Иное царство

— А Всадник? Что помешает ему последовать за нами тем же путем и нагнать нас?

Котт покачала головой.

— Не думаю, что он хочет схватить нас. Он следит, но всегда держится в стороне. Пока он только наблюдает. А действуют за него волки и другие такие же его прислужники.

— Замечательно! — буркнул Майкл, но почему-то им овладела непонятная бодрость. Собственно, даже раньше, чем они поднялись сюда, но теперь она обрела силу. Может быть, причиной был хрустальный воздух, игра света в росе. Или запах сосновой смолы, и гигантская панорама у его ног, оживающая в лучах восходящего солнца, будто это было самое первое ее утро, и видели его только они с Котт. Ему хотелось запеть, но он ограничился тем, что поцеловал Котт в холодные губы и был вознагражден ее незабываемой улыбкой.

— Мы тут совсем заледенеем. По-моему, нам сейчас нужен костер и какой-нибудь завтрак. Что скажешь?

Он радостно кивнул, и они спустились туда, где деревья обещали приют и много хвороста.

Не поросенок на вертеле, но почти то же самое: скворчащая на сковородке грудинка и хлеб, чтобы собирать жир. У Майкла хватило благоразумия положить спички в герметически закрывающуюся жестянку, а валяющийся повсюду хворост был сухим, точно трут. Высокое жаркое пламя их костра было почти бездымным. Вокруг они воткнули палки и повесили сушиться одежду, а сами сидели голые, купаясь в тепле, а кобылка умиротворенно паслась рядом. Везде кругом царило полное безлюдие. Птицы были — Майкл узнал песню и дрозда и реполова, — и заяц присел на задние лапы, разглядывая их. Но никаких признаков людей. Ни дорог, ни дыма, ни шума.

— Ни уроков! — весело сказал Майкл. — Ни алгебры, ни тригонометрии, ни грамматики.

Котт вопросительно вздернула темную бровь, но она возилась с грудинкой, морщась, когда капельки плюющегося жира попадали ей на кожу.

— Я свободен! — продолжал Майкл. — И могу делать, что захочу.

— В таком случае можешь помочь мне, — сообщила ему Котт. — Подержи-ка сковородку. Ну вот, почти готова.

Они завтракали в необъятной тишине, протирая сковородку кусками хлеба, чувствуя себя королями. На соседнем дереве щебетал щегол, а потом набрался смелости и спорхнул на землю возле их ног в поисках крошек. Майкл вспугнул его, внезапно засмеявшись. Он стоял, согретый огнем, над головой у него был синий купол неба, трава между пальцами ног приятно их холодила. Он чувствовал себя полным сил, непобедимым, и каждый глоток воздуха казался вкусным, как родниковая вода. Котт посмотрела на него, откинув голову, и засмеялась. Он прыгнул на нее, хихикая они покатились по росе и занялись любовью так, словно это был обычный способ избавиться от избытка энергии — быстро и бездумно.

— Так куда? — спросил он, когда они лежали уже спокойно. Она прижалась головой к его груди. — Куда теперь?

— Куда ты захочешь. Куда угодно.

Куда угодно! Он может прожить целую жизнь здесь, в этом месте, а потом вернуться домой в то самое утро, когда ушел оттуда. Времени у них хоть отбавляй.

— Котт, ты ведь знаешь, где мы? Знаешь эти места?

— Мы в холмах к северу от Дикого Леса, далеко от всех селений. Я не решаю, куда выводят двери. Мост с твоей стороны, как и эта пещера, соответствующая ему в этом мире, постоянны, но остальные перемещаются, пропадают, исчезают, возникают вновь без всяких видимых причин. Пользоваться ими — всегда риск.

— Ну а чтобы попасть назад? — спросил Майкл с невольной тревогой.

— Чтобы вернуться в то же самое место и время, нам надо будет проплыть через пещеру назад. И мы выберемся из-под моста в твоем мире.

Это его успокоило. Майкл взглянул в пустое небо. В воздухе веяло прохладой, дыханием осени, от которого его не мог уберечь даже пылающий огонь, хотя Котт была теплой и прижималась к нему. Поблизости Мечта щипала траву, будто паслась на лугу дома. В этом было что-то непонятно утешительное.

День они провели под кровом деревьев, высушивая одежду, прикидывая, насколько хватит их припасов, решая, куда им направиться и чем заняться. У Майкла возникло странное ощущение, что он здесь не просто для того, чтобы странствовать и развлекаться. За всем этим крылась какая-то причина, и он не сомневался, что в свой час она станет явной.

— Да ты же прямо-таки очистила чертову кладовую, — сказал он Котт, когда день незаметно сменился сумерками, и над горизонтом, ярко сияя, взошла вечерняя звезда. Он рылся в мешке, который она унесла с фермы. Грудинка и хлеб, яблоки и джем, сыр, овсяные лепешки и яблочный пирог — особая гордость его бабушки.

— А чая нет, — сказал он. — Что мы будем пить?

— Воду, а что же еще?

— Угу… Э-эй! Минутку, Котт! Это уже воровство.

Она бросила на него невинный взгляд, натягивая брюки его дяди Шона. Рядом лежала одна из его старых рубашек с открытым воротом.

— Мне нужно во что-то переодеться, Майкл, — она застегнула брюки над пупком и перепоясалась бечевкой. Когда она нагнулась за рубашкой, ее груди колыхнулись, и она ответила лукавой улыбкой на пристальный взгляд Майкла.

— Веди себя прилично, миленький.

Майкл буркнул что-то о бесстыдстве, потом покачал головой и отошел от костра, чтобы повести кобылку ближе к свету. Со всех сторон к ним подбиралась тьма. Внезапно он словно увидел перед собой Котт в красивом платье, в туфлях, со шляпкой на голове. Но лицо под полями шляпки было лицом Розы. Потом он понял, что не знает, вообразил ли он действительно Розу. Для него их лица слились в одно, и это его встревожило.

Мечта потерлась о него носом, а он сунул ей огрызок яблока пожевать и расчесал пальцами ее гриву. Всегда такая нервная, она вела себя на удивление спокойно. Может быть, причиной была тишина вокруг, хотя уже начал подниматься ветер. Майкл слышал, как он посвистывает среди ветвей. На юге распахивался простор пустоты — ни огней, ни машин, только уже поухивали совы, просыпаясь. Муллану тут понравилось бы. Это были их края до того, как Человек наложил на них свою печать, — красивые, нетронутые. Но и опасные, напомнил он себе. Странные существа бродили здесь при лунном свете. Этого не следовало забывать.

— Мы тут в безопасности? — спросил он Котт, вернувшись к костру. — Или надо ночью дежурить?

Она подогревала разломавшийся пирог на сковородке, оставшейся жирной после завтрака, и в ночном воздухе аппетитно пахло яблоками.

— Тут мы можем быть спокойны. Остерегаться нам нужно в лесу, пора бы тебе знать, — она откинула голову, глядя на синий полог ночи за ветвями рощи. — Но здесь нам ничто не грозит, если ты не боишься сов.

Он сел рядом с ней, и они вместе принялись, обжигая пальцы, брать кусочки пирога и кормить друг друга. От новой одежды Котт исходил запах его дома даже после купания в реке. Запах мыла и утюжки. Ее собственный, сочный (если это было подходящим словом), поднимался из открытого ворота, такой же неуместный, как волк в гостиной.

Наевшись, они легли на седло Мечты вместо подушки, укрылись потником, а перед глазами у них плясали и потрескивали языки пламени.

— Завтра мы отправимся в Дикий Лес, — пробормотала Котт в плечо Майкла. — Под настоящие деревья.

Майкл зевнул. Он чувствовал себя захмелевшим от чистого воздуха. Дым костра и яблочный пирог, лошадь и выглаженное полотно — благоухание это было лучше всякой колыбельной.

— Как скажешь, — ответил он ей и тут же заснул.

Утром волосы у них заиндевели, а все вокруг превратилось в хрупкую белую сказку, сверкающую в солнечных лучах. Майкл, весь дрожа, подпрыгивал, чтобы согреться, а Котт ворчала, лишившись тепла его тела под боком. Она неодобрительно следила за ним, высунув порозовевший кончик носа из-под потника.

— Разведи же костер, Майкл, ради всего святого. И перестань прыгать, будто лягушка на раскаленных камнях.

Зубы у него стучали так, что он не сумел выговорить ни слова, белое облако его дыхания повисало в воздухе, точно пар. Он присел на корточки и начал дуть на дотлевающие угольки в куче золы. Однако пришлось истратить драгоценную спичку.

— Готово, — сказал он Котт. — Можешь вылезать. А утро чудесное!

— Такое чудесное, что у собаки хвост отмерзнет. И пока иней не сойдет, я буду лежать тут.

Майкл пожал плечами и обернулся к Мечте, которая, казалось, отлично перенесла испытания предыдущего дня, и стояла, глядя на юг, — туда, где холмы застилал осеребренный инеем ковер деревьев.

Дикий Лес.

Его обвили руки Котт, холодные пальцы сцепились у него на животе, ее теплое дыхание обдало его ухо.

— Он дикий, Майкл. Мы должны все время помнить об этом. Он не похож на леса в твоем мире. Человек тут не владыка. В дремучих лесах есть существа древнее, чем он, и не все они относятся к нему дружелюбно, — она поцеловала его в шею, где зашевелились волоски.

— Что ты такое, Котт? Ты тоже одна из них, подмененная, или что?

Она отпустила руки.

— Не твое дело, — она вернулась к костру. — Лучше оседлай свою скотину. Нам сегодня предстоит немалый путь.

Он смотрел, как она оттирает сковородку пучком обледенелой травы.

— Ты знаешь, почему я здесь, Котт? Почему все это происходит со мной?

Она замерла и несколько секунд посасывала губы.

— Я знаю, что у Всадника есть с тобой какая-то связь. Ему что-то нужно от тебя.

— Что?

— Откуда мне знать? Нельзя сказать, что мы с ним так уж часто чешем вместе языки, — она словно бы собиралась добавить что-то, но затем плотно сжала губы.

— Кто он?

— Дьявол.

— Ты в этом уверена, Котт? Ты знаешь, что такое Дьявол?

В ее обращенных к нему глазах отразилось солнце, они были зеленые, будто изумруды с крохотными точками зрачков.

— Некоторые говорят, что он отец всех вирим в Диком Лесу, что мы его дети. Так говорят деревенские жители.

— Вирим? — повторил он вопросительно.

— Ты кое-кого уже встречал. Тролли. Человековолки. Все они вирим. Помнишь утро, когда я убила поросенка? Они следили за тобой, древесный народ, но оставили тебя в покое, потому что с тобой была я.

Он вспомнил ухающий смех в ветвях, паучьи руки и ноги, мелькнувшее треугольное лицо.

— Так кто же ты, Котт? Ты выглядишь такой же, как я. Обыкновенной.

По большей части, добавил он про себя.

— Я одна из них, Майкл. Я тоже принадлежу этому краю. Его сок течет в моих жилах. Древесный сок и древняя магия — вот то, из чего я создана. Я не знаю, когда родилась или… или от кого, какой был мой дом и сколько времени я живу на земле, — несколько секунд она смотрела на свои тонкие руки. — Есть и другие такие, как я. Деревенские жители называют нас призраками, подмененными. Они избегают нас, чуть только обнаружат нашу истинную природу. Но когда ты здесь, я — настоящая, насколько это возможно. Я люблю тебя Майкл. Разве этого недостаточно?

От слез ее глаза загорелись зеленым огнем. Майкл растерянно нагнулся и обнял ее.

Она была настоящая. Его руки сжимали мышцы и кости. Теплая плоть и кровь. И он пойдет с ней хоть до порога смерти, если будет надо.

Они по очереди ехали на Мечте на юг — кто-то широко шагал по мокрой траве холмов рядом с кобылкой, кто-то важно восседал на ней. Солнце поднималось все выше и становилось все теплее. Ясный, солнечный, просто сентябрьский день.

Среди холмов группами бродили и паслись олени, вверху проносились пустельги, в траве шмыгали зайцы, удирая при их приближении.

— А людей нет, — сказал Майкл. Как-то странно было видеть, что такую отличную землю никто не обрабатывает. Ни живых изгородей, ни полей. Это вновь и вновь изумляло его.

— Так далеко на севере никто не живет, потому что именно здесь находится большинство дверей между этим миром и другими. По временам из леса появляются странные существа — не только люди вроде лесных братьев, но и невиданные звери. Для людей, живущих в лесу, эта область — средоточие колдовства.

Майкл покачал головой, сдвинув брови.

— В чем дело? — спросила Котт.

— Теперь я знаю, откуда взялись феи и все прочие. Они отсюда — древесный народ, как ты их называешь, и волки-оборотни и еще всякие. Дома они слывут мифическими созданиями, но они отсюда, ясно как день.

— Ясно как день, — повторила Котт рассеянно, вглядываясь в темную линию леса на южном горизонте.

Вот так они путешествовали до вечера, грызя на ходу овсяные лепешки, запивая их водой из ручьев. Котт умудрилась в мгновение ока выхватить из воды форель — Майкл только рот разинул. Муллан всегда утверждал, что это возможно, но он не верил.

Тени начали удлиняться, смеркалось, и они остановились на ночлег в первых пределах Дикого Леса. Под деревьями непроницаемый мрак нарушался только светляками, да голубоватым сиянием гнилушек, и Майкл боязливо насторожился. Он зарядил дробовик, не обращая внимания на сердитые взгляды Котт, и они поужинали форелью с остатками хлеба и сыра. Потом легли у костра, крепко обнявшись, и слушали лесные шумы, а Мечта нервно била копытами и нюхала полный запахов воздух.

— Они здесь, Майкл, — сказала Котт.

— Что? Кто? — его рука рванулась к дробовику, но она схватила его за запястье и прижала к земле с неожиданной силой.

— Тише, милый. Пока я тут, с тобой ничего не случится.

— Но кто они, Котт?

Она не ответила. Волосы у него на голове встали дыбом, а удары сердца эхом отдавались в горле. Он зашептал «Отче наш».

Котт заерзала словно от боли.

— Нет. Не надо этого. Молчи! — она положила ладонь ему на губы.

В деревьях послышался шум, словно ветки всколыхнул внезапный порыв ветра.

— Меркади! — тихо позвала Котт.

— Я здесь, сестрица, — донесся из темноты голос, от которого Майкл подскочил. И сразу же кругом послышались смешки, хихиканье — и пронзительные, как у маленького ребенка, и басистые.

— Что ты натворила, сестрица? — сказал один.

— С кем она только не водится! — фыркнул другой.

— Нет, вы посмотрите, как он глазами сверкает, — вставил третий.

— От него несет железом, — буркнул бас, и вновь воцарилась тишина. Но Майклу казалось, что он слышит шуршание, шелест, звуки движения в темноте. И там были глаза, десятки и десятки, за границей света, отбрасываемого костром. Одни были большие с бильярдные шары, другие мерцали, как светляки. Они непрерывно двигались, подмаргивали ему и подмигивали. Он ошеломленно оглядывался и понял, что они смотрят на него сверху, с деревьев. Ветка мелькнула в свете костра и ударила его по голове, вызвав веселые смешки. Котт крепко его обняла.

— Оставьте его в покое. Он мой!

Что-то дернуло его за щиколотку. Он успел заметить что-то вроде паука величиной с ребенка. Новый взрыв смеха.

— Прекрати, Меркади! — крикнула Котт, и ее глаза засверкали, как у них. — Оставьте его в покое.

— В какую игру ты играешь, сестрица Катерина? — спросил Меркади голосом высоким, как звуки тростниковой флейты. — Почему ты привела в Дикий Лес смертного, носящего железо? Мы тебя так ничему и не научили?

— Я возьму его глаза, — заявил другой голос.

— А я — его зубы. Красивое будет ожерелье.

— Нет, — твердо заявила Котт.

— Он из того места, которое породило лысоголовых людей. Я чую.

