Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Крейнс-Вью - Голос нашей тени

ModernLib.Net / Современная проза / Кэрролл Джонатан / Голос нашей тени - Чтение (стр. 9)
Автор: Кэрролл Джонатан
Жанр: Современная проза
Серия: Крейнс-Вью

 

 


— Карен, можно прийти сейчас?

— Я бы хотела, чтобы ты пришел час назад. Выходя из лифта, я чуть не пустился бегом. Я стоял у ее двери с альбомом под мышкой и сердцем, стучавшим у меня в горле. На двери висела записка: «Не сердись. Мы съедим пирог, когда я вернусь. Кое-что случилось. Оно называется Майлз и говорит, что ему страшно нужна помощь. Я не хочу идти. Повторяюя не хочу идти. Но я многим ему обязана и потому иду. Но я вернусь, как только смогу. Вечером хороший фильм. Я постучу три раза. Не сердись».

Я купил пиццу и принес домой, чтобы оказаться на месте, если Карен вернется рано. Но рано она не вернулась. И вообще не вернулась этой ночью.

Глава вторая

На следующее утро я получил письмо от Индии. Сначала я посмотрел на него, словно это был давно потерянный ключ или документ, который нашелся, и непонятно, что теперь с ним делать.


Дорогой Джо!

Я знаю, что с письмом по-свински запозднилась, но, пожалуйста, считай, что кое-что не позволяло мне написать раньше. Пол так по-настоящему и не появлялся, хотя пару раз делал мелкие гадости, чтобы напомнить мне о своем присутствии. Знаю, что ты встревожишься, если я не скажу тебе, что имею в виду. Как-то утром я пошла на кухню и на столе, там, где он обычно сидел, нашла Малышовую перчатку. Как я уже сказала, гадости мелкие, но перепугалась я изрядно и отреагировала как сумасшедшая, так что он, наверное, остался доволен.

Я договорилась встретиться со знаменитым медиумом, и хотя не очень верю этим столовращателям, очень многое из того, во что я верила, улетучилось как дым в последние месяцы. Если из моей встречи что-то выйдет, я тебе сообщу.

А теперь не пойми меня неправильно, но мне нравится жить одной. Оказывается, есть столько всего, за что надо нести ответственность и что раньше моя вторая половина брала на себя, а я и не догадывалась. Но зато ты волен, как птица, и никому ни в чем не даешь отчета. Видит Бог, мне нравилось жить с Полом и, возможно, когда-нибудь понравится жить и с тобой, но сейчас мне нравится спать одной на двуспальной кровати и иметь полную свободу выбора.

Как ты там? Жив, курилка? Не смей превратно толковать то, что я написала, смотри у меня.

Мал-мала обнимаю. Индия


Проглотив самолюбие, я позвонил Карен. Она сняла трубку после седьмого звонка, а с каждым звонком мое сердце колотилось все чаше и чаще.

— Привет, Джозеф!

— Карен?

— Джозеф, Джозеф, мне так плохо!

— Можно мне спуститься?

— Я провела ночь с ним.

— Да я, в общем, догадался, когда ты не явилась к ночному фильму.

— Ты действительно хочешь меня видеть?

— Да, Карен, очень хочу.

Она была в розовом фланелевом халате и безобразных ночных шлепанцах. Халат был запахнут до горла, и Карен не смотрела мне в глаза. Мы прошли в комнату и сели на кушетку. Она устроилась как можно дальше от меня. Молчаливее нас в эти первые пять минут не смогли бы быть и мертвецы.

— У тебя в Вене кто-то есть? Не просто кто-то, а кто-то особенный?

— Да. Или — может быть, да. Не знаю.

— Тебе хочется вернуться к ней? — В ее голосе чуть заметно сквозило напряжение.

— Карен, может быть, ты все-таки посмотришь на меня? Если ты тревожишься о прошлой ночи, то это ерунда. То есть это не ерунда, но я понимаю. О дьявол, я даже этого не могу сказать! Не имею права. Послушай, мне противна мысль, что ты спишь с кем-то другим. Это комплимент, ясно? Комплимент!

— Ты меня ненавидишь?

— Господи, да нет же! У меня сейчас все в голове смешалось. Прошлой ночью я думал, что от ревности ковер сжую.

— И как, сжевал?

— Сжевал.

— Джозеф, ты меня любишь?

— Ну и время ты выбрала для такого вопроса! Да, после того, что пережил этой ночью, думаю, что люблю.

— Нет, это могла быть просто ревность.

— Карен, если бы мне не было до тебя дела, разве я бы не наплевал на эту ночь? Послушай, сегодня я получил письмо из Вены, ясно? Получил письмо и впервые не ощутил желания вернуться туда. Никакого. Мне даже не хочется писать ответ. Разве это ничего не значит?

Она молчала. И по-прежнему не смотрела на меня.

— Ну а ты? Кого ты любишь?

Она положила на колени одну из диванных подушек и принялась гладить ее ладонью.

— Тебя больше, чем Майлза.

— И что это значит?

— Это значит, что прошлая ночь и меня кое-чему научила.

Мы наконец посмотрели друг на друга через мили разделяющей нас кушетки. Наверное, нам обоим не терпелось прикоснуться друг к другу, но мы боялись двинуться. Она все гладила и гладила подушку.

— Ты замечал, как по-особенному ведут себя люди в субботу к вечеру?

Мы шли под руку по Третьей авеню. Было шумно и сыро, но солнечно. Мы шагали куда глаза глядят.

— Что ты имеешь в виду? — Я стал поправлять ее зеленый шарф, и когда закончил, она напоминала пижонского бандита в разгар ограбления.

— Не души меня, Джозеф. Ну, по крайней мере, все они по-особенному смеются. Свободнее, что ли. Расслабленнее. Эй, можно задать тебе вопрос?

— О прошлой ночи?

— Нет, о той женщине в Вене.

— Валяй.

Мы перешли улицу, щурясь от яркого солнца. Дорога сверкала. Кто-то обогнал нас, возбужденно тараторя об «Итальянских авиалиниях». Карен взяла меня за руку и обе наши руки засунула в мой карман. Ее ладонь была худая и хрупкая, как куриное яйцо.

Я взглянул ей в лицо. Карен приспустила шарф, открывая верхнюю губу. Остановившись, притянула меня к себе рукой, которую держала в моем кармане.

— Хорошо. Как ее зовут?

— Индия.

— Индия? Какое красивое имя. Индия, а фамилия?

— Тейт. Брось, пошли.

— И как она выглядит, Джозеф? Симпатичная?

— Во-первых, она намного старше тебя. Впрочем, да, очень симпатичная. Высокая и стройная, темные волосы, довольно длинные.

— Но тебе она кажется симпатичной?

— Да, но по-другому, не так, как ты.

— А как? — скептически посмотрела она на меня.

— Индия — это осень, а ты — весна.

— Хм-м-м…

Через пять минут солнце спряталось за облака да так там и осталось. Небо превратилось в сталь, и пешеходы втянули головы в плечи. Мы ничего не сказали друг другу, но я понял, что день пропал, сколько бы истин нам сегодня не открылось. С обеих сторон была любовь — но неясная и бесформенная. Я чувствовал, что, если не сделаю чего-то прямо сейчас, эта неясность лишит сегодняшний день всей таким трудом обретенной близости и оставит нас с Карен смущенными и разочарованными.

Росс и Бобби часто ездили в Нью-Йорк. Они обследовали город, словно искали зарытые сокровища, и, по сути дела, что искали, то и находили. Манхэттен полон странных и таинственных мест, которые прячутся в городе, как его тайное лицо: окна над входом в Большой центральный вокзал, тянущиеся на десять этажей вверх и смотрящиеся изнутри здания как глаза Бога за грязными очками. Или бомбоубежище в Ист-Сайде, рассчитанное на миллион человек и такое глубокое, что трактор, двигающийся по дну, с верхних этажей кажется желтым спичечным коробком с фарами.

