один глоток драгоценного воздуха. А потом посмотрел.

Убийца оказался женщиной. Учитывая все обстоятельства, удивляться не стоило. Она была жива. Кажется, она ударилась лбом о камень, когда он спрыгнул на нее сверху. Она лежала на боку, из раны на голове сильно текла кровь. Возможно, его толчок ногами сломал ей несколько ребер. Их падение вниз по склону оставило на ней множество порезов и царапин.

И на нем тоже, отметил Дэвин. Рубашка опять порвалась, и он снова сильно поцарапался, во второй раз за этот день. Была какая-то шутка на этот счет, что-то смешное, но он не мог вспомнить. Пока не мог.

Тем не менее он остался жив. И сделал то, что ему поручили. Ему удалось наконец глубоко вдохнуть, и как раз в этот момент показались бегущие вверх по тропе Алессан и один из квилейских солдат. А сразу за ними Дэвин с удивлением увидел бегущего Эрлейна.

Он попытался было встать, но мир беспорядочно закружился вокруг него, и его подхватил Алессан. Квилейский стражник перевернул убийцу на спину. Он стоял и смотрел на женщину сверху, а потом демонстративно плюнул прямо в окровавленное лицо.

Дэвин отвел глаза.

И встретился взглядом с Алессаном.

— Мы видели снизу, как ты прыгнул. Прежде чем проделывать такие вещи, нужно заиметь крылья, — сказал принц. — Тебе никто не говорил об этом? — Выражение его серых глаз противоречило небрежному тону. — Я за тебя испугался, — мягко прибавил он.

— Я больше ничего не мог придумать, — оправдывался Дэвин. Он ощущал в себе прилив гордости. Пожал плечами. — Это пение сводило меня с ума. Мне надо было как-то его прекратить.

Улыбка Алессана стала шире. Он обнял Дэвина за плечи и сжал их. Баэрд тоже так сделал, тогда, в конюшне у Ньеволе.

В ответ на его шутку рассмеялся Эрлейн.

— Пошли вниз, — сказал чародей. — Надо промыть твои царапины.

Они помогли ему спуститься по склону. Квилеец нес женщину и ее лук. Дэвин увидел, что тот сделан из очень темного дерева, почти черного, и вырезан в виде полумесяца. На одном его конце висел связанный пучком локон седеющих волос. Дэвин вздрогнул. Он догадывался, чьи это волосы.

Мариус стоял на ногах, держась одной рукой за спинку кресла, и смотрел, как они спускаются. Его глаза едва скользнули по мужчинам и по убийце на руках у солдата. Холодные и мрачные, они были прикованы к черному полумесяцу лука. Вид у него был устрашающий.

Тем более, подумал Дэвин, что сам он вовсе не был испуган.

— Думаю, необходимость в словесных танцах миновала, — сказал Алессан. — Я тебе сейчас скажу, что мне нужно, а ты скажешь мне, сможешь ли ты это сделать, и больше ничего не надо говорить.

Мариус поднял ладонь, прервав его.

Теперь он сидел на подушках на золотой ткани вместе с остальными. Блюда и корзинки убрали. Двое квилейцев унесли женщину обратно через перевал туда, где ждали солдаты их роты. Четверо других несли охрану на некотором расстоянии. Здесь, на юге, ранней весной солнце в полдень стояло высоко, почти в зените. День оказался мягким, щедрым.

— Я слишком неуклюж для словесных танцев, Голубок, — мрачно ответил король Квилеи. — И тебе это известно. Вероятно, тебе известно еще кое-что: как меня огорчает необходимость отказывать тебе в любой просьбе. Мне бы хотелось сделать это иначе. Мне бы хотелось рассказать тебе, чего я не могу сделать, чтобы ты не просил об этом и не вынуждал меня отказывать.

Алессан кивнул. Он молчал, наблюдая за королем.

— Я не могу дать тебе армию, — откровенно сказал Мариус. — Пока не могу, а возможно, никогда не смогу. Я еще слишком зелен как король, и у меня дома слишком шаткое положение, чтобы самому повести войска через эти горы или даже отдать им такой приказ. Мне придется за очень короткое время изменить традиции, существовавшие несколько столетий. А я уже не молод, Голубок.

Дэвин почувствовал прилив возбуждения и попытался его подавить. Слишком серьезной была ситуация для таких детских чувств. Он едва мог поверить, что находится здесь, так близко от событий столь грандиозных, в самом их сердце. Он искоса взглянул на Эрлейна, потом вгляделся пристальнее: на его лице он увидел ту же искру интереса. Несмотря на возраст чародея-трубадура и долгие годы странствий, Дэвид всерьез сомневался, приходилось ли ему когда-либо соприкасаться с такими великими событиями.

Алессан качал головой.

— Медведь, я бы никогда не стал просить тебя об этом. Не меньше ради нашего блага, чем твоего собственного. Не хочу, чтобы меня вспоминали как человека, который привел только что рожденную мощь Квилеи на север Ладони. Если когда-нибудь армия перейдет из Квилеи через этот перевал — а я надеюсь, что мы оба уже давно будем покойниками до наступления этого дня, — я от всего сердца желаю, чтобы ее разгромили и отбросили назад с такими тяжелыми потерями, что ни один король с юга никогда больше не захотел бы повторить эту попытку.

— Если на юге еще будет король, а не наступит опять четыреста лет владычества Матери и ее жриц. Очень хорошо, — сказал Мариус, — тогда скажи мне, что тебе нужно.

Алессан сидел, аккуратно скрестив ноги и переплетя длинные пальцы рук. Для любого наблюдателя он выглядел так, будто не обсуждал ничего более важного, чем репертуар вечернего выступления.

Но Дэвин заметил, однако, как побелели косточки его крепко сжатых пальцев.

— Сначала один вопрос, — сказал Алессан, контролируя свой голос. — Ты получал письма с предложением открытой торговли?

Мариус кивнул.

— От обоих ваших тиранов. Подарки, поздравления, щедрые предложения снова открыть старые торговые пути по морю и по суше.

— И каждый из них убеждал тебя в том, что другой не заслуживает доверия и не твердо стоит у власти.

Теперь Мариус слегка улыбнулся.

— Ты перехватываешь мою почту, Голубок? Именно это они и писали.

— И что ты ответил? — спросил Алессан, прямой, как стрела. Впервые в его голосе безошибочно можно было услышать напряжение.

Мариус тоже его услышал.

— Пока ничего, — ответил он и перестал улыбаться. — Хочу получить от каждого из них еще несколько посланий, прежде чем делать ответные шаги.

Алессан опустил взгляд и впервые заметил свои стиснутые пальцы. Он разжал их и, как и можно было ожидать, запустил в волосы.

— Но тебе все же придется сделать ответный шаг, — произнес он с некоторым трудом. — Тебе необходимо торговать. Пора показать Квилее преимущества твоего правления. Торговля с севером — самый быстрый способ, не так ли? — В его тоне прозвучало нечто вроде вызова, смешанного со смущением.

— Конечно, — просто ответил Мариус. — Мне придется это сделать. Иначе зачем я стал королем? Вопрос лишь в том, чтобы правильно выбрать время, а учитывая то, что случилось сегодня утром, мне придется поторопиться.

Алессан кивнул, словно он уже это знал.

— И что же ты сделаешь? — спросил он.

— Открою перевалы для обоих. Никаких предпочтений, никаких пошлин ни для кого. Пускай Альберико и Брандин шлют мне любые подарки и товары, любых послов, каких пожелают. Торговля с ними сделает меня истинным королем — королем, который принесет новое процветание своему народу. И мне надо начать побыстрее. Подозреваю, что немедленно. Мне необходимо твердой рукой направить Квилею на новый путь, чтобы старый забылся, и как можно скорее. Иначе я погибну, так ничего и не совершив, разве что проживу несколько дольше, чем большинство Королей Года, и жрицы снова придут к власти, быстрее, чем мои кости под землей очистятся от плоти.