Между древесных стволов разнеслось долгое общее рычание. Майкл вырвался из объятий Котт и вскочил на ноги. Инстинкт подстегивал его обратиться в бегство, но не успел он сделать и шага, как что-то просвистело у него над головой, и петля аркана прижала его руки к туловищу. Его втащили в темноту под насмешливые вопли и визг, а у него за спиной что-то в бешенстве кричала Котт. Он упал головой вперед, нос и рот наполнились смрадными запахами перегноя. Он пытался вырваться, а костлявые пальцы щипали, дергали, таскали за уши, тыкали в глаза. К его испугу теперь примешалась ярость, он сумел встать на колени и закричал на своих мучителей. Вокруг грянул смех, точно перезвон бубенцов, и его снова швырнули на землю. Его лоб ударился о корень, в голове точно вспыхнул фейерверк, ноздри ощутили запах крови. Он охнул от боли, и ему показалось, что у него на спине ребенок отбивает чечетку. Потом раздался вопль, и невидимый танцор исчез с его спины. Руки помогли ему встать — осторожно, но с силой, которой нельзя было сопротивляться. Он замигал, смаргивая с глаз слезы, и обрел способность видеть.

Котт держала брызжущую огнем ветку из костра, ее глаза горели гневом, черные брови сошлись на переносице, как две грозовые тучи. Рядом с ней была нелепая фигура, похожая на пугало в три фута высотой. Черная кожа, глаза — две раскосые щелки, горящие зеленым светом, острый нос крючком, длинные узкие уши, копна курчавых волос, тонких, как нити мха. На нем была грубая одежда из дубленой кожи, украшенная полосками меха, рядами сверкающих бусин, кусками кварца и янтаря и маленькими черепами, — видимо, землероек, кротов, белок и полевок. От него душно пахло перегноем и сырой землей — дыханием осени, самим лесом.

Майкл покосился на руки, которые его поддерживали. Массивные, волосатые, четырехпалые, с толстыми острыми ногтями, больше похожими на когти. Он извернул шею и посмотрел вверх — еще вверх — на широкое безобразное лицо с могучим носом, двумя глазами-фонарями и мокрой нижней губой, отогнутой двумя торчащими клыками.

— Иисус, Пресвятая Дева и Иосиф! — охнул он.

— Я Меркади, — сказал маленький, ухмыляясь так, что Майкл увидел ровные желтые зубы, которые, казалось, тянулись от одного заостренного уха до другого. — А моего друга зовут Двармо, добряк, хоть, может, умом и не блещет. Сестрица Катерина убедила нас, что с тобой следует обходиться почтительнее.

Он кивнул великану позади Майкла. Петля расслабилась и упала на землю.

— И еще она убедила нас, что вам может понадобиться в Диком Лесу какая-никакая помощь, а потому, думается, надо нам попить, поесть и поразмыслить, а может, и об заклад побиться, когда плоть ублаготворится? Что скажешь ты, высокий человек?

Котт рядом с Меркади сосредоточенно хмурилась, будто желая что-то сказать, но ветка в ее руке то вспыхивала, то почти угасала, мешая свет и тени между деревьев, и уловить выражение ее лица было трудно. Майкл пощупал отпечатки подошв у себя на спине.

— Ну, хорошо.

Усмешка стала еще шире — от лица Меркади словно бы остались только насмешливо оскаленные зубы и горящие щелки глаз.

— В таком случае мы приглашаем вас в свое жилище (в темноте забормотали голоса и тут же стихли) и предлагаем вам гостеприимство Древесного Народа — тут он отвесил глубокий поклон, выставив вперед тощую ногу и почти коснувшись носом колена. Внезапно ветка в руке Котт погасла и осталось только зарево костра, почему-то далеко в стороне. В этом свете лицо Меркади казалось жутким, как у химеры. Он шагнул вперед и, согнув длинный указательный палец, сделал Майклу знак наклонить голову.

— Ваша супруга тревожится из-за вас, знаете ли. Лучше не перечьте ей. Она хорошая девочка, но слишком уж порывистая, — он приложил указательный палец к носу и заговорщицки подмигнул Майклу.

— Что?

Но Меркади уже умчался вприпрыжку, восклицая:

— Домой, домой, в Провал Висельников.

