Хуливуд (№4) - Волшебник Хуливуда

– Меня зовут Уистлер! Мне назначено!

Ему хотелось, представившись и внушив ей мысль о собственной безобидности, успокоить ее как можно скорее.

– Ах да. Но вам вроде бы еще рано?

– Не исключено.

– Наверняка вы прибыли раньше, чем вам назначено. Я сейчас сверюсь по журналу.

– А разве это мы не с вами договаривались?

– Да, конечно, но я записала это на клочке бумаги и положила его святому отцу на стол. Я не уверена, что он внес эту встречу в свой распорядок. Но мы сейчас узнаем.

– Не стоит беспокоиться. Я подожду, пока он освободится.

– Но здесь же так жарко!

Из затененного дверного проема она посмотрела на залитую солнцем площадку, на которой стоял Свистун.

– Да мне все равно.

– Я предложила бы вам зайти, но…

Она оборвала фразу, так и не сообщив ему, что именно приводит ее в смущение, однако создав общую атмосферу опаски: как же так, пускать незнакомца, когда святого отца нет дома.

– Что ж, может быть, вы хотя бы намекнете мне, сколько приблизительно придется прождать.

– Не знаю… Отец Мичем на курином рынке.

– Где-где?

– Да вон там.

Она махнула рукой в сторону амбара.

– А войти туда можно?

– Ну конечно же.

– Тогда я просто пойду и представлюсь ему. Он будет в сутане?

Она улыбнулась.

– Вы его ни с кем не спутаете.

Свистун пересек сад, еще раз перемахнул через низкую ограду и пошел по пустырю. То здесь, то там ему попадались на глаза брошенные легковушки и грузовички. Чем ближе он подходил к сараю, тем громче слышалось кудахтанье кур и возбужденные голоса.

Обойдя амбар кругом, он оказался у двери. Та была полуоткрыта и под нее подсунут кирпич. Внутри было темно, лишь сновали туда и сюда какие-то тени. Шагнув через порог, Свистун оказался в море пропитанных потом белых рубашек, соломенных шляп, сапог с серебряным рантом, смуглых лиц ацтеков и майя, двух-трех азиатов и так далее. В здешней тьме почти фосфоресцировали белки чьих-то глаз и чрезвычайно белые зубы. Говорили здесь громко – и исключительно по-испански. Куры находились в клетках, выставленных тремя рядами и поставленных друг на друга по десять-двенадцать штук; пахло здесь высохшим куриным пометом, он же и кружился в воздухе.

У Свистуна возникло впечатление, что, стоит поскользнуться и упасть кому-нибудь из находящихся здесь, как следом за ним повалятся и все остальные, – и их затопчут, вырвавшись на волю, обезумевшие пернатые.

Здесь же была сконструирована примитивная арена, четыре фута на два, вокруг которой сгрудились человек пятьдесят-шестьдесят. Зрители в первом ряду стояли на коленях, уперевшись подбородком в скрещенные на груди руки. Петушиный бой был в разгаре. И здешние темнолицые люди, делая ставки, точно так же швыряли деньги на ветер в пропащей долине Сан-Фернандо, как и в благословенном Хуливуде, куда отсюда можно было доплюнуть.

Свистун пристроился в заднем ряду. Будучи куда выше всех столпившихся здесь мужчин, он поверх их голов принялся разыскивать взглядом отца Ми-чема. Никого в сутане он не обнаружил. Однако увидел белокурого англосакса, почти альбиноса, сидящего на раскладном стуле у маленьких воротец, через которые выпускали на арену боевых петухов. Мужчина наблюдал за петушиными боями с досадой, замешанной на смирении. Нет, он был, скорее, не англосаксом, а ирландцем. Лет ему было шестьдесят пять, а может быть, и все семьдесят; на нем были джинсы и футболка с эмблемой университета Лойолы.

Священник отвел взгляд от яростной схватки, его глаза забегали по темному помещению в поисках более утешительного зрелища. Увидев Свистуна, он кивнул и поднял палец, дав тем самым понять, что распознал в незнакомце человека, которому назначил встречу. После чего вновь уставился на арену.

Так же поступил и Свистун.

Человек, бывший здесь, судя по всему, судьей, что-то выкликнул – и двое новых мужчин выпустили своих петухов. Один из мужчин обрызгал клюв своему бойцу водой из бутылки. Птица закрыла глаза, как мальчишка, которого жарким днем окатывают из брандспойта. Второй сунул голову своего петуха себе в рот и принялся закачивать в несчастную тварь кислород. Но вот очередная команда – и петухов вновь выпустили на арену. Эта схватка оказалась недолгой. Рябой петух проклевал горло черному и принялся таскать его по арене до тех пор, пока их не расцепили.

Хозяин победителя поднял рябого над головой. Тот бешено заорал и захлопал крыльями.

Проигравший принял черного петуха, несколько мгновений пристально смотрел на него, а затем стремительно, но деликатно свернул ему шею. Петух умер, не издав ни звука. Проигравший швырнул мертвую птицу в корзину, в которой уже валялось несколько точно таких же трупиков. Эта корзина стояла у ног отца Мичема.

Как выяснилось, это был последний бой на нынешний день. Бои, судя по всему, начались рано утром, затемно, пока все здесь еще не успело расплавиться на солнце.

Люди принялись рассчитываться друг с другом. Теперь, когда бои закончились и надобность в поддержке яростным криком отпала, потомки конкистадоров и индейцев в белых рубашках и в соломенных шляпах переговаривались тихо, чуть ли не робко; это были люди, умеющие извлекать маленькие радости из жизни, которая даже здесь, в сказочной стране, куда они всеми правдами и неправдами попали, оказалась для них суровой и трудной.

Какой-то старик, обратившись к отцу Мичему, предложил понести вместо него корзину с мертвыми птицами, однако священник не разрешил этого. Взявшись обеими руками за ручки, он поднялся с места. Тяжесть корзины, судя по всему, была ему нипочем. Старик с неожиданной ненавистью проводил его взглядом, когда отец Мичем устремился к выходу.

Свистун подошел к священнику и предложил свои услуги.

– Корзина не тяжелая, но нести одному, конечно, неудобно, – признался тот, уступая Свистуну одну из ручек.

Они пошли по пустырю той же дорогой, которой пришел сюда Свистун, только в обратном направлении.

– Этот старик, предложивший забрать корзину, он посмотрел вам вслед так, словно был готов вас убить.

Священник ухмыльнулся.

– Старый Ортега воображает себя моим соперником и, соответственно, врагом. Он здешний первосвященник секты спиритов.

– А он не пытается наложить на вас проклятие?

– Он пытается убедить меня в том, чтобы я отдавал ему всех черных петухов. Он утверждает, что достать их крайне трудно, а без них в его церемониях не обойтись. И говорит, что мой отказ свидетельствует об отсутствии профессиональной солидарности.

Свистун скосил глаза в корзину, на испачканные в крови черные перья, над которыми прямо здесь, по дороге, уже начали виться мухи.

– Люди они, конечно, дикие, – сказал отец Мичем, – но потихоньку-полегоньку их все же удается обратить в католическую веру.

– Здесь, в Штатах, – заметил Свистун.

– Если мы имеем возможность посылать человека на Луну и вести войны за океаном, то почему бы нам не позаботиться о бедных и о бездомных? – с некоторой долей иронии произнес отец Мичем. В его словах нетрудно было распознать цитату из бесчисленных речей на столь же бесчисленных благотворительных обедах.

Возглавив шествие, отец Мичем, тем не менее, воспользовался тем же полуразрушенным участком ограды, что и Свистун.

– Надеюсь, миссис Маргарет нас не заметит. Она страшно злится, когда я, сокращая путь, перелезаю через ограду, – сказал отец Мичем. – Почему бы вам не подождать меня в читальном зале? Там чуточку прохладней.

– Мне показалось, что вашей секретарше не понравилось бы, если бы в ваше отсутствие в дом вошел посторонний мужчина.

Отец Мичем одобрительно посмотрел на Свистуна: парень не промах, если он смог понять такое про миссис Маргарет с первого взгляда.

– Нет у меня секретарши. А есть – и мне в этом отношении повезло – миссис Маргарет. Я подобрал ее на улице в Лос-Анджелесе. Она была пациенткой государственной психиатрической лечебницы, а когда лечебницу закрыли, ее вышвырнули на улицу.

– Чтобы о ней позаботились муниципальные власти, – не без горечи поддакнул Свистун.

– Она смастерила себе хижину из картонных коробок на виду у местного отделения крупнейшего в мире банка.

– Японского?

– Разумеется.

Они подошли к задним дверям, поставили корзину на каменную приступку. У стены здесь стояла деревянная скамья линяло-голубого цвета. Отец Мичем сел на нее, достал из заднего кармана красный носовой платок и отер лицо.

– Она боится, что в доме ее изнасилуют, – пояснил отец Мичем. – На улице она совершенно бесстрашно встречается с незнакомыми мужчинами, но если кто-нибудь войдет в дом в мое отсутствие, непременно запаникует. Хотите выпить холодненького?

– Неплохо бы, – признался Свистун. Затем, мотнув подбородком, указал на руки священника. – Вы в крови, отец.

Мичем, ничего поначалу не поняв, уставился на Свистуна, затем сообразил, о чем он, поднялся с места, подошел к рукомойнику, пустил воду. Через плечо он оглянулся на Свистуна.

– Вам, должно быть, неудобно называть меня отцом?

– Я в титулах не разбираюсь.

Отец Мичем кивнул, словно одобрив подобный подход к делу.

– Миссис Маргарет, – позвал он. – Миссис Маргарет!

– В чем дело?

Она уже появилась в дверях.

В присутствии священника, способного защитить ее, она казалась совершенно другим человеком – самоуверенным, даже, пожалуй, властным.

– Найдется у нас в холодильнике пара пивка?

– Я не пью пива, – сказал Свистун.

– Что-нибудь покрепче?

– Я вообще не пью.

Отец Мичем отошел от рукомойника, помахал руками, чтобы просохли, поглядел на Свистуна не без одобрения.

– Я приготовила лимонад, – сказала миссис Маргарет, исчезая в глубине дома.

– Трудно приходится? – спросил отец Мичем.

– Бывает.

– Знаю по себе. Речь не об алкоголе, а о других потребностях. Говорю вам, мне это знакомо. Когда я был молод. И молодые женщины искушали меня, как бы проверяя глубину моей веры. Понимаете, что я хочу сказать?

– Есть женщины, которых хлебом не корми, только дай соблазнить католического священника.

– А есть и такие, которых особенно радует, если ему все-таки удается устоять. Поэтому они и предпринимают свои попытки. Ведь мы не умеем по-настоящему доверять друг другу. Мы все время друг друга испытываем и проверяем. Это сущий бич наших дней. Вы это осознаете?

– И вот, – продолжил священник, – молодые женщины искушают молодого священника, и желая, чтобы он пал, и, в то же самое время, не желая этого, но совершенно не понимая, на какие страдания они его обрекают. – Он вновь опустился на голубую скамью. – Давайте прямо здесь посидим и выпьем холодненького. В доме на самом деле ничуть не прохладней. Мне просто нравится думать, что там прохладней.

На скамейке места на двоих хватало с избытком. Отец Мичем начал разговор:

– Миссис Маргарет сказала мне, что вы ищете духовной поддержки. Но мне не кажется, что дело обстоит именно так.

– Я ищу информацию.

– Ах вот оно что!

Отец Мичем тихо рассмеялся.

– У вас ведь был прихожанин по имени Кении Гоч?

– Неужели вы думаете, будто моя паства столь малочисленна, что я помню по имени и фамилии каждого прихожанина?

Свистун понимал, что священник темнит, выигрывая время на размышления, прежде чем прийти к выводу, рассказывать ему что-нибудь или нет.

– Я думаю, что такую фамилию, как Гоч, забыть не так-то просто, – возразил он. – А теперь, побывав здесь и поглядев на обитателей здешних мест, я готов поклясться, что англосакса по фамилии Гоч вы бы не забыли.

– Он не был прихожанином. Он был скорее… просителем.

– Просителем чего?

– Чтобы его выслушали.

– А кто должен был его выслушать?

– Кто-нибудь, кто мог бы направить его на путь истинный.

– А куда конкретно он собирался?

Отец Мичем пристально осмотрел свои руки от плеча до ладони, растопырил пальцы.

– Странная штука с кровью, – заметил он. -Сколько ни моешь рук, все равно что-то застревает под ногтями. Подобно следам веры, з которой вы воспитаны, – окончательно извести их не удается никому. – Он посмотрел на Свистуна как один умник и заговорщик на другого. – Я не собираюсь пускаться с вами во все эти идиотские рассуждения о царствии небесном и о спасении души, шанс на которое остается у каждого. У священников имеется тенденция использовать чью-нибудь безвременную кончину в качестве доказательства и примера выгоды и невыгоды обращения к Богу. Кении Гоч был испуган в той степени, в какой вообще может быть испуган человек. Испуган – или запуган. Он кое-что сделал.

– Он мне рассказывал, – самую малость покривив душой, заметил Свистун.

– Вот как?

– И я узнал кое-что еще.

– Ну и что?

– Но того, что я узнал, недостаточно.

– А как вы вышли на меня? Я не думаю, чтобы Кении Гоч жил где-нибудь поблизости.

– Он жил в Западном Голливуде. После его смерти я побывал у него на квартире. Ваш номер был внесен в память его телефона.

На губах у отца Мичема заиграла легкая улыбка, словно эта новость одновременно и обрадовала, и огорчила его.

– Сперва он мне звонил очень часто. Иногда посреди ночи. А бывало, и пьяный. Или под наркотиком. Его мучили угрызения совести. Затем эти звонки мало-помалу сошли на нет.

– А на протяжении какого примерно времени он звонил?

– Больше двух лет. Я храню свои старые записные книжки. Там отмечена дата его первого звонка – если это вас, конечно, интересует.

Свистун пожал плечами: значимость этого факта казалась ему несущественной.

– Возможно, это произошло после того, как он впервые понял, что является вич-инфицирован-ным, – заметил он.

– Не исключено. Именно такие потрясения и возвращают в стадо заблудших овец.

– Выходит, Кении Гоч был заблудшей овцой? Свистун спросил это, словно подразумевая, что у священника имеется своего рода классификация всех, кто обращается к нему за помощью. Вследствие чего сам священник и его миссия оказываются низведены до сферы услуг.

– Это всего лишь образное выражение, – возразил священник. – Не сомневаюсь, что и у вас имеется парочка профессиональных терминов, которые слетают с языка автоматически. То, что вернуло Кении в лоно церкви, никак нельзя сравнить со стадом и отбившейся от него овечкой. Дело обстояло не в пример чудовищней.

Появилась миссис Маргарет с подносом, на котором стояли два заледенелых бокала. В одном были лимонад и соломинка. Рядом с другим на подносе высилась бутылка пива. Поверх строгого черного платья она надела белый передник, чтобы придать всей церемонии официальный характер. Она даже улыбнулась гостю, когда он, приняв у нее бокал, поблагодарил ее. И все же не спускала с него настороженных глаз, пока он не пригубил и не провозгласил, что напиток она приготовила отменный.

– Может быть, стоило его немного подогреть, – сказала она. – Вы и без того простужены.

– Благодарю вас, – ответил Свистун, – но в холодном виде он гораздо приятней.

– Приготовьте себе на ночь горячего лимонаду и непременно добавьте меду, – посоветовала она.

– Так я и сделаю. Она вернулась в дом.

– Похоже, вы умеете ладить с женщинами, – заметил священник.

– О чем это вы?

– Миссис Маргарет надела свой лучший передник. Такие мелочи многое говорят о том, кто как друг к другу на самом деле относится.

– Ну, и как относился к вам Кении Гоч?

– В конце концов он прибыл сюда и попросил меня рассказать ему о спасении души. Я поведал ему об исповеди и о последующем покаянии.

– И он пошел к исповеди?

– Не в тот раз. Это была первая встреча, так сказать, проверочная. Полагаю, ему хотелось посмотреть, достаточно ли я тверд в своей вере. Хватит ли у меня силы сразиться за его душу с самим Сатаной.

– А он верил в Сатану? Священник косо усмехнулся.

– Вы хотите сказать, верил ли он в него буквально?

– Мы можем морочить себя и друг друга. Устраивать словесные шарады. Но вот вы – вы верите в Сатану? Буквально?

– Если бы верил, то стал бы иезуитом. – Священник вновь косо усмехнулся. – Эти парни великие мастера устраивать словесные шарады. А вы припоминаете знаменитую кинокартину "Изгоняющий дьявола"?

– Конечно. Она действительно знаменита.

– Значит, вы помните, что, когда мать приходит в церковь, ее сначала переадресуют к иезуиту, а тот утверждает, что девочка на самом деле нуждается в психиатрическом лечении. Не больно-то они верят во все эти россказни, сами иезуиты, не говоря уж о прочих священниках. И в итоге приходится выписывать старого священника аж из Египта, где тот занимался археологическими раскопками, чтобы он сделал то, что нужно. А именно, поборолся за ее душу с дьяволом.

– Одержимость. Это другое дело, – заметил Свистун. – Одни и те же признаки и симптомы можно истолковать двояко. Или буквально, или метафорически.

– В том-то и изюминка. В большинстве вопросов веры все можно истолковать двояко. На этом, строго говоря, и зиждется религия. На том, что будет после смерти. Когда иссякнут все твои доводы – и буквальные, и метафорические. Остается вера. Слепая вера. А у меня слепая вера отсутствует.

Свистун не смог скрыть удивление, и отца Ми-чема это явно позабавило.

– Вижу, что вы изумлены. В конце концов, я священник, пусть и не иезуит, искушенный в вопросах веры больше любого мирянина. И вот я признаюсь мирянину в своей слабости. Что ж, строго говоря, мне хотелось выразиться несколько по-другому. Я сказал, что у меня отсутствует дар слепой веры, точно так же, как у меня отсутствует и дар радостного безбрачия. Но это не значит, что в жизни я себя веду ненадлежащим образом. Я никогда не знал женщины. В библейском смысле, – с очередной косой усмешкой добавил он. – И никогда не отрицал и не оспаривал существования Сатаны со всеми сопутствующими выводами и последствиями.

– И все же вы рассуждаете как иезуит, – заметил Свистун.

– Я всего лишь утверждаю, что совершенно необязательно буквально веровать в притчу о хлебах и рыбе, пока я сам в состоянии кормить бедных бойцовыми петухами, павшими смертью храбрых. Мне не обязательно слепо веровать во все церемонии, ритуалы и богословские выверты, накопившиеся за долгие века. Достаточно верить в самое элементарное: в добро и в милосердие. И оправдывать оказанное тебе доверие. Что, как мне кажется, возвращает нас к теме главного разговора.

– Вот как?

– А именно, выслушал ли я исповедь Кении Гоча. Впрочем, ответ на этот вопрос вам уже известен.

– Вы хотите сказать, что выслушали, но тайны исповеди не нарушите.

– Совершенно верно.

– Даже если я скажу вам, что раскрытие этой тайны поможет изобличить и поймать насильника и детоубийцу?

– Если я выслушал его исповедь, значит, вы все равно не сможете поведать мне ничего нового. Поэтому условий моего уговора с Кении вам не изменить.

– Мы в большем долгу перед живыми, чем перед умершими.

– Согласно моей вере, смерти нет. Ни Кении Гоч, ни упомянутая вами девочка не умерли. И я в равной мере молюсь за них обоих.

– А вот родители девочки по-прежнему испытывают страдания.

– И жаждут мщения? – спросил отец Мичем.

– Разве не в ваших книгах сказано: мне отмщение и аз воздам?

– Это могло бы послужить поводом для дискуссии в кругу иезуитов. Но вот что я могу сказать вам, не нарушая тайны исповеди. В ходе нашей последней беседы Кении подробно расспрашивал меня о ритуале экзорцизма.

– Он полагал, будто он одержим дьяволом?

– Он никогда не формулировал этого столь конкретно, но, насколько я умею читать между строк, то да, подразумевалось именно это. Так или иначе, он столкнулся с некими силами и счел эти силы сатанинскими.

Священник встал и, проигнорировав бокал, выпил пиво прямо из бутылки.

– Тогда, согласно вашей собственной логике, Кении Гоч был одержим чем-то, что в любом случае является чудовищно скверным. Разве это не причина померяться силами с этим злом и вырвать у него уже одержанную победу над Кении? Разве это не причина нарушить тайну исповеди?

– Отплатив за одно предательство другим?

– Я бы сказал, да.

Отец Мичем задумался. Казалось, его внезапно одолели сомнения в простых, но непреложных истинах его веры и служения. Впрочем, любому священнику известно, что на самом деле они далеко не просты.

– Я помолюсь. И попрошу совета. – Он улыбнулся. – Не угодно ли со мною поужинать?

– Мне нужно вернуться в Голливуд.

– Жаль. А я надеялся, что вы поможете мне ощипать этих петухов.

– Мне бы хотелось вернуться, когда и если вы получите надлежащий совет.

– Что ж, как вам угодно. Предоставьте мне нынешнюю ночь на размышления.

Глава двадцать восьмая

Небо было настолько чистым, что Свистуна так и подмывало отправиться в колонию Малибу, где он знал чудесную и практически безлюдную полоску пляжа в нескольких десятках шагов от стоящего в развалинах особняка, некогда принадлежавшего юному гуру, а позднее превращенного в частный ресторан, где, по слухам, собирались педерасты, педофилы и прочая мразь. Впрочем, не в этот вертеп его тянуло, а глотнуть свежего морского воздуха.

Однако вместо этого он поехал в город, а еще точнее, к «Милорду», то есть, можно сказать, к себе домой. Потому что если собственным домом называется место, где тебя ждут понимание и дружеское тепло, то ничего, кроме этой кофейни, он своим домом назвать не мог.

Он не вполне понимал, по какой причине Кил-рой составил для него список книг, которые ему следовало прочесть и которые он на самом деле купил, но ведь, строго говоря, он задавал профессору вопросы, ответы на которые, при всей своей простоте, требовали от обоих собеседников определенной подготовки, иначе как было бы Свистуну понять значение отсеченного пальца и всех прочих измывательств над телом маленькой Сары со стороны ее насильника и убийцы.

Боско читал другую книгу: "Личины Бога. Примитивная мифология", сочинения Джозефа Кемп-белла. Заметив, как Свистун, держа стопку книг под мышкой, проследовал к излюбленному столику в нише у окна, Боско никак не прокомментировал этот факт. Просто принес кофе и поощрительно кивнул неожиданному книгочею, словно тот был его несмышленым сынишкой, внезапно решившим взяться за ум.

– Ты заболеваешь, – заметил Боско. – Жаль, что не могу плеснуть коньяку тебе в кофе.

– Я знаю, как вылечиться. Мне эта метода уже не раз помогала, – ответил Свистун, не отводя взгляда от книги.

На нем были очки для чтения, нужда в которых появилась совсем недавно, да и потребность возникала сравнительно редко. Странно и непривычно было искать информацию в книге, а не в ходе устного допроса или непринужденного разговора. Не то, чтобы он был законченным невеждой, но роль охотника нравилась ему куда больше, чем роль зоолога. Это Боско черпал знания и мудрость из книг; Свистун набирался опыта куда более реалистическими приемами.

Он закашлялся – и постарался сделать это как можно тише, потому что Боско (стоило ему не на шутку встревожиться) непременно отправил бы его домой с термосом куриного бульона и со строжайшим наказом оставаться в постели.

Дженни Миллхолм размышляла об эротическом часе, проведенном с Раабом, и о конфликте эмоций, с этим часом связанных.

Раздевшись догола (потому что она не могла придумать никакого иного способа заставить раздеться и самого Рааба), она почувствовала почти непреодолимую похоть, нахлынувшую на нее одновременно со страстным желанием капитулировать. Капитулировать то ли перед внезапными порывами собственной плоти (да и его плоти тоже), то ли перед стремлением души хоть как-то переменить или отвратить судьбу, этого она не смогла бы сказать и сама.

Отчаянно устав в ходе поисков, она теперь, оказавшись практически уже у цели, была готова сдаться – и ее глаза отказывались верить тому, что открылось их взору, – родимому пятну в форме паука, свешивающего ножки из ануса у Рааба.

Но, пусть страсть отвлекала ее от цели, не притихнувшая с годами ярость взывала к отмщению.

Она вспомнила, как индейцы поймали похитителя детей. Звали его Гарри Атланта. Когда его притащили в деревню, захлестнув ему шею кожаной петлей, он был уже весь залит кровью. Вождь допросил его, обрушился на него с угрозами – а после того, как все ответы на интересующие индейцев вопросы были получены, они просто-напросто изрубили его своими мачете в мясную лапшу.

А она следила за происходящим как загипнотизированная.

Отчаяние охватило ее позже – когда нашли нечто, способное с изрядными оговорками сойти за тело ее сына.

И в таком душевном раздрае, глядя на собственные картины, на которых убивали мужчин и истязали женщин, адские чудища пожирали заживо маленьких детей, и так далее, она думала о том, не закончится ли все это для нее – и если да, то когда – подлинным безумием.

– После того, как кровь принесенного в жертву младенца сольется с тем, что уже содержится в чаше, следует обратиться к Сатане со следующими словами: "Астарот, Асмодей, прошу тебя принять эту жертву, чтобы и мы получили то, что нам нужно".

Свистун читал "Справочник сатанизма".

Он занимался этим уже два часа. Вчитывался в отрывки из "Книги мормонов", «Апокалипсиса», «Кабалы» и полдюжины других сочинений, трактующих тему падшего ангела, называемого Люцифером или Сатаной, – вчитывался до тех пор, пока слова не начали расплываться перед его глазами.

Подняв очки на лоб, он двумя пальцами потер переносицу – ему хотелось стряхнуть усталость, уже навалившуюся на него всей своей тяжестью. Грудь болела, в носу свербело, он вынужден был дышать ртом.

Боско скользнул в нишу за столик, за которым сидел Свистун. Развернул его книгу так, чтобы прочесть название. Сразу же проглядел и названия других книг.

– Вот уж не думал, что ты этим интересуешься, – сказал Боско.

– Пришлось заинтересоваться. – Подавшись вперед, Свистун постучал по корешку книги, которую читал сам Боско. – Вижу, что и ты не остался равнодушен к этой теме.

– Я занимаюсь сопоставлением различных религий.

– Подыскиваешь церковь, чтобы в нее вступить?

– Я человек не церковный. Да и неверующий. Я бы назвал себя светским гуманистом, лишенным каких бы то ни было духовных ограничений. Истина и мудрость находятся там, где тебе удается их отыскать.

– Ну, и как же назвать такое совпадение? Ты читаешь на религиозные темы и я читаю на религиозные темы?

– Это синхронность.

– Что-что?

– Синхронность. Дело случая. Ты, конечно, можