Легенды Колмара (№1) - Эхо драконьих крыл

«Мой народ слишком долго спал, и мое признание свалилось на них как холодный снег. Чем бы ни обернулось все это для нас с Ланен, им это будет во благо».

Сказать по правде, меня даже слегка позабавили те, чей гнев был наиболее силен: они взметнулись с мест к моему возвышению, готовые бросить мне вызов. Одни выражали своим видом Укоризну, другие — Отвращение, третьи — Гнев, а иные — все сразу. В речи каждого мне удавалось разобрать не более нескольких слов:

— Ты не смеешь, это нечестиво!

— Что за чары у этой ведьмы-гедри?

— Для гедри всегда каралось смертью пресечение…

— Акхор, как ты мог!

— Глупец, ты был нашей надеждой на будущее, ты был отмечен Ветрами!

— Что же означает знамение, Акхор? Серебряный царь приведет нас в лапы гедришакримов?

Последние слова принадлежали Ришкаану. Я видел, как тело его было перекручено в проявлении сильнейшей ярости, приподнятые крылья колотили по полу, и он выплюнул слово «гедришакримов», словно проклятие, направленное на меня.

Меня обуяла Горесть. Я не мог найти для него слов, не мог сказать ничего, что уменьшило бы его гнев, да я и не стал бы поощрять его ярость прямым ответом.

Повернувшись к остальным, я выпрямился и прокричал таким громким голосом, на который только был способен, отчего своды пещеры зазвенели.

— Тишина! Тишина! Друзья мои, разве это Совет рода? Тишина, повторяю я вам!

Привычка повиноваться сильна в нас не меньше, чем наша гордость. Те, что стояли на возвышении, сошли вниз, за исключением Ришкаана, который обладал правом старшего и решил этим воспользоваться. Обуздав свой гнев, он занял одно из мест на возвышении, ибо был старейшим из всех, кто присутствовал на Совете. Все молчали, должно быть, любопытство одолевало их не меньше, чем прочие чувства; подобного возбуждения Совет не знал на протяжении вот уже многих веков.

— Кто наложил на тебя чары, лишившие того, что всегда было присуще тебе? — вскричала Эриансс. Она была примерно одного возраста с Миражэй и имела добрейшего супруга; однако так и не забеременела, несмотря на их совместные полеты. — Наш народ исчезает, а ты, царь, отдаешь свое сердце той, чья жизнь по сравнению с нашими — не более чем короткая вспышка! Даже если она исцелится от ран, то все равно умрет через полсотни лет. Разве подобное существо достойно царской любви?

Последовали многочисленные возгласы одобрения.

— Эриансс, ты сама знаешь, что никакие чары не могли бы укрыться от вас. Возможно ли, чтобы здесь были замешаны ракшасы и при этом не осталось никаких следов? Мы знаем, что подобное исключено. А по поводу того, что жизнь людей… жизнь Ланен слишком коротка, в этом ты права, и разумом своим я соглашаюсь с тобой. Но я не могу отречься от своей любви, какой бы облик ей ни был присущ. Разве Ирайс была менее дорога Хадрэйшикрару из-за того, что прожила всего лишь тридцать лет после их женитьбы? Я не выбрал себе подругу из нашего рода потому, что среди нас нет такой, которая сумела бы понять ферриншадик, всю жизнь не дававший покоя моему сердцу. А одна даже сказала мне как-то раз, что царствование сделало меня чересчур серьезным, что мне следует поменьше думать, — я не мог скрыть улыбки: разумеется, я имел в виду Эриансс. — Подозреваю, что сейчас эта госпожа отнюдь не счастлива видеть, к чему привел ее совет.

Сородичи мои, я ваш царь, благодаря вашему же выбору. Когда эта честь была возложена на меня, я изменился, сделавшись таким, как и подобает царю. Зачастую я жил не так, как мне того хотелось, а как того требовал обычай. Я не уклонялся от своих обязанностей. На протяжении почти восьми сотен лет сердце мое было занято тем, что, как я считал, являлось для нас первостепенным. В то время я пришел к мысли, что должен думать о вас всегда и представлять наш Род единым целым, включающим в себя как наше прошлое, так и будущее.

Это не секрет, а великое горе, что сегодня нас меньше, чем когда бы то ни было за всю историю. За последние восемь столетий случилось всего три рождения, включая малыша Кейдры. Численность наша сокращается, сородичи мои, хотя нас и прежде было немного, и долгие-долгие годы я размышлял о том, как этому помочь. Теперь же я верю, что настало время попробовать примириться с гедри. Когда-то их великие целители оказывали помощь нашему народу. Возможно, если мы вступим с ними в общение, они сумеют найти причину нашего упадка.

— Для гедри пресечение Рубежа всегда каралось смертью, — произнес голос позади меня. Совладав со своей яростью, Ришкаан сейчас всем видом выражал гнев и осуждение. — Ни в нашем договоре с гедри, ни в наших законах я не припоминаю ничего такого, что предусматривало бы иную участь, какой бы ни была причина, побудившая их на нарушение. Над чем тут еще размышлять? Она заслуживает смерти!

Сердце мое упало, когда я услышал одобрительные возгласы, но лишь поначалу. Очень скоро во мне начал пробуждаться гнев.

— Разве ваше уважение стоит так дешево, родичи? — вопросил я, борясь с порывом стать в позу Гнева. «Спокойствие, Акхор! Лишь спокойствие возымеет на них влияние». — Не более чем пару вздохов назад я слышал, как вы возносили похвалу этой гедри, что подвергла опасности собственную жизнь, чтобы спасти двоих из нас — совершенно чужих ей существ — от гибели; удивлялись этой дочери безмолвного народа, обладающей даром Языка Истины, хотя никто из ее сородичей не был способен на подобное даже в те времена, когда мы еще жили с ними в мире и согласии. И я хочу, чтобы вы помнили: это я пересек границу, а не она, и сделал я это ради спасения ее жизни.

Слова мои были встречены лишь молчанием. То же недоверие, тот же гнев, та же жажда мести. Когда же это кончится? Мне казалось, что слова мои встречают на своем пути один лишь камень. Внезапно я почувствовал утомление. И тогда решил сказать им последнее.

— Подумайте же, родичи мои. Ни я, ни моя возлюбленная не стремились к этому. Когда мы с Ланен повстречались, у нас была лишь надежда на то, что наши народы могут вступить в плодотворное общение; мы вовсе не думали связывать себя заведомо безнадежными узами. Ибо так мы сами себя обрекали на неспособность к деторождению, на одиночество, на жизнь вдали от тех, кто нам близок.

Когда наши боги разом обратились к нам близ моего вех-чертога, мы осознали, что за этим кроется нечто большее, чем можно было предположить. Надеюсь, и вы вскоре поймете, что это не просто безумие, и узрите в нашем соединении волю Ветров и Владычицы.

Пусть теперь говорит любой, кто желает, я все сказал, — подошел я к заключению. — Сердце мое разрывается от той боли, что терзает мою возлюбленную, и прошедший день был слишком утомительным для меня. Я буду в своих чертогах неподалеку, если вам вдруг понадобится что-нибудь мне сказать. А в полдень вновь присоединюсь к вам.

Сойдя с возвышения, я увидел, как сородичи расступаются передо мной, предоставляя мне путь. Я не знал, было ли это оказыванием чести или же им просто не хотелось касаться меня — мне было все равно. Я был голоден и изнывал от жажды, и мне нужно было узнать, как чувствует себя Ланен, и переговорить с Шикраром.

Ланен

Я проснулась в постели, теплой и удобной. Последнее, что я помнила, — жгучая боль, пронзившая мне тело, когда целитель взял меня за руки. Теперь я чувствовала, что руки мои свешиваются с постели, словно два распухших и затекших куска плоти, однако уже не болят, за что я мысленно возблагодарила помогшего мне лекаря. Медленно раскрыв глаза, я увидела, что вокруг никого нет, если не считать Реллы, похрапывавшей в креслице у стены, подле очага. В очаге ярко полыхал огонь, и мне было так тепло, как не бывало уже давно…

Очаг?