Другие голоса подхватили его крик. Позади Майкла раздался глубокий бас Двармо, который смешливо посапывал, как добродушный медведь. Котт взяла Майкла за руку.

— Котт, что происходит? Кто эти люди? Они тебя знают!

Сестра Катерина!

Она сжала его пальцы так, что кости хрустнули.

— Они друзья, Майкл. Оставайся поближе ко мне, и с тобой ничего не случится.

— Домой, домой, в Провал Висельников!

— Это обязательно, Котт? — суеверия, укоренившиеся в нем столь же глубоко, как и вера, комом встали у него в горле.

Она остановилась, взяла его лицо в ладони и нежно поцеловала в губы.

— У нас нет выбора.

— Домой, домой, в Провал Висельников!

11

Феи! Вот чем должны были быть эти существа, только в книгах, которые читал Майкл, феи выглядели совсем иначе. У этих не было прозрачных крылышек, воздушных одеяний, тонких светлых рук. Совсем не девы-бабочки, подносящие чашечки с медвяной росой. Эти были костлявыми и гротескными, будто сошли с полотен Босха. Они скакали, прыгали и плясали на пути через черный лес, и Котт с Майклом шли словно по бредовой иллюстрации Рэкхема, которая выглядела еще более фантастичной из-за огоньков тысяч летающих светляков, которые кружили и вертелись прихотливыми группами, словно крохотные ожившие китайские фонарики.

Гоблины, решил Майкл. Это гоблины. И тролли, добавил он мысленно, покосившись на массивную фигуру Двармо и его клыкастую улыбку.

Меркади назвал Котт «Катериной».

Они шли рука об руку несколько часов. Майкл вел на поводу кобылу. Фантастические спутники ее как будто совершенно не пугали, и она не шарахалась, даже когда самые буйные раскачивались на ветвях над самой ее головой. Словно для нее они не существовали. А вот Котт сжимала руку Майкла так, что ему было больно. Он бы поклялся, что она боится, если бы хоть раз заметил в ней страх прежде. А ведь она говорила, что это ее друзья.

— Оставь лошадь тут, — приказал Меркади.

— Что? — они остановились. От растерянности он почувствовал себя тупым, как нож, долго бывший в употреблении.

— Оставь лошадь здесь. В Провал ей нет входа, она же создание солнца и всего такого. Послушайте, сэр, неужели вы столь невежественны?

— Крепок умом, как молодой дубок, — сказал кто-то.

— Поистине, олух.

— Я не брошу ее тут, неизвестно где, — сказал Майкл разгорячаясь. Ему уже надоело быть мишенью насмешек.

Котт взяла его за локоть.

— С ней ничего не случится, Майкл. В пределах Провала ей ничего не угрожает.

— Кроме магии крестов, латыни и святой воды! — пискнул чей-то голос.

— Молчать! — крикнул Меркади и так разинул рот, что открылась темно-красная глотка. Вокруг плясало жутковатое сияние светляков, а воздух был напоен густым запахом свежевскопанной земли, как над новой могилой. Однако к нему примешивался сладковатый запах гниения, и Майкл невольно сморщил нос.

— Я не вижу никакого Провала.

Между деревьями заметался смех.

— Где ему!

— Откройте перед ним парадную дверь!

Меркади вновь отвесил глубокий поклон, и светляки опоясали его виски, точно пылающая диадема.

— Прошу у вас прощения. Наши манеры оставляют желать лучшего. Так дозвольте же мне первому приветствовать вас в Провале Висельников, Майкл… — он сделал вопросительную паузу.

— Фей, — ответил Майкл, а локоть Котт врезался ему в ребра так, что у него перехватило дыхание.

— Фей! — лицо Меркади стало странно задумчивым. — Очень подходящее имя для заклинаний. Интересно, в какой мере, — и его адские глаза посмотрели на Майкла взвешивающе и очень серьезно.

— Теперь ты знаешь, как он зовется, Меркади, — прошипела Котт. — Он открыл свое имя в слепом доверии. Если ты этим злоупотребишь, клянусь, я с тобой посчитаюсь.

Меркади протянул длинную руку.

