Дочери моря - Дочери моря. Люси

Кэтрин Ласки

Дочери моря: Люси

Смотрю в свою душу, полна печали.

Что же случилось со мною?

Я утомлена людьми и словами,

Я больна в городе и жажду моря.

Желаю прохладной, солёной неги,

Сильного ветра, сверкающих брызг.

Жажду громкого, но мягкого звука

Большого прибоя, что бьётся о берег.

Эдна Сент-Винсент Миллей

Пролог

Вашингтон-сквер, Нью-Йорк, 1899

Марджори Сноу, жена преподобного Стивена Сноу, обвела взглядом спальню дочери. В углу, на столе, стоял кукольный домик, который тётушка Присси подарила Люси на её девятый день рождения – великолепная точная копия Белых Дубов – поместья Присси. Что за чудесный домик, наполненный самыми очаровательными деталями: даже рисунок на обоях повторялся в точности. И что эта необычная девочка сотворила с ним! Мало того, что раскрасила, так ещё и разместила множество вещичек, так или иначе связанных с морем. Не то чтобы Люси навела в нём полный беспорядок. Едва ли. Она всегда отличалась аристократическим вкусом, несмотря на совсем ещё юный возраст.

Но когда тётушка Присси приехала навестить их, Марджори заметила, что та была расстроена изменениями, произошедшими в домике. Она попыталась скрыть своё недовольство, с улыбочкой бормоча незначительные замечания, разбавленные, как слабо заваренный чай.

– Ох… ох… ты здесь кое-что поменяла. Да, у тебя отличный вкус к деталям… И что же случилось с «французским» шкапчиком? А, вот и он. Ты разрисовала его… как мило. Морскими анемонами. И кто же живёт в этом домике, Люси? Милая маленькая семейка, я полагаю.

Тут тётушке Присси пришлось пережить, наверное, самый странный диалог в её жизни, заставивший Марджори оцепенеть от ужаса.

– Да, тётя Присси. Прародители, – мягко ответила Люси, слегка зарумянившись.

– Твои родители?

– Прародители. Пра-ро-ди-те-ли, – произнесла Люси по слогам.

Тётушка Присси похвалила её за знание правописания, но не смогла удержаться от комментария:

– Как интересно, моя дорогая Люси. Ты сама придумала эту смешную фамилию для жителей твоего домика?

Зелёные глаза Люси расширились от изумления.

– Новый Завет, Евангелие от Матфея, глава первая, стихи с первого по семнадцатый.

– Ах… эти Прародители! – воскликнула тётушка Присси в полнейшем смятении. – Это очень любопытно!

– Её отец священник, Присцилла, – поспешно проговорила Марджори. – Поэтому она хорошо знает Библию. Это вполне нормально.

– Да, конечно. Это, должно быть, всё объясняет.

Слова должно быть подчёркивали: Присцилла Бэнкрофт Деврис чувствовала, что с этой девочкой не всё так просто.

Несмотря на некоторые особенности, Люси была послушным ребёнком. Однако была одна вещь, о которой Марджори сожалела, не в силах ничего изменить: склонность дочери к отстранённости. И, конечно, хромота, вызванная её немного вывернутой ногой. «Это не косолапость, – поспешно заверяла она всех, кто видел младенца впервые. – Доктор Уебб говорит, что в этом нет ничего страшного и правильно подобранная обувь поможет всё скорректировать».

Люси, конечно же, ненавидела правильно подобранную обувь. Она постоянно жаловалась на неудобные ботинки и при каждом удобном случае, когда была дома, скидывала их. Хромота уменьшилась, но не прошла совсем, и Марджори предчувствовала, что это помешает дочери блистать в обществе. Девочка не любила танцевать и постоянно повторяла, что эта обувь делает её неуклюжей. На вечеринках она предпочитала отсидеться где-нибудь в укромном уголке, а не вливаться в общее веселье. Люси определённо не была душой компании. В представлении Марджори Сноу умение быть душой компании располагалось на границе между искусством стихотворца и изяществом атлета. Она высоко ценила умение стать душой компании, как если бы оно было какой-то выдающейся способностью. Марджори надеялась, что, взрослея, дочь преодолеет застенчивость, но, войдя в подростковый возраст, Люси оставалась «девушкой у стеночки».

* * *

Это особенно бросалось в глаза на танцевальных вечерах, которые давались в Эксельсиор-Гарденс на Парк-авеню. Сноу не принадлежали к частному клубу Эксельсиор, но были частыми приглашёнными благодаря высокому статусу Стивена – настоятеля церкви Святого Луки.

За исключением церкви Святой Троицы на Пятой авеню, не было церкви прекраснее, чем церковь Святого Луки, из которой вышли два из последних трёх епископов Нью-Йорка. И если бы это было в силах Марджори, Стивен стал бы следующим после трясущегося старого дурака, занимавшего кафедру ныне. Вот тогда-то Сноу получат по заслугам, в том числе смогут стать членами клуба Эксельсиор. Стивен обещал. «Положение обязывает», – сказал он. Ведь нельзя стать главой Епископальной церкви[1] Нью-Йорка и не вступить при этом в самые престижные клубы. И положение также обязывало, чтобы Люси, их дорогая Люси, стала немного более коммуникабельной.

Коммуникабельный – одно из любимых слов Марджори Сноу. Её главная, постоянно повторяемая просьба к Люси заключалась в том, чтобы та старалась лучше проявлять себя в социальном плане.

По крайней мере, она убедила Люси сходить на обед к Огмонтам, который устраивался в честь их племянницы, только что вернувшейся из Парижа. Огмонты, находящиеся на самой высокой ступени нью-йоркского общества, были связаны с семьёй Дрексель, и приглашение к ним было самым желанным для любой юной леди. Последний выход в свет перед тем, как люди разъедутся по своим летним загородным гнёздышкам.

А сейчас преподобный вернулся домой с замечательными новостями: они тоже уедут на лето, а Марджори даже некому было об этом рассказать. Конечно, она могла бы написать тётушке Присси, но пока письмо дойдёт… или телеграфировать ей, но это было недёшево… У них был телефон – спасибо церкви, но Марджори понятия не имела, как позвонить в Балтимор. О, как она хотела рассказать хоть кому-нибудь! Если бы только Люси знала, что этим летом её отца попросили взять на себя приход Бар-Харбора, в штате Мэн, она могла бы рассказать об этом на обеде.

1. Воплощение душ

Сквозь перистые листья массивной пальмы, растущей в огромном горшке в апартаментах Огмонтов на Пятой авеню, Люси Сноу видела, как юная Элси Огмонт идёт в её сторону вместе с кузиной Ленорой Дрексель, её братом Элдоном Дрекселем и его невестой, Дениз Де Бек.

Все три девушки были изящно одеты по последней моде, особенно Ленора. Дениз, пожалуй, была наименее привлекательной, но отличалась безупречным стилем: голубое муаровое платье, отделанное шёлком цвета слоновой кости на рукавах и воротнике. Когда они подошли совсем близко, Люси подумала: возможно ли, что Ленору делает непривлекательной выражение лица? Она всегда выглядела раздосадованной, глядела с гримасой неодобрения, граничившего с плохо скрываемым презрением.

А вдруг они идут ко мне? Что я должна буду сказать? Люси отчаянно пыталась припомнить подходящие в таких случаях темы для разговора, но не могла. К счастью, Элси заговорила первой:

– Люси, я хочу представить вас Леноре. Конечно, вы уже знакомы с её братом Элдоном.

– Здравствуйте. – Люси протянула руку. – Я слышала, вы долго были в отъезде.

– Да, – кивнула Ленора. – Я была в Париже почти три года.

Глядя на воздушный, похожий на пирожное, туалет Леноры, Люси остро почувствовала, как глупо выглядит её серое чайное платье из фая.

– Я же всё время оставался стопроцентным янки, – сказал Элдон Дрексель. – Но я не часто видел вас в свете. Вам нет прощения, мисс Сноу. Мы хотели бы чаще видеть вас, дорогая, и не только в церкви.

Все три молодые женщины засмеялись, и этот смех заставил Люси внутренне сжаться. Она не могла понять, смеётся ли над ней Элдон или говорит искренне. В этом странном и сложном для неё мире нужно было много говорить, но часто за словами не скрывалась ничего, что было бы наполнено истинным смыслом. Этот мир благоволил непринуждённости и тонкому юмору, а её чаще всего заставлял запинаться и заикаться.

– А вы не хотели бы посетить Париж, мистер Дрексель?

– Кто-то же должен оставаться дома и работать, приумножать казну, фигурально выражаясь.

Фигурально выражаясь? Люси не могла понять, уместен ли такой оборот, учитывая, что Дрексели были владельцами банков. И казна была вполне настоящей. Люси заметила, что, когда жених Дениз сказал слово «казна», её левая бровь беспокойно взметнулась вверх, тесня просторы широкого лба. Семья Де Бек тоже владела банками, и Люси пыталась сообразить, не беспокоилась ли Дениз по поводу состояния «казны» Дрекселей? Это было помолвкой года – объединение двух старинных родов… и двух банков. Брак двух богатств!

Элси, судя по всему, почувствовала беспокойство Дениз и в мгновение ока сменила тему:

– Ленора, ваше платье столь изящно! Верхний слой кружева создаёт ощущение лёгкого тумана.

– Чарльз Уорт, – бросила Ленора, как будто носить платья за пятьсот долларов было столь же естественно, как мыть голову.

– О, я слышала о нём, – проговорила Люси.

И три молодые женщины обменялись лёгкими презрительными взглядами.

Люси тут же поняла, какую сказала глупость. Все слышали о Чарльзе Уорте – самом известном парижским модельере.

Внезапно ей показалось, что в комнате стало очень жарко. И у неё заболела нога. Вероятно, от стояния на одном месте. Она знала, что должна, как выражалась мама, проявлять себя в социальном плане, общаться. Но с кем? Люси прекрасно понимала, что была приглашена только из уважения к отцу. И не сомневалась, что других гостей вряд ли интересовала беседа с девушкой, чья родословная была слишком коротка, а наследство слишком скромно, не говоря уже о её безнадёжно устаревших платьях.

Элси, Ленора и Дениз пошли дальше, а Элдон немного задержался.

– Итак… – Люси хотела закончить разговор прежде, чем скажет очередную глупость, но не знала как. Должна ли она продолжить разговор на банковскую тему? Он, наверное, интересуется финансами. Может, так и спросить? Интересуетесь ли вы бухгалтерским учётом? О боже!..

– Итак? – Элдон Дрексель немного склонил голову и вопросительно смотрел на неё. Его глаза блестели, и это почему-то встревожило Люси.

– Наверное, нелегко быть банкиром. Я полагаю, это очень тяжёлая работа – целый день разбираться с цифрами.

Теперь он выглядел озадаченным. Но, не обратив на это внимания, она продолжила:

– Я представляю, как от них может болеть голова.

И тут молодой банкир рассмеялся. Ужасным, презрительным смехом.

– Ах! Теперь я понял. Какое же вы странное маленькое создание. Не думаете же вы, дорогая, будто мы сами всё делаем? Но у нас есть люди, которые делают это за нас. Знаете, такие мужчины в зелёных козырьках.

Люси тут же поняла свою ошибку. Конечно, у него были такие люди. У всех в этой комнате были такие люди, выполнявшие за них всю нежелательную работу. Какое счастье, что мать не слышит этого разговора. Она бы просто умерла от стыда.

– Мне нужно идти. Я условилась о встрече. – Её лицо заливала краска. Люси часто заморгала и несколько раз посмотрела через его плечо, как будто действительно увидела кого-то в противоположном конце комнаты.

– Я полагаю, будучи дочерью священника, вы усердно трудитесь на благо церкви, – проговорил он, снова слегка склонив голову, и взглянул в том направлении, куда мгновение назад смотрела она, что заставило её смутиться ещё сильнее. – Думаю, именно это и делает вас такой… – он скользнул взглядом по её платью, – …приятной.

Она заметила Дениз, сверлящую их взглядом. Не возникало никаких сомнений, что за выражение застыло на лице Дениз Де Бек. Та была в ярости.

– Да, усердно тружусь, – резко ответила Люси. – Извините.

* * *

Две минуты спустя Люси толкнула парадную дверь и оказалась на улице. Она знала, что следовало поблагодарить хозяев, но чувствовала жизненную необходимость уйти – и как можно быстрее. Девушка вдохнула полной грудью свежий воздух, а когда выдохнула, её охватило чувство вины. Что бы сказала мама? Почему она не может быть такой же, как остальные? Элдон Дрексель, конечно, вёл себя ужасно, но были же и другие юноши, хорошие, хотя, возможно, и довольно скучные. Но, наверное, после первых волнений любви любой брак становится скучным. Она резко остановилась, поражённая этой мыслью. А стремилась ли она вступить в брак? Возможна ли жизнь без замужества, и что это за жизнь? Она предполагала, что нет, скорее всего, из-за того, что именно этого неизбежного, казалось, будущего желали для неё родители, общество да и весь мир.

Она, конечно, не хотела идти домой в таком состоянии и отвечать на неизбежные вопросы матери о том, кто был на обеде, во что они были одеты, как выглядела и вела себя Ленора после её «парижской лакировки». Именно так мать называла эти три года: «лакировка Леноры». Это вызывало в воображении Люси странные ассоциации: от нанесения последнего слоя лака на картину до зашивания закрытых век у мертвеца и наложения румян на щёки, чтобы мёртвый мог выглядеть презентабельно, казаться здоровым, в то время как жизнь навсегда покинула его. Мать часто говорила о том, как такой-то или такой-то замечательно организует похороны прихожан, и всегда расхваливала услуги похоронного бюро Эдвардса и Бичема. «Они имеют дело только с высшим сословием». Выражение высшее сословие было одним из многих, которыми мама обозначала людей, стоящих на верхних ступеньках нью-йоркского общества, живых или мёртвых.

Немного взбодрившись на свежем воздухе, Люси прошла пару кварталов пешком, затем села на трамвай и доехала до Музея естественной истории. Его длинные коридоры и просторные залы казались оазисом спокойствия среди бурлящего города, толп и суеты, лязгающих трамваев и криков уличных торговцев.

Люси знала, что некоторые посчитали бы странным, что она находит утешение среди множества мёртвых вещей: скелеты динозавров наряду с чучелами давно умерших животных напоминали о бюро Эдвардса и Бичема. Но что-то в атмосфере музея успокаивало её, особенно залы, посвящённые экзотическим культурам, их искусству и образу жизни.

Люси шла мимо знакомых витрин к новой выставке под названием «За пределами круга: в поисках духов» и попала в тускло освещённый зал культуры Арктики. В дальнем его конце перед большим застеклённым стендом стоял лектор:

– Народы, заселявшие Арктику, эскимосы, или, как они называют себя сами, инуиты, были культурно связаны с народами Канады, как и с Аляской на крайнем северо-западе. Сегодня я хочу рассказать вам об одном инуитском слове. Это слово «инуа». Точнее всего инуа переводится как «душа» или «дух».

Люси посмотрела на манекены за стеклом. Даже они, неподвижные и безмолвные, казались более одухотворёнными, чем Элдон Дрексель или любой другой гость на обеде у Огмонтов.

– Считалось, что всё: от вёсел каяков, или умиаков, как они называли свои лодки из тюленьей кожи, до вышитых бисером ботинок – обладает духом, который влияет на каждое их действие.

Какая-то женщина подняла руку:

– Извините, Доктор Форсайт, но как устанавливались границы между этими племенами?

– Мадам, вы допускаете распространённую ошибку. У инуитов не было никаких племён. Слово «племя» обозначает некую политическую единицу, а не культурную. Эскимосское население было весьма малочисленным и расселённым по всей бескрайней Арктике, чтобы объединяться в племена, как индейцы нашей страны, и тем более интересоваться границами.

– О, понятно, – кивнула женщина.

Люси подошла поближе к группе, чтобы лучше рассмотреть маленькую лодку из тюленьей кожи. В ней сидела фигура эскимоса в парке из тюленьей кожи с капюшоном, отороченным мехом. В его руке был зажат гарпун. Музейные художники вылепили «ледяные» глыбы и расположили их вокруг, и казалось, лодка скользит по нарисованному океану к неведомой цели. На заднем плане – сумеречное небо, усыпанное звёздами. Превосходный морской пейзаж. Ничего подобного Люси раньше не видела. Освещение придавало всему слегка зеленоватый оттенок. Люси даже показалось, что от витрины повеяло настоящим холодом. Это так разнилось с тем, что она чувствовала менее часа назад, прячась за комнатной пальмой. Какой же дух, инуа, скрывается в окружающих нас вещах? Люси размышляла об обеде, с которого сбежала. Что таилось, например, в сверкающей люстре, под которой Элдон Дрексель сообщил ей, что никогда не носил зелёного козырька и не занимался бухгалтерскими книгами. Она представила музей далёкого будущего, когда в нём будут представлены огмонты, дрексели и им подобные. Разве они не настоящее племя с их платьями от Чарльза Уорта, Гарвардом и Йельскими перстнями с печаткой? Наверное, будет две витрины: одна для господ, а другая для прислуги в накрахмаленных чёрных платьях и белоснежных передниках и, конечно же, банковских служащих в зелёных козырьках. А у инуитов в их скованных льдом селениях на самом краю моря не было никаких слуг. «У них не было времени для социальных распрей», – думала Люси, с тоской глядя на фигуру в лодке, плывущую по нарисованному морю.

* * *

Доктор Форсайт отвечал на вопрос какого-то джентльмена о занятиях эскимосов.

– Он, – доктор указал на манекен, – скорее всего, охотится на лахтака. Я хочу подчеркнуть, что эскимосы не просто брали, а совершали обмен, ведь духовная жизнь для инуитов была так же реальна и так же важна, как их телесная жизнь. Границы между этими двумя мирами были открытыми и с лёгкостью пересекались.

– Они ловили рыбу только летом? – спросил кто-то из группы.

– По правде сказать, у них было только два времени года: лёд и не-лёд. Они садились в лодки, когда лёд становился прозрачным или почти прозрачным. Когда он таким не был, они садились в сани и искали во льду отверстия, через которые дышали тюлени и моржи.

Люси, загипнотизированная этим ожившим кусочком моря, смущённо подняла руку:

– А инуиты когда-нибудь пересекали море в своих лодках?

– О, это очень интересный вопрос, мисс!

Доктор Форсайт, высокий, лет пятидесяти на вид, с бледно-голубыми глазами за толстыми стёклами очков, наклонился вперёд, чтобы лучше разглядеть её. У него была аккуратная борода и расширяющиеся книзу бакенбарды, но на куполообразной голове не было ни волоска, и она казалась идеальным сосудом для всех тех знаний, которые он собрал за годы арктических путешествий.

– Он так любопытен потому, что из-за довольно сильных западных ветров и течений некоторых инуитов в их лодках из тюленьей кожи относило к западным побережьям Ирландии и к островам Шотландии.

Светлые глаза Доктора Форсайта буквально светились за стёклами линз.

– И вот представьте себе картину, которая открывалась глазам шотландской девушки, прогуливавшейся по берегу со своим кавалером…

Группа слушающих притихла.

– Что они думали при виде человека, неподвижно сидящего в умиаке? Лодка в отличном состоянии, и человек, на вид, тоже. Поскольку он прекрасно сохранялся, хотя и был уже мёртвым.

Слушающие от удивления пооткрывали рты.

– Удивительно, не так ли? Человек в лодке из тюленьей кожи, закутанный в одежду, отороченную котиковым мехом. Человек-тюлень – так называли этих людей, умерших в ледяных объятиях зимнего моря, сбившихся с курса, в лодках, становившихся их гробами. Так происходило слияние двух миров: мира духов и мира материи.

Теперь Доктор Форсайт глядел прямо на Люси. Казалось, кроме них в зале никого нет.

– Что вы имеете в виду? – прошептала она.

– Селки. Вы знаете это слово?

Люси покачала головой. Она ждала ответа затаив дыхание.

– Это мифологические существа, способные менять обличье. В море они тюлени, а, выходя на сушу, превращаются в людей. Происхождение этой легенды связано с эскимосскими рыбаками в тюленьих лодках, которых волны прибивали к берегам.

– Легенды? – переспросила Люси.

– Да, легенды, – кивнул Доктор Форсайт, покачиваясь на пятках. – Или, возможно, это воплощение их душ.

Доктор смотрел на Люси, и казалось, их окутала абсолютная тишина. Остальные уже перешли к следующей витрине.

2. В самой гуще

– О, Люси, Люси! У нас чудесные новости! Ты просто не поверишь! – фонтанировала Марджори, как только девушка вернулась домой.

Люси поразило, что первыми словами матери не были слова об обеде. Обычно она засыпала дочь вопросами, когда та возвращалась с приёма. Кого она видела? С кем она говорила? Ирония состояла в том, что хотя Люси всегда с трудом находила что сказать во время разговора, после она с лёгкостью придумывала все фразы, которые могла бы или должна была бы произнести.

– Что же случилось, мама?

– Миссис Симпсон! Она скоро приезжает! – воскликнула Марджори, глядя в зеркало в прихожей и поправляя волосы.

– Это вся новость? – поинтересовалась Люси, стараясь выглядеть не слишком разочарованной, хотя и не понимала, почему приезд швеи преподносится так, будто достоин освещения в печати.

Миссис Симпсон обычно приезжала дважды в год – привести их платья в порядок. К большому сожалению Марджори Сноу, они не могли позволить себе приглашать её чаще, как было заведено в более богатых семьях. Это казалось ей несправедливым, ведь статус жены духовника высокой Епископальной церкви требовал, чтобы семья постоянно выходила в свет не только по воскресеньям в церкви, но и на других многочисленных церковных мероприятиях: похоронах, свадьбах и встречах женской алтарной гильдии.

– Да, она уже была у нас, но нам потребуется новая одежда, а расходы как-нибудь покроем. – Она сделала паузу и глубоко вдохнула, будто объявление следующей новости требовало дополнительного запаса воздуха. – Дорогая Люси, твоего отца попросили стать на лето священником Епископальной церкви в Бар-Харборе, в штате Мэн. В небольшой Часовне-у-моря, как её называют. Разве это ни чудесно?

– На море, – пробормотала Люси. Она на мгновение прикрыла глаза, пытаясь ещё раз вызвать в памяти арктическое море с его загадочным зеленоватым свечением. «Была ли сама вода зелёной, или это просто свет, или они оба?» – подумала она.

– Да, дорогая, Бар-Харбор находится на острове Маунт-Дезерт. После Ньюпорта нет лучшего летнего курорта. Туда едут все лучшие люди. Ньюпорт живёт на грани приличия. Сама понимаешь, все эти нувориши… – Ноздри Марджори затрепетали, как будто запахло чем-то немного прогорклым. – Но Бар-Харбор – совсем другое дело. Рокфеллеры и Асторы из Нью-Йорка. Хоули, Пибоди и Каботы из Бостона. Самые высокородные. Понимаешь, что это значит, Люси?

– Что мы будем жить рядом с океаном.

– Да, дорогая, и это тоже. Но прежде всего это значит, что у тебя будет чудесная возможность познакомиться со множеством замечательных молодых людей, тебя будут приглашать на танцы и чаепития и прогулки на яхте. А твой отец будет общаться с людьми, от которых не в последнюю очередь зависит назначение нью-йоркского епископа. Все мы знаем, что епископ Вандервакер без преувеличения находится на грани ампутации второй ноги. У несчастного диабет.

Она сделала паузу и поцокала языком, что означало глубокое беспокойство или по крайней мере подобие глубокого беспокойства.

– Обычно он едет в Бар-Харбор на лето. Но не в этом году.

Мать позволила себе чуть заметно улыбнуться, но тут же напрягла лицо, чтобы сочувствие на нём казалось неподдельным. Люси тоже с трудом сдерживала восторг. Жить рядом с морем, а не в городе с двумя грязными речушками, который казался расположенным так далеко от океана, – было мечтой, внезапно ставшей явью.

– О, мама, это замечательно, просто замечательно!

Марджори редко видела свою обычно уравновешенную дочь настолько взволнованной. Она обняла Люси и прижалась щекой к её лицу, для чего ей пришлось встать на цыпочки, ведь за прошедший год Люси вытянулась на целых несколько дюймов.

– Я так счастлива, что ты счастлива, дорогая Люси. – Она сделала шаг назад, продолжая держать дочь за руки, и проговорила: – Там столько замечательных молодых людей. Из высшего сословия. А ты становишься настоящей красавицей! Только посмотри на себя. Да ведь только на днях в церкви миссис Мортон отметила это.

– О, мама, неужели? – спросила Люси, отстраняясь.

Если бы мама или кто угодно другой услышали бы её глупый разговор с Элдоном Дрекселем или замечание о Чарльзе Уорте, то убедились бы, какая она неуклюжая.

– О, дорогая, поверь материнскому слову. Ты просто куколка.

«Куколка, – подумала Люси. – Дешёвая игрушка, которую на карнавале сбивают палками на землю». Но вслух она ничего не сказала и только улыбнулась.

– Так что, – продолжила мама, – миссис Симпсон приедет, чтобы сшить нам несколько летних платьев.

– Но, мама, она уже приезжала шить нам летние платья. Мне этого хватит.

– Нет, дорогая, нам понадобятся не только повседневные платья. Ты знаешь, что Нью-Йорк замирает на лето. Никаких вечеринок, танцев, ничего. Светская жизнь сведена на нет. Даже поговорить не о чем. Но Бар-Харбор – совсем другое дело. В каждом приличном коттедже есть танцевальный зал. Поэтому нам нужны летние платья.

Пока мать щебетала, Люси задумалась над тем, сколько раз ей предстоит почувствовать себя абсолютно никчёмной на этом острове. В конце концов, приёмы на берегу моря – это всё равно приёмы. Хотя в её голове никак не укладывалось, как в коттедже может умещаться зал для танцев.

– Мама, разве коттеджи достаточно велики для танцевальных залов?

– Их только называют коттеджами, на самом деле они очень большие.

– Тогда почему бы не называть их особняками? – проговорила Люси, подавив вздох.

Иногда возникало ощущение, что нью-йоркское общество говорит на каком-то особом языке.

– Ну, понимаешь, это летние дома, курорт. Они не хотят хвастаться, они не такие, как жители Ньюпорта. В Бар-Харборе люди более сдержанные, более духовные.

Люси ничего не сказала. Она была рада, что скоро окажется рядом с морем, но все эти разговоры о приёмах и танцах разбудили страх, таившийся в глубине её души. Подступила тошнота.

В этот момент зазвонил звонок.

– Боже милосердный, это миссис Симпсон!

Послышался быстрый топот: Мэри Энн, их горничная, спешила к двери.

– А теперь иди наверх, дорогая, и переоденься. Потом приходи в мою спальню: миссис Симпсон снимет мерки. А потом посмотрим ткани, которые она привезла.

– Хорошо, мама, – кивнула Люси, но пошла к кабинету отца.

– Дорогая, куда ты?

– Я на минуточку зайду в кабинет. Мне хотелось бы кое-что посмотреть. У него же сейчас нет посетителей?

– Нет, он всё ещё в церкви на встрече с каким-то комитетом. Но, Люси, прошу тебя, не застрянь над какой-нибудь книгой. Как это обычно с тобой происходит.

* * *

Разумеется, она застряла над книгой. Люси взяла атлас в свою спальню и успела раздеться только наполовину, когда нашла нужную карту. Взяв линейку, она измерила расстояние в дюймах – хотя она подозревала, что это довольно глупое занятие, – между Гренландией и Гебридскими островами, о которых говорил доктор Форсайт. От мыса Прощания до Внешних Гебрид было приблизительно четыре дюйма. От Мэна – около шести.

– Люси! Люси! – раздался снизу требовательный голос матери. – Люси, миссис Симпсон ждёт.

– Я спущусь через минутку.

Бар-Харбор не был отмечен на карте. Но она знала, что город находится на побережье, к северу от Портленда, не очень далеко от границы с Канадой. В публичной библиотеке наверняка можно найти более подробную карту. На лестнице послышались шаги:

– Люси! Миссис Симпсон ждёт. Это невежливо с твоей стороны. Она приехала специально ради нас и привезла столько разных тканей.

– Хорошо! Хорошо! Я уже иду!

Люси захлопнула атлас и пошла за матерью вниз, в родительскую спальню. Кровати почти не было видно под ворохом тканей.

– Нам так стыдно, что у нас недостаточно места, чтобы вы могли как следует расположиться, миссис Симпсон. Но вы же знаете, мы – люди церкви. Мы не так богаты, как ваши остальные клиенты, например, миссис Бэннистер. Я уверена, у неё в особняке на Пятой авеню есть огромный будуар.

– Да не переживайте, миссис Сноу. – Миссис Симпсон, довольно дородная женщина, держала в руках отрез. – Мне потребуется около пяти ярдов батиста. И вы будете готовы к чайным вечерам. Батист лучше всего. Из большущего магазина «Либерти», в Лондоне. А у меня там связи, вы же знаете. – Она подмигнула. Миссис Симпсон была виртуозом в подмигивании. – Самое то для Бар-Харбора. На чайные вечера не следует одеваться слишком экстравагантно.

– Они там устраивают чайные вечера? – спросила Марджори Сноу.

– Даже не сомневайтесь. У них для этого специальные залы. Танцы устраивают с четырёх до шести. Через пару часов после игры в теннис. – И она со значением кивнула в сторону Люси.

Люси сомневалась, что преуспеет в теннисе, но мать казалась такой счастливой, что она не решилась разбивать её надежды.

– Миссис Симпсон, вы так много знаете о Бар-Харборе и жизни там, – сказала Марджори Сноу со вздохом.

– У меня более дюжины клиентов, которые ездят туда каждое лето. – Она закончила измерять ткань и принялась сворачивать её. – Давайте посмотрим: Ван Виксы, Бенедикты, Беллами, Асторы.

– Асторы!

– О, да. Я шью для миссис А вот уже пять лет.

– Святые угодники! – воскликнула Марджори, как будто её взгляду представилось одно из Семи чудес света. – Ой, миссис Симпсон, я чуть не забыла. Я считаю, Люси нужно сшить комбинацию.

– Но, мама, у меня же столько нижних сорочек и панталон.

– Отныне, Люси, – миссис Симпсон воздела палец к небу, – у вас будет самый изящный, какой только возможно, силуэт. Нижние сорочки и панталоны уже не носят. Я сошью вам комбинацию. У меня есть прелестный розовый жемчуг – не настоящий, конечно, – для верхних пуговиц. Они вам понравятся. И я могу украсить подол тоненькой ленточкой. Вы будете казаться худой, как тростиночка. Эти панталоны и сорочки нарушают линию, а тут всё по фигуре. Ведь нам же того и надо, правда?

– Конечно, – пробормотала Люси.

Миссис Симпсон продолжила:

– Так, для вечерних приёмов нужно что-то посложнее. Надо показать себя, но не безвкусно, как в Ньюпорте. Все эти люди приезжают из Бостона, и в них есть что-то пуританское, что не мешает им быть изысканными. Кстати, я сшила миссис Астор платье, вдохновлённая – не копировала, а просто была под впечатлением, – моделями Чарльза Фредерика Уорта. Великолепный зелёный шифон с богатой драпировкой сзади. Как будто морские волны.

– О, я хотела бы такое! – воскликнула Люси.

– Но, голубушка, боюсь, я не могу сшить вам такое же. Ходить в одинаковых платьях – это недопустимо. Но у меня есть множество идей. Много тканей. Так что давайте приступим к работе. Когда, говорите, вы уезжаете?

– Через три недели. Первого июня, – ответила Марджори. – Они хотят, чтобы мы приехали пораньше, но я боюсь, это слишком рано. Скорее всего, все важные люди приезжают чуть позже.

– Да, вы правы. Большие приёмы начинаются обычно с конца июня.

– О, я так надеюсь, что нас пригласят. – Марджори сжала губы и приподняла брови, как будто не смела больше сказать ни слова, боясь сглазить.

– Конечно же, вас пригласят. Вы ведь жена пастора. – Госпожа Симпсон повернулась к Люси: – И дочь пастора.

Люси заметила, как её мать поморщилась. Марджори Сноу терпеть не могла, когда её называли женой пастора. Это звучало, как ей казалось, по-деревенски грубо. И, хуже того, напоминало о том, что она пыталась скрывать и что раздражало её больше всего: жизнь на краю общества, а не в его центре. Она хотела, чтобы с ней считались не только из-за того, что она жена священника, но и из-за её собственных достоинств. В конце концов, она родилась в Балтиморе, и хотя Присси не была её кровной родственницей, они были близки, как родные сёстры, несмотря на разницу происхождения. Так случилось, что по странному стечению обстоятельств их жизни протекали во многом схоже: они родились в один месяц, и вскоре каждая потеряла одного из родителей. Когда умер отец Марджори, она и её мать, Роуз, были приглашены переехать в поместье Бэнкрофтов, потому что Роуз была лучшей подругой Аделии, матери Присси. Две девочки тоже стали лучшими подругами и были неразлучны, пока не вышли замуж, едва им исполнилось двадцать один год. Ни Марджори, ни Присси не могли иметь детей. Марджори и Стивен решились на усыновление, а Присцилла не смогла по условиям наследования поместья Бэнкрофтов.

Многие годы Марджори и Присцилла оставались верными подругами. Присцилла время от времени давала им немного денег и никогда не забывала гостинец Люси.

Но всё же Марджори была рада переехать в Нью-Йорк, когда Стивена пригласили стать проповедником в церкви Святого Луки. Несмотря на дружбу с Присциллой, они по-прежнему были в Балтиморе никем, ведь у южан долгая память. И хотя поколение сменилось, она и её овдовевшая мать были не более чем «приживалками». Немного выше, чем прислуга, но те же попрошайки без роду и племени.

Поэтому Марджори и Стивен переехали в Нью-Йорк спустя пять лет после свадьбы и начали жизнь с чистого листа. Она могла рассказывать о своей дорогой подруге Присцилле Бэнкрофт Деврис, но не вдаваясь в делали, за исключением тех случаев, когда хотела приукрасить их. Жители Нью-Йорка не так сильно интересовались генеалогией, как южане.

Когда Стивен предложил ей удочерить Люси, у Марджори было всего одно условие: никто не должен знать, что их дочь – приёмная. Даже Присцилла. Она хотела избежать «обстоятельств», которые могли бы помешать Люси вступить в блестящий брак. Ведь теперь наконец-то представился шанс оказаться на одном острове с богатейшими семьями Америки. Там будет не так, как в Нью-Йорке. Приход церкви Святого Луки был вполне респектабельным, но его ранг был отчасти ослаблен расположением вдали от делового центра. Однако это был своеобразный трамплин к должности епископа, как и Бар-Харбор послужит трамплином перспективного замужества Люси. И им больше не придётся отсиживаться на задворках. Отныне они будут в самой гуще общества.

3. На грани

До Бриджпорта вода была видна лишь урывками, но теперь обзор стал лучше, особенно когда они въехали в Род-Айленд. Люси не отрываясь глядела в окно, охваченная неведомыми раньше чувствами. Это была не обычная поездка на поезде. Когда она смотрела в окно, девушка видела не просто береговую линию, простиравшуюся перед ней, а грань, за которую была готова ступить немедленно. Грань эта словно бросала Люси вызов или, может быть, манила её?

Люси сидела напротив матери и отца. Поезд следовал по маршруту Нью-Йорк – Нью-Хей-вен – Хартфорд. Сквозь какофонию колёс иногда пробивался стук маминых спиц для вязания. Отец просматривал старые проповеди, во всяком случае она так думала, пока он не поднял голову:

– Марджори, у Олторпов несомненно есть дом в Бар-Харборе.

– Правда, дорогой? Олторпы из центра или те, что с окраины?

– Из центра. Эдвард и Фелисити из нашей конгрегации.

– Да? Вот бы не подумала, что у них достаточно средств.

– Я тоже. Но здесь написано, что они члены теннисного клуба.

– О, Люси, я так надеюсь, что ты походишь на уроки тенниса. – Марджори всплеснула руками, и вязание упало ей на колени. – Люси, ты меня слушаешь?

– А? – Девушка не отрывала глаз от серо-зелёной воды залива.

– О, Люси, не говори «а», это так вульгарно.

– Прости, мама. Что ты говорила?

– Я сказала, что надеюсь, ты будешь брать уроки тенниса.

– О, мама, я не думаю, что это хорошая идея. Ты же знаешь, моя нога и всё остальное. – Люси представила себя на теннисном корте, гоняющейся за мячом и чувствующей себя так же неловко, как во время бесед с ужасными Огмонтами и Дрекселями. Она представила Дениз Де Бек, Элси Огмонт и Ленору Дрексель в белых теннисных костюмах, хихикающих над ней, и у неё скрутило живот.

– Глупости! – почти прокричал отец голосом, каким никогда не говорил с кафедры, а только дома, споря с женой или Люси. – Твоей ноге гораздо лучше. Значительно лучше, и единственный способ закрепить улучшение – заняться чем-нибудь новым. Люси, перед тобой открываются такие возможности. Ты не должна упустить их.

– Именно так! Прислушайся к словам отца, дорогая! – Марджори Сноу вернулась к вязанию. – Танцуй. Ты ведь и раньше танцевала. Такие возможности…

«Теннис и танцы как способ выйти замуж», – подумала Люси и перевела взгляд обратно в сторону моря. Казалось, поезд поглощает рельсы и береговую линию, но открывались всё новые и новые виды, и море становилось всё ближе и ближе.

– Я так рада, Стивен, – сказала Марджори, ловя распустившуюся было петельку, – что церковь оплатила билеты в отдельном купе первого класса на поезд и пароход.

– Конечно, первого класса. Мы должны прибыть с шиком во благо церкви Святого Луки. Нам следует соответствовать статусу храма Святого Луки. Мы не должны позорить нашу церковь. Они же не приглашают первого попавшегося епископального священника в свою Часовню-у-моря.

– Конечно, нет. Видишь, Люси, именно поэтому ты должна участвовать во всём, чем занимается тамошняя молодёжь. Мы должны соответствовать статусу.

– Мы действуем во благо церкви, – торжественно изрёк её отец.

– Как миссионеры? – уточнила Люси.

– Боже, конечно, нет! – воскликнула мать. – Мы едем не для того, чтобы обращать. Господи помилуй. Это же Бар-Харбор, а не Африка! Отец имеет в виду, что мы должны соответствовать статусу: должны сиять, быть на высоте.

Люси попыталась разобраться в том, что сказали родители. Создавалось впечатление, что они едут на модный показ. Её воображение нарисовало огромное овальное зеркало, в котором отражались они трое в своих новых летних нарядах. Отец – в летней рясе. Она сама – в одном из батистовых чайных платьев, а мама в прогулочном костюме. Люси моргнула и представила себе другие наряды. Отец – в строгом пасторском облачении для вечерних выходов, мать в шёлковом вечернем платье холодного голубого цвета, и она сама в шёлковом бальном платье цвета зелёной морской пены, со шнуровкой, который, как говорила миссис Симпсон, оттенял её тёмно-зелёные глаза.

Мечты девушки были прерваны стуком в дверь купе.

Преподобный Сноу встал, чтобы открыть дверь. Это был проводник.

– Следующая станция – Южный вокзал Бостона. Носильщик встретит вас на платформе с вашими дорожными сундуками. Вы заказали кэб до парахода?

– Да, сэр. Мой помощник позаботился об этом.

– Чудесно, чудесно, преподобный. – Казалось, проводник специально тянет время. Люси увидела, как лицо отца осветилось пониманием.

– О! – Его рука дёрнулась к карману. Пастор вытащил монетку в пятьдесят пенсов и слегка покраснел, когда проводник взял её.

Как только дверь за ним закрылась, Марджори Сноу прошептала:

– Пятьдесят центов, Стивен?

– Мы не должны казаться скупыми, дорогая, – поучительно заявил он. – Мы же собираемся водить компанию с Ван Виксами, Асторами, Беллами!

Родители буквально сияли, глядя друг на друга. Они ещё никогда не выглядели такими счастливыми.

Люси тоже почувствовала, как её охватил трепет, когда сошла с поезда. Девушка глубоко вдохнула. Запах моря, смешанный с угольным дымом, изрыгающийся из паровозной трубы. Солёный воздух! В Нью-Йорке никогда не было ничего подобного. Люси продолжала дышать полной грудью, пока они шли за носильщиком. Потом ускорила шаг, чтобы нагнать его:

– Простите, сэр, но далеко ли море?

– Хавань? – перепросил он.

Она поняла, что он имел в виду гавань, но просто говорил с сильным бостонским акцентом.

– Да, сэр.

– Недалеко, юная мисс. На кэбе за двадцать минут доедете, но это из-за того, что движение сегодня оживлённое. Меньше полумили до причала Линкольна, а там – сразу на па’аход.

У него было круглое простое лицо, а волосы, торчащие из-под кепки, – бледно-рыжими, как недозревшая морковь. Она распознала в его выговоре и ирландские нотки, которые нашла очень милыми.

Когда они добрались до причала, Люси не помнила себя от восторга. Она сняла шляпу и подставила лицо ветерку, откинув голову назад. Шпилька выскочила, и волосы, собранные в тугой узел, искрящимся каскадом рассыпались по спине. Ветер тут же взметнул их, и они закрыли лицо девушки.

– Люси, ради всего святого, что ты делаешь? Твоя шляпа! Твой пучок!

– О, мама, разве этот воздух не восхитителен? Только посмотри: из Бостона и впрямь виден океан.

Они стояли на краю причала, где пароход Элизабет М. Прути мягко покачивался на волнах. На этом судне им предстояло проплыть Массачусетский залив, вдоль побережья Нью-Гэмпшира, через заливы Каско, Масконгус, Пенобскот и наконец войти в залив Френчмен к острову Маунт-Дезерт.

– Что это ещё такое? – Отец бросил на неё один лишь взгляд, и его рот приоткрылся от удивления.

Он просто окаменел от ужаса, словно она сбросила с себя одежду и стояла на причале обнажённой. Казалось бы, отсутствие шляпы и растрёпанные волосы не должны были производить такое впечатление.

– Что-то не так? – поспешила спросить Люси, заметив, как родители смотрят не неё.

– Ты не похожа на себя, – проговорила мать, глядя на неё так, будто она и правда была незнакомкой. Освещённые солнцем, волосы Люси казались огненными, а глаза искрились ярко-зелёным.

– Ну не красотка ли? – глухо присвистнул портовый грузчик. Раздалось ещё несколько присвистов.

– Пойдём, дорогая, пора подниматься на борт. И ради бога, надень шляпу. – Слова отца, тянувшего её за руку к трапу, больше походили на мольбу, чем на замечание.

Ветер дул кораблю в нос, что было нетипично в это время года, и капитан сообщил им, что из-за встречных ветров они прибудут только в шесть утра следующего дня. Люси никогда не была так счастлива. Она чувствовала, что чем дольше будет находиться в море, тем лучше. Она хотела бодрствовать всю ночь. Зачем оставаться в душной кабине, если можно побыть на палубе? Родители не одобрили бы эту идею, поэтому им Люси решила ничего не говорить. Она твёрдо решила, что изо всех сил постарается быть образцовой дочерью и соответствовать статусу. Она даже была готова попробовать поиграть в теннис, если это поможет отцу стать епископом Нью-Йорка.

И тем вечером она прекрасно справлялась с ролью идеальной дочери на ужине в кают-компании; на ней было серое кашемировое платье и приталенный жакет. Их усадили за капитанский стол, и капитан Эндрю Бурч попросил, чтобы пастор благословил их пищу. Марджори была довольна оказанной им чести, но слегка разочарована, что за столом не оказалось никакой знаменитости. Для богачей, как сказала миссис Симпсон, было ещё слишком рано. На пароходе плыли дантист с женой, который вышли в Портленде, предприниматель с десятилетним сыном (тоже сошли в Портленде) и гувернантка, которая ехала перед своими хозяевами – Гринами, о которых Марджори никогда не слышала, но которые, очевидно, собирались провести лето в Бар-Харборе. Разговоры велись главные образом о погоде, и хотя Марджори задала гувернантке несколько тактичных вопросов о Гринах, ей удалось выудить лишь немного сведений. По окончании ужина они попрощались с соседями по столу и пожелали всем хорошего лета.

* * *

Семье Сноу предоставили двойной люкс (спасибо ещё раз щедрости церкви Святого Луки). Когда они вернулись в каюту Марджори опустилась на диван и вздохнула:

– Надеюсь, меня не замучает морская болезнь.

Судно заметно раскачивало, потому что они плыли уже не по заливам вдоль береговой линии Массачусетса, а вышли в открытое море.

– Люси, дорогая, как тебе удаётся сохранять равновесие, ни за что не держась?

Люси пожала плечами. Ей нравился ритм волн, как будто она знала его с самого рождения. Ей казалось, что он баюкает её. Но как она могла объяснить свои чувства родителям, которых явно укачивало? Она попыталась сменить тему:

– Мама, вы попрощались с мисс Бернэм, гувернанткой, так, как будто мы больше никогда не увидимся. Но мы всё лето будем жить в одном городе и наверняка ещё встретимся.

Она заметила, что родители обменялись многозначительными взглядами.

– О, дорогая, я не думаю, что её хозяева – люди нашего круга, – поспешно проговорил отец.

– Мистер и миссис Григ?

– Да. – Мать нервно кашлянула. – У них неподобающая фамилия.

– Как это?

– Ну, понимаешь… – Она подняла короткие тонкие, брови, которые выгнулись так сильно, что стали напоминать запятые над её карими глазами. Губы Марджори плотно сжались, как будто она предпочла бы обет молчания каким-либо объяснениям.

– Твоя мама хотела сказать… что это люди не нашего круга. По их имени можно определить… что они другого сорта.

– Другого сорта? – переспросила Люси.

– Евреи, скорее всего.

Эти слова озадачили Люси. Раньше родители не говорили ни о чём подобном. Так мог бы говорить кто-то вроде Дениз Де Бек или Элдона Дрекселя. Но её родители, особенно отец, всегда были очень корректны, когда вопрос касался другого вероисповедания.

Другого сорта? Что конкретно это означало? Люси попыталась понять. Другая религия – это она понимала, но сорт? Люси смутилась. Она встречала евреев в Нью-Йорке, говорила с ними. Сапожник, мистер Гурвиц, был евреем. А ещё леди за справочной стойкой в публичной библиотеке. Её звали миссис Голд. Она была очень любезной. Они, возможно, отличались внешне, но то же самое можно сказать и об ирландце носильщике, который нёс их багаж, и об Анне, их кухарке, ведь она была шведкой. Но сказать, что они другого сорта? Она вспомнила, как родители смотрели на неё на причале, когда она сняла шляпу, и какими потрясёнными были их лица. Теперь она поняла. Дело было не в том, что с распущенными волосами девушка казалась неодетой, а в том, что она стала другой: другого сорта, другим существом, не совсем даже человеческим – чужеродным.

Эти мысли не давали Люси покоя, когда она ложилась спать. Хотя она и собиралась бодрствовать, плавное покачивание парохода на волнах, приходящих с необъятных просторов Атлантики, навевало на неё дрёму. Несмотря на монотонное гудение двигателей, она по-прежнему могла слышать гипнотические ритмы биения волн о корпус судна.

Я не хочу играть в теннис. Я хочу плавать. Никто никогда не учил её, но Люси не сомневалась, что умеет плавать. Она просто знала это.

Перед тем как заснуть, она вспоминала о Прародителях – небольшой выдуманной семье, которая жила в домике, подаренном ей тётей Присси. Люси придумала Прародителей задолго до того, как обнаружила в кабинете своего отца те бумаги – на её усыновление из церкви Святого Луки со словами «мать неизвестна». С того самого дня она гадала, кто произвёл её на свет? Кто её «неизвестная мать»?

В церкви, когда отец читал Евангелие от Матфея, она всегда очень внимательно слушала. Ей нравился ритм и темп, с которыми он произносил имена, начиная с Авраама, Исаака, Иакова и Иуды до Иисуса и его родителей. Имена казались ей странными, как и люди, которые все были мужчинами, но почему-то рождались друг от друга. Аминадав был после Арама, потом Наассон, Салмон и Вооз. Женщины упоминались только иногда. В Люсиной семье Прародителей было наоборот – главными были девочки, а уж потом мальчики. У Люси начали закрываться глаза. Последнее, о чём она подумала: её семья не была легендарной. Она действительно существовала, и в ней родилась Люси. Случится ли ей узнать, от кого она была рождена, кто она и откуда появилась? Узнать, какого она сорта?

* * *

Люси проснулась и резко села на своей постели. Как она могла заснуть? Вглядевшись в небо за иллюминатором, она разглядела две звезды. Слава Богу, ещё ночь. И у неё ещё оставалось время, чтобы выйти на палубу. Она прислушалась: из смежной комнаты раздавался храп и мягкое посапывание родителей. Больше судно не качало, оно шло очень мягко. Ветер, должно быть, стих. Люси надела свой самый тёплый плащ, накинула шаль и выскользнула из каюты.

Когда она вышла на палубу, ей показалось, что она переступила границу, за которой начнётся совершенно новая жизнь. Её обдувал лёгкий ветерок, окутывал запах моря, и у неё перехватило дыхание, когда она увидела колеблющееся отражение луны на водной глади. По щекам потекли слёзы. Люси не могла понять, почему заплакала. Она никогда не чувствовала себя счастливее, чем сейчас, но на какое-то мгновение всё вокруг показалось ей ужасно хрупким, как отражение луны на воде.

4. Вид с маяка

Эдгар Плам прислонился к перилам, огораживающим маяк, за которым следил. Каждые десять секунд загорались две секундные вспышки. В эти десятисекундные интервалы он мог мельком увидеть её: свою дочь Мэй и её хвост, поднимающийся, как водяная комета, из моря в небо. То, о чём он догадывался, хотя и не хотел верить своим догадкам, многие годы, с того самого момента, как забрал её из матросского сундука, качавшегося на волнах, подтвердилось девятью месяцами ранее, ветреной сентябрьской ночью, когда Эдгар увидел свою дочь резвящейся в морских волнах. Потребовалось много времени, чтобы он смирился с неизбежным – его Мэй, его дорогая Мэй, принадлежит морю. Они были близки так, как бывают близки отец и родная дочь. И всё же он не мог заставить себя признаться, что всегда знал её тайну. Мысленно он репетировал признание бесконечное множество раз, но выходило плохо: как будто он прощал её за то, кем она была. Но ведь её не за что было прощать. Эдгар часто думал о том, что бы произошло, если бы он не нашёл её. Умерла бы она? Действительно ли он спас её? Или обрёк на долгое заточение на маяке?

«Проявилась», – так он думал о перерождении Мэй.

Она не всегда была такой, или лучше сказать: не всегда знала, что она такая – её секрет был тайной даже для неё самой. Эдгар был почти уверен, что это произошло год назад или чуть больше. Прошлой весной, когда последний раз дул северо-восточный ветер. Она держала это в тайне, даже от Хью, её кембриджского[2] кавалера, учившегося в Гарварде. Хотелось бы знать, вернётся ли Хью этим летом.

Вот! Он снова увидел его. Великолепный хвост, взметнувшийся в водовороте сверкающих брызг. Она была примерно в четверти мили от маяка. Каскад капелек осветила быстрая вспышка света: зрелище было красивей, чем самая красивая радуга. «Куда она направляется? – подумал он. – Что делать, если я потеряю её? Уплывёт ли она когда-нибудь навсегда?»

* * *

Мэй слышала гул парохода Элизабет М. Прути, плывущего мимо Эгг-Рока к Бар-Харбору.

«Больше никаких прыжков», – подумала она.

Она не хотела привлекать внимание членов экипажа, если они находились на палубе, или штурмана, стоящего на носу. Дочь моря хотела было нырнуть, не доплывая до борта, но тут пустота, которую она так часто ощущала в левом боку, чуть затрепетала, а потом начала пульсировать всё сильнее. Раньше она ощущала пустоту с обеих сторон, но в правом боку это ощущение исчезло после того, как в конце прошлого лета она нашла свою сестру Ханну Альбери посреди урагана. Мэй чувствовала такое же пульсирование за секунду до того, как они заметили друг друга. Вскоре после встречи Мэй и Ханна поняли, что у них должна быть ещё одна сестра. Неужели она где-то рядом? Мэй с трудом сдерживала волнение, и её хвост нетерпеливо бил по воде.

Мэй почувствовала, что вслед за пульсацией в животе её охватило беспокойство. А вдруг она окажется богатой и надменной? Что она тогда подумает о сестре, живущей на маяке? У которой всего лишь три платья, перелицованные не один раз, а летнее выглядит как лоскутное одеяло. Ханна, служившая в богатом доме, по крайней мере имела представление о предметах роскоши, как чаши для ополаскивания пальцев и арфы. А Мэй понятия не имела ни о чём подобном. Она выросла в полной оторванности от мира на этом островке и ездила в город только в школу и в библиотеку. Мэй знала, что неправильно думать, будто все богатые люди высокомерны. Ханна говорила, что юная Этти Хоули – самый милый человек, которого она когда-либо встречала. Но одно дело, когда к тебе хорошо относится младшая дочь твоего хозяина. А совсем другое – когда пытаешься наладить отношения с сестрой, с которой никогда не встречалась, которая даже не предполагала, что у неё могут быть сёстры. Но как бы там ни было, сестра находилась очень близко. Мэй чувствовала это. Возможно – на палубе Элизабет М. Прути. Мэй нырнула и поплыла на глубине в кильватере парохода. Она была не в силах остановиться. Она знала, что девочка на этом судне, и должна была следовать за ним.

Мэй ощущала нечто подобное, когда они с Ханной совершили долгое плавание к месту крушения британского корабля «Решительный» и нашли место, где погибли их родители. Как будто их тени протянули к ним руки из позабытого прошлого: ни у одной из сестёр не было компаса, но они точно знали направление. Мэй называла подобные инстинкты Законами Соли. Это были не мимолётные порывы, а что-то более глубинное, и они подсказывали Мэй, что тот, кто проявился, не должен приближаться к тому, кто ещё нет.

Мэй и Хана были дочерьми моря, или, как называли их люди в своих легендах, русалками. В их венах текла соль, но если сестра ещё не закончила преображение, нужно было позволить ей найти собственный путь к морю.

* * *

Мэй выплыла из кильватера и поплыла рядом с «Элизабет М. Прути», скрываемая лишь несколькими дюймами воды, поверхность которой она нарушала не больше, чем стайка рыб. Несколько минут она просто плыла рядом, потом приблизилась к корме и поплыла на белой пенящейся волне, оставляемой винтом, перевернувшись на спину, чтобы попытаться отыскать сестру на палубе.

Удостоверившись, что там никого нет, она поплыла к носу, не прилагая никаких усилий, чтобы не отставать от парохода. Снова перевернувшись на спину, Мэй увидела её. По правде сказать, она увидела лишь волосы. Они развевались, подхваченные ночным ветром, и горели огнём.

Законы Соли, однако, не могли помешать Мэй рассказать всё Ханне. Она сгорала от нетерпения, надеясь, что Ханна придёт сегодня поплавать, вместо того чтобы провести вечер со своим художником.

«Он такой…» – Мэй оборвала себя. Она не имела права думать о нём так. И она никогда не думала о Стэннише Уилере плохо. Хотя не совсем так. В нём было что-то, что её – она никак не могла подобрать слово – беспокоило.

5. Дом у моря

– Осторожнее, здесь корни выпирают. Они тут повсюду, не споткнитесь, преподобный, и вы, миссис Сноу и юная леди. Элмер, Питер, полегче с сундуками. Это вам не клетки с ома’ами.

– А-гм. Не боись, Эльва.

– Клетки с чем? – переспросила Люси Эльву Перри.

– Ха! Ми-чка, мы здесь называем ома’ами лобсте’ов.

«В Новой Англии никто не произносит букву “р”?» – подумала Люси.

Но это, конечно, не мешало ей чувствовать себя абсолютно счастливой. Лесная тропинка пошла через ели и сосны. Она уже слышала шум волн. Клочья тумана висели на ветках, будто причудливые шифоновые шарфы.

– Густой, как грязь, – бросила Эльва. – Когда доберёмся до дому, моря уже не разглядишь.

«Но я слышу его запах, – подумала Люси. – Я чувствую его».

Воздух был напоён запахом соли и хвои. Люси перевела взгляд на Марджори и заметила, что у той дрожит нижняя губа.

– Всё в порядке, мама. Здесь так прекрасно, особенно после года в городе, наполненном ужасными запахами.

– Слишком по-деревенски и слишком далеко от центра.

– Далеко?

– Сколько мы уже идём?

– Не пять минут, конечно. Но зато довольно близко от церкви. Здесь так красиво, мама. Так хочется сделать зарисовки акварелью и тушью.

– Ты рисуешь, ми-чка? – спросила Эльва Перри.

– Немного.

На самом деле Люси думала о том, чтобы нарисовать море уже давно: с тех пор, как посетила выставку художников-маринистов в Музее естественной истории.

Она дивилась цветовому разнообразию, и ей хотелось воочию увидеть, как, например, на цвет моря влияет цвет неба или солнце. А если день облачный, море станет серым?

– У неё очень хорошее образование, у нашей Люси, – улыбаясь, сказал преподобный Сноу.

– А-гм. А к нам почти каждое лето приезжает один из самых знаменитых живописцев страны.

– Кто же? – немного оживилась Марджори Сноу.

– Стэнниш Уитман Уилер.

– Стэнниш Уитман Уилер! – в один голос воскликнули преподобный и миссис Сноу.

– Не могу поверить, – с придыханием произнесла Марджори.

– О, да. Он приезжает, чтобы рисовать портреты богачей: Асторов, Рокфеллеров, Беллов, Бенедиктов, Хоули. Кого угодно.

– Он написал епископа Вандервакера, – добавила Марджори.

– Ваша правда! – кивнула Эльва. – О, епископ – прекраснейший человек, который когда-либо ходил по земле. – Она порывисто вздохнула. – О, ми-чка! Как об этом трудно говорить, но я не представляю, как он держится сейчас: после того, как потерял ногу.

– Да, так печально, – прощебетала Марджори. Это были уместные слова, но живость, с которой она их произнесла, полностью исключала искренность.

– А теперь расскажите мне, миссис Перри, далеко ли до пляжного и теннисного клубов?

– Минут десять.

– Не волнуйтесь, мама, – попросила Люси, заметив, как Марджори нахмурилась. – Здесь всё недалеко. Это же остров. И нам же сказали, что дадут бричку, и один из прислужников дьякона отвезёт нас, куда мы попросим.

– Да, это очень мило. – На несколько мгновений повисло напряжённое молчание. – Я… я… – Марджори запнулась.

– Что, мама?

Марджори немного понизила голос:

– Я просто подумала, возможно, нам было бы лучше снять номера в том отеле, «Сен-Совёр», который мы видели, когда проезжали по центральной авеню. Наверняка там останавливаются все сливки общества.

– Моя дорогая, – прервал её преподобный, – во-первых, здесь не принято называть улицы авеню: просто улицы и дороги. И во-вторых, священнослужителю полагается жить в доме приходского священника, а не в отеле.

Как только он произнёс это, за стеной голубых елей открылся каменный дом. Его фундамент скрывали заросли папоротника, а по стенам причудливо вился плющ. Ставни были выкрашены тёмной сине-зелёной краской, гармонирующей с елями.

– Давайте зайдём с центрального входа, – предложила Эльва Перри. – Негоже знакомиться с домом через кухонную дверь.

Когда они обходили дом, их лица обдувал влажный восточный ветер.

– Отвернитесь, чтобы не наглотаться тумана, – посоветовала Эльва. – Видите, там Зелёная гора, это первое на всём материке, что освещает восходящее солнце!

Люси поднялась на крыльцо. Она слышала, как отец сказал:

– Как захватывающе.

Он произнёс это таким же безразличным тоном, каким говорил, когда крестил некрасивого ребёнка. «Какой статный», – если это был мальчик. «Какая очаровательная», – если девочка.

– Наверное, вам показалось, что это попахивает мистикой. Это всё потому, что в моём роду не обошлось без индейцев.

– Что, простите? – почти взвизгнула Марджори.

– А-гм. Здесь во многих из нас течёт немного индейской крови: и в шотландцах, и в ирландцах; они хоть и приехали из Новой Шотландии, но здесь встретились с племенами пенобскот, пассамакуоди и абенаки, поэтому в большинстве из нас есть что-то от них. – Эльва протянула длинные руки к клочку тумана и сделала несколько круговых движений. – Чего только в нас не намешано!

Люси увидела, как её мать побледнела, словно туман. А Эльва продолжала:

– На Маунт-Дезерте есть клуб каноэ. Так вот: там всегда есть несколько индейцев, которые показывают отдыхающим, как плавать на каноэ.

В голове Люси вспыхнуло прекрасное воспоминание: инуитская лодка, скользящая по водной глади.

– О, мама, я бы больше хотела учиться плавать на каноэ, чем играть в теннис.

– Ни в коем случае!

Люси расслышала, как мать еле слышно бормочет, что уж что-что, а теннис индейцы преподавать не должны.

– Мы мигом принесём остальной багаж, – заверил Элмер, когда преподобный Сноу и его супруга проследовали за ним. Люси же задержалась на крыльце, глядя в сторону моря.

– Вы ещё здесь, юная миссис? Из-за тумана не очень-то хорошо видно, – сказал Элмер.

– А в какой мы части острова?

– Вот там «Прути» вошла в порт. А мы в юго-западном углу. Чуть выше Выдриного ручья.

– А здесь купаются? – Она кивнула в сторону океана. Хотя его не было видно из-за тумана, Люси различала шёпот волн.

Питер рассмеялся:

– Прямо в океане, что ли?

– А почему нет?

– Вода ужасно холодная, и течения довольно сильные. Это по-настоящему опасно. Ребятишки частенько ныряют с городского причала, бывает приятно искупаться в пруду, но нет, никто не купается в открытом океане.

Но Люси была уверена в обратном. Пробравшись на палубу «Элизабет М. Прути» перед рассветом, она почувствовала чьё-то присутствие в воде, да так близко, что, казалось, достаточно перегнуться за перила, чтобы коснуться его. Кто-то точно плыл рядом с пароходом, на небольшой глубине, и один раз Люси даже показалось, что она увидела мерцающее очертание, но лишь на мгновение: загадочный пловец скрылся из виду, зато внутри появилось чувство зияющей пустоты.

– Люси! Ты где? – раздался из дома голос отца.

– Я уже иду! – крикнула Люси и переступила порог.

Гостиная была просто очаровательна. Эльва Перри объясняла, как пользоваться дровяной печкой, обогревавшей первый этаж:

– Эту печку хорошо топить, когда на улице туманно, как сегодня. И в доме будет тепло и сухо, в солнечный же день в ней нет необходимости. Легче не бывает. Но я буду приходить каждый день и, если что, смогу вам помочь. Так. Я приготовила уху, кастрюля стоит на плите в кухне. – Она встрепенулась, явно вспомнив что-то важное. – Ах, да. Крысиный яд на кухне, в верхней полке.

– Крысы! Здесь водятся крысы? – Глаза Марджори Сноу буквально вылезли из орбит.

– Нет, ми-чка. Всё не так плохо. Просто иногда белки пошаливают. Если услышите странное копошение, скажите мне – и всё. Не занимайтесь этим сами. Я только подумала, что лучше всего убрать его в самую верхнюю полку. Я же не знала, есть ли у вас ребятишки, от которых всё надо прятать. Лучше, чтобы он находился вне досягаемости.

– Это так любезно с вашей стороны, миссис Перри, – сказал преподобный Сноу.

– Да. Бережёного Бог бережёт. Если вам что-нибудь понадобится… просто кричите. Здесь нету телефонов. По правде сказать, они есть только в богатых домах.

– Едва ли это богатый дом, – сквозь зубы пробормотала Марджори. – Нет электричества. Нет телефона. Белки копошатся. И всё такое простоватое.

– О, это всё епископ Вандервакер. Ему здесь очень нравилось, поэтому, когда Пибоди предложил установить современные удобства, он категорически отказался. Он всегда цитировал Евангелие от Матфея, главу девятнадцатую.

– Ах! – мягко воскликнул преподобный Сноу. – Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие.

– Да, сэр. Он простой человек. И мы скучаем по нему.

– Уверяю вас, мы не нуждаемся ни в каких излишествах. В этом доме есть всё, что нам нужно. Мы почитаем за честь находиться здесь и будем следовать заветам нашего уважаемого предшественника, епископа Вандервакера.

Люси показалось, что отец уже был готов к тому, чтобы начать читать проповедь, поэтому она обрадовалась приходу Элмера и Питера с сундуками.

– Тропинка здесь очень крутая, – сказал Элмер, ставя сундук на пол. – Та, что идёт от дома к морю, я имею в виду. Она скользкая и опасная, и пляж там не ахти. Если вы захотите сходить на пляж, лучшие – рядом с теннисным и пляжным клубами.

– Да, мы хотим, – с энтузиазмом закивала Марджори. – Я купила Люси замечательный купальный костюм.

Это была самая уродливая вещь, которую Люси когда-либо видела. Она даже вздрогнула, вспомнив ужасную горчичного цвета фланелевую юбку, доходящую почти до колен, под которую полагалось надевать толстые чёрные «купальные чулки».

– А знаете, – сказала Эльва, – сейчас модно купаться в панталонах под юбкой или просто в брюках и блузке.

Марджори приосанилась:

– Миссис Симпсон, наша швея, уверила меня, что купальные костюмы из фланели или шерсти с чулками наиболее подобающи.

– Да, такие ещё тоже носят. Но здесь едва ли кто-то решается искупаться в океане. Слишком уж холодно. Все ходят в купальный клуб и плавают в бассейне. О, боже мой, я совсем позабыла о времени! Я должна бежать к Хоули.

– Хоули! – воскликнула Марджори. – Бостонские Хоули?

– Я знаю только этих. Они должны приехать через неделю, а я всегда помогаю подготавливать Глэдрок.

– Глэдрок?

– Их летний дом. Наверное, самый прелестный на Маунт-Дезерте. И это напомнило мне, – Эльва завертела головой, чтобы найти взглядом Люси. – К ним на работу поступила девушка, и она как две капли воды похожа на вас, ми-чка. Те же рыжие волосы, может, только немного темнее. Прям как будто вы сёстры.

Марджори издала пронзительный нервный смешок. Её левый глаз дёрнулся – признак крайнего напряжения и даже испуга; с ней такое случалось, но крайне редко.

– Правда? – переспросила Люси. – Надеюсь, мне представится случай встретиться с ней.

– Она же служанка, дорогая, – заметила Марджори.

Её мясистое лицо побледнело от тревоги. Люси видела это выражение множество раз, но сейчас, переводя взгляд с матери на отца, вдруг остро почувствовала пропасть, разделяющую её и родителей. Почему она раньше не обращала на это внимание? Как будто новое место, этот морской край, вдруг проявило то, что раньше было лишь незначительной догадкой.

Подобная мысль должна была испугать её. Но – и Люси это немало удивило – она почувствовала не беспокойство, а сильное, на грани ликования, предвосхищение.

* * *

6. Пещера среди скал

Марджори Сноу ворчала весь вечер: сетовала на то, что ей не нравится проводить время «в непроходимых туманных лесах». Преподобный же казался весьма довольным, занимался проповедями и несколько рассеянно пытался успокоить жену, как показалось Люси, фразами, какими обычно уговаривают младенцев поесть кашки. Марджори и в самом деле начинала вести себя довольно инфантильно, когда скучала или сердилась.

– Моя дорогая, просто никто ещё не приехал. Надо потерпеть. Они скоро приедут. И мы станем выходить в свет. Люси будет красоваться в чайном платье и купальном костюме.

Услышав про купальный костюм, Люси закрыла глаза. «Я лучше полезу в воду в чайном платье, чем надену эту пакость», – подумала она.

Через некоторое время преподобного начала одолевать зевота, потом и Марджори.

– Я понял, – сказал он. – Это море оказывает усыпляющий эффект.

Люси притворилась, что тоже зевает, хотя чувствовала себя очень бодрой. Она хотела, чтобы родители быстрее заснули… Родительская комната находилась в глубине дома на первом этаже, для себя Люси выбрала комнату, выходящую прямо на море, на втором этаже. Туман, клубящийся вокруг дома весь день, рассеялся. Люси не верилось, что звёзды могут быть такими яркими. Через каждую секцию окна можно было рассмотреть с полдюжины серебристых кружочков. Бесконечная процессия звёзд поднималась из-за горизонта на востоке, и кусочки неба, ограниченные рамами, казались Люси частями головоломки. Люси пыталась «собрать» их в созвездия, о которых читала. До этой ночи ей не выпадало возможности воспользоваться своими знаниями на практике. На Манхэттене звёзд не было видно, во всяком случае, Люси их никогда не видела. Дома были слишком высокими, огни слишком яркими, а фабричные и каминные трубы изрыгали клубы дыма. Но здесь, у моря, звёзды, казалось, заполняли всё вокруг. Темнота порождает красоту. Какая же красота скрывается в тёмных глубинах моря: наверняка неописуемые сокровища.

Родители, конечно, уже спали. Она выскользнула из-под одеяла и завернулась в шаль, не надев ни чулок, ни ботинок. Если на улице скользко, уж лучше она будет босиком, чем в новой неудобной обуви на плоской подошве. Девушка прокралась к лестнице. Глаза быстро приспособились к темноте, и в мгновение ока она оказалась внизу. Стоял час отлива, поэтому она просто спрыгнула со скалы на гальку, устилавшую берег. Как же чудесно чувствовать ногами влажные камни, ей даже показалось, что она почти перестала хромать. Может быть, солёная вода так подействовала? Люси почувствовала, что сухожилия в лодыжке расслабились и нога выправилась. Ощущение было таким поразительным, что она приподняла подол платья и посмотрела вниз. Нога выглядела такой же, как обычно, но казалась не столь вывернутой. Она бродила по берегу до тех пор, пока не заметила расселину в скалах, зовущую непроглядной темнотой. Ручеёк путеводной нитью тёк к расселине.

«Это пещера!» – поняла Люси. Настоящая пещера, как в «Острове сокровищ», который она прочитала по меньшей мере полдюжины раз. Или Мамонтова пещера в Кентукки, о которой она узнала из «Харперс-Уикли» и просто до смерти хотела побывать в ней и исследовать лабиринты известняковых туннелей. Когда она сказала родителям, что они могли бы посетить это место, мать завопила «Кентукки!» с такими интонациями, как будто Люси предлагала поездку на Луну или, возможно, в Африку или на Восток.

Сейчас же перед ней открывался вход в настоящую пещеру, и Люси вошла в неё: спокойно, уверенно и совсем не хромая. В эту секунду в ней что-то неуловимо переменилось. Несмотря на кромешную темноту, она видела с удивительной ясностью, словно внутри её глаз появились другие, пронзающие тьму, и полной грудью вдыхала солёный воздух.

Люси окинула взглядом стены пещеры: плавные контуры, розовый с чёрными вкраплениями гранит. Увидела линию, которой достигает вода во время приливов. И тут обнаружила то, от чего перехватило дыхание. Три деревянных вешалки, точнее три ветки, воткнутые в трещины на стене. На двух из них висели какие-то девичьи вещички. В пещере явно был кто-то ещё. Люси внимательно осмотрелась. Когда она сделала первый шаг в пещеру, темнота казалась такой дружелюбной, теперь же Люси не была в этом столь уверена. А что, если она невольно узнала чей-то секрет? Тому, кто хотел скрыться от посторонних глаз, вряд ли понравится найти вынюхивающую чужие тайны дочь летнего священника. Внезапно её охватило чувство острого одиночества и отчуждённости. Она не хотела быть изгоем, только не здесь. Не в этой пещере. В Нью-Йорке она оставалась равнодушной, когда такие девушки, как Элси Огмонт, Ленора Дрексель или Дениз Де Бек, считали её странной, но здесь ей было не всё равно! Необычное ощущение. Это не салон на Пятой авеню, а пещера, по стенам которой сплетал причудливые кружева мох. Но именно сейчас, именно в этой пещере, ей больше, чем когда-либо, было важно не казаться странной. За всю свою жизнь она ни разу не чувствовала себя такой безутешно одинокой.

Она поближе подошла к ветке, на которой висел жакет. Он был очень похож на тот, что был на ней, только совсем изношенный. Рядом висела юбка в таком же плачевном состоянии и бархатная лента, полинялая и жёсткая от соли, к одному из концов которой была привязана необыкновенно красивая ракушка – ничего подобного Люси раньше не видела. Она немного напоминала раковину гребешка, но была совершенно плоской, а бороздки – очень глубокими. У Люси возникло непреодолимое желание прикоснуться к ракушке. Она посмотрела через плечо – убедиться, что по-прежнему одна. Девушка медленно протянула руку, с удивлением отметив, что у неё дрожат пальцы, и сняла ленту с ветки, чтобы как следует рассмотреть. У неё перехватило дыхание, когда она увидела прядь рыжих волос, запутавшихся между бороздками ракушки. Кто-то использовал её как гребень для волос! Люси не смогла удержаться и распустила волосы, по обыкновению собранные в пучок на ночь. Несколько мгновений она нерешительно крутила гребёнку в руках, а потом провела ею по волосам и закрыла глаза. Каким-то шестым чувством она поняла, что ракушка была поднята с такой глубины, на которую не способен опуститься ни один человек. Кем бы ни был тот, кто достал эту чудесную раковину, он наверняка разительно отличается от всех модных особ, задиравших перед ней свои аристократические носы. Девушка закрепила гребень так, чтобы волосы падали на плечи несимметрично, и пожалела, что под рукой нет зеркала. К подобным причёскам мать относилась неодобрительно, считая их слишком изощрёнными или, как она любила выражаться, «порочными».

Примечания

1

Епископальная церковь – «ветвь» англиканской церкви в Новом Свете и частично в Европе. Многие прихожане Епископальной церкви принадлежат к высшим слоям общества.

2

Кембридж – город в штате Массачусетс, в котором расположен Гарвардский университет.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.