Стена? Я в лагере?!

— Релла! Где я? — простонала я.

Релла открыла глаза с покрасневшими веками и ответила:

— Во второй хижине Марика, где до этого почивали его охранники. По твоей милости мне пришлось провести ночь сидючи в кресле, и спина у меня так и отваливается. Как ты себя чувствуешь?

— Ужасно, — пробормотала я. — Но лучше, чем раньше. Руки уже совсем не болят, — теперь я видела, что они были тщательно перевязаны. Подняв левую руку, я попробовала пошевелить пальцем. Он не слишком хорошо поддавался, однако боли при этом я не ощутила. Руки мои, начиная от самых плеч, почти полностью онемели, но я была даже рада этому. — Сколько сейчас времени, день или ночь?

— Остался всего какой-то час до рассвета, и ты меня очень обяжешь, ежели положишь руки назад и не будешь дергать ими, — ответила Релла. — Целитель сказал, что твоим рукам до конца дня нужен покой, и тебе было велено не шевелиться и ничего не трогать. Они у тебя все еще были лиловыми, девонька, когда он их перевязывал, так что я бы на твоем месте лучше делала, как он говорит.

С величайшей осторожностью я попыталась немного согнуть правую руку в локте. Боли не было.

— Вот так целитель у Марика! — подивилась я восторженно.

Наш-то, деревенский, ему и в подметки не годится: тот только и может, что слегка ускорять заживление, врачуя лишь небольшие ушибы да порезы. А этот почти полностью исцелил все мои раны — я содрогнулась, вспомнив охлопья собственной кожи, плававшие в морской воде, и не просто залечил их, а спас мне жизнь.

Я почти ничего не помнила из того, что случилось минувшей ночью, пока Релла не рассказала о моем возвращении в лагерь, но сама я лишь смутно припоминала, как целитель принялся возиться со мной (тогда-то Акор и воззвал ко мне), но меня не переставало трясти даже после того, как он снял боль с ожогов: то морозило, то бросало в жар; я едва могла дышать и начала ужасно кашлять.

Теперь же, всего лишь несколько часов спустя, мне казалось, будто у меня была не более чем простуда, а сейчас дела шли на поправку.

— Да уж, это его личный целитель. У него третий разряд, и вскоре он метит получить четвертый, однако гордыни у него и в помине нет. Это славный и обходительный малый, каких мало, хотя могущества ему не занимать, даром что молод.

Я нашла в силы улыбнуться.

— Откуда тебе известно, что у него третий разряд?

— Спросила, да и все тут. Меня, девонька, приставил к тебе Марик, чтобы я за тобой присматривала. Велел мне кликнуть его, как ты проснешься. Но сперва… — она подошла к столу и подала мне небольшую миску. — Съешь-ка вот.

Даже в своем слабом состоянии я вдруг засомневалась. Слишком уж странно было видеть Реллу здесь, в этой тюрьме.

— После тебя, — пробормотала я, пытаясь преподнести это как шутку.

Релла усмехнулась.

— Что ж, лучше поздно, чем никогда, — сказала она. — Владычица свидетельница, после проведенной тут с тобою ночи мне тоже не мешает отведать кусочек, — своим ножом она отрезала небольшой ломтик и съела его с явным удовольствием. — Ну вот, я стала первой в нашем роду, позавтракавшей плодом лансипа, — добавила она и даже передернулась от наслаждения. — Святая Шиа, это великолепно! Чую все же, что тебе он необходим больше, чем мне.

Никогда в жизни я не пробовала ничего столь восхитительного. Представьте себе сладчайший персик, терпкую грушу и самую сочную ягоду и добавьте к этому могучий прилив сил, который ощутило мое израненное тело. Я чувствовала, что чудодейственный сок плода растекается по рукам, исцеляя и восстанавливая меня. Сначала Релла дала мне всего лишь четверть, сказав, что я уже съела один такой же кусок минувшей ночью — с сожалением я подумала, что совсем не помню этого; затем, посмотрев на оставшуюся половину плода, лежавшую в миске, она спокойно сказала:

— Хм… Похоже, он начинает темнеть по краям. Лучше доешь, пока не испортился. Если для тебя этого слишком много, я могу помочь.