— Не бойся, Котт. Быть может, я об этой драме знаю побольше, чем ты, — он улыбнулся улыбкой почти по-человечески теплой. — Да откроется дверь!

Наступила глубокая тишина, и за мерцанием светляков Майкл увидел, что они стоят перед невысоким холмом. Он был темным и обнаженным, на траве не виднелось ни единого опавшего листа, а на вершине торчало старое дерево. Его ствол был таким же круглым и широким, как стог сена. Ветви у вершины тянулись горизонтально, и под ними покачивались темные узлы, одни маленькие, другие большие, — и вот от них-то и тянуло запахом тления.

Трупы.

Люди — некоторые, наверное, дети, — но там же с огромных сучьев болтались собаки и кошки, овцы, даже лошадь, все равно разлагающиеся, почти скелеты. Между ними свисали длинные пряди мха и плети плюща, точно полосы разорванных черных саванов, а в траве Майкл различил бугры и холмики — останки других жертвоприношений, упавших с ветвей, как перезревшие плоды.

Но появилось и что-то новое. Из самого холма ударил острый клинок света, точно заблудившийся солнечный луч. Донеслись звуки музыки, изящной, как переливы серебряных колокольчиков, а полоса света расширялась, яркие лучи обдали Майкла и остальных, отбросили от них в деревья длинные тени. Из холма поднялась дверь, осиянная светом, и все время, сводя с ума, звенела эта музыка, хватала за душу, манила… Майкл вошел в свет, не думая ни о чем, кроме музыки, и смутно сознавал, что вокруг него сомкнулась толпа, множество, со смехом приветствуя его…

Он запомнил высокие стены, вздымающиеся в солнечном свете, белые, как мел. Парапеты, вьющиеся по ветру знамена, мужчины в сверкающих латах верхом на могучих конях. Мост через широкую искрящуюся реку, где плескались и ныряли девушки, как серебристые рыбы. И огромный зал, увешанный золотыми гобеленами и блестящим оружием. Хлеб, который он ел там, таял у него во рту, а сыченый мед огнем разливался в животе. И такие красивые люди — величественные, царственные. Меркади, мудрый король, седовласый, благообразный, с пальцами, унизанными перстнями и короной из бронзовых дубовых листьев на голове. Двармо — широкоплечий рыцарь, чьи черные кудри ниспадали на сияющий панцирь, — чокался с ним кубками и хохотал, как ураган. Знатные вельможи и дамы в одеяниях, отороченных горностаевым и бобровым мехом с узкими золотыми обручами на голове. Мужчины были могучими, смуглыми, женщины изящными и грациозными, как полуручные лани, и они бросали взгляды из-под ресниц на гостей Меркади.

Только Котт осталась прежней — в украденной одежде, пахнущая потом и землей. Полуночные волосы обрамляли ее лицо, точно капюшон, а глаза были двумя изумрудами на лице, все еще покрытом копотью костра.

Страна Чудес. Он нашел ее!

Потом все словно утонуло в тумане. Он помнил, как привалился к Двармо, оба пьяные в дым, но хмель только кружил голову, развязал Майклу язык, сделал его речь легкой и свободной. Они стояли на стене у парапета и смотрели на море, на океан деревьев, простиравшийся за горизонт, окутанный золотистой дымкой, которой не было конца. У Майкла возникло ощущение, что он проник глубже, спустился по неведомому тоннелю в еще более далекое место, и внезапно он твердо понял, что таких мест существует бесконечное множество, — быть может, по одному на каждого мечтателя. Но мгновение это утонуло в смехе, в недоступной близости Котт. Это его немного отрезвило.

— Где это место?

Ему ответил король, Меркади.

— В Диком Лесу, где же еще? — и он улыбнулся растерянности на лице Майкла. Глаза у Меркади были зелеными, как у Котт, но более темного, более мрачного оттенка, точно ряска на поверхности застойного пруда.

— Представь себе мир в виде перчатки, — сказал он. — Одна перчатка, много пальцев, и каждый ведет в свою сторону, а сама перчатка предназначена облегать что-то, что много больше.

Майкл не уловил тут никакого смысла, и его искрящаяся радость была омрачена недоумением.