Алессан закрыл глаза. Дэвин только сейчас услышал шелест листьев и перекличку птиц вокруг них. Затем Алессан снова поднял взгляд спокойных, широко раскрытых серых глаз на Мариуса и сказал напрямик:

— Моя просьба: дай мне шесть месяцев и только потом решай с торговлей. И в течение этого времени сделай еще кое-что.

— Само время — уже очень много, — очень тихо произнес Мариус. — Но договаривай. Голубок. Насчет кое-чего еще.

— Три письма, Медведь. Мне нужно, чтобы ты послал на север три письма. Первое письмо: ты ответишь «да» Брандину, но с условием. Попросишь время на укрепление своего положения, прежде чем открыть Квилею внешним влияниям. Ясно дашь понять, что предпочитаешь его Альберико потому, что считаешь его сильнее и надежнее. Второе письмо: откажешься с большим сожалением от предложений Астибара. Напишешь Альберико, что испугался угроз Брандина. Что тебе очень хотелось бы торговать с Империей Барбадиор, но Игратянин кажется слишком могущественным, и ты не рискуешь его обидеть. Пожелаешь Альберико всех благ. Попросишь его негласно продолжать с тобой переписку. Скажешь, что будешь следить за развитием событий на севере с большим интересом. Ты еще не дал Брандину окончательного ответа и будешь тянуть с ним, сколько сможешь. Пошлешь свои наилучшие пожелания императору.

Дэвин ничего не понимал. Он снова применил свой прием той зимы: слушать, запоминать, а потом все обдумывать. Но глаза Мариуса ярко горели, и на лице снова появилась холодная, пугающая улыбка.

— А мое третье письмо? — спросил он.

— Его ты пошлешь губернатору провинции Сенцио. Предложишь немедленно начать торговлю, никаких пошлин, право выбора лучших товаров, безопасные стоянки в ваших гаванях для их кораблей. Выразишь глубокое восхищение отважными, независимыми жителями Сенцио, их смелостью перед лицом столь неблагоприятных обстоятельств. — Алессан сделал паузу. — И это третье письмо, естественно…

— Будет перехвачено Альберико Барбадиорским. Голубок, ты понимаешь, что затеваешь? Какая это невероятно опасная игра?

— Погодите минуту! — внезапно вмешался Эрлейн ди Сенцио, приподнимаясь.

— Молчать! — Алессан буквально рявкнул таким голосом, которого Дэвин никогда у него не слышал.

Рот Эрлейна захлопнулся. Он затих, хрипло дыша, глаза его горели, как угли, от гнева: он начинал понимать. Алессан даже не смотрел на него. И Мариус тоже. Они оба сидели на золотом ковре, высоко в горах, и казалось, забыли о существовании окружающего мира.

— Ты ведь знаешь, правда? — сказал в конце концов Мариус. — Ты точно знаешь. — В его голосе звучало удивление.

Алессан кивнул.

— У меня было достаточно времени, чтобы подумать об этом, клянусь Триадой. Как только будут открыты торговые пути, моя провинция и ее имя будут потеряны навсегда. Получив то, что ты можешь ему предложить, Брандин станет на западе героем, а не тираном. Он укрепится настолько, что я ничего не смогу сделать, Медведь. Твое воцарение может погубить меня. И мой дом тоже.

— Ты жалеешь о том, что помог мне?

Дэвин смотрел, как Алессан борется с этим. Как глубоко под поверхностью, которую он мог видеть и понимать, бурлят потоки чувств. Он слушал и запоминал.