С моего позволения она отрезала один за другим еще два небольших кусочка и отправила их в рот. Съеденная мною четверть необыкновенного плода восстановила часть моих утраченных сил, и я почувствовала прилив крови к своим больным рукам; когда же я съела вторую половину, которую предложила мне Релла, кровь во мне так и забурлила — я ощущала это до самых кончиков пальцев. Даже когда я ела плод, мне казалось, что у меня на мышцах под повязками растет новая кожа.

Но, несмотря на свои чудодейственные свойства, плод лансипа не очень-то утолял голод. Когда я вновь почувствовала в своем теле силу и здоровье, мне страшно захотелось есть. Прикинув, я обнаружила, что уже два дня не держала во рту ни крошки. Релла так и предполагала, поэтому приготовила мне похлебку из корешков и сушеного мяса — как я была ей благодарна! Даже она удивилась тому, сколько в меня за раз уместилось. Она не позволила мне есть самой и взялась меня кормить — мне оставалось только подчиниться.

Между второй и третьей мисками похлебки я, улучив минутку, спросила ее о том, что не давало мне покоя.

— Релла, отчего ты так добра ко мне? Из всех, кого я здесь встречала, ты единственная, кого заботит, жив ли человек или умирает. Прошу, только не подумай, что я не благодарна тебе за это, но почему так?

С минуту она смотрела на меня, и я, казалось, лишь теперь впервые осознала, насколько она скрючена и горбата.

— Деточка, я же говорила тебе, что явилась сюда, чтобы разжиться состоянием; и того, сколько я уже насобирала, мне вполне хватит, чтобы безбедно прожить до конца своих дней. До сих пор в жизни мне приходилось несладко, и за многие годы я каких только негодяев не встречала! Немало их и среди тех, кто вместе с нами участвует в этом предприятии. А ты для меня во время плавания была что глоток свежего воздуха. Я помню, ты поинтересовалась, как меня звать, а потом принесла мне супу однажды вечером, когда я до того устала, что и пошевелиться не могла. Ты этого, может, и не помнишь, для тебя ведь творить добро все равно как дышать, но уж мне-то этого не забыть, — она опустила глаза в миску, которую держала в руках, и голос ее сделался тише: — Да еще у меня была когда-то дочь. Ей, наверное, сейчас было бы примерно столько же, сколько и тебе, — когда она вновь глянула на меня, глаза ее светились каким-то диким восхищением. — Надеюсь, она и в остальном была бы подобной тебе — не из робкого десятка и способной задать перцу каждому, — она усмехнулась. — Ходят даже слухи, будто Марик пытался к тебе подлезть, а ты ему чуть мозги не вышибла. Пришлось ему на время запереться вместе со своим целителем, но кое-кто успел-таки заметить его синяки. Славно было проделано!

Она вновь принялась кормить меня; однако стоило ей на меня взглянуть еще раз, как ее вдруг ни с того ни с сего разобрал смех.

— Ой, девонька, не обращай на меня внимания!.. Но, Богиня свидетельница, мне нипочем не забыть того, как тебя, полумертвую, приволок этот дракон! Особенно мне запомнилась физиономия Марика и тот писк, что он издал, когда дракон велел ему обходиться с тобою как следует, пригрозив, что ему все будет известно! Марик, если бы мог, прикончил бы вас обоих ни за грош, но ему только одно и оставалось — делать вид, будто все ему нипочем. Эх, девонька моя, благодаря тебе я запомню это путешествие до конца дней своих!

Я почти не слышала раньше, чтобы она смеялась, за исключением того случая в море, когда мы миновали бурю. Смех ее был немножко скрипучим, но добрым.