Росс и Бобби коллекционировали такие места и время от времени рассказывали мне о них. Но они вообще не очень склонны были чем-либо делиться, будь то сигареты или краденая бутылка виски, а когда дело касалось этих никому не известных волшебных мест, они были еще прижимистее.

И потому я чуть не упал в обморок, когда они предложили показать мне заброшенную станцию подземки на Парк-авеню. Это было единственное место из их коллекции, которое я действительно видел вместе с ними. И я решил воспользоваться моментом, чтобы сводить туда Карен.

Подойдя к краю тротуара, я нагнулся и стал дергать длинную прямоугольную вентиляционную решетку. Карен спросила, что я делаю, но я был слишком занят, чтобы отвечать, а только кряхтел и тужился. Слишком поздно до меня дошло, что у решетки есть задвижка и, дабы что-то получилось, ее нужно отпереть. Отщелкнувшись, задвижка чуть не снесла мне голову. Мы вдвоем опустились на колени и, кряхтя и отдуваясь, приподняли решетку, и ни одна душа не остановила нас и не сказала ни слова. Сомневаюсь, что кто-нибудь вообще нас видел. Добро пожаловать в Нью-Йорк!

Железная лестница вела прямо в темноту, но Карен без единого слова полезла вниз. В последний момент, когда я еще видел ее лицо, на нем была улыбка. Я последовал сразу за ней и закрыл за собой решетку, как люк подводной лодки.

— Джозеф, дорогой, что за чертовщину ты хочешь мне показать?

— Спускайся, спускайся. Если повезет, через минуту увидишь свет. Иди на него.

— Боже! Где ты отыскал это место? Похоже, последний раз поезд останавливался тут году в двадцатом.

По каким-то причинам станцию все еще освещали две тусклые лампочки с обоих концов платформы. Мы постояли и только через какое-то время услышали, как мертвую тишину нарушил далекий поезд. Звук становился все громче и громче, и когда поезд простучал по шпалам где-то за стенкой, Карен обняла меня за плечо и притянула мою голову к своим губам, чтобы я расслышал сквозь шум:

— Ты совсем чокнутый! Я это люблю!

— Ты любишь меня?

—  ДА!

Когда мы выбрались оттуда и прошли несколько кварталов, Карен вдруг схватила меня за пальто и рывком развернула к себе.

— Джозеф, давай пока не будем спать вместе. Я до смерти хочу тебя и просто не смогу дышать. Понимаешь? Это обязательно случится, но давай подождем, пока… — Она покачала головой в восторженном возбуждении. — Пока не сведем друг друга с ума. Ладно?

Я обнял ее и — впервые — прижал к себе.

— Ладно, но когда дойдем до этой точки, то — бум! — и все, и случилось. Никаких вопросов, и право на «бум» — обоюдное. Справедливо?

— Да, вполне справедливо.

Она невероятно крепко стиснула меня, так что я чуть не задохнулся. Глядя на нее, не скажешь, что она такая сильная. И от этого предвкушать «бум» было еще чудеснее.

Я пробыл в Нью-Йорке почти два месяца, прежде чем позвонила Индия. Сравнивая мои усиливающиеся чувства к Карен с тем, что прежде испытывал к Индии, я понимал, что никогда не был по-настоящему влюблен в Индию. И оттого ощущал вину. Но Карен, Нью-Йорк и все очарование от этой новой жизни заслонили от меня толстым бархатным занавесом все, что случилось в Вене. Оставаясь один, я думал, что буду делать, если она позвонит или если от нее придет письмо. И, откровенно говоря, не знал.

Когда я был маленьким, справа от нас сгорел дом. И целый год после этого я пугался, когда из города доносилась пожарная сирена. Ревела она так, что сразу было ясно, где пожар: четыре раза — значит, в восточном районе, пять раз — в западном. Но для меня это не имело значения. Где бы ни был, я бежал к телефону и звонил домой — убедиться, что там все в порядке. И вот — со времени того пожара миновал почти год — играл я после школы в панчбол [81], когда вдруг заревела сирена. Внутри у меня ничего не всколыхнулось, и я понял, что я снова в порядке. Как раз в тот вечер загорелся дом слева от нашего.

— Джозеф Леннокс?