— Мир — это земля у тебя под ногами. Пока он остается там, ты можешь ходить по нему. Такая же дорога, как всякая другая, — это сказал Двармо. Он казался статуей, высеченной из серебра, а кубок, зажатый в огромном кулаке, выглядел не больше рюмки под вареное яйцо. Когда он улыбнулся, Майкл увидел, что клыки у него длиннее, чем следовало. Он смутно пожалел, что выпил столько меда на пиру.

На пиру?

— Кто может сказать, где ты находишься? — мягко спросил Меркади. — Некоторые говорят, что для каждой рассказанной или нерассказанной истории есть свой особый мир, что не существует ни «здесь», ни «сейчас», а только развертывание бесконечных возможностей, и каждая из них реальна в том или ином месте.

— В таком случае, — сказал Двармо, похохатывая, — ошибок не бывает вовсе.

Майкл уже ничего не понимал. Парапет, лес, его собеседники — они превращались в смутные колеблющиеся пятна, словно должны были претерпеть какую-то метаморфозу. Он с трудом отвел взгляд.

— Котт! — хотя бы она была реальной, неменяющейся. В золотистом солнечном свете она выглядела суровой, как монахиня… как монахини, которые увезли Розу в черной машине. В черной машине в тот вечер, а за рулем сидел высокий священник…

Роза.

Он не мог вспомнить лица своей тетки. Как ни старался, видел только лицо Котт. В его сознании они стали почти двойниками. Но Роза ведь умерла, верно?

Умерла, рожая того ребенка, про которого сказала ему. И не вернулась домой.

Голос, причитающий за деревьями… Мертвая любовь, пропавший возлюбленный.

«Я повинна в смертном грехе, Майкл. Я падшая женщина».

Мед (а был ли это мед?) туманил его сознание. Он чувствовал, что находится в преддверии чего-то. Оно таилось у края его мыслей, покачивалось, как пловец, собравшийся нырнуть.

Похорон ведь не было. Почему?

Потому что она не мертва? Потому что она просто куда-то исчезла…

Глаза Майкла расширились. Трое смотрели на него без улыбки. Ему чудится, или уши короля Меркади заостряются, его рот слишком широк для человека?

Роза.

— Она здесь, — сказал он. Догадка была как взрыв. — Вот куда они ее увезли. Они увезли ее в это место.

— Кто? — спросил Двармо. Его панцирь словно бы потускнел, покрылся ржавчиной по краям.

— Ты знала про Розу, Котт. Вот почему ты привела меня сюда. Ты знала!

Вновь это сходство. Почти на грани узнавания.

Ни парапета, ни белых стен. Они стояли в подземной каверне, где на потолке из почвы торчали древесные корни, точно старые кости. В руках они держали деревянные чашки, а по земляному полу были разбросаны старые шкуры и меха, усеянные глиняными тарелками и кувшинами, обглоданными костями, другими объедками. Вокруг пылающего в яме огня сидели, вертясь и извиваясь, кошмарные существа, большие и маленькие, самых разных обличий. Глаза у них были зеленые, как нефрит, а нечленораздельная речь сливалась в гул, от которого резало уши.

— Браво! — сказал Меркади и подмигнул Майклу горящим глазом.

— Бог мой! — растерянно произнес Майкл, и гул у огня стал тише.

— Твой Бог, — согласился Меркади. — Не наш.

Майкл пропустил его слова мимо ушей. Он схватил Котт за плечо.

— Кто ты, Котт? Откуда ты?

— Меня не крестили, — сказала Котт. — Вот все, что я знаю. Поэтому вирим могли взять меня к себе.

— Младенцев, которых жители деревень оставляют умирать, нежеланных и проклятых, мы объявляем своими, — сказал Меркади. — Сестрицу Котт оставил у Провала Всадник, выкрикнул в деревья имя «Катерина» и уехал. Но он всегда возвращается за тем, что ему принадлежит, Майкл Фей, — в голосе Меркади звучала злая насмешка. — Ты делаешь нашу сестру смертной, и она чувствует холод и голод. Ты делаешь ее человеком, и Всадник охотится за ней.