— И знаешь, — добавила она, успокоившись, — тут еще кое-кому небезразлично твое выздоровление, хотя его-то жизнь уж никак от этого не пострадала бы. Ты вовсе не из-за своей доброй души очутилась в этих стенах — единственных настоящих, надежных стенах на всем этом диком острове — и провела ночь в настоящей постели, да еще и с приставленным к тебе личным целителем Марика. Но учти: Марик знает цену своим благодеяниям, уж будь уверена; купцы всегда наживаются на тех, кто перед ними в долгу.

Тут я словно протрезвела. Мучаясь от боли, я совсем позабыла о том, что Марик, вместе со своим дорогим Кадераном, намеревается использовать меня в личных целях. И теперь я вновь была в его власти, даже оказалась в долгу перед ним. Но зачем им понадобилось меня лечить, когда они могли бы запросто предложить меня демонам и так? Сердце мое ухнуло в пятки. Ну, конечно. Меня должны были предоставить ракшасам невредимой. Во всех случаях жертвы принимаются гораздо лучше, если перед закланием они находятся в превосходном состоянии.

— Релла, — сказала я негромко, пока она суетилась подле. — Мне нужна твоя помощь. Я не знаю, получится ли у меня выкарабкаться самой.

— Тебе в любом случае нужно ждать еще несколько часов, пока руки твои не заживут, — ответила она беспечно. — Таков наказ Марика.

— Нет, я хочу сказать, что мне нужно выбраться отсюда. И если возможно, то сейчас, — неуклюже протянув к ней свою перевязанную руку, я остановила ее и заглянула ей в глаза. — Он хочет убить меня, Релла, или отдать меня живьем в лапы ракшасов. Возможно, уже сегодня ночью. Прошу тебя, умоляю: помоги мне!

— Выходит, ты знаешь об этом? — сказала она очень тихо, и голос ее вдруг изменился до неузнаваемости.

Я в ужасе отшатнулась. Она что, была посвящена в намерения Марика, она была с ним заодно?!

Но она улыбнулась и с нежной осторожностью положила ладонь мне на руку.

— Прекрати, девочка. Я что, похожа на них?

— Но откуда тебе известно?

Она усмехнулась.

— Как я уже говорила, лучше поздно, чем никогда, — она придвинула к кровати кресло и уселась возле меня, обратив ко мне лицо; все ее поведение как-то сразу изменилось. Исчезли грубые черты подлинной деревенской женщины. Глаза ее засветились острым умом; в осанке, несмотря на согбенность, почувствовалась скрытая сила, а голос сделался сильным и низким, и в речи ее теперь едва угадывался северный выговор.

— Не только у тебя есть секреты. Я состою в Безмолвной службе Соруна, меня послали разузнать все, что можно, о Марике и его делах, ибо он обрел власть слишком уж во многих уголках Колмара, да к тому же за такой короткий срок — нас это насторожило еще до того, как он принял решение отправиться сюда. Да и то, что он замыслил столь рискованное предприятие, не могло не привлечь нашего внимания, ведь он — человек во всех отношениях осторожный. Мы подозревали, что ему стало заранее известно об успешном исходе плавания из каких-то иных источников. К примеру, от Кадерана иего демонов.

Я откинулась на спину, пытаясь осмыслить произошедшую с ней перемену и понять, зачем ей нужно было так осторожничать, что она ничего мне прежде не рассказывала.

— Релла, о чем ты? Я думала, он ищет лишь богатства.

— Эх, дитя, дитя, да разве кто-нибудь когда-нибудь искал одно богатство? Богатство — лишь средство достижения цели. А цель эта — власть. Представительств Гундарской купеческой гильдии во всех четырех королевствах больше, чем какой-либо другой, несмотря на то, что она сравнительно молода, — голос ее был полон отвращения, когда она добавила: — И каждое из этих представительств хорошенько снабжается людьми и оружием, и в каждом имеется собственный колдун, — тут она сплюнула. У меня голова шла кругом.

— Колдун? Святая Шиа! Ты хочешь сказать, что в каждом из местных купеческих владений, и даже в каждом городе, есть свой заклинатель демонов?

— По меньшей мере один.

— О Матерь всех нас, — выдохнула я; слова эти были для меня одновременно и проклятием, и молитвой. — Релла, по твоим словам выходит, что он использует демонов, чтобы обрести власть над всем Колмаром?

— И как можно быстрее. А ты для него — ключ, Ланен Кайлар. Сердце едва не выскочило у меня из груди, когда я услышала из ее устсвое подлинное имя; но она, со свойственной ею мягкостью, не позволила мне вскочить с постели. Она улыбнулась, и в улыбке ее сквозила осведомленность, которая почему-то как нельзя больше подходила ей.

— Ничего удивительного, дитя. Я же сказала, что состою в Безмолвной службе. У нас повсюду есть уши. Беседуя с тобой в открытую, я рискую обратить на себя гнев своего повелителя, но ты слишком важная фигура в этой игре, чтобы пребывать в неизвестности.

— Как ты разыскала меня? — спросила я чуть слышно.

— По чистой случайности. Как-то раз мы с собратом оказались в какой-то безымянной илсанской деревушке, загнанные проливным дождем на местный постоялый дворик. На утро мы встали поздно и уселись в уголке трактира. Кроме нас там было лишь двое: мужчина постарше и высокая молодая женщина с волосами цвета спелой пшеницы. Мужчина о многом говорил…

Благословенная Шиа! Та самая парочка, что сидела в углу, — им было слышно каждое слово! Тогда я не слишком присматривалась и не заметила ее горбатой спины. Святая Владычица, как я могла быть настолько глупа?

— Хороший мы услышали тогда рассказ, Ланен. Так ты Марикова дочь?

— Не знаю, — сказала я удрученно. — Думаю, скорее всего. Если бы это было не так и он узнал бы об этом, вряд ли тогда он не позволил бы мне умереть.

— Хм. Не слышала ты, как твой друг дракон беседовал с ним минувшей ночью! Думаю, Марик сделал бы все для твоего выздоровления, лишь бы только твой покровитель остался доволен, по крайней мере в тот момент. Но, наверное, правильнее всего сейчас допустить, что он действительно твой отец. Как бы ни было, времени у тебя в обрез. Ритуал назначено провести уже этой ночью, как только наступит полная темнота. До этого времени мы должны вытащить тебя отсюда.

— Так скажи же по совести, — обратилась я к ней, неподвижно глядя ей в глаза, — почему ты мне помогаешь?

Один уголок ее рта слегка приподнялся.

— Марик — самое мерзкое и злобное порождение Преисподней, какое только являлось на свет, разве ты не слышала это от своего друга? И мне не хотелось бы жить в мире, которым правят демоны. К тому же, — добавила она, легонько дотронувшись до моей щеки, — я была искренна, когда говорила тебе о твоей доброте и о своей дочери. А теперь по быстрому расскажи-ка мне все, что сможешь, о драконах.

— Релла, я не могу, я обещала…

— Глупая. Я не хочу выведывать ни их секретов, ни твоих. Просто скажи, как можно с ними связаться, если мне это вдруг понадобится. Мало ли что.

Ее просьба застала меня врасплох.

— Ну, хорошо. Есть трое, которые могли бы помочь тебе… нам. Во-первых, Акор, если он окажется по близости, — это страж, тот самый, серебристый, что принес меня. Еще — Кейдра или Шикрар. Явись к месту встреч или просто подойди к Рубежу и позови их. Кто-нибудь да отзовется; если же вдруг ты встретишь кого-то другого, — я усмехнулась, — то уж постарайся его не гневить.

Дверь у нее за спиной отворилась, и вошел охранник — тот самый, которого я саданула матросским сундуком по голове. На лбу у него красовался огромный синяк, и, увидев меня, он нисколько не обрадовался.

— Ну как, мать? — спросил он. — Сможет ли она говорить с господином?

— Скоро уж, скоро, — спокойно ответила Релла, и речь ее приобрела прежние черты, свойственные всем северянам. — Скажи господину Марику, чтобы чуток подождал. Нужно еще кое о чем позаботиться. Пусть подождет полчасика.

— Нет, мать, сейчас.

