Берни Гюнтер (№3) - Реквием по Германии

Наконец они закончили беседовать и пошли в противоположный конец виноградника, будто бы для того, чтобы начать свою атаку на бактерии, грибы и насекомых, которые не давали развиваться растениям.

Я подождал, пока они не удалились на изрядное расстояние, только потом покинул свое укрытие под деревьями и вошел в сарай.

Запах прокисших фруктов ударил мне в нос. Большие дубовые чаны и баки расположились под открытыми балками потолка, словно огромные сыры. Я прошел по каменному полу из конца в конец помещения и, выйдя с другой стороны, натолкнулся на дверь в следующее строение, расположенное под прямым углом к дому.

Эта вторая хозяйственная постройка была забита сотнями дубовых бочек, лежащих на боку, точно в ожидании, когда придут гигантские сенбернары и соберут их. Вниз, в темноту, вела лестница. Казалось, это весьма подходящее место для тюрьмы, поэтому я включил свет и спустился, чтобы все осмотреть. Но моему взору предстали только тысячи бутылок вина, каждая полка была снабжена маленькой доской с написанными мелом номерами, которые, должно быть, для кого-то что-либо означали. Я вернулся наверх, выключил свет и остановился подле окна. Судя по всему, Вероника находилась в доме.

Мне был хорошо виден маленький, мощенный булыжником двор, который находился к западу от дома. Напротив открытой двери сидел, таращась на меня, здоровенный черный кот. Рядом с дверью находилось окно строения, очень похожего на кухню. На подоконнике виднелся какой-то большой блестящий предмет: то ли горшок, то ли чайник. Через некоторое время кот медленно подошел к окну, возле которого я стоял, и громко замяукал. Одну или две секунды он смотрел на меня своими зелеными глазищами, а потом без видимой причины убежал. Я, продолжая наблюдать за кухонной дверью и окном, через несколько минут решился покинуть комнату с бочками и пошел через двор.

Я не преодолел и трети пути, как услышал щелкающий звук затвора и почти одновременно почувствовал, как холодная сталь уперлась мне в шею.

– Руки за голову, – произнес голос не очень отчетливо.

Я сделал то, что мне приказали. Пистолет, прижатый к моему уху, казался достаточно тяжелым, чтобы быть 45-го калибра. Подходящая игрушка, чтобы избавить меня от половины черепа. Я вздрогнул, когда дуло уткнулось между моей челюстью и яремной веной.

– Дернись только, и станешь помоями для свиней на завтра, – сказал невидимый мне человек, шлепая по моим карманам и вытаскивая оттуда револьвер.

– Ты знаешь, что герр Небе меня ждет? – попытался я завести разговор.

– Не знаю никакого герра Небе, – хрипло возразил неизвестный, будто его язык не шевелился как следует. Мне, естественно, не хотелось поворачиваться и убеждаться в этом.

– Да, правильно, он ведь изменил фамилию.

Я изо всех сил старался вспомнить новую фамилию Небе и тем временем почувствовал, как человек за моей спиной отошел на несколько шагов.

– Теперь иди направо, – приказал он мне. – По направлению к деревьям. И смотри не наступи ненароком на шнурки и не споткнись обо что-нибудь.

Он, казалось, был большим, не слишком умным и говорил по-немецки с каким-то странным акцентом: похоже на прусский, но не очень, пожалуй, больше на старый прусский, на котором говорил мой дед; почти так же, я слышал, говорили по-немецки в Польше.

– Послушай, ты совершаешь ошибку. Почему бы тебе не спросить твоего босса? Меня зовут Бернхард Гюнтер. Сегодня утром в десять часов будет собрание, и я должен присутствовать на нем.

– Еще и восьми нет, – проворчал мой конвоир. – Почему же ты явился так рано? И почему не вошел в парадную дверь, как обычные посетители, а пробирался по полям да еще рыскал в пристройках?

– Я пришел раньше потому, что у меня в Берлине пара винных магазинов, – соврал я. – Вот и решил осмотреть поместье.

– Ты осматривал профессионально, как шпион. – Он идиотски захихикал. – А у меня приказ пристреливать шпионов на месте.

– Подожди минутку. – Я повернулся и почувствовал, как он ударил меня пистолетом, словно дубинкой. Падая, я успел увидеть высокого мужчину с бритой головой и какой-то перекошенной челюстью. Он схватил меня за загривок и поднял на ноги, и я удивился, почему мне никогда не приходило в голову зашить в эту часть пальто лезвие бритвы. Миновав деревья, мы спустились по склону к площадке, где стояло несколько здоровенных мусорных ящиков. Через крышу маленькой кирпичной хижины поднимался дымок, источая тошнотворный запах. Здесь они сжигали мусор. Рядом с несколькими мешками, в которых, кажется, был цемент, лежал на кирпичах лист ржавого железа. Человек приказал отодвинуть его.

Теперь я понял: он латыш, огромный, глупый латыш, и если он работает на Артура Небе, то, возможно, был в латвийском подразделении СС, обслуживающем польские лагеря смерти, скажем Освенцим. Латыши слыли отъявленными антисемитами в то самое время, как Моше Мендельсон был одним из любимых сыновей Германии.

Я оттащил железный лист, прикрывавший нечто вроде старого водостока или помойной ямы. Вонь стояла ужасающая. В этот момент я снова увидел кота. Он появился между двумя бумажными мешками с надписью «Окись кальция», которые находились рядом с ямой, и презрительно мяукнул, как будто говоря: «Я предупреждал тебя, что кое-кто караулит во дворе, но ты не захотел меня слушать». Едкий запах извести поднимался из ямы, и от него у меня по коже забегали мурашки. «Ты прав, – мяукнул кот, словно герой произведений Эдгара По, – окись кальция – это дешевая щелочь для обработки кислой почвы. Вполне уместная штука на винограднике. Но она также называется негашеной известью и является очень эффективным соединением для ускорения разложения человеческого тела».

Я с ужасом осознавал, что латыш и в самом деле собирается убить меня, а я тем временем старался определить, что у него за акцент, точно какой-нибудь ученый филолог, и вспомнить химические формулы, которые учил в школе.

В этот момент я впервые хорошенько его разглядел: высокий и дородный, как цирковая лошадь, но прежде всего в глаза бросалось его лицо. Вся правая сторона была изуродована, как будто он держал за щекой изрядную порцию жевательного табака; правый широко открытый глаз выглядел так, будто был сделан из стекла. Он, возможно, мог бы поцеловать мочку собственного уха. Ему, наверное, и приходилось делать это самому, так как человек с таким лицом, скорее всего, был начисто лишен чьей-либо привязанности.

– Становись на колени около ямы, – прорычал он, как неандерталец, которому не хватает парочки жизненно важных хромосом.

– Неужели ты убьешь старого товарища? – сказал я, отчаянно пытаясь вспомнить новую фамилию Небе или хотя бы один из латвийских полков. Звать на помощь я побоялся, так как знал: в случае чего, он пристрелит меня без малейшего колебания.

– Это ты – старый товарищ? – Он без особого видимого затруднения усмехнулся.

– Оберштурмфюрер в Первом латвийском, – сказал я с малоубедительной беззаботностью.

Латыш плюнул в кусты и тупо уставился на меня своим выпученным глазом. Пистолет, большой автоматический кольт вороненой стали, по-прежнему глядел мне прямо в грудь.

– Первый латвийский, да? Да ты же говоришь не как латыш.

– Я пруссак, – сказал я. – Наша семья жила в Риге. Мой отец работал на верфи в Данциге и женился на русской. – Для пущей убедительности я сказал несколько слов на русском, хотя и не помнил, была ли Рига больше немецко– или русскоговорящая.

Его глаза сузились, причем один гораздо больше другого.

– И в каком же году был создан Первый латвийский?