— Да.

Я был один дома. Карен была на педсовете. На улице шел снег. Держа трубку, я смотрел, как в воздухе кружатся снежинки.

— Вызывает Вена. Одну минутку, пожалуйста.

— Джои? Это Индия. Джои, ты слушаешь?

— Да, Индия, слушаю! Как ты там?

— Не очень, Джои. Думаю, тебе нужно вернуться.


Карен вошла в свою квартиру с большой коробкой под мышкой.

— Ух ты, глаза-то сразу как загорелись. И не надейся, это не тебе. Сейчас покажу.

Я всегда был рад ее видеть. Никто из нас еще не дошел до стадии «бум», но несколько дней мы наслаждались балансированием на восхитительной грани предвкушения. Карен скинула пальто на кушетку и наклонилась чмокнуть меня в нос — ее любимая форма приветствия. От нее шел холод, и ее щеки были мокрые от растаявшего снега. Ей не терпелось устроить свой показ, и она не заметила ничего особенного.

Я взглянул в окно и на мгновение задумался, идет ли снег в Вене. Вернувшийся Пол так запугал Индию своими «Малышовыми» фокусами, что по телефону она казалась на грани истерики. Как-то ночью, когда она ложилась в постель, в их спальне вспыхнули занавески. Через несколько секунд они потухли, но это был лишь последний случай. Индия призналась, что после моего отъезда Пол все время не оставлял ее в покое, но она старалась скрывать это от меня, так как надеялась, что он явится ей и поговорит. Но он не явился, и теперь она была на грани срыва.

— ТА-ДА! — Карен шагнула в гостиную в одном бикини с гавайской росписью и паре ковбойских сапог, которыми я давно восхищался в витрине.

— Ты думал, я забыла, да? Ха! А вот и нет! С Днем ковбойских сапог тебя! Если я сейчас же не сниму эти штуки, так и останусь с кривыми ногами.

Она села рядом со мной и стянула сапоги, потом взяла один и провела рукой по голенищу.

— Продавец сказал, что, если ты будешь заботиться о них и чистить с кремом, эта кожа протянет сто пятьдесят лет.

Возбужденная своей выходкой, Карен посмотрела на меня с такой прелестной улыбкой, что несколько секунд я думал: к черту все, не могу я уехать и оставить эту женщину одну. Мне не было дела ни до чего, кроме этого лица, этих ковбойских сапог, этой комнаты и этого момента. Вот и все. К черту все! Да и все равно, что я могу сделать в Вене? Что такого я в силах совершить, чего не могла бы Индия? Зачем мне ехать? Закрыть эту дверь в своем мозгу, крепко ее запереть и как можно дальше забросить ключ. Basta. Если бы я смог удержаться и не открывать ее снова, а еще лучше — совсем забыть про эту дверь, то все проблемы уладились бы одним махом. Что тут такого трудного? Что важнее — любовь или кошмары?

— Тебе они не нравятся.

Она бросила сапоги и отпихнула их босой ногой.

— Нет, Карен, что ты.

— Они не того цвета. Тебе они противны.

— Нет, это лучший подарок из всех, что мне когда-либо делали.

— Так что же не так? Почему ты такой хмурый?

Я слез с кушетки и подошел к окну.

— Сегодня мне звонили из Вены.

Карен не смогла скрыть своих чувств; от слова «Вена» у нее так резко перехватило дыхание, что я услышал это через всю комнату, совершенно явственно.

— Хорошо. И что она сказала?

Я хотел, хотел рассказать ей! Я хотел сесть рядом, взять ее за руки, за эти прелестные ручки, и рассказать все во всех подробностях. Потом я хотел спросить эту мудрую и великодушную женщину: ради бога, как мне поступить? Но ничего такого я не сделал. Зачем впутывать ее во все это? Это было бы жестоко и не нужно. Прав я был или нет, но впервые в жизни я осознал, что любовь означает делиться хорошим и пытаться изо всех сил скрыть плохое, какого бы вида и масти оно ни было. И потому я ничего не сказал о загадочных происшествиях в Вене. Сказал только, что Индия в очень плохом состоянии и просила приехать и помочь ей.

