Зверинец Джемрака

– Балтер, – обратился он к бледному юноше, который хмуро чистил ногти за столом, заваленным всяким хламом, – выпусти Чарли.

Высокий и тощий Балтер поднялся из-за стола и подскочил к большой клетке, где на жердочке сидела диковинная, волшебная птица и оглядывала мрачную комнату так, будто перед ней разыгрывалось невероятное представление. Птица переливалась всеми цветами радуги, а клюв у нее был больше всего остального тела.

Балтер открыл защелку:

– Чарли, глупая птица, вылезай.

Чарли затанцевал от радости, скользнул к Балтеру на руки, точно сонный котенок, устроился у него на груди и стыдливо опустил голову с гигантским твердым клювом. Балтер пригладил черные перья у птицы на макушке.

– Дурачок он у нас, – сообщил юноша, повернулся и передал Чарли мне на руки.

Птица подняла голову и заглянула мне в глаза.

– Это тукан, – сказал Тим.

– А ты ему понравился, – заметил Балтер.

– Ему все нравятся, – возразил Тим.

Чарли оказался послушной и умной птицей. Как и Фло – попугаиха в прихожей. В отличие от остальных птиц.

Мистер Джемрак провел меня через прихожую в зверинец. В первой комнате жили попугаи. Это было жутковатое помещение, полное криков, безумных круглых глаз, ярких малиновых грудок, бившихся о прутья клеток, и кроваво-красных, васильковых, золотисто-желтых, изумрудно-зеленых крыльев, которые то и дело хлопали, задевая крылья соседей. Попугаи плотными рядами располагались на жердочках. То тут, то там вниз головой висели крупные ара, моргая белыми глазами, а мелкие зеленые неразлучники нарезали круги прямо у нас над головами. На всю эту визгливую братию сверху взирала стая какаду с высокими хохолками и сливочного цвета грудками. Их хриплые выкрики были похожи на адский хохот.

– Нравится им так, – пояснил Джемрак.

В глазах у меня стояли слезы, а уши болели от шума.

– В стаи сбиваются.

– Они без попугаев прямо жить не могут, – глубокомысленно изрек Тим Линвер, шествуя рядом развязной, самоуверенной походкой.

– Кто «они»?

– Люди.

Я шагнул в сторону: за решеткой на жердочках рядами восседали маленькие, изящные попугайчики – голубые, красные, зеленые, желтые – послушные и тихие.

– Это волнистые, – сказал Джемрак. – Славные птички.

– Этих моментально раскупают. – Тим перекатывался с пятки на носок и давал пояснения с солидным видом, как взрослый, будто все это великолепие принадлежало ему.

Во второй комнате было потише. В длинных вольерах располагались сотни птиц, похожих на воробьев, только раскрашенных во все цвета радуги. Целая стена синешеек с грудками цвета розового шербета. Кругом раздавался нежный щебет, словно только-только рассвело.

– По шесть шиллингов за пару, – сообщил Тим.

В третьей, последней птичьей комнате царила полная тишина. По стенам до самого потолка друг на друге громоздились деревянные клетки – в каждой по одной птице, по размеру клетки, и все они сидели молча и неподвижно. Эта комната показалась мне самой тревожной из всего, что я успел увидеть. Интересно, разрешит мне Джемрак взять отсюда какую-нибудь птицу? Я бы приручил ее и пустил летать по комнате, чтобы пела.

Мы вышли в двор – и мое воображение отказалось поверить увиденному. Балтер, юноша из конторы, и еще один человек подметали вокруг небольшого загона. За оградой стоял верблюд и жевал. Теперь-то я знаю, что верблюду надо жевать все время – как дышать. А тогда у меня было чувство, словно я попал в книжку с картинками. Звери были все из сказок: черный медведь с белой грудкой, косоглазый слоненок, огромная жирафья голова приблизилась ко мне сверху и дохнула жаром из трепещущих ноздрей. Умопомрачительное зловоние лишило меня рассудка. Дикая природа обступила меня со всех сторон. И тут я увидел моего тигра. В клетке. С одной стороны – лев, а с другой – какие-то звери, похожие на собак. Лев оказался величественной и жуткой кошкой, со строгой, печальной физиономией как у ученого и с волнистой спутанной гривой. Целое мгновение он не мигая смотрел мне в глаза, а потом отвернулся в полном равнодушии, облизав ноздри толстым розовым языком. У зверей, похожих на собак, шерсть на загривках стояла дыбом. Мой тигр мерил шагами клетку, поигрывая мускулами и рассекая хвостом воздух. На спине у него трепыхались маленькие черные рыбки. Сабли, лезвия, клинки – черное на золотом, черное на белом. Голова у него была большая, тяжелая, нижняя челюсть опущена. Он бродил по клетке туда и обратно, без остановки:

