Берни Гюнтер (№3) - Реквием по Германии

В небе полно транспортных самолетов, и войска всех четырех держав нервничают все больше и больше.

Ты помнишь Карла – сына фрау Ферзен? Он вернулся из русского лагеря для военнопленных на прошлой неделе, но очень плох, бедняжка. Доктор говорит, что, очевидно, его легким конец, фрау Ферзен рассказывала мне обо всем, пережитом им в России. Это ужасно! Почему ты никогда не говорил со мной об этом, Берни? Возможно, я бы тогда больше понимала, смогла бы помочь. После войны, признаюсь, я была никудышной женой для тебя, и теперь, когда тебя нет рядом, думать об этом еще тяжелее. Поэтому я решила, что, когда ты вернешься, мы могли бы использовать часть денег, которые ты оставил, – откуда, кстати, так много денег, ты ограбил банк? – чтобы поехать куда-нибудь в отпуск. Так хочется оставить на какое-то время Берлин и побыть вместе.

Пока же я истратила часть суммы на ремонт потолка. Знаю, ты давно собирался сделать это, но все время откладывал. Как бы там ни было, теперь все уже сделано и выглядит очень мило.

Возвращайся скорее домой и посмотри сам. Я скучаю по тебе.

Любящая тебя Кирстен".

«Вот так-то, мой воображаемый графолог», – подумал я весело и налил себе остатки водки Тродл. Она немедленно сняла мою нервозность: предстояло звонить Либлю и докладывать о своих незначительных успехах. К черту Белински, сказал я себе и решил спросить мнение Либля о том, поможет ли Беккеру или нет попытка добиться немедленного ареста Кенига, чтобы принудить его давать показания.

На мои звонки долго никто не отвечал. Когда Либль наконец снял трубку, у него был голос человека, который подошел к телефону тотчас после падения с лестницы. Его обычная прямолинейная и несколько раздраженная манера говорить смягчилась, а голос, казалось, вот-вот сорвется.

– Герр Гюнтер, – сказал он и, сглотнув, умолк. Затем я услышал, как он глубоко вздохнул и, по-видимому взяв себя в руки, снова заговорил: – Произошло ужасное несчастье. Убита фрейлейн Браунштайнер.

– Убита? – тупо повторил я. – Как?

– Ее сбила машина, – тихо сказал Либль.

– Где?

– Фактически на пороге госпиталя, где она работала. Все произошло мгновенно. Ей ничем нельзя было помочь.

– Когда это случилось?

– Пару часов назад, она как раз сменилась с дежурства. К сожалению, водитель скрылся. – До этого я и сам мог бы додуматься. – Возможно, он испугался. А может быть, был пьян. Кто знает? Австрийцы такие плохие водители!

– Кто-нибудь видел этот несчастный случай? – Мои слова прозвучали почти сердито.

– Пока свидетелей нет. Но, кажется, кто-то упомянул черный «мерседес», удаляющийся на большой скорости по Альзерштрассе.

– Господи, – выдохнул я, – это же прямо за углом! Подумать только, я мог даже слышать скрежет шин той машины.

– Да, действительно, – пробормотал Либль. – Она не страдала, все случилось мгновенно. Машина ударила ее прямо в спину. Доктор, с которым я беседовал, говорит, что спина совершенно раздавлена. Возможно, она умерла еще до того, как упала на землю.

– Где она теперь?

– В морге Центрального госпиталя, – вздохнул Либль. Я услышал, как он зажег сигарету и глубоко затянулся. – Герр Гюнтер, – продолжил он, – нам, конечно, придется поставить герра Беккера в известность. Так как вы знакомы с ним гораздо ближе, чем я...

– О нет, – сказал я быстро, – мне и без того хватает грязной работы. Возьмите ее страховой полис и завещание, если вам так будет легче.

– Уверяю вас, я так же расстроен, как и вы, герр Гюнтер. Нет необходимости...

– Да, вы правы. Извините. Послушайте, не сочтите меня бессердечным, но давайте узнаем, нельзя ли как-то использовать эту ситуацию, чтобы отсрочить слушание дела.

– Не знаю, – промямлил Либль, – ведь они не были женаты.

– Ради Бога! Она была беременна от него.

Последовала короткая пауза, затем Либль пролопотал:

– Я не знаю. Да, вы правы, конечно. Посмотрим, что можно сделать.

– Да уж постарайтесь.

– Но как я скажу об этом герру Беккеру?

– Скажите, что ее убили, – ответил я. Он начал что-то говорить, но у меня не было настроения выслушивать возражения. – О несчастном случае не может быть и речи. Это сделали его старые товарищи. Именно так ему и скажите. Он поймет. Посмотрим, не встряхнет ли это ему мозги хоть немного. Возможно, теперь он вспомнит кое-что, о чем должен был сказать мне раньше, и, если это несчастье не заставит его рассказать откровенно все, что он знает, он заслуживает виселицы. – В дверь постучали. Наверное, Белински с документами Тродл. – Скажите ему это, – отрезал я и бросил трубку на рычаг. Затем прошел через комнату и распахнул дверь.

Белински, весело помахивая ненужными теперь документами Тродл, вошел в комнату. Он был слишком доволен собой, чтобы заметить мое настроение.

– Пришлось, скажу я тебе, потрудиться. Так быстро сделать разрешение не очень-то просто, – сказал он, – но старине Белински удалось с этим справиться. Не спрашивай как.

– Она мертва, – резко сказал я, наблюдая, как изменилось выражение его лица.

– Дерьмо дело, – сказал он. – Как, черт возьми, это произошло?

– Ее сбила машина и скрылась. – Я зажег сигарету и плюхнулся в кресло. – Убита на месте. Мне только что сообщил адвокат Беккера по телефону. Это случилось недалеко отсюда пару часов назад.

Белински кивнул и сел на софу напротив меня. Хотя я избегал его взгляда, но чувствовал: он хочет проникнуть в мою душу. Некоторое время он качал головой, а затем достал трубку и принялся набивать табаком. Раскуривая ее, он между затяжками сказал:

– Извини, что я спрашиваю, но ты не передумал, нет?

– По поводу чего? – воинственно проворчал я.

Он вынул трубку изо рта и, заглянув внутрь, вновь вставил между своими большими неровными зубами.

– Я имею в виду, не решился ли ты убить ее сам?

Прочтя ответ на моем лице, быстро заливающемся краской, он резко качнул головой:

– Нет, конечно нет. Глупый вопрос, извини. – Он пожал плечами. – Все равно мне нужно было спросить. Ты должен признать, что это чересчур явное совпадение, не так ли? Организация поручает тебе устроить для нее аварию, а затем, почти сразу, ее сбивают насмерть.

– А может, ты это сделал? – услышал я свой голос.

– Может. – Белински наклонился вперед на софе. – Давай теперь поразмыслим: я теряю весь день, чтобы достать разрешение и билет из Австрии для этой маленькой несчастной фрейлейн, а затем хладнокровно сбиваю ее насмерть по пути к тебе. Так, что ли?

– На какой машине ты ездишь?

– На «мерседесе».

– Какого цвета?

– Черного.

– Кто-то видел, как черный «мерседес» быстро удалился с места происшествия.

– Еще бы! Я не видел в Вене машины, которая бы ехала медленно. И если ты еще сам не заметил, то запомни: почти каждый невоенный автомобиль в этом городе – черный «мерседес».

– Все равно, – настаивал я, – может, все-таки стоит взглянуть на передние крылья, нет ли там вмятин?

Он невинно простер руки, будто собирался читать проповедь.

– Да ради Бога! Только ты обнаружишь вмятины по всей машине. Такое впечатление, что в этой стране существует закон, карающий за осторожное вождение. – Он затянулся табачным дымом. – Послушай, Берни, возможно, тебе не понравится, но мы, похоже, завязнем с этим безнадежным делом. Очень жаль, что Тродл мертва, но какой смысл нам с тобой ссориться? Кто знает, может, это всего лишь несчастный случай. Знаешь ли, мое мнение о венских водителях – истинная правда. Они хуже, чем советские, хотя тех тяжело переплюнуть. Господи, да на этих дорогах будто гонки на колесницах устраиваются. Конечно, я согласен – чертовски очевидное совпадение, но все возможно, если напрячь воображение. Ты должен это признать, согласен?

Я медленно кивнул:

– Хорошо. Признаю, что такое возможно.

– И еще. Организация, не исключено, поручила еще одному агенту убить ее, чтобы, если тебе не повезет, кто-нибудь обязательно до нее добрался. Зачастую убийства именно так и совершаются. По крайней мере, исходя из моего опыта... – Он замолчал, а затем трубкой указал на меня. – Ты знаешь, что я думаю? В следующий раз, когда увидишь Кенига, ты промолчи обо всей этой истории. Если он сам затронет эту тему, тогда сможешь допустить, что это действительно был несчастный случай, и уверенно запиши его на свой счет. – Он порылся в кармане куртки, вытащил конверт темно-желтого цвета и бросил его мне на колени. – Теперь это уже не столь необходимо, но ничего не поделаешь.

– Что это?

– С поста МВД около Шопрона, что рядом с венгерской границей. Здесь подробности о штате МВД и методах их работы в Венгрии и Нижней Австрии.

– Как мне объяснить, откуда я заполучил все это?

– Я даже думал, что ты смог бы связаться с человеком, который дал нам этот материал. Его зовут Юрий. Это все, что тебе понадобится знать. Здесь на карте указано расположение ящиков с невостребованными письмами, которые он использует. Неподалеку от городка Маттерсбург есть железнодорожный мост. Вдоль путей – пешеходный тротуар. В одном месте перила сломаны, верхняя их часть – полая. Все, что тебе придется делать, – это раз в месяц забирать оттуда информацию и оставлять кое-какие деньги и указания.

– А каким образом я вышел на него?

– Объяснишь, что до недавнего времени Юрий находился в Вене, ты покупал у него документы, удостоверяющие личность. Но теперь его запросы растут, и у тебя недостаточно денег, поэтому ты можешь передать его Организации. Служба контрразведки США уже получила от него все, что можно, и вреда не будет, если то же самое он передаст Организации. – Белински снова раскурил трубку и жадно затянулся, ожидая моей реакции. – В самом деле, – продолжил он, – здесь ничего особенного нет. Операция подобного рода вряд ли заслуживает даже названия «разведка», но такой источник и, очевидно, успешное убийство заставят их доверять тебе, старина.

– Прости мне отсутствие энтузиазма, – сухо сказал я, – только я что-то перестаю понимать, чем я здесь занимаюсь.

Белински слабо кивнул:

– Я полагал, ты пытаешься снять подозрения со своего старого дружка.

– Возможно, ты невнимательно слушал. Беккер никогда не был моим другом, но я действительно думаю, что в убийстве Линдена он невиновен. Так думала и Тродл. Пока она была жива, имело смысл попытаться доказать невиновность Беккера. Теперь я в этом не уверен.

– Послушай, Гюнтер, – сказал Белински, – если Беккер останется в живых, хотя и без этой девушки, это будет все же лучше, чем если он умрет. Ты действительно думаешь, что Тродл предпочла, чтобы ты уступил?

– Может быть, если бы она знала, в каком он дерьме, с какими людьми имел дело...

– Ты же знаешь, что это неправда. Беккер, слов нет, не был святым, но из того, что ты рассказал мне о нем, я понял: она это знала. Не так уж много осталось невинных, по крайней мере в Вене.

Я вздохнул и устало потер шею.

– Возможно, ты и прав, – согласился я. – Видимо, дело во мне: я привык к большей определенности, чем сейчас. Приходил клиент, платил мне гонорар, и я отправлялся в нужном направлении. Иногда я даже решал дело. Очень приятное чувство, знаешь ли. А сейчас такое ощущение, будто вокруг меня полно народу, и каждый советует мне, как работать. Я как будто потерял независимость, перестал чувствовать себя частным детективом.

Белински покачал головой – как человек, который что-то распродал до конца. Наверное, объяснения. Но все равно он сделал еще одну попытку.

– Да ладно, ты же и раньше работал секретным агентом.

– Конечно, – сказал я, – только тогда передо мной стояла более определенная цель. По крайней мере я видел изображение преступника, знал, что правильно, что нет. А здесь никакой ясности, и это начинает действовать мне на нервы.

– Все меняется, капустник. Война изменила действительность для всех, включая частных детективов. Но если ты хочешь увидеть фотографии военных преступников, я могу показать тебе сотни. Даже тысячи.

– Фотографии капустников? Послушай, Белински, ты – американец и ты – еврей. Тебе гораздо легче понять, что правильно. А я? Я – немец, какое-то короткое, грязное время я даже был в СС. Повстречай я одного из двоих военных преступников, он, возможно, пожал бы мне руку и назвал старым товарищем.

На это у него не нашлось ответа.

Я достал одну сигарету и стал молча курить, а когда она догорела до конца, уныло покачал головой.

– Может, все дело в том, что я так долго не был дома? Моя жена написала мне. Не очень-то мы ладили, когда я уезжал из Берлина.

Честно говоря, мне нужно было уехать, поэтому я и ввязался в это дело, не подумав. А теперь она по крайней мере надеется, что мы начнем все сначала. И знаешь, я очень хочу вернуться и попытаться это сделать. – Я вновь покачал головой. – Пожалуй, мне нужно выпить.

Белински с энтузиазмом ухмыльнулся.

– Вот это дело, капустник, – оживился он. – Кое-что я на этой работе усвоил: если есть сомнения, вытрави их алкоголем.

Глава 27

Было уже поздно, когда мы вернулись из бара «Мелодии», ночного клуба в первом округе. Белински притормозил около моего пансиона, и, пока я выбирался из машины, из тени соседней двери быстро вышла женщина. Это была Вероника Цартл. Я слабо ей улыбнулся – слишком уж пьян, чтобы стремиться к чьей-либо компании.

– Слава Богу, вы приехали, – сказала она. – Я прождала несколько часов. – Тут она вздрогнула, так как через открытую дверь машины мы оба услышали, как Белински сказал непристойность.

– В чем дело? – спросил я ее.

– Мне нужна твоя помощь. В моей комнате – мужчина.

– И что в этом необычного? – поинтересовался Белински.

Вероника закусила губу.

– Он мертв, Берни. Ты должен мне помочь.

– Не знаю, что я могу сделать, – неуверенно промямлил я, жалея, что мы не задержались в «Мелодиях» подольше. Я сказал себе мысленно: «В наши дни девушка должна не доверять всем», и ей вслух: – Знаешь, это действительно дело полиции.

– Я не могу сообщить полиции, – нетерпеливо простонала она. – Придется иметь дело с управлением по борьбе с проституцией австрийской уголовной полиции, с чиновниками из здравоохранения, следователями. Я наверняка потеряю комнату, потеряю все. Разве ты не понимаешь?

– Ладно, ладно. Что произошло?

– Думаю, с ним случился сердечный приступ. – Она опустила голову. – Мне неудобно тебя беспокоить, только совершенно не к кому больше обратиться.

Я вновь себя мысленно обругал, а затем засунул голову в машину Белински.

– Леди требуется наша помощь, – проворчал я без особого энтузиазма.

– Ей не только это требуется. – Но он завел мотор и добавил: – Давайте-ка вы, двое, запрыгивайте.

Он доехал до Ротентурмштрассе и припарковался около поврежденного бомбежками дома, где у Вероники была комната. Когда мы вышли из машины, я показал на частично восстановленный собор, находящийся по другую сторону темных булыжников площади Святого Стефана.

– Сходи посмотри, может, найдешь там какой-нибудь брезент, – сказал я Белински. – А я пока поднимусь и все осмотрю. Если подвернется что-либо подходящее, приноси на второй этаж.

Он был слишком пьян, чтобы спорить, и, угрюмо кивнув, пошел назад к строительным лесам, облепившим собор, а я вслед за Вероникой поднялся в ее комнату.

На широкой дубовой кровати лежал мертвый мужчина – большой, красный, лет пятидесяти. Рвота – обычное дело при застойной сердечной недостаточности – покрывала его нос и рот, точно на лице был огромный ожог. Я приложил руку к его холодной шее.

– Как долго он здесь находится?

– Три или четыре часа.

– Хорошо, что ты его накрыла, – сказал я ей. – Затвори окно. – Сорвав простыню с тела мертвеца, я начал поднимать верхнюю часть его туловища, распорядившись: – Ну-ка, помоги мне.

– Что ты делаешь? – Она помогла мне пригнуть туловище к ногам, будто я старался закрыть набитый вещами чемодан.

– Стараюсь сохранить этого ублюдка в форме, – объяснил я. – Небольшая мануальная терапия должна замедлить окоченение, и нам будет легче втаскивать его в машину и вытаскивать оттуда. – Я нажал посильнее на его затылок, тяжело дыша от напряжения, а затем толкнул его назад на измазанную рвотой подушку. – Этому дяде, видно, выдавали дополнительные продуктовые талоны, – выдохнул я, – весит больше ста килограммов. Хорошо, что с нами Белински, самим бы нам не справиться.

– Он полицейский? – настороженно спросила она.

– Вроде того, – уклончиво ответил я, – но не волнуйся, он не из тех полицейских, которых очень заботит отчетность о преступности. У Белински есть другая рыбка для жарки: он охотится за военными преступниками – нацистами.

Я начал сгибать руки и ноги мертвеца.

– Что ты сделаешь с ним? – спросила она, едва сдерживая тошноту.

– Брошу его на рельсы. Так как он голый, все будет выглядеть, будто иваны устроили ему вечеринку, а затем сбросили с поезда. К тому же его переедет экспресс и хорошенько изменит внешность.

– Пожалуйста, не надо, – попыталась слабо возразить Вероника, – он был очень добр ко мне.

Закончив с телом, я встал и поправил галстук.

– Тяжеленько так работать после обильного возлияния. Но куда, к черту, подевался Белински? – Заметив одежду мужчины, аккуратно развешанную на спинке стула рядом с замызганными тюлевыми занавесями, я сказал: – Ты уже обыскала его карманы?

– Нет, конечно нет.

– Ты новичок в этой игре, так, что ли?

– Ты совсем не понимаешь – он был моим хорошим приятелем.

– Очевидно, – сказал Белински, входя в дверь с куском белого материала в руках. – Боюсь, это все, что мне удалось найти.

– Что это?

– Думаю, алтарная скатерть. Нашел в шкафу в соборе. Кажется, ею еще не пользовались.

Я приказал Веронике помочь Белински завернуть ее дружка в скатерть, пока я обыскиваю его карманы.

– В этом он мастер, – поведал ей Белински. – Однажды он обыскивал мои карманы, когда я еще дышал. Скажи мне, лапочка, ты и твой жирный мальчик действительно занимались этим, когда его скосило?

– Оставь девушку в покое, Белински.

– Благословенны умирающие во Христе, – засмеялся он. – А что до меня, то надеюсь умереть у приличной женщины.

Я открыл бумажник мужчины и бросил свернутые долларовые и шиллинговые банкноты на туалетный столик.

– Что ты ищешь? – спросила Вероника.

– Если я собираюсь избавиться от тела человека, мне, по крайней мере, хочется знать несколько больше, нежели только цвет его белья.

– Его звали Карл Хайм, – тихо сказала она.

Я нашел визитку.

– Доктор Карл Хайм, – прочитал я. – Дантист, да? Это он доставал тебе пенициллин?

– Да.

– Человек, который любил принимать меры предосторожности, да? – пробормотал Белински. – Глядя на эту комнату, можно понять почему. – Он показал на деньги на туалетном столике. – Тебе лучше взять эти деньги, дорогуша. Найми себе нового декоратора.

– В бумажнике Хайма есть еще одна визитка, Белински, – сказал я. – Ты когда-нибудь слышал о майоре Джесси П. Брине? Из какого-то Проекта защиты перемещенных лиц.

– Конечно, слышал, – сказал он, подошел и взял карточку из моих пальцев: – ПЗПЛ – это специальное отделение четыреста тридцатого: Брин – местный офицер связи службы контрразведки с Организацией. Если у кого-нибудь из людей Организации возникнут неприятности с американской военной полицией, Брин обязан помочь им выпутаться. Конечно, когда дело не дошло ни до чего действительно серьезного, например до убийства. И я ни за что бы не доверил ему этого, особенно если жертва не американец и не англичанин. Наш толстый приятель, похоже, один из твоих старых товарищей, Берни.

Пока Белински говорил, я быстро обыскал карманы брюк Хайма и нашел связку ключей.

– Возможно, придется осмотреть кабинет доброго доктора, – поил я – Я нутром чую: там найдется что-нибудь интересное. Мы свалили обнаженное тело Хайма на одну из тихих железнодорожных линий недалеко от Восточного вокзала в русском секторе города. Мне хотелось убраться оттуда как можно скорее, но Белински настоял, чтобы мы посидели в машине и подождали, пока поезд не завершит дело. Примерно через пятнадцать минут товарняк, направляющийся в Будапешт и дальше на восток, прогрохотал мимо, и труп Хайма затерялся под сотнями колесных пар.

– Ибо плоть есть трава, – нараспев проговорил Белински, – и потому красота – как цветок в поле. Трава высыхает, а цветок увядает.

– Прекрати, слышишь? – сказал я. – Твой цинизм действует мне на нервы.

– Но души праведных в руках Божьих, и не коснутся их мучения.

Ладно, как скажешь, капустник.

– Поехали, – сказал я. – Давай-ка убираться отсюда.

Мы поехали на север, в Вэринг, что в восемнадцатом округе. Элегантное трехэтажное здание на Тюркешенцплац расположилось рядом с обширным парком, перерезанным небольшой железнодорожной веткой пополам.

– Эх, могли бы выгрузить нашего пассажира прямо здесь, – посетовал Белински, – на пороге его дома. И не пришлось бы тащиться в русский сектор.

– Это американский сектор, – напомнил я ему. – И единственный способ быть выброшенным с поезда – путешествовать без билета. Однако они ждут, пока поезд остановится.

– Так-то ты представляешь дядю Сэма, да? Впрочем, ты прав, Берни. Ему будет лучше у Иванов – там не первый случай, когда наших людей выбрасывают из поездов. Не хотелось бы мне, признаюсь, служить у них путевым обходчиком. Чертовски опасно, я бы сказал.

Мы вышли из машины и направились к дому. Понаблюдали: ни малейшего признака присутствия в доме кого бы то ни было. Поверх широкой зубастой усмешки невысокого деревянного заборчика на нас, словно пустые глазницы огромного черепа, смотрели затемненные окна дома, с белой штукатуркой на стенах.

Тусклая металлическая пластинка на столбе ворот, на которой с типично венским размахом были обозначены имя доктора Карла Хайма и его титулы – хирург, консультант по ортодонтии, – помимо всего прочего, указывала на два отдельных входа: один – в дом Хайма, другой – в его врачебный кабинет.

– Ты посмотри в доме, – сказал я Белински, отпирая ключом входную дверь, – а я зайду сбоку и проверю кабинет.

– Как скажешь. – Белински вытащил фонарик из кармана пальто. Поймав на нем мой взгляд, он спросил: – В чем дело? Ты что, боишься темноты? – И засмеялся. – На, возьми его. Я способен видеть в темноте. При моей работе и не тому научишься.

Я пожал плечами и забрал у него фонарик. Тогда он полез под куртку и вытащил пистолет.

– Кроме того, – сказал он, прикручивая глушитель, – мне бы хотелось иметь одну руку свободной, чтобы поворачивать дверные ручки.

– Не забудь смотреть, в кого стреляешь, – сказал я и направился к входу в приемную покойного доктора.

Через боковую дверь я тихо вошел в кабинет и включил фонарик. Я стал светить на линолеум, стараться не попадать на окна: вдруг какому-нибудь любопытному соседу не спится в этот поздний час.

В маленькой приемной разместились многочисленные растения в горшках и аквариум с водяными черепахами – нечто новенькое по сравнению с золотыми рыбками, отметил я про себя и, памятуя, что их владелец мертв, посыпал в воду немного ужасно пахнущего корма.

Это было мое второе доброе дело за день. Благотворительность, похоже, стала входить у меня в привычку.

Я открыл книгу записи на прием, лежащую на столике, и заскользил лучом фонарика по ее страницам. Не похоже, чтобы Хайм имел обширную практику: мало у кого теперь были деньги на лечение зубов. Я не сомневался, что Хайм зарабатывал бы куда больше, продавая лекарства на черном рынке. Переворачивая страницы, я пришел к выводу, что в среднем его посещали два-три пациента в неделю. Вдруг мне на глаза попались два знакомых имени: Макс Абс и Гельмут Кениг. Оба они были записаны друг за другом на полное удаление зубов. На полное удаление записались и многие другие пациенты, но все они были мне незнакомы.

Я перешел к ящикам с картотекой и обнаружил, что они в основном пусты, за исключением одного, который содержал информацию о пациентах до сорокового года. Казалось, что шкаф с тех пор и не открывали. Это выглядело весьма странно, так как дантисты обычно скрупулезно ведут записи. И в самом деле, до сорокового года Хайм заботился об этом: в карточках пациентов содержалась полная информация об оставшихся зубах, пломбах и вставленных зубах каждого из них. «Он что, просто стал небрежным, – подумал я, – или при такой ничтожной практике столь тщательные записи перестали иметь смысл? И почему, интересно, в последнее время стольким людям потребовалось полностью удалить зубы»? Действительно, война многих, включая меня, оставила с плохими зубами. В моем случае это было наследие годичного голодания в советском плену. Но тем не менее мне пока удавалось сохранить полный набор. И таких, как я, было множество. Зачем тогда Кенигу, который, как я припомнил, говорил, что раньше у него были отличные зубы, вырывать их все подряд? Или просто он имел в виду, что зубы у него были хорошими до того, как испортились?

Конечно этих зубных ребусов даже Конан Дойлу не хватило бы на короткий рассказ, но я был озадачен.

Операционная мало отличалась от любой другой, которую мне доводилось видеть раньше. Возможно, немного грязнее, но ведь все теперь было уже не таким чистым, как до войны. Кроме черного кожаного кресла имелся большой баллон с газом для анестезии.

Я отвернул кран у горловины баллона и, услышав шипение, завернул его снова. Казалось, все в полном порядке.

За закрытой дверью находился склад, там меня и нашел Белински.

– Что-нибудь обнаружил? – спросил он.

Я рассказал ему об отсутствии записей.

– Ты прав, – сказал Белински, будто его что-то здорово позабавило, – это совсем не по-немецки.

Я направил фонарик на складские полки.

– Привет, что это тут у нас? – Он коснулся стального баллона, на котором сбоку значилась химическая формула: H2SO4.

– На твоем месте я не стал бы лезть, – предупредил я. – Эта штучка не из химического набора для школьников. Если не ошибаюсь, это – серная кислота. – Я направил луч фонарика на ту часть баллона, где были написаны слова: «Очень опасно». – И здесь ее достаточно, чтобы превратить тебя в пару литров животного жира.

– Кошерного, надеюсь, – сострил Белински. – Для чего дантисту целый баллон серной кислоты?

– Он кладет в нее на ночь вставные зубы.

На полке рядом с баллоном громоздились один на другом стальные лотки, формой напоминавшие почки. Я взял один и поднес его к свету фонарика. Мы оба уставились на нечто похожее на горсть мятных таблеток странной формы, слипшихся, будто их пососал, а затем отложил на потом какой-то отвратительный мальчик. Вот только на некоторых из них засохла кровь.

Нос Белински сморщился от отвращения.

– Что это, черт возьми, такое?

– Зубы. – Я передал ему фонарик и взял с подноса один из острых белых предметов, чтобы поднести его к свету. – Удаленные зубы. Причем несколько наборов.

– Ненавижу дантистов, – прошипел Белински. Он порылся в своем жилете и нашел зубочистку, чтобы пожевать.

– Видимо, они, как правило, оказываются в баллоне с кислотой.

– Ну и что? – Белински заметил мой интерес.

– Какой дантист захочет заниматься только полными удалениями? – спросил я. – А между тем книга приема полна записями именно на эту процедуру. – Я повертел в руках зуб. – Никогда бы не сказал, что с этим коренным что-то не так. Его даже и не пломбировали.

– Похож на совершенно здоровый зуб, – согласился Белински.

Указательным пальцем я потрогал липкую массу на лотке.

– Такой же, кстати, как и все остальные. Я не дантист, но все-таки не понимаю, зачем вытаскивать зубы, которые даже не были запломбированы?

– Может, Хайм занимался чем-то вроде штучной работы. Может, этому парню просто нравилось вытаскивать зубы?

– Причем это ему нравилось куда больше, чем вести записи. О его недавних пациентах нет никакой информации.

Белински взял другой почкообразный лоток и стал изучать его содержимое.

– Еще один полный набор, – доложил он. В следующем лотке что-то начало перекатываться, точно крошечные шарики подшипника. – Так, а что у нас здесь? – Он взял один и заинтересованно его осмотрел. – Если не ошибаюсь, в каждой из этих маленьких конфеток содержится доза цианистого калия.

– Смертельные таблетки?

– Точно. У некоторых из твоих старых товарищей, капустник, они были очень популярны. Особенно у сотрудников СС, у высших государственных и партийных чиновников. Они предпочитали самоубийство плену у Иванов. По-моему, такие штучки были разработаны сначала для немецких секретных агентов, но Артур Небе и СС решили, что высшему начальству они тоже пригодятся. Дантист вставляет человеку фальшивый зуб или использует уже существующую дыру, куда помещает вот эту малышку. Красиво и удобно – просто диву даешься. Если он попадается, то, возможно, у него при себе имеется даже фальшивый патрон с цианистым калием, обнаружив который наши люди не стали бы осматривать зубы. А затем, решив, что время пришло, он нащупал бы фальшивый зуб, языком вытащил капсулу и жевал ее, пока не надломится. Смерть почти мгновенная. Так покончил с собой Гиммлер.

– И Геринг тоже, как я слышал.

– Нет, – возразил Белински, – он использовал фальшивку. В тюрьме американский офицер тайком передал ее ему обратно. Как тебе это, а? Один из наших пожалел этого жирного ублюдка. Он положил капсулу обратно в лоток и передал его мне. Я вытряхнул на ладонь несколько штук, чтобы получше разглядеть. Надо же, эти малюсенькие штуковины смертельны! Четыре крошечные жемчужины способны оборвать жизнь четырех человек. Думаю, я не смог бы носить такую у, себя во рту, независимо от того, был бы это фальшивый зуб или нет, и при этом получать удовольствие от обеда.

– Знаешь, о чем я думаю, капустник? В Вене находится множество беззубых нацистов.

Я следом за ним вернулся в кабинет.