— Она не врет, Джозеф? И ты не врешь мне?

— Да, Карен — мы не врем.

— Не врете…

Она снова взяла один сапог и осторожно положила его на кофейный столик. Потом зажала уши, словно в комнате вдруг стало невыносимо шумно. Странным образом «Крик» оказался прямо позади нее, и Карен на кушетке жутковато напоминала жертву терзаний с картины Мунка.

— Это неправильно, Джозеф.

Я присел рядом и обнял ее за плечи. Она не сопротивлялась. В голове у меня было совершенно пусто, и лишь болталась одна мысль — какие холодные у нее плечи. Какой контраст по сравнению с Индией, которая всегда была теплой.

— Хочется сказать столько всего стервозного, но не буду. Просто это неправильно.

Я долго укачивал ее.

— Я хочу верить тебе, Джозеф. Я хочу, чтобы ты сказал мне, что летишь назад просто помочь той женщине, а как только освободишься, вернешься ко мне. Я хочу, чтобы ты сказал мне это, и хочу поверить этому.

— Это так. Именно это я и собирался сказать. — Я проговорил это, прижавшись головой к ее голове. Она легонько оттолкнула меня и посмотрела мне в лицо.

— Да, скажи это теперь, но я боюсь, Джозеф. Майлз тоже так говорил. Он говорил мне, что ему нужно уладить кое-что в своей жизни, а потом он вернется ко мне. Конечно, конечно, вернется. Я была такая простофиля. Он не вернулся! Ушел ненадолго, а это «недолго» никак не кончалось. Я ему тоже хотела верить. Я верила ему, Джозеф, но он не вернулся! Один раз он позвонил, верно? Знаешь, чего он хотел? Он хотел переспать со мной. И все. Он был мил и забавен, но все, чего он хотел, — это переспать со мной. Помнишь, я сказала тебе, что в ту ночь кое-чему научилась? Ну, так вот.

Она снова стала раскачиваться, но на этот раз жестко и механически, как машина.

— Я не Майлз, Карен. Я люблю тебя.

Она остановилась.

— Да, и я тебя люблю, но кому верить? Иногда я чувствую себя такой маленькой и одинокой, и это как смерть. Да, вот что такое смерть — место, где некому верить. Джозеф!

— Что?

— Я хочу верить тебе. Я хочу верить каждому сказанному тобой слову, но я боюсь. Я боюсь, ты скажешь, что тебе надо ненадолго уехать, а потом… Ох черт! Как я ненавижу это!

Она встала и начала ходить по комнате.

— Видишь? Видишь? Я только что так испугалась, что начала тебе врать! Уже после той ночи, когда я по-новому поняла наши с ним отношения, Майлз опять звонил мне. Ты ведь не знал этого, нет?

Мое сердце упало, когда я услышал его имя, но я промолчал и ждал, что она скажет дальше. Дождался я не сразу. Все это время она ходила по комнате. От вида того, как ее маленькие босые ноги ступают по полу среди зимнего вечера, мне стало еще хуже.

— Он звонил мне пару дней назад. Мне никогда не хватало духу просто сказать кому-то «хватит», но после той ночи я хотела сказать ему именно так. То есть хотела на девяносто процентов, но оставались какие-то десять процентов, твердившие мне: «Осторожнее, не сжигай мосты, дорогая». А знаешь, что случилось, когда он позвонил последний раз? Богом клянусь, это правда, Джозеф, так что помоги мне. Он позвонил и пригласил меня на каток в Рокфеллер-Центр. Знает ведь, как я это люблю. Он ничего не забывает, гад такой. И никогда не упустит случая воспользоваться. Потом немного горячего какао. Но знаешь, что я ему ответила, Джозеф? Насчет сжигания мостов? Я сказала: «Извини, Майлз, Карен только что влюбилась и не может подойти к телефону!» И повесила трубку. Сама! И мне стало так хорошо при этом, что я снова ее сняла и повесила.

Она рассмеялась и, довольная воспоминанием, уперла руки в бока и улыбнулась стене.