три с половиной шага – поворот —

три с половиной шага – поворот —

три с половиной шага…

– Видишь! – сказал Джемрак. – Вот наш хулиган. Знает, что натворил дел, теперь ему стыдно.

– А имя у него есть?

– Пока нет, покупателя еще не нашли.

– Кто покупает тигров? – спросил я.

– Зоопарки, – ответил Тим.

– Лондонский зоопарк, – отозвался я, хотя ни разу в нем не был.

Тим с Джемраком рассмеялись, будто я пошутил.

– Не только зоопарки, – уточнил Джемрак, – еще люди, которые коллекционируют зверей.

– Сколько стоит мой тигр?

– Взрослый бенгальский тигр за две сотни фунтов уйдет, не меньше.

– Две сотни за тигра, три – за слона, семьдесят – за льва, – затараторил Тим. – За некоторых львов и три сотни можно выручить. Главное – правильного подобрать. А вот орангутан триста двадцать стоит.

По приставной лестнице мы залезли на площадку, где сидело животное, похожее на коровью лепешку, гигантская ящерица с безумной ухмылкой, и мартышки, куча мартышек – этакое рагу из всевозможных проявлений человеческой природы, нагромождение костей, стена маленьких лиц. Детские мордашки. Нет, древние, невозможно древние лица. Но они были вне возраста. Детеныши судорожно хватались за материнские животы в поисках укрытия. Матери с невозмутимым видом терпели.

– А здесь… – Джемрак эффектно сдвинул крышку с низкой круглой корзины. Внутри, подобно свернутым канатам, кольцами лежали друг на друге мускулистые толстые змеи, зеленые и коричневые. – Шустрые твари, – заметил он, водружая крышку обратно и обвязывая веревкой.

Мы прошли мимо огромной кошки с острыми ушами и глазами-самоцветами, которая, увидев нас, замяукала, точно котенок. Между ног повсюду сновали мелкие мохнатые зверьки, симпатичные – я таких и вообразить себе не мог. Джемрак сказал, что их привозят из Перу – какой-то далекой страны. А в самом темном углу, на корточках, подвернув внутрь костяшки пальцев, сидела большая обезьяна. Она посмотрела на меня, и глаза у нее были совсем как у человека.

Большего мне было и не надо. Навеки оставаться среди зверей и смотреть им в глаза, когда захочется. И как только мы вернулись обратно в дымную контору, где бледный секретарь Балтер снова развалился за своим столом, потягивая какао, мистер Джемрак предложил мне работу. «Да, да!» – выкрикнул я как последний дурак и все засмеялись.

– Не маловат ли? – засомневался Тим Линвер. – Вы уверены, что он справится?

– Ну что, Джаффи, – весело поинтересовался Джемрак, – справишься?

– Справлюсь, – ответил я. – Буду стараться. Вы еще не знаете, я отличный работник.

Конечно, я бы справился. Теперь я был уверен: мы с матушкой не пропадем. Она работала посменно на сахарной фабрике, той, где большая труба, а я как раз этим вечером должен был приступить к новым обязанностям в пабе «Безмозглый матрос». Если добавить еще работу у Джемрака, мы сможем заплатить за жилье вперед.

Тим подошел и грубо толкнул меня плечом:

– Понял, что это значит, ласкар?[3] Навоз будешь убирать во дворе.

Лучше меня этого никто бы не сделал – так я им и сказал, отчего все еще больше захохотали. Мистер Джемрак, сидевший боком к столу, привстал и сдвинул кусок белой бумаги с ящика, который стоял у его ног. Осторожно и с величайшим уважением он достал оттуда змею размером больше всех остальных, виденных мною раньше. Растянись она во всю длину и встань на кончик хвоста, ростом, думаю, вышла бы повыше меня. Тело у нее было треугольное в сечении, покрытое сухими желтоватыми чешуйками. Длинная морда высунулась из рук хозяина и потянулась ко мне, так что вся змея превратилась в мост между мной и Джемраком – прямая как палка, точно рука с указующим перстом. Раздвоенный язык, красный, словно у дьявола, метнулся молнией и застыл в футе от моего носа.

– Ш-ш-ш, – прошипел Джемрак на змеином языке, – присоединишшшься к нам, мастер Джаффи?

Я протянул было руку, но хозяин резко убрал змею.

– Не трогать! – произнес он серьезным тоном. – Не трогать, пока не разрешу. Делать будешь, что тебе говорят, ясно?

Я решительно закивал.

– Хороший мальчик, – одобрил Джемрак, укладывая змею обратно в ящик.

– Мистер Джемрак, а за ним я буду присматривать? – с нетерпением поинтересовался Тим. – Видишь ли, – обратился он ко мне, – я тут про все знаю, правда, мистер Джемрак?

– Да уж, – рассмеялся хозяин. – Кто бы спорил.

– Понял? – Тим снова обратился ко мне: – Будешь делать, что я тебе скажу.

Джемрак велел мне явиться к семи утра следующего дня: должны были привезти тасманских дьяволов и мартышек. При слове «мартышки» он закатил глаза.

Вечером того же дня я заступил на работу в «Безмозглом матросе». Место было старое, славное, и меня там приняли хорошо. Владельцем заведения был человек по имени Боб Барри, типичный кабатчик – надежный и крепкий, как гвоздь, и морщинистый, как старые простыни. Он сел за пианино и голосом пьяного матроса проорал какую-то старую непристойную песенку. Двое мужчин в деревянных башмаках вышли на небольшую сцену и сплясали матросский танец, а половой переоделся женщиной и спел комические куплеты. Я весь вечер разносил пиво, вытирал столы и чистил котлы. Женщины трепали меня по щекам, толстая французская девка угостила хлебом и беконом, было очень весело. Когда все посетители принялись отплясывать польку, грохот каблуков оглушил меня, точно гигантская морская волна.

Девки в «Безмозглом матросе» были распутнее, чем в «Солодильне», но не такие блудливые, как в «Гусыне Пэдди», хотя в «Гусыне» собирались самые шикарные и смазливые. Одна из тамошних девиц не позволяла называть себя шлюхой и говорила всем, что она «куртизанка». Наверное, некоторые из тех женщин были ужасны, но ко мне они всегда были добры. Я не раз видел, как они обирали матроса до нитки за десять минут и выкидывали, ошарашенного, на улицу. Но если честно, все эти матросы только что на коленях не стояли, умоляя проделать с ними нечто подобное. Женщины крутили ими как хотели, но матросы все равно возвращались. Я смотрел на матросские буйства и вспоминал, как красиво эти бравые молодцы пели по вечерам над Темзой, когда я слушал их, лежа в своей зыбкой постели в Бермондси. В их разговорах переплетались языки со всех концов света, и наш родной английский тоже, кстати, звучал не хуже других.

Я всегда знал, что стану матросом. Знал, еще когда теребил пальцы собственных ног в колыбели. А как же иначе? При приближении матроса мое сердце начинало биться сильнее еще до того, как я родился, – теперь-то я знаю. Однажды вечером матушка стояла на вонючем берегу в Бермондси – я еще сидел у нее в животе, – и матросы затянули песню где-то далеко, на другом берегу великой реки. Их сладкозвучное пение достигло странной розово-желтой ракушки, которая плавала в околоплодных водах и которой суждено было в будущем стать моим ухом.

По крайней мере, мне хочется так думать.

В «Матросе» было не продохнуть. Пол был скользкий от плевков, но, если поднять голову, можно было увидеть, как дым поднимается к стропилам изящными кольцами, а две златокудрые девицы, раскрашенные, как куклы, поют под аккомпанемент пары ноющих скрипок. Что могло быть красивее?

В полночь, когда я закончил работу и отправился к матушке, веселье было еще в самом разгаре. Улицы полнились ревом и криками. В кармане у меня позвякивали монеты. Я купил себе большой кусок коричневого сахара и сосал его всю дорогу домой. Матушки еще не было, и я попросил Мари-Лу передать ей, чтобы разбудила меня ровно в полседьмого: боялся проспать новую работу. Я лег и закрыл глаза, намереваясь заснуть. Но снаружи стоял такой шум, а где-то в доме пели так громко, что я сумел лишь забыться в полудреме, представляя себе, будто за окном плещется безбрежное черное море.

– Последнего мальчика, который здесь работал, укусил удав, – сообщил Тим. – Парень умер. Зрелище было просто жуть – ты бы видел.

Это было первое, что я от него услышал тем утром во дворе. Было темно и холодно. От тумана перехватывало дыхание.

Тим взлохматил мои черные блестящие кучерявые волосы, из-за которых я походил на индуса, и принялся тыкать в меня пальцем:

– Это еще что? Что это? Ласкар, значит? Ласкар?

Матушка говорила, что мой папа был из мальтийцевили греков, точно она не знала, но уж явно не из ласкаров. Хотя кто ее разберет, каждый раз выдавала новую историю. Тим улыбнулся, обнажив неожиданно блестящие большие ровные зубы. Мы стояли у загона и ждали. Балтер, совмещавший обязанности сторожа и секретаря, околачивался у ворот вместе с Коббом – дюжим широкоплечим дворником, который подметал двор и все загоны.

– Нрав у этих дьяволов – близко не подойдешь, – заявил Тим.

– Какие они? – задал я вопрос во второй раз, но вразумительного ответа опять не получил. Вместо этого Тим бросал: «У них гигантские пасти» – или: «Они воняют», но на кого эти твари похожи, так и не сообщил. Ему нравилось, пользуясь собственным преимуществом, держать меня в неведении, дразнить, словно щенка косточкой. Мартышками называли маленьких обезьянок – это я знал. Их я не боялся. Для себя я решил: не буду бояться никаких зверей, – но легко принимать такие решения, если знаешь, с чем предстоит столкнуться. А тут – дьявол! Дьявол из Тасмании – где бы ни была эта самая Тасмания. Я вообразил тощего красного демона, с рогами и хвостом, целый воз этих демонов – двуногих, злобных, с гигантскими пастями.

– А чем они питаются? – спросил я.

– Пальцами, – моментально отреагировал Тим, – одними пальцами.

– Ха-ха, – отозвался я и дохнул на свои пальцы.

– Замерз? – поинтересовался мой новый приятель. – На нашей работе слабакам не место.

Я опять рассмеялся. Кем-кем, а слабаком меня не назовешь. Покрепче некоторых. Посмотрел бы я на Тима, получи он по полной со своими золотистыми локонами. Он ухмыльнулся. От холода у меня стучали зубы. А у него – нет. Он слегка дрожал, стараясь убедить себя самого, что не мерзнет. У нас обоих изо рта вырывался пар.

– Делай как я, – посоветовал Тим. – Не ошибешься.

Ворота со скрипом распахнулись, и во двор на телеге въехал Джемрак – прямиком из дока, за спиной – ящики с дьяволами. Он закатил телегу во двор подальше от ворот, чтобы Балтер и Кобб могли разгрузить ящики, не перегораживая улицу. Дьяволов я сначала услышал, а уж потом увидел. Как только эти существа почуяли, что ящики двигают, сразу начали скрестись и стонать, словно полчища проклятых. Обезьяны под навесом сочувственно завыли. По виду дьяволы оказались похожи на небольших собак. Жалкие, уродливые маленькие черные собачонки громко лаяли, обнажив красные десны. Воняло от них страшно.

Делать мне было особенно нечего. Я просто стоял и смотрел, как Тим с Балтером и Коббом заходят в загон. Кобб открыл ящики, а Балтер элегантно и с презрением вытряхнул из них несчастных псов. Всего дьяволов было шестеро, и все они принялись чихать, будто попали в гигантскую перечницу. Тим отогнал их в дальний угол, где заморские собаки повернулись мордами к выходу и начали разевать пасти, словно хотели сломать себе челюсти. Маленькие поросячьи глазки смотрели с испугом. Все большие кошки и собаки завыли и заревели.

– Джаффи, возьми фонарь и отнеси мартышек наверх, под навес, – распорядился Джемрак, – и дождись Тима. Пока он не придет, ничего там не трогай. – Он указал мне на двух маленьких зверьков с хохлатыми ушками и большими круглыми глазами, следившими за мной через решетку.

– Привет. – Я присел на корточки, чтобы получше рассмотреть парочку, забившуюся в угол ящика. Мартышки прижались друг к другу и обнялись.

– Они же не дети, – насмешливо фыркнул Тим, наблюдая за мной сквозь решетку загона с дьяволами.

– Знаю.

– Не забудь. – Он приподнял створку. – Пока не приду – ничего не трогай.

Я взял ящик и понес его наверх. Справа пахнуло мясом из львиной пасти. Самого льва в темноте видно не было. Наверху, под навесом, было еще темнее. Свет от раскачивающегося фонаря то тут, то там отражался в чьих-нибудь глазах. Пол кишел черепахами, ступать приходилось осторожно, выбирая дорогу. Из клеток с большими обезьянами доносилось глухое бормотание. Добравшись до нужного вольера, я поставил коробку с мартышками на пол. Они вцепились друг в друга еще крепче. Вскоре по лестнице с беспечным свистом взобрался Тим и резко, не без изящества, скакнул на настил.

– Джемрак сказал, можешь посадить их к остальным, – сообщил он, направляясь ко мне с тяжелой связкой ключей. – Я должен проследить, чтобы ты не натворил тут ничего.

Этим он и занялся, точно ястреб, ловя каждое мое движение в ожидании ошибки. Но мартышки были на моей стороне и вели себя так, словно я – их отец: они вцепились в меня своими царапучими лапками, издавая горлом печальные негромкие звуки. Сопротивляться эти крошки явно не собирались. «Отправляйтесь-ка в клетку!» Я осторожно отцепил их от себя, и малыши забрались внутрь. Когда я задвинул засов, в глубине заметались тени. Мне захотелось остаться и посмотреть, как они там устроятся, но Тим схватил фонарь и потащил меня вниз, к клетке с гигантской обезьяной, которая разглядывала меня накануне.

– Старина Смоуки, – произнес он.

Смоуки опять посмотрел на меня, как в прошлый раз, прямо в глаза, не теряя спокойствия. Огромные черные зрачки на плоской физиономии, с двумя блестящими точками – отсветами от фонаря. В этом взгляде читалось нечто среднее между умиротворенностью и настороженностью. Губы кривились в задумчивой ухмылке.

«Какой чудесный!» – воскликнул я – не вслух, но про себя.

– Хочешь зайти к нему? – поинтересовался Тим.

Конечно, я хотел зайти к Смоуки, но и дураком не был.

– Только если мистер Джемрак разрешит, – ответил я.

– Смоуки – парень что надо, много лет прожил у каких-то богачей на Глостер-сквер, членом семьи стал, можно сказать. Он совсем как человек.

– Как он попал сюда?

– Понятия не имею. Во вторник должны на север отправить, – сообщил Тим. – Хочешь к нему зайти?

– Нет, – сказал я.

– Давай. Ключи у меня. Думаешь, он дал бы мне ключи, если б это было опасно?

Мы со Смоуки продолжали изучать друг друга.

– Давай, – повторил Тим.

– Нет.

– Трус.

И он ушел, оставив меня в темноте.

– А ну успокоились! – кричал он на непоседливых зверей, пока я, запинаясь и спотыкаясь о глупых черепах, брел следом за ним, а черепахи все ползли и ползли, не сворачивая, будто по какому-то важному делу.

Надо было двинуть ему за то, что назвал меня трусом. Эта мысль пришла мне в голову, пока я неуклюже спускался по лестнице, но я никогда не был забиякой.

– Порядок? – спросил Джемрак.

Он стоял у загона с черным медведем и беседовал с плотным коротышкой в длинном плаще и резиновых сапогах. Над их головами в полоске света, вырывавшейся из задней двери, клубился дым.

– Полный порядок! – отозвался Тим и повернулся ко мне. – Видишь этого парня? Это Дэн Раймер. Когда подрасту, пойду с ним в море.

Джемрак вызвал нас в контору. Когда мы заходили с черного хода, от сильного аромата горячего кофе у меня потекли слюни. Дрожащие тени от фонаря двигались вместе с нами через комнаты с синешейками и попугаями. В конторе было совсем светло. Балтер разливал кофе из высокого кофейника. Над чашками медленно поднимался кольцами горячий пар, смешиваясь с голубым дымом.

– Славно сработано, Дэн, – произнес Джемрак, вытаскивая стул из-за конторки. – Надолго теперь домой?

– Домой – это дело такое: всегда оказывается, что слишком ненадолго и в то же время – слишком надолго, – ответил Дэн Раймер, снимая шапку. Голос у него был грубый, точно наждак.

Чашки с кофе стояли у Балтера на столе, и я чуть в обморок не падал от аромата. Но с ногами творилось нечто ужасное.

– Вот мальчик, о котором я тебе рассказывал. Тот, что не побоялся тигра по носу потрепать.

– И теперь не боится? – Коротышка обернулся и уставился на меня щелочками глаз.

Изо рта у него торчала длинная глиняная трубка, белая, совсем новая, и дым из нее вился вокруг его головы. Я постепенно оттаивал, и боль в ногах становилась невыносимой. По щекам у меня потекли слезы. Лицо у коротышки было морщинистое, отчего он походил на черепаху или ящерицу, и в то же время он казался молодым – в жестких темных волосах не было и намека на седину.

– Ему ботинки нужны, – сказал Тим.

Все перевели взгляд на мои ноги – синие от холода, с огрубевшими, как у зверя, подошвами. Бинты, которыми были замотаны пальцы, промокли насквозь.

Коротышка присел на стул, снял сапоги и вместе с парой толстых ярко-красных носков – штопаных-перештопаных – и натянул на мои замерзшие ноги.

– Жена вязала, и штопала тоже она. Ты только глянь. Она у меня такая. Все умеет.

Он протянул мне кофе и добавил:

– Домой придешь, ноги-то отмой.

Носки, конечно, оказались слишком большими и болтались на мне, как два мешка, но я обмотал их кромки вокруг лодыжек, и они еще хранили тепло ног моряка.

Работать в зверинце мне понравилось. Я присматривал за животными. Мистер Джемрак купил мне ботинки. Мы подметали двор, чистили клетки и загоны, меняли солому, воду и корм. Большой Кобб делал тяжелую работу. Балтер по большей части вел бухгалтерию, но, если было надо, спускался во двор, где умело и ловко управлялся с разным зверьем. Во всех его жестах сквозило небрежное высокомерие профессионала. Он как будто говорил: все эти львы, крокодилы, медведи и удавы, способные проглотить человека целиком, – сплошная ерунда.

Тим вел учет поголовья. Я считал, а он записывал. Итак:

Один китайский аллигатор. Аллигатор с улыбкой растягивался рядом с нами за железной решеткой, половина туловища – в воде, половина – снаружи.

Четыре японские свиньи.

Четырнадцать бесхвостых макак.

Двенадцать кобр.

Восемь волков.

Одна газель.

Шестьдесят четыре черепахи. Это навскидку. Точно сосчитать было невозможно: они постоянно переползали с места на место.

Мы с Тимом ладили – но только до тех пор, пока я ему во всем уступал. Он умел улизнуть в самый разгар работы, оставляя мне самую неприятную часть очередного поручения. «Я в сортир», – заявлял он и исчезал на полчаса. Но в присутствии Джемрака Тим всегда был при деле – весело насвистывал, толкал перед собой тележку, изображал усердный труд. Он помогал Джемраку с тех пор, как научился ходить, – так он мне говорил. «Без меня ему не справиться». У Тима была манера вечно выскакивать вперед, показывать мне свое превосходство, оттирать меня плечом. А я молчал. Что я мог возразить? Тим – высокий, симпатичный, светловолосый, и я – маленький, грязный и зачуханный, существо с другого берега. Стоило ли рисковать и раскачивать волшебную лодку, переправившую меня на эту сторону реки? Нет, конечно. Пусть даже он раздавил яйцо у меня в кармане. И скормил сэндвич с мучными червями. Зато он научил меня, как правильно держать на руках обезьяну, как не дать лягушкам засохнуть, а сверчкам – намокнуть, куда следует встать, чтобы эму тебя не лягнул, как щекотать медведя, как разводить цикад и отрывать головы мучным червям. Хотя чаще всего приходилось выгребать из загонов навоз, выливать помои, готовить корм и менять воду. Заходить к буйным приматам или кормить больших кошек могли только Кобб или сам Джемрак. Правда, к старику Смоуки заходить разрешалось и мне. Он был добрый. Но на третий день его погрузили на телегу и увезли. Он выглядывал из ящика с тем же невозмутимым выражением, с каким сидел у себя в загоне. Никто из зверей не задерживался надолго, за исключением попугаихи в прихожей, тукана Чарли и особой свиньи из Японии: Джемраку она почему-то пришлась по сердцу, и он разрешал ей свободно бродить по двору, оставляя липкие черные катышки повсюду, где я как раз успевал подмести.

Торговля шла бойко.

Мой тигр отправился в Константинополь жить в саду у самого султана. Я представлял себе жаркие зеленые заросли, полные цветов, и мерцающие пруды, по берегам которых вечно бродит мой тигр. Воображал, как султан выходит на прогулку в сад и сталкивается с ним лицом к лицу.

В пятницу – недели не прошло, как я поступил на работу, – Джемрак послал нас с Тимом в свою лавку после закрытия – убрать за птицами, покормить рыбок и почистить масляные лампы (партия, прибывшая на корабле из Индии, оказалась слишком грязной). Лавка располагалась на Рэтклифф-хайвей: два больших окна, а над ними дважды написано: «У Джемрака – У Джемрака». Уже темнело, и я подустал: дни и ночи сливались в бесконечный сон, я носился между зверинцем, «Матросом» и домом, матушку почти не видел: у нее были какие-то странные смены на сахарной фабрике. Лавка была похожа на пыльный лабиринт и, пока мы рыскали по ней с фонарем, который отбрасывал дрожащие тени, показалась мне местом жутким и таинственным. Каждый дюйм пространства был чем-то заполнен. Со всех сторон на нас надвигались стены. В центре, у лестницы, стоял манекен – голая женщина с черными, собранными на макушке волосами. При взгляде на нее у меня мурашки пошли по спине. «Из Японии, – просветил меня Тим. – Смотри, ей руки и ноги можно крутить». И он завернул ее в такую дикую позу, что в пляшущем свете фонаря она стала похожа на демона.

Из основного зала вглубь лавки уходила паутина маленьких комнатушек, ступеней и узких проходов; стены были увешаны десятками картин: идолы, духи, драконы, цветы с причудливо вывернутыми лепестками, горы и фонтаны, дворцы и жемчужины… Все это проплывало перед глазами, словно во сне. Зеленый бог следил за мною со своего трона. Один из залов был забит доспехами, ножами, кинжалами, японскими шелковыми тапочками, еще там был огромный гонг и кроваво-красная, покрытая лаком арфа, украшенная драконьей головой со свирепыми вытаращенными глазами. Тим водил меня по лавке с невероятной гордостью: можно было подумать, будто он лично обнаружил и велел отправить домой каждое из сокровищ, доставленное сюда из самых удаленных уголков мира.

– Со всех концов земли! – Тим обвел рукой все это великолепие. – Знаешь, что у нас тут было как-то раз? Сушеные головы! Человечьи головы! На обезьяньи похожи. Там так принято: отрежут врагу голову и носят потом на поясе, как… как… посмотри только. Язык демона из Монголии – вот что это такое. А там, на стене, видишь? Посмертная маска. С Тибета. У тебя точно духу не хватило бы примерить!