— Я должен бы жалеть, — наконец пробормотал Алессан. — В каком-то смысле это похоже на предательство, то, что я не жалею. Но нет, как я могу жалеть о том, ради чего мы так много трудились? — Улыбка его была печальной.

— Ты знаешь, что я люблю вас, Голубок, — сказал Мариус. — Вас обоих.

— Знаю. Мы оба знаем.

— Ты знаешь, что меня ждет дома.

— Знаю. Есть основания помнить.

Воцарилось молчание, и Дэвин почувствовал, как его охватила грусть, эхо настроения прошлой ночи. Ощущение огромного пространства, всегда разделяющего людей. Пропасти, которую необходимо перейти, даже для того, чтобы просто соприкоснуться.

И насколько же шире пропасти, разделяющие таких людей, как эти двое, с их долгими мечтами и бременем быть тем, кто они и что они. Как трудно, наверное, как ужасно трудно протянуть руки через всю историю, через груз ответственности и потерь.

— Ох, Голубок, — едва слышным шепотом произнес Мариус Квилейский, — возможно, ты был стрелой, выпущенной с белой луны восемнадцать лет назад прямо мне в сердце. Я люблю тебя, как собственного сына, Алессан бар Валентин. Я дам тебе шесть месяцев и напишу три письма. Зажги в память обо мне погребальный костер, если услышишь, что я умер.

Как ни мало Дэвин понял, прикоснувшись к самому краю, в горле у него встал комок, который трудно было проглотить. Он смотрел на этих двоих и не мог бы ответить, кем из них восхищается больше в этот момент: тем, кто попросил, зная, о чем просит, или тем, кто согласился, зная, на что соглашается. Но он понял, со смирением перед неизбежностью, какой дальний путь ему еще предстоит — возможно, он никогда его так и не пройдет, — прежде, чем он сможет назвать себя человеком, похожим на этих двоих.

— Кто-нибудь из вас имеет представление о том, — нарушил тишину голос Эрлейна ди Сенцио, убийственно мрачный, — сколько невинных людей будет уничтожено из-за того, что вы задумали?

Мариус ничего не ответил. Алессан круто обернулся к чародею.

— А ты имеешь представление о том, насколько я близок к тому, чтобы убить тебя за эти слова? — спросил он. Его глаза напоминали осколки серого льда.

Эрлейн побледнел, но не дрогнул. И не опустил глаз.

— Я не по собственному желанию родился в такое время, и не сам взвалил на себя задачу его исправить, — продолжал Алессан напряженным голосом, словно держал его в натянутой узде. — Я был младшим ребенком. Это бремя должно было стать бременем моих братьев, одного или обоих. Они погибли у Дейзы. В числе прочих счастливчиков. — На мгновение в его голосе прорвалась горечь.

И снова он ее победил.

— Я стараюсь действовать в интересах всей Ладони. Не только Тиганы и ее потерянного имени. За это меня называли предателем и глупцом. Моя мать из-за этого меня прокляла. От нее я это принимаю. Для нее я возьму на себя ответственность за кровь и смерть, за разрушение того, чем была Тигана, если меня постигнет неудача. Но ты не вправе судить меня, Эрлейн ди Сенцио! Я не нуждаюсь в том, чтобы ты указывал мне, кем или чем я рискую. Мне нужно, чтобы ты делал то, что я тебе говорю, и ничего больше! Если ты собираешься умереть рабом, то с таким же успехом можешь быть моим рабом, как и чьим-то еще. Ты будешь бороться вместе со мной. По собственной воле или против воли ты будешь сражаться за свободу вместе со мной!

Он замолчал. Дэвин почувствовал, что дрожит, словно небывалой силы гроза пронеслась в небе над горами и унеслась прочь.

— Почему ты оставляешь его в живых? — спросил Мариус Квилейский.

Алессан попытался взять себя в руки. Казалось, он обдумывает ответ.