— Но ты сказала, что он воспользовался тобой в последний раз, когда вы виделись. Ты по-прежнему хотела с ним встречаться после этого?

— Не в тот раз, нет! У меня был ты. Но как же теперь, Джозеф? Ты уедешь, а вдруг он позвонит снова? Наверняка позвонит — у него самомнение с эту комнату величиной. Что мне делать, если он позвонит?

— Тогда встречайся с ним. — Я не хотел говорить этого, но пришлось. Пришлось.

— На самом деле ты так не считаешь.

— Нет, считаю, Карен. Мне страшно это говорить, но я действительно так считаю.

— Тебя это не расстроит?

Ее глаза расширились, но не сказали мне ничего — во всяком случае, я не понял. В голосе слышался лед.

— Это кол мне в сердце, милая, если хочешь истинной правды. Но тебе придется. И ты мне тоже не лги, Карен. Какая-то часть в тебе хочет солгать, правда?

Она поколебалась, прежде чем ответить. Я оценил тот факт, что она действительно подумала, прежде чем заговорила.

— И да, и нет, Джозеф, но, думаю, теперь мне придется это сделать. Ты должен лететь обратно в свою Вену, а я — опять повидаться с Майлзом.

— О господи!

— Джозеф, пожалуйста, скажи мне правду.

— Правду? Правду о чем, Карен?

— О ней. Об Индии.

— Правда такова: мне ненавистна мысль, что ты увидишься с ним. Мне ненавистно, что придется ехать в Вену. По множеству причин я действительно боюсь того, что может случиться, когда я туда приеду. И мне страшно, что будет здесь между тобой и ним. Скажем так: я теперь много чего боюсь.

— И я тоже, Джозеф.

Глава третья

Я прилетел назад в своих ковбойских сапогах. В них я чувствовал себя странно, меня вело из стороны в сторону, как пьяного на карусели. Но я ни за что не хотел их снимать. Накануне вечером я упаковал чемодан — он оказался гораздо полнее, чем был, когда я приехал в Америку. Вся моя жизнь стала полнее, чем была, когда я приехал. Но Индия страдала в Вене, и какая-то часть меня — новая и, как я надеялся, лучшая часть — говорила, что, несмотря на обретенное недавно счастье или что-то близкое к нему, теперь мой долг — вернуться и сделать все возможное, чтобы помочь ей, как бы бесполезно это ни казалось и как бы мне ни хотелось остаться с Карен в Нью-Йорке. И даже глядя в тот вечер на Карен, такую маленькую и подавленную на кушетке, я знал, что должен пожертвовать своим хотением ради чужого благополучия. Несмотря на мучительное нежелание уезжать из Америки, сам этот поступок мог оказаться единственной вещью в моей жизни, которая даст мне возможность думать о себе немного лучше. Точно сказала Карен — это неправильно, но так нужно. Расставание наше было тяжелым и полным слез. В последний момент мы едва устояли, чтобы не переспать в первый и единственный раз. К счастью, у нас хватило душевных сил избежать неразберихи, которую это неизбежно породило бы.

Люди думают, что в Австрии много снега, что это какая-то Снежная Страна Чудес. Так оно и есть, если не считать Вены, где зима почти бесснежная. И все же в день моего прибытия там была такая страшная метель, что нас посадили в Линце и остаток пути пришлось проделать на поезде. Когда мы прилетели, в Линце тоже шел снег, но это был хрустящий легкий снежок, и снежинки лениво, не торопясь опускались на землю. А Вена подверглась натуральной снежной осаде. Светофоры на проводах дергались и крутились от ветра. У вокзала выстроился длинный ряд такси — все с цепями на колесах и со слоем снега на крыше. Моего таксиста очень занимала эта непогода, и всю дорогу он рассказывал мне, как какой-то бедняга насмерть замерз в своем доме и как в кинотеатре от снега рухнула крыша… Это напомнило мне отцовские письма.

Я ожидал, что квартира окажется холодной и безжизненной, но, как только я открыл дверь, меня поразил запах пряной жареной курицы и нагретой батареи.