– Не хватило бы, ясное дело, – признался я.

– Слабо?

– Да.

– Ерунда какая. Неужели слабо?

– Сам надень, – предложил я.

– А я уже надевал. Даже выходил в ней один раз на улицу. Старушонка одна, у поворота на Барода-плейс, чуть не померла со страху.

Вранье. Но я промолчал.

Птицы и рыбки помещались в дальних комнатах. Рыбки – из Китая: оранжевые, белые и черные, пузатые, толстогубые существа с большими мутновато-белесыми глазами, торчащими как бугорки по обе стороны головы. Белые какаду – терпеливые, разумные и дружелюбные птицы – жались друг к дружке, с неподдельным интересом наблюдая за каждым нашим движением. Их только что пересадили в новые клетки, и нам надо было вычистить старые. Все поддоны были в помете, засохшие белые лепешки пришлось отскребать стамеской. Когда с клетками было покончено, стрелка на часах приблизилась к половине пятого, а нам предстояло еще задать корму рыбам и распаковать один ящик.

– Есть хочешь? – спросил Тим. – Давай я сбегаю и куплю нам пару колбасок?

– Ты ведь ненадолго?

– Одна нога здесь – другая там, – ответил он и убежал, заперев меня в лавке «для безопасности», как он выразился.

Рыбок я покормил быстро и, покончив со вторым заданием, принялся за лампы. Оттирая каждую очередную лампу, я все думал, не появится ли из нее джинн и не предложит ли мне загадать три желания. С половиной ламп я уже разобрался – и вдруг ощутил первые приступы страха. Фонарь стоял на прилавке, излучая тусклое сияние, и в его свете из всех углов и закоулков на меня полезли дрожащие тени. Каждая вычищенная лампа занимала свое место на полу рядом с остальными. Я сидел с тряпкой в руках возле ящика, скрестив ноги, тянулся за очередной лампой и думал всякие гадости про Тима Линвера. Вдруг волоски у меня на затылке медленно и неприятно вздыбились – будто кто-то провел тонким пальцем от макушки до верхнего позвонка. Ощущение это меня удивило. Не сказать, чтобы я сильно испугался. Жалюзи над витринами были опущены, и снаружи доносился привычный предвечерний шум. Я обернулся. По стенам мягко скользили тени. Чего я ждал? Ничего. До сего момента в моей жизни ни разу еще не случалось ничего, что могло бы подтолкнуть меня к вере в привидения. Я о них и не думал никогда. И даже теперь не считаю, будто лавка Джемрака была населена призраками, но что-то произошло со мной той ночью.

Прежде всего остановилось время. Помню, как посмотрел в другой конец торгового зала и увидел ту женщину с черными волосами у подножия лестницы – голую, с руками, вывернутыми назад, и ногой, вывихнутой в области колена и обращенной вверх самым жутким образом. В этот момент я сообразил, что понятия не имею, сколько времени прошло с тех пор, как Тим отправился за едой, и который теперь может быть час. На улице стояла тишина, что само по себе было странно, – и все же у меня возникло странное чувство, будто меня только что разбудил громкий шум, хотя я не помнил, как заснул. Да и разве мог я заснуть? Сидя? Со скрещенными ногами? И куда запропастился Тим, черт бы его побрал? Глаза у японки были темные – щелочки на белом лице, а рот – едва заметная точка. В свете фонаря ее лицо будто ожило. Все индийские лампы были вычищены и выстроены двумя ровными рядами вдоль прилавка, хотя сам я не помнил, как поставил их туда. Ящик оказался возле прилавка, а перед ним стояла огромная корзина с невероятными витыми раковинами – со всех сторон из них торчали шипы, а внутренности отливали перламутром. «Свет сейчас погаснет», – подумал я. Темные грани стали еще темнее, чернее, гуще и страшнее, а раковины изгибались так нежно, что я почувствовал, как в жилке под моим левым локтем пульсирует кровь. Я встал и тупо уставился на фонарь. В лавке были собраны лампы со всех концов земли, но ни одну из них я не мог сейчас зажечь.