Она вскинулась, явно разозлившись:

— Если ему так хочется узреть, как госпожа будет справлять малую нужду, пусть приходит сейчас. Она до сих пор ни разу не облегчалась, а делается это не скоро и не просто — в ее-то состоянии! Полчаса!

Глянув на нее волком, охранник тем не менее кивнул.

— Хорошо. Полчаса. Смотри, чтобы она была готова.

— Ладно, ладно, — ответила она рассеянно, возясь со мной все время, пока он стоял рядом. Едва он вышел, она, посмотрев на меня, сказала:

— Что ж, девочка моя. На все про все у нас времени совсем чуть-чуть.

Мы быстро обсудили, что нам предстояло делать.

Акхор

Я негромко воззвал к Ланен после того, как покинул Большой грот, за несколько часов до рассвета, но она не отвечала. Я предположил, что она все еще спит. Шикрар ничего от нее не слышал.

Едва достигнув своих чертогов, я вновь обратился к Шикрару. Он по-прежнему стоял на страже у Рубежа, ожидая, когда же я поведаю ему свою часть истории. Он слышал все, о чем я говорил на Совете, открыв для себя и кое-что новое; я попросил у него прощения за то, что держал от него в тайне наше свидание в сумерках, и рассказал ему все, о чем мой друг пожелал знать: о своей опасной любви к Ланен и о нашем с ней полете.

«И из-за этого полета, происходившего лишь у тебя в уме, ты посчитал, что связан с этим дитя какими-то узами? Вне сомнений, она — необыкновенное существо, но, Акхор, ты же знаешь, что подобное не накладывает никаких обязательств!»

«Я знаю это, друг мой. Но я не ищу избавления от этих уз, каким бы безумием это ни казалось, как бы невозможно ни было. Она — вторая половина моей души. Просто по мудрости Ветров — или по глупости — она родилась в облике гедри, а не кантри».

Я не сказал ему, что во время нашего полета она предстала передо мной одной из нас. У меня были подозрения, что даже Шикрар не воспринял бы это положительно.

Но сам я не мог этого забыть. Я обнаружил, что понимаю теперь слова Кейдры, рассказавшего мне однажды о собственной Песне Влюбленных. Музыка ее присутствует рядом всегда. Стоило лишь подумать о возлюбленной, как мне вновь слышалось, будто наши голоса сливаются воедино, как в ту ночь, и она опять виделась мне в облике кантри. Самоцвет ее души подобен был чистой воде: бесцветный, он излучал свет. А доспех ее был темно-золотистым, под стать волосам…

«Как дела у Миражэй, у новорожденного?»

Оттенок его голоса тут же явственно переменился. Мне слышалось теперь, как Шикрара переполняет гордость:

«Оба здоровы, с обоими все прекрасно. Идай пытается отослать Кейдру прочь, но он все еще не в силах расстаться с ними. У моего сына малыш! Сама мысль об этом чудесна!»

Радость его на мгновение доставила мне удовольствие. Это придало мне новых сил и немного надежды. Разумеется, он не воспримет мою просьбу в неверном свете.

«Шикрар, я радуюсь вместе с тобой. Сегодня, когда род наш угасает, такое рождение вдвойне ярко. Все же, боюсь, мне придется кое о чем попросить тебя, хотя время для этого, возможно, и не самое подходящее. Поверь, если бы я мог призвать кого-то другого… Но выбор мой не слишком велик. Сейчас Совет обсуждает мою судьбу и ее. Старейших среди них нет, за исключением Ришкаана, а сказанное и содеянное мною привело его в полнейшее ошеломление. Он не в состоянии отделять мои действия от действий Ланен, — я не мог даже совладать с собственным голосом: он дрожал, словно у малого детеныша. — Прошу тебя, друг, пусть Кейдра поступит так, как просит его Идай, тогда он сможет сменить тебя у Рубежа, а ты придешь на Совет. Из всех присутствующих самый старший сейчас — Ришкаан (хотя он намного моложе тебя), и это придает его словам больше веса, чем они того заслуживают. Он уже потребовал смерти Ланен — ты ведь знаешь, он не в силах простить Владыке демонов смерть Айдришаана, своего предка, и того, что Трешак была обречена положить начало Малому роду. Для него гедри — всего лишь источник зла и мучений, Шикрар, словно ни на что более они не способны, и он желает воздать этим же злом и моей любимой. Шикрар, сердечный мой друг, я этого не вынесу. Я бы не стал просить тебя об этом в столь священный час, однако я уже все им сказал, и большего они от меня не услышат; но, быть может, они прислушаются к тебе».