— Слава вернувшемуся герою!

Индия выглядела так, словно провела месяц на острове Маврикий.

— Ты так загорела!

— Да, я открыла для себя солярий. Как я выгляжу? Ты положишь свой багаж или ждешь чаевых?

Я поставил чемоданы, и она изо всех сил обняла меня. Я тоже обнял ее, но в отличие от того, что было при моей встрече с отцом, тут я отпустил первым.

— Дай мне на тебя полюбоваться. Как ты сумел уберечься в Нью-Йорке от грабителей? Ну, поговори со мной! Я ждала два месяца, чтобы услышать твой голос.

— Индия…

— Я так боялась, что тебя задержит снег. Я столько раз звонила в аэропорт, что в конце концов они выделили мне личного оператора справочной. Скажи что-нибудь, Джои. Ты пережил миллион приключений? Я хочу услышать о них прямо сейчас.

Слова вылетали из нее пулеметной очередью. Она еле успевала набрать в грудь воздуха, как из нее вырывалось новое предложение, как будто она боялась, что его затопчет следующее.

— Я решила прийти сюда и приготовить что-нибудь, потому что…

— Индия!

— …и знала… Что, Джои? Великий Молчальник хочет что-то сказать?

Я положил руки ей на плечи и крепко сжал.

— Индия, я вернулся. Я здесь. Успокойся, дружок.

— Что это значит «успокойся»? — Она замерла с полуоткрытым ртом и поежилась, словно ее пробрал холод с улицы. Кухонный венчик из ее руки выпал на пол. — Ой, Джо, я так боялась, что ты не вернешься!

— Я здесь.

— Да, ты в самом деле здесь. Привет, pulcino!

—  Привет, Индия.

Мы улыбнулись друг другу, и она уронила голову на грудь. Потом помотала ею из стороны в сторону, и я обнял ее крепче.

— Я дома, Индия. — Я произнес это мягко, как говорят «спокойной ночи» ребенку, укутав его в одеяло.

— Ты хороший, Джо. Ты мог не возвращаться.

— Давай не будем об этом. Я здесь.

— Ладно. Как насчет курицы?

— Я готов.

Ужин прошел хорошо. Поев, мы явно повеселели. Я рассказал Индии о Нью-Йорке, но про Карен умолчат, оставив для другого раза.

— Дай мне посмотреть на тебя. Встань.

Она внимательно осмотрела меня, напоминая человека, осматривающего подержанную машину перед покупкой.

— Ты совсем не поправился, видит бог, но лицо смотрится неплохо. Нью-Йорк пошел тебе на пользу, а? А как я выгляжу? Как Джудит Андерсон [82] с загаром, верно?

Я сел и взял свой бокал.

— Ты выглядишь… Не знаю, Индия. Ты выглядишь именно так, как я и ожидал.

— А как это?

— Усталой. Напуганной.

— Плохо, да?

— Да, плоховато.

— Я думала, загар это скроет.

Она отодвинулась от стола и положила на голову салфетку, так что та совсем скрыла ее глаза.

— Индия.

— Не беспокой меня. Я плачу.

— Индия, хочешь рассказать мне, что тут делается, или лучше подождать? — Я отнял у нее салфетку и увидел, что глаза мокрые.

— Зачем я заставила тебя вернуться? Что хорошего из этого выйдет? Я не могу понять Пола, я не могу с ним поговорить. Он являлся, и являлся, и являлся, и каждый раз был момент, когда я думала, что у меня хватит духу сказать: «Погоди, Пол. Выслушай меня!» Но все получалось так глупо. Так по-идиотски.

Я взял ее за руку, и она испуганно стиснула мою.

— Джо, это так ужасно. Он не уйдет. Ему это очень нравится. Что я могу поделать? Джои, что мне делать9

Как можно ласковее я проговорил:

— А что ты делала до сих пор?

— Все. Ничего. Ходила к хироманту. К медиуму. Читала книги. Молилась. — Она презрительно провела рукой по волосам, распустив их волной. — Индия Тейт, охотник за привидениями.

— Я не знаю, что тебе сказать.

— Скажи: «Индия, я здесь, и у меня есть миллион ответов на все твои вопросы». Скажи: «Я вышвырну всех этих призраков и снова согрею твою постель — просто спрашивай меня, потому что я Твой Ответ На Все Вопросы».

Она грустно посмотрела на меня, заранее зная, что я отвечу.

— От Земли до Солнца девяносто три миллиона миль. Позиция питчера — в девяноста футах от основной базы. «Третьего человека» поставил Кэрол Рид [83]. Как тебе эти ответы?

Она взяла вилку и легонько постучала меня ею по тыльной стороне ладони.

— Джо, ты недоносок — но милый недоносок. Можно попросить тебя об одолжении?

Я не отличаюсь особой интуицией, но на этот раз, еше не услышав просьбы, понял, что она скажет. И оказался прав.

— Можно лечь с тобой в постель?

Словно поняв мои колебания, она не стала ждать ответа, а, не глядя на меня, встала из-за стола и пошла к двери спальни.

— Не выключай здесь свет. В эти дни мне не хочется думать о темном доме.

Эта последняя фраза поразила меня, и, так и не поняв, как теперь вести себя здесь, я последовал за Индией.

В самолете я решил по возвращении не спать с Индией. Дал самому себе тайный зарок хранить верность Карен, как бы наивно это ни казалось. Я чувствовал, что, если сдержу данное себе слово, Карен каким-то образом узнает об этом или почувствует неким глубинным загадочным чутьем, свойственным женщинам, и это утешит ее, когда мы снова встретимся. Я не знал, где произойдет наша встреча, но был уверен, что она состоится.

Знакомый свет знакомой лампы в знакомой комнате. Индия вынула из волос две маленькие коричневые гребенки и уже расстегивала верхнюю медную пуговицу на джинсах. Я уже видел белую полоску ее трусов. Стоя в дверях, я старался не смотреть на нее и никак не реагировать на непреднамеренную чувственность ее действий. На мгновение, когда ее руки поднялись над головой, она замерла и посмотрела на меня со смесью желания и надежды, отчего показалась шестнадцатилетней девочкой, перед которой открыты в мире все пути. Как нечестно! Она не должна была показываться мне с этой стороны, когда я хотел лишь помочь ей, а не любить ее. Я почувствовал, как забился пульс у меня на горле, и испугался столь причудливой реакции собственного сердца.

— У тебя такой вид, будто ты проглотил раковину от устрицы. С тобой все в порядке?

— У-гу.

Она уже снова интимными движениями снимала одежду и как будто не слышала меня. Я был благодарен ей за это, так как мне требовалось время, чтобы стряхнуть ее неуверенные чары.

Я только включил свет в туалете, когда Индия издала вопль.

Первое, что я увидел, — это ее, стоящую у кровати в одних белых трусиках и смотрящую вниз. Груди у нее выглядели гораздо старее, чем у Карен.

Она уже стянула с кровати покрывало. Там аккуратным рядком лежали фотографии из «Плейбоя». Влагалища у женщин были вырезаны, и на их место вклеены лица — стариков, детей, собачьи морды. Все они чрезвычайно весело улыбались. И на каждой картинке где-нибудь имелась надпись большими неровными буквами:

Добро пожаловать домой, Джо! Хорошо, что ты снова с нами!


Глава четвертая

Жители Вены, привычные к снегу в австрийских горах, казалось, были в ужасе оттого, что он решил навестить их в городе, да еще в таком количестве. В городе хозяйничали дети и редкие, еле ползущие машины. Я видел через окно, как какой-то человек и его собака одновременно поскользнулись и упали. Через каждые несколько часов снегоочистители пытались сгрести снег с проезжей части, но тщетно.

Индия в ту ночь осталась со мной, но я только держал ее в объятиях и пытался успокоить. По ее настоянию я убрал картинки с постели и сжег в раковине, превратив в серо-фиолетовые хлопья, после чего смыл пепел.

На следующее утро несколько часов слабо светило солнце, но позже небо затянуло облаками, и, когда мы вышли на улицу, снова валил снег.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12