— Потому что он по-своему храбрый человек, — в конце концов ответил он. т— Потому что это правда: наш план подвергает его народ большой опасности. Потому что я, с его точки зрения и с моей собственной, причинил ему зло. И потому что он мне нужен.

Мариус покачал большой головой.

— Плохо, когда нуждаешься в человеке.

— Я знаю, Медведь.

— Он может вернуться к тебе многие годы спустя и попросить тебя об очень большой услуге. И твое сердце не позволит тебе отказать ему.

— Я знаю. Медведь, — сказал Алессан. Они смотрели друг другу в глаза, сидя неподвижно на золотом ковре.

Дэвин отвернулся, он чувствовал себя посторонним в этом обмене взглядами. В тишине перевала под вершинами гор Брачио щемяще-сладко пели птицы, и, глядя на юг, Дэвин увидел, как последние белые облака в вышине расступились, открыв ослепительно сверкающие на солнце снежные пики. Он никогда раньше и вообразить себе не мог, что мир настолько прекрасен и настолько полон боли.

Когда они спустились вниз от перевала, Баэрд в одиночестве ждал их в нескольких милях южнее замка, сидя на коне среди зелени у подножий гор.

Он широко раскрыл глаза, увидев Дэвина и Эрлейна, и даже борода не могла скрыть его насмешливой улыбки, когда Алессан остановил возле него коня.

— Ты еще хуже, чем я, несмотря на все твои заверения, — сказал он.

— Не хуже. Такой же, возможно, — грустно ответила Алессан и склонил голову. — В конце концов, единственной причиной, по которой ты отказался поехать, было нежелание оказывать на него дополнительный нажим.

— И после того, как ты меня за это словесно выпорол, ты берешь с собой двух совершенно чужих людей, чтобы еще больше уменьшить нажим. Я остаюсь при своем мнении: ты еще хуже, чем я.

— Выпори меня словесно, — ответил Алессан.

Баэрд покачал головой.

— Как он?

— Неплохо. Под большим напряжением. Дэвин сорвал покушение на его жизнь, там, в горах.

— Что? — Баэрд бросил быстрый взгляд на Дэвина, отметив его разорванные рубаху и лосины, порезы и царапины.

— Ты меня научишь пользоваться луком, — сказал Дэвин. — Целее будет одежда.

Баэрд улыбнулся.

— Научу. Как только представится возможность. — Потом его осенила какая-то мысль. — Покушение? — обратился он к Алессану. — В горах? Не может быть!

Лицо Алессана было мрачным.

— Боюсь, может. У нее был лунный лук с прядью его волос. Очевидно, с гор снято табу, по крайней мере ради убийства.

Лицо Баэрда озабоченно морщилось. Несколько секунд он молча сидел на коне, потом сказал:

— Значит, у него не было выбора. Ему необходимо действовать немедленно. Он ответил «нет»?

— Он ответил «да». У нас есть шесть месяцев, и он пошлет письма. — Алессан заколебался. — Он просил нас зажечь в память о нем костер, если он умрет.

Баэрд внезапно развернул коня. И сидел, неотрывно глядя куда-то на запад. Вечернее солнце заливало янтарным светом вереск и папоротник на холмах.

— Я люблю этого человека, — сказал Баэрд, все еще глядя вдаль.

— Я знаю, — ответил Алессан. Баэрд медленно снова повернулся к нему. Они молча обменялись взглядами.

— Сенцио? — спросил Баэрд.

Алессан кивнул.

— Тебе надо будет объяснить Альенор, как организовать перехват. Эти двое поедут вместе со мной на запад. Ты с Катрианой и герцогом поедешь на север, а потом в Тригию. Пора пожинать то, что мы посеяли, Баэрд. Ты знаешь расклад во времени не хуже меня и поймешь, что делать, пока мы снова не встретимся, и кого нам нужно вызвать с востока. Я не уверен насчет Ровиго — оставляю это на твое усмотрение.