Я с трудом сглотнул и стал вспоминать. Кот подбадривающе мяукнул. Рассудив, что создание латвийских эсэсовских полков должно было следовать за операцией «Барбаросса», осуществленной в 41-м, я сказал:

– В сорок втором.

Он ужасно ухмыльнулся и покачал головой с медленным садизмом.

– В сорок третьем, – сказал он, приближаясь на пару шагов. – Это было в сорок третьем. Теперь становись на колени, или я тебе кишки выпущу.

Я медленно опустился на колени возле края ямы, чувствуя через, ткань брюк, как влажна земля. Я повидал достаточно эсэсовских убийств, чтобы понять, что он задумал: выстрел в затылок, мое тело падает прямехонько в готовую могилу, сверху бросается несколько лопат извести. Он обошел меня, сделав большой круг. Кот уселся понаблюдать, аккуратно обернув вокруг лап хвост. Я закрыл глаза и стал ждать.

– Райнис, – позвал чей-то голос. Прошло несколько секунд, но я не осмеливался посмотреть назад, дабы убедиться, что спасен.

– Все в порядке, Берни, можешь встать. – Я с шумом выдохнул свой страх. Неуверенно, с дрожащими коленками, поднялся с земли возле края ямы и повернулся, чтобы увидеть Артура Небе, стоящего в нескольких метрах от урода латыша. К моему раздражению, он усмехался.

– Рад, что тебя это так повеселило, доктор Франкенштейн, – сказал я. – Твой чертов монстр чуть меня не убил.

– А о чем вообще ты думал, Берни? – сказал Небе. – Райнис только лишь выполнял свою работу.

Латыш кивнул угрюмо и убрал свой кольт в кобуру.

– Этот тип подглядывал, – сказал он мрачно, – и я его поймал.

Я пожал плечами:

– Утро чудесное. Я захотел осмотреть Гринциг и как раз восхищался твоим поместьем, когда этот Лом Чейни сунул мне пистолет в ухо.

Латыш достал мой револьвер из кармана куртки и передал его Небе.

– У него была пушка, герр Нольде.

– Собрался немного пострелять, так, Берни?

– В наши дни не мешает быть осторожным.

– Рад, что ты так думаешь, – сказал Небе. – Тогда мне не придется извиняться. – Он взвесил на руке мое оружие, а потом убрал его в карман. – Тем не менее, если не возражаешь, я его пока подержу у себя. Некоторые наши друзья нервничают из-за пистолетов. Напомни мне, чтобы я тебе его вернул, когда будешь уходить. – Он повернулся к латышу: – Все в порядке, Райнис. Ты прекрасно справился со своей работой. Пойди позавтракай.

Монстр кивнул и пошел к дому; кот последовал за ним.

– Спорим, он сможет съесть столько арахиса, сколько сам весит.

Небе сухо улыбнулся:

– Некоторые держат злых собак, чтобы обезопасить себя. У меня есть Райнис.

– Да, надеюсь, он приучен к дому. – Я снял шляпу и платком вытер лоб. – Я бы не пустил его дальше входной двери, держал во дворе на цепи. Он думает, где он? В Треблинке? Ублюдок хотел пристрелить меня, Артур.

– О я в этом не сомневаюсь. Ему нравится убивать людей.

На мое предложение сигареты Небе отрицательно покачал головой, но ему пришлось помочь мне зажечь мою, так как рука у меня дрожала как будто разговаривала с глухим апачем.

– Он латыш, – объяснил Небе, – служил капралом в рижском концентрационном лагере. Когда русские взяли его в плен, они топтали ему голову и ботинками изуродовали челюсть.

– Поверь мне, я понимаю, что они чувствовали.

– У него парализована половина лица и слегка повреждены мозги. Он и раньше был жестоким убийцей, а сейчас стал больше похож на животное, даже такой же преданный, как собака.

– Ну, должны же быть у него хорошие качества? Рига, да? – Я мотнул головой на открытую яму и мусоросжигательную печь. – Спорим, что эта система по уничтожению отходов позволяет ему чувствовать себя как дома! – Я благодарно затянулся сигаретой и добавил: – Если уж на то пошло, вы оба чувствуете себя здесь, как дома.

Небе нахмурился.

– Думаю, тебе надо выпить, – спокойно сказал он.

– Вот уж не откажусь! Только чтобы в выпивке не было извести. Полагаю, я навсегда потерял вкус к ней.

Глава 34

Мы с Небе прошли в дом и поднялись в библиотеку, где разговаривали накануне. Из бара он принес бренди и поставил на стол передо мной.

– Прости, я не присоединяюсь к тебе, – сказал он, наблюдая за тем, как быстро я выпил. – Обычно мне очень нравится коньяк за завтраком, но сегодня утром моя голова должна быть ясной. – Он снисходительно улыбнулся, когда я поставил пустой стакан на стол. – Ну, теперь лучше?

Я кивнул.

– Скажи, вы уже нашли пропавшего дантиста? Доктора Хайма? – Теперь, когда мне уже не надо было беспокоиться о собственной перспективе на выживание, Вероника снова стала моей главной заботой.

– Он мертв. Это, конечно, очень плохо, но мы хотя бы знаем, что с ним случилось. По крайней мере, он не у русских.

– Так что же с ним случилось?

– Сердечный приступ. – Небе издал тот знакомый, сухой смешок, который я помнил еще по Алексу, штаб-квартире берлинской криминальной полиции. – Оказывается, в это время он был с девушкой. С одной шлюшкой.

– Ты хочешь сказать, это случилось, когда они...

– Именно так. Тем не менее есть способы умереть и похуже, ты как думаешь?

– После всего, что я сейчас пережил, мне это не слишком трудно понять, Артур.

– Точно. – Улыбка его была почти глупой. Какое-то время я искал слова, которые помогли бы мне невинно осведомиться о судьбе Вероники.

– А что она сделала? Я имею в виду шлюху. Позвонила в полицию? – Я нахмурился. – Нет, полагаю, что нет.

– Почему ты так решил?

Я пожал плечами, подчеркивая очевидность своего вывода.

– Не могу представить, что она рискнула бы поиметь дело с отделом по борьбе с проституцией. Нет, я уверен: она постаралась как-нибудь отделаться от мертвеца. Возможно, заставила своего сутенера это сделать. – Я вопросительно поднял брови. – Ну? Я прав?

– Да, ты прав. – Он говорил так, будто восхищался моей сообразительностью. – Как всегда, прав. – Затем он задумчиво вздохнул: – Жаль, что мы больше не в Крипо. Не могу передать, как мне всего этого не хватает.

– Мне тоже.

– Но ты... ты мог бы поступить туда снова. Тебя ведь ни в чем не обвиняют, Берни?

– Работать на коммунистов? Нет, спасибо. – Я сжал губы и постарался выглядеть уныло. – Все равно предпочел бы сейчас быть подальше от Берлина. Русский солдат хотел меня ограбить в поезде. Я только защищался, но боюсь, убил его. Меня видели покидающим место преступления с ног до головы в крови.

– Место преступления, – повторил Небе, перекатывая во рту фразу, как хорошее вино. – Приятно снова поговорить с детективом.

– Удовлетвори мое профессиональное любопытство, Артур. Как ты нашел эту шлюшку?

– О, это не я, это – Кениг. Однако он сказал мне, что именно ты надоумил его, как лучше всего искать бедного Хайма.

– Обычная работа, Артур. Ты сам мог бы ему подсказать.

– Возможно. Ну, а история такова. Подружка Кенига узнала Хайма по фотографии. Он часто ходил в ночной клуб, где она работает.

Она же вспомнила, что Хайму очень нравилась одна из шлюх, ошиващихся там. Гельмуту осталось только убедить девицу рассказать обо всем. В общем, все просто.

– Получить информацию от шлюхи никогда не бывает слишком просто, – возразил я. – Это все равно что заставить монахиню выругаться. Единственный способ принудить такую девушку говорить – если конечно, при этом не оставлять синяков – это деньги. – Я ожидал услышать от Небе возражения, но он промолчал. – Безусловно, синяк дешевле... – Я улыбнулся ему, как бы намекая, что меня не мучают угрызения совести, когда приходится ударить шлюху в интересах эффективного расследования. – По-моему, Кениг не из тех, кто попусту тратит деньги, я прав?

К моему разочарованию. Небе просто пожал плечами, а затем посмотрел на часы.

– Лучше спроси у него, когда увидишь.

– Он тоже приглашен на встречу?

– Он будет здесь, – уклончиво ответил Небе и снова сверился со своими часами. – Боюсь, мне придется тебя сейчас покинуть: нужно еще кое-что сделать до десяти. Пожалуй, тебе лучше остаться здесь. Сегодня охрана, как никогда, настороже, зачем рисковать, не так ли? Я прикажу принести тебе кофе. Зажги огонь, если хочешь, в библиотеке довольно холодно.

Я постучал по стакану.

– Не могу сказать, что теперь это замечаю.

Небе пристально посмотрел на меня.

– Что ж, выпей еще бренди, если тебе необходимо.

– Спасибо, – сказал я, беря графин. – Пожалуй, я так и сделаю.

– Но не переборщи. Тебе зададут много вопросов о твоем русском друге. Мне бы не хотелось, чтобы его ценность била поставлена под сомнение только по той причине, что ты слишком много выпил.

Он пошел к двери по скрипящему полу.

– Не беспокойся за меня, – сказал я, обозревая пустые полки. – Я почитаю книгу.

Важный нос Небе неодобрительно сморщился.

– Да, жаль, что библиотека пуста. Очевидно, предыдущие владельцы составили превосходную коллекцию, но когда пришли русские, они использовали книги как топливо для котла. – Он печально покачал головой. – Что поделаешь с этими недочеловеками!

Когда Небе вышел, я последовал его совету – зажег в камине огонь, пытаясь с его помощью сконцентрироваться на последующем плане действий. Пока языки пламени лизали сооруженную мною конструкцию из поленьев и палок, я размышлял о том, с какой очевидной легкостью Небе рассуждал по поводу обстоятельств смерти Хайма. Похоже, в Организации решили, что Вероника сказала им правду.

Однако я так и не узнал, где она могла быть, но у меня сложилось впечатление, что Кенига еще нет в Гринциге, а без оружия я вряд ли мог бы отправиться поискать ее еще где-нибудь. Так как до собрания оставалось всего два часа, то, видимо, лучше всего было дожидаться, когда прибудет Кениг, и надеяться, что все обойдется. Если же он убил или покалечил Веронику, то я лично сведу с ним счеты, когда прибудет Белински со своими людьми.

Я взял кочергу и небрежно пошевелил поленья. Пришел человек Небе, принес кофе, но я не обратил на него внимания и, едва он ушел, вытянулся на диване и закрыл глаза.

Поленья разгорелись, пару раз щелкнули, и мой бок ощутимо согрелся. За моими закрытыми веками ярко-красный цвет перешел в глубокий пурпурный, а потом во что-то еще более спокойное...

– Герр Гюнтер?

Я резко оторвал голову от дивана. От сна в неудобном положении, хотя, казалось, я задремал всего на несколько минут, шея моя одеревенела и стала тугой, как новая кожа. Но, взглянув на часы, я увидел, что проспал больше часа. Я потер шею.

Рядом с диваном сидел человек в сером фланелевом костюме. Он наклонился вперед и протянул мне руку, чтобы поздороваться. Это была широкая сильная рука, и на удивление крепкая для такого низенького человека. Постепенно я узнал его, хотя и никогда не встречал раньше.

– Меня зовут доктор Мольтке, – представился он. – Я много слышал о вас, герр Гюнтер. – С верхушки его акцента можно было сдувать пену, настолько он был баварским.

Я неуверенно кивнул: что-то в его взгляде очень меня смущало. У него были глаза гипнотизера из мюзик-холла.

– Рад с вами познакомиться, герр доктор. – Вот еще один из тех, кто поменял свое имя. Еще один мнимый мертвец, как Артур Небе. И все же это был не рядовой нацист, скрывающийся от правосудия, если, конечно, правосудие существовало где-либо в Европе в сорок восьмом. У меня возникло странное чувство. Только что я пожал руку человеку, который, если бы не таинственные обстоятельства, окружающие его смерть, мог бы стать самым главным разыскиваемым преступником в мире – гестаповский Генрих Мюллер собственной персоной.

– Артур Небе рассказывал мне о вас, – сказал он. – Знаете, а ведь наши с вами судьбы очень похожи. Я был полицейским детективом, как и вы. Начинал патрульным и учился своей профессии в суровой школе практической полицейской работы. Как и у вас, у меня была своя специализация. В то время как вы работали в комиссии по убийствам, я наблюдал за функционерами коммунистической партии. Я даже специально изучал полицейские методы русских. И признаюсь, обнаружил много достойного восхищения. Вы как полицейский наверняка оценили бы их профессионализм: МВД, что раньше именовалось НКВД, возможно, является самой лучшей полицией в мире. Даже лучше, чем Гестапо. По той простой причине, я думаю, что национал-социализм никогда не мог предложить веру, способную внушить такое устойчивое отношение к жизни. А знаете почему?

Я покачал головой. Его баварское наречие, казалось, предполагало естественную доброту, которой, как я знал, у этого человека быть не могло.

– Потому что, герр Гюнтер, в отличие от коммунистов, мы никогда не обращались к интеллектуалам так же, как к рабочему классу. Знаете, ведь я сам вступил в партию только в тридцать девятом году. Сталин делает такие вещи гораздо лучше. Сегодня он представляется мне совсем в другом свете, чем раньше.

Я нахмурился, размышляя, что это: мюллеровский способ проверки или шутка? Но он, казалось, был абсолютно серьезен, прямо до напыщенности.

– Вы восхищаетесь Сталиным? – спросил я почти недоверчиво.

– Да он на голову выше любого из западных лидеров. Даже Гитлер по сравнению с ним был маленьким человеком. Только подумайте, до чего поднялись Сталин и его партия. Вы же были в одном из их лагерей и знаете, какие они. По-моему, даже говорите по-русски. С Иванами всегда знаешь, в каком положении находишься. Они либо ставят тебя к стенке и расстреливают, либо награждают орденом Ленина. Не то что американцы или англичане. – Лицо Мюллера внезапно выразило отчетливую неприязнь. – Твердят о морали и справедливости и тем не менее позволяют Германии помирать с голоду. Они взахлеб говорят об этике и тем не менее сначала вешают наших старых товарищей, а потом набирают их в свои службы безопасности. Таким людям нельзя доверять, герр Гюнтер.

– Простите меня, герр доктор, но у меня сложилось впечатление, что вы работаете на американцев.

– Это не так. Да, мы сотрудничаем с американцами, но в конечном счете работаем для Германии. Для нового Отечества.

С задумчивым выражением лица, он встал и подошел к окну. Его манера проявлять неторопливость была своего рода молчаливой рапсодией, больше характерной для деревенского священника, борющегося со своей совестью. Он стиснул крупные руки, снова разжал их и в конце концов сжал виски кулаками.

– В Америке нечему восхищаться, не то что в России. Но американцы действительно обладают властью, а дает им эту власть доллар. Это единственная причина, по которой мы должны противостоять России. Нам нужны американские доллары. Все, что нам может дать Советский Союз, – это пример, пример того, каких результатов можно достичь, основываясь на верности и самоотверженности, даже и без денег. А теперь подумайте, какие успехи ждут Германию с такой же преданностью ее людей и американскими деньгами. Я попытался подавить зевок и не смог.

– Почему вы мне это рассказываете, герр... герр доктор? – Я чуть не назвал его Мюллером, спасла доля секунды. Интересно, кто-нибудь, кроме Артура Небе и, возможно, фон Болшвинга, который меня допрашивал, знает, кем на самом деле является Мольтке?

– Мы работаем для светлого будущего, герр Гюнтер. Пусть сейчас Германия разделена между ними. Но придет время, когда мы снова станем великим государством, великой экономической силой. Пока наша Организация работает вместе с американцами, чтобы противостоять коммунизму, позже их можно будет убедить позволить Германии воссоздать себя заново. С нашей индустрией и их новыми технологиями мы сможем достичь того, чего Гитлер никогда не смог бы. И о чем Сталин – да, даже Сталин с его грандиозными пятилетними планами – может пока только мечтать. Возможно, немец не будет главенствовать в военном отношении, но он будет делать это в экономической сфере. Немецкая торговая марка, а не свастика покорит Европу. Вы сомневаетесь в том, что я сказал?

Если я и выглядел удивленным, то по одной причине: даже мысль о том, что немецкая промышленность может быть на верху чего-либо, кроме свалки, казалась мне смехотворной.

– Просто я размышляю: а все ли в Организации думают так же, как вы?

Он пожал плечами:

– Не все, нет. Существуют разные мнения относительно ценности наших союзников и вреда наших врагов. Но в одном мы сходимся – планах создания новой Германии. Независимо от того, займет ли это пять или пятьдесят пять лет.

С отсутствующим видом Мюллер принялся ковырять в носу. Это важный процесс занял его на несколько секунд, после чего он осмотрел большой и указательный пальцы, а потом вытер их о занавеску Небе. Я решил, что это было плохим индикатором новой Германии, о которой он говорил.

– В общем, мне просто хотелось лично поблагодарить вас за проявленную инициативу. Я внимательно изучил документы, предоставленные вашим другом, и у меня нет никаких сомнений – это первоклассный материал. Американцы будут вне себя от радости, когда увидят его.

– Рад это слышать.

Мюллер вернулся к своему стулу около моего дивана и снова уселся.

– Вы уверены, что он сможет и далее снабжать нас высококлассной информацией такого рода?

– Абсолютно уверен, герр доктор.

– Отлично. Знаете ли, лучшего времени для него не придумаешь. Южно-германская компания по использованию промышленности обратилась в американский Госдепартамент с предложением увеличить вложение капитала в ценные бумаги. В этом деле информация вашего человека сыграет важную роль. На сегодняшнем собрании я собираюсь рекомендовать, чтобы разработка этого нового источника стала приоритетной здесь, в Вене.

Вооружившись кочергой, он принялся яростно пинать тлеющие головешки. Нетрудно было представить его проделывающим то же самое с людьми. Уставясь на пламя, он добавил:

– Это дело имеет для меня личный интерес, и я хотел бы попросить вас об одолжении, герр Гюнтер.

– Я слушаю, герр доктор.

– Должен признать, я собираюсь убедить вас связать меня напрямую с этим осведомителем.

Я подумал немного.

– Необходимо узнать его мнение. Это займет некоторое время.

– Конечно.

– И, как говорил Небе, ему нужны деньги. Много денег.

– Я все организую, вплоть до швейцарского банковского счета. Все, что он захочет.

– Пока он больше всего хочет швейцарские часы, – сказал я, импровизируя. – «Доксас».

– Без проблем, – улыбнулся Мюллер. – Помните, что я говорил о русских? Они точно знают, чего хотят. Хорошие часы. Ну, предоставьте это мне. – Мюллер вернул кочергу на место и удовлетворенно откинулся на стуле. – Значит, как я полагаю, вы не возражаете против моего предложения? Естественно, вас ждет хорошее вознаграждение.

– Если уж вы об этом заговорили, у меня есть одна цифра на уме, – сказал я.

Мюллер поднял руки и кивнул, чтобы я ее назвал.

– Может быть, вы знаете, а может, и нет, что совсем недавно я здорово проигрался в карты, потерял большую часть моих денег, почти четыре тысячи шиллингов. Я подумал, что вы не захотели бы довести ее до пяти тысяч.

Он поджал губы и начал медленно кивать:

– Это предложение кажется разумным. При данных обстоятельствах.

Я улыбнулся. Меня забавляло, что Мюллер столь ревностно защищал сферу своей компетенции в Организации – даже стремился перекупить у меня русского агента Белинского. Было не трудно понять, что таким образом репутация гестаповского Мюллера, как знатока всех вопросов, относящихся к МВД, еще более упрочится.

Он решительно хлопнул себя по коленкам.

– Хорошо. Я получил удовольствие от нашего разговора. Мы еще побеседуем после сегодняшнего собрания.

«Конечно, побеседуем, – сказал я себе. – Только это случится на Штифтсказерне или в каком-либо другом месте, где люди из КРОВКАССа захотят тебя допросить».

– Нам, естественно, придется обсудить, как мне вступать в контакт с вашим источником. Артур сказал мне, что у вас уже есть договоренность о невостребованных письмах.

– Уверен, – успокоил я его, – все будет в полном порядке. Взглянув на часы, я обнаружил, что уже начало одиннадцатого. Я встал и поправил галстук.

– О, не волнуйтесь, – сказал Мюллер, хлопая меня по плечу. Он казался почти веселым теперь, когда получил желаемое. – Они нас подождут, будьте уверены.

Но почти в тот же момент дверь в библиотеку открылась, и слегка раздраженное лицо барона фон Болшвинга заглянуло в комнату. Он многозначительно постучал по циферблату своих часов и сказал:

– Герр доктор, нам пора начинать.

– Хорошо, – прогремел Мюллер, – мы закончили. Пригласите всех войти.

– Большое спасибо. – Голос барона прозвучал брюзгливо.

– Собрания, – усмехнулся Мюлллер, – следуют одно за другим. Конца не видно этому мучению. Как будто вытираем задницу автомобильной покрышкой или Гиммлер все еще жив.

Я улыбнулся.

– Вы напомнили мне: надо бы посетить одно заведение.

– Оно прямо по коридору, – сказал он.

Я пошел к двери, извинившись сначала перед бароном, а потом перед Артуром Небе и проталкиваясь мимо людей, входящих в библиотеку. Это были настоящие старые товарищи. Люди с жесткими глазами, дряблыми улыбками, откормленными желудками и такой надменностью, как будто ни один из них никогда не проигрывал войну или не сделал ничего такого, чего следовало бы стыдиться. Это было коллективное лицо новой Германии, о которой бубнил Мюллер.

Но Кенига все еще не было видно.

В кисло пахнувшем туалете я тщательно закрыл дверь на задвижку, сверился с часами и встал у окна, стараясь разглядеть дорогу за деревьями. Ветер шевелил листву, и было трудно что-либо отчетливо рассмотреть, но вдалеке, как мне показалось, я различил крыло большой черной машины.

Я взялся за шнур шторы и, надеясь, что она прикреплена к стене более надежно, чем штора в моем собственном туалете в Берлине, плавно опустил ее вниз на пять секунд, затем поднял на пять секунд. Проделав эту манипуляцию три раза, как было условлено, я стал ждать сигнала Белински и с облегчением услышал издалека три гудка. Затем я спустил воду и открыл дверь.

В коридоре на полпути к библиотеке я увидел пса Кенига. Он стоял в середине коридора, нюхая воздух и глядя на меня с таким выражением, будто узнал старого знакомого. Затем пес повернулся и побежал вниз по лестнице. Подумав, что самый быстрый способ найти Кенига – позволить его любимцу сделать это за меня, я пошел за ним.