Последовало долгое молчание. Когда же он вновь заговорил, голос его был угрюм, хотя и более добр, чем вначале.

«Ах, Акхоришаан. Я знаю теперь, что это правда: она твоя подруга, кто бы чего ни говорил. Мне знаком этот голос. В последний раз я слышал его, когда моя дорогая, моя возлюбленная Ирайс умирала, он исходил из моей собственной души. Я вызову Кейдру, Кхордэшкистриакхор. Утром я предстану перед Советом».

«Хадрэйтикантишикрар, я благодарен тебе от всего сердца».

После этого он умолк. Я вновь обратился к Ланен, но она все еще спала.

Больше я ничего не мог сделать. Я закрыл глаза и, погрузившись в раздумья, прибегнул к упражнению спокойствия. Оставалось ждать…

К утру я ненадолго уснул, и на этот раз мне приснился сон. Вначале мне показалось, что я вижу наш полет, ибо Ланен вновь предстала передо мной в облике кантри; однако вскоре что-то изменилось. Она стала более настоящей, более походила на себя в этом обличий; мне снилось, будто мы с ней живем вместе, подобно двум представителям одного рода: заводим детенышей, растим их, обучаем их нашей общей истории — всему, что сами знаем о двух народах. Он был преисполнен радости, этот сон, за исключением конца. Мы оба сделались старейшими, и сородичи глубоко уважали нас — так мы и умерли; однако не это встревожило меня. Уже пробуждаясь, я увидел самоцветы наших душ, с каким-то упреком мерцавшие среди останков, подобно самоцветам потерянных. Мы ничем не отличались от них, как не отличались и наши жизни, несмотря на то, что прожиты они были ярко и интересно.

Я проснулся через несколько часов после рассвета, чувствуя волнение и смутно сердясь на Ветры за то, что они ниспослали это видение, которое лишь еще больше убедило меня в неосуществимости моей мечты.

Проснувшись, я обнаружил, что Шикрар выполнил свое обещание. Кейдра уже прибыл и занял пост у Рубежа, а сам Шикрар стоял у входа в мой чертог, спрашивая дозволения войти. Я пригласил его внутрь, стараясь разогнать облако сна, все еще витавшее надо мной.

— Благодарю тебя от всего сердца, дорогой мой друг. Ты оказываешь мне честь.

Глаза Шикрара улыбнулись

— Это верно, и мой сын — тоже. Я рад, что ты ценишь это. Так чем же я могу помочь тебе и твоей избраннице?

Сердце мое потеплело от его слов. Из всех моих сородичей только Шикрар не отзывался о Ланен плохо — слова его были для моей души словно бальзам для раны.

— Да благословит тебя небо за это, друг мой. Что же до помощи, то я тебя попрошу: отправься в Большой грот и узнай, что за Ветры веют на Совете. Мне необходимо знать, что говорят там обо мне — о нас.

— Воззови ко мне вскорости, и ты услышишь все моими ушами, — он повернулся и собрался взлететь.

— Шикрар, я…

— Будь покоен, Акхор, — мягко произнес он, повернув ко мне голову, словно прочел мои мысли. — Наша дружба крепка и испытанна. В этом мире лишь вам с Кейдрой ведомо мое истинное имя, и для тебя, равно как и для своего сына, я сделаю все, что в моих силах. Твоя Ланен преподнесла мне неоценимый дар, когда спасла возлюбленную моего сына и их малыша, хотя смерть, казалось, была неминуема. Разве же я не сделаю теперь все возможное?

Я поклонился ему. У меня не было слов. Улыбнувшись в ответ, он взмыл в небо.