— Мне не нравится, что надо ехать по разным дорогам, — пробормотал Баэрд.

— Мне тоже. Если у тебя есть другой вариант, буду рад его выслушать.

Баэрд покачал головой.

— Что ты будешь делать?

— Поговорю кое с кем по пути. Повидаюсь с матерью. После все будет зависеть от того, что я найду. Моя жатва на западе, до наступления лета.

Баэрд мельком взглянул на Дэвина и Эрлейна.

— Постарайся не дать причинить себе боль, — сказал он.

Алессан пожал плечами.

— Она умирает, Баэрд. А я причинил ей достаточно боли за эти восемнадцать лет.

— Это не так! — неожиданно вспыхнул Баэрд. — Ты только ранишь себя, думая так.

Алессан вздохнул.

— Она умирает в безвестности и одиночестве в святилище Эанны в провинции под названием Нижний Корте. А не во Дворце у Моря в Тигане. Не говори, что ей не больно.

— Но не ты виноват в этом! — запротестовал Баэрд. — Зачем ты это с собой делаешь?

Снова пожатие плеч.

— За эти двенадцать лет, с тех пор, как мы вернулись из Квилеи, я сделал выбор. И готов признать, что другие могут не соглашаться с ним. — Он бросил взгляд на Эрлейна. — Оставь, Баэрд. Обещаю, что не позволю выбить себя из колеи, даже в твое отсутствие. Дэвин поможет, если мне понадобится помощь.

Баэрд скривил рот под прикрытием бороды, у него был такой вид, словно он хочет продолжать этот спор, но когда он заговорил, то совсем другим голосом.

— Значит, ты думаешь, что время пришло? Думаешь, это действительно может произойти теперь?

— Я думаю, что все должно произойти этим летом или никогда. Разве что кто-нибудь и правда убьет Мариуса Квилейского, и мы вернемся к прежнему состоянию, но нам уже не с кем будет работать. И это будет означать, что моя мать и многие другие были правы. В этом случае нам с тобой просто придется плыть в гавань Кьяры, самим взять штурмом дворец и убить Брандина Игратского, а потом смотреть, как Ладонь превращается в аванпост Барбадиорской Империи. И чего тогда будет стоить Тигана? — Он на какое-то время сдержал свои чувства. Потом тихим голосом продолжал. — Мариус — это единственный джокер в колоде, который у нас был, единственное, чего я ждал и что готовил все эти годы. И он только что согласился позволить нам разыграть его карту так, как нам нужно. У нас есть шанс. Нелишне будет помолиться, всем нам… в ближайшем будущем. Мы ждали этого достаточно долго.

Баэрд сидел совершенно неподвижно.

— Достаточно долго, — наконец повторил он, и что-то в его голосе заставило Дэвина похолодеть. — Да осветит Эанна твой путь в дни Поста и дальше. — Он помолчал, бросил взгляд на Эрлейна. — Путь всех троих.

Выражение лица Алессана говорило о многом.

— И ваш путь, всех троих, — единственное, что он сказал, потом повернул коня и тронулся в путь на запад.

Следуя за ним, Дэвин оглянулся один раз и увидел, что Баэрд не двинулся с места. Он сидел верхом и смотрел на них, и солнечный свет падал на его волосы и бороду, снова окрасив их в тот золотистый цвет, который Дэвин помнил с их первой встречи. Он был уже слишком далеко, чтобы разглядеть выражение его лица.

Дэвин прощальным жестом поднял руку, широко расставив пальцы, и с радостным удивлением увидел, как Эрлейн внезапно сделал то же самое.

Баэрд высоко поднял руку, приветствуя их, потом дернул повод коня и повернул его на север.

Алессан скакал ровным галопом к заходящему солнцу и ни разу не оглянулся.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ЦЕНА КРОВИ

13

Где-то перед рассветом — Дианора не знала, который час, — она поднялась с постели и подошла к окнам, выходящим на балкон. Она так и не спала всю ночь. Как не спал и ее брат, вдали от нее, на юге: он сражался вместе с Ходоками, а потом встречал вместе с женщиной начало весны на вершине холма, отвоеванного у Тьмы.

Сама она провела эту ночь в одиночестве, лежа в своей постели, и ее посещали призраки и воспоминания. Теперь она смотрела в холодную тьму, в которой не было ни намека на весну или на обещание будущих всходов. Предутренние звезды все еще сияли, но луна уже давно зашла. С моря дул ветер. Она едва различала флаги, развевающиеся на мачтах кораблей в гавани у мола Прыжка за Кольцом.

Один из этих кораблей только что приплыл из Играта. Он доставил сюда Изолу, певицу. А назад поплывет без нее.

— Сварить кав, госпожа? — тихо спросил Шелто у нее за спиной.

Не оборачиваясь, Дианора кивнула.

— Пожалуйста. А потом приходи посидеть со мной, нам надо поговорить. Если она будет действовать достаточно быстро, думала Дианора, если раскрутит все, не оставив себе времени на колебания и страх, то у нее, возможно, и получится. Иначе она пропала.

Дианора слышала, как Шелто возится на маленькой кухне, устроенной в ее апартаментах. Огонь в очаге поддерживали всю ночь. Может быть, Играт и не соблюдал тех же весенних и осенних обрядов, что и жители Ладони, но Брандин редко препятствовал соблюдению местных обычаев и ритуалов, и Дианора никогда не зажигала огня в дни Поста. Как и большинство женщин сейшана, если на то пошло. Восточное крыло дворца еще две ночи будет погружено в темноту после захода солнца.

Она хотела выйти на балкон, но ей показалось, что слишком холодно. Внизу еще не было заметно никаких признаков жизни. Она подумала о Камене ди Кьяре. С восходом солнца его, вероятно, выведут со сломанными костями и оставят умирать на колесе на виду у народа. Об этом она тоже запретила себе думать.

— Вот кав, — сказал Шелто. — Я сделал его очень крепким, — неловко прибавил он.

Тут она все же обернулась, и сердце ее защемило при виде беспомощности и тревоги в его взгляде. Она понимала, как его душа болела за нее в эту ночь. Бессонница оставила следы на его лице, и на ее лице тоже, подумала Дианора. Она догадывалась, как выглядит в это утро. Она заставила себя улыбнуться и взяла у него предложенную кружку. Ее руке стало тепло и приятно еще до того, как она сделала первый глоток.

Дианора села на стул у окна и указала Шелто на второй. Он секунду поколебался, затем сел. Она молчала, взвешивая свои слова. И внезапно осознала, что не знает, как подойти к этому тонко. Вот тебе и циничная придворная интриганка, насмешливо подумала она.

Глубоко вздохнув, она сказала:

— Шелто, мне нужно уйти сегодня утром на гору, одной. Я знаю, как это сложно, но у меня на то свои причины, и очень важные. Как мы можем это устроить?

Он наморщил свой гладкий лоб. Он молчал, и Дианора увидела, что он думает, как ответить на ее вопрос, не пытаясь понять или осудить. Она опасалась другой реакции, но с опозданием осознала, что боялась зря. С Шелто не надо было бояться.

— Это будет зависеть от того, состоится ли сегодня бег в гору.

Сердце ее наполнила любовь к нему. Он даже не спросил ее о причинах.

— Почему он может не состояться? — задала Дианора глупый вопрос и еще до его ответа поняла почему.

— Камена, — сказал он. — Не знаю, разрешит ли король устроить эти соревнования в день казни. Если они все же состоятся, вас пригласят посмотреть на завершение бега из королевского павильона на лугу, как обычно.

— Мне необходимо быть одной, — повторила она. — И наверху, на горе.

— Одной, но вместе со мной, — поправил он. Это была почти мольба.

Дианора сделал глоток из кружки. Это был трудный момент.

— Часть пути, Шелто, — сказала она. — Мне необходимо сделать там одно дело, самой. Мне придется оставить тебя на полпути к вершине. — Она смотрела, как он колеблется. И прибавила, пока он не заговорил: — Я бы не стала так говорить, если бы это не было необходимо. Никого, кроме тебя, я бы не хотела видеть рядом с собой.

Она не объяснила, для чего именно это необходимо, и видела, как он борется с желанием задать ей этот вопрос. Но все же Шелто сдержался, и Дианора понимала, чего ему это стоило.

Он встал.

— Тогда мне надо узнать, что происходит. Я скоро вернусь. Если соревнование состоится, то у нас, по крайней мере, будет предлог выйти из дворца. Если нет, нам придется думать дальше.

Она с благодарностью кивнула и проводила его взглядом, аккуратного и подтянутого, внушающего бесконечную уверенность своей надежностью. Дианора допила кав, глядя в окно. За окном все еще было темно. Она прошла в соседнюю комнату, умылась и оделась с особой тщательностью, понимая, что сегодня это может иметь значение. Выбрала простое платье из коричневой шерсти с поясом на талии. Стояли дни Поста, не подходящее время для роскошных нарядов. У платья имелся капюшон, куда можно было спрятать волосы, это тоже могло иметь значение.

К тому времени как Дианора была готова, вернулся Шелто. На его лице было странное выражение.

— Они бегут, — сообщил он. — А Камену не казнят на колесе.

— Что с ним случилось? — спросила она, испытывая инстинктивный ужас.

Шелто заколебался.

— Пустили слух, что ему уже дарована милосердная смерть. Потому что подлинные заговорщики сидят в Играте, а Камена — всего лишь жертва, орудие.

Она кивнула.

— А что произошло в действительности?

Лицо Шелто помрачнело.

— Может быть, вам этого лучше не знать, госпожа.

Возможно, он прав, подумала Дианора. Но она уже зашла слишком далеко этой ночью, и ей предстоит еще более долгий путь. Это утро не допускало возможности спрятаться под чью-то защиту.

— Возможно, — только и сказала она. — Но я бы предпочла, чтобы ты мне рассказал, Шелто.

Он несколько секунд помолчал.

— Мне сказали, что его собираются изменить. Рун стареет, а у короля должен быть шут. Необходимо подготовить замену, а на это может уйти много времени, в зависимости от обстоятельств.

Обстоятельства, подумала Дианора, и ее затошнило. Например, является ли запасной шут здоровым, талантливым, нормальным молодым человеком, любящим свою родину.

Даже понимая, чем шуты Играта были для его королей, даже сознавая, что Камена пожертвовал своей жизнью, совершая вчерашний поступок, она все равно не могла удержать тошноту, думая о значении слов Шелто. Вспомнила, как Рун рубил вчера тело Изолы. Вспомнила лицо Брандина. И заставила себя не думать об этом. Она не могла себе позволить думать о Брандине в это утро. Собственно говоря, лучше вообще ни о чем не думать.

— Меня еще не вызывали? — напряженным голосом спросила она.

— Пока нет. Позовут. — Его голос тоже звучал напряженно, новости о Камене, очевидно, его тоже взволновали.

— Я знаю, — сказала она. — Но не думаю, что мы можем ждать. Если я выйду вместе с остальными, то уже не смогу ускользнуть. Что произойдет, как ты думаешь, если мы вдвоем попытаемся уйти сейчас?

Ее голос был спокойным и ровным. Лицо Шелто стало задумчивым.

— Можем попробовать, — ответил он, помолчав.

Ее страх объяснялся просто: если она будет ждать слишком долго или думать слишком много, ее парализуют сомнения. Главное — действовать, продолжать действовать, пока она не доберется до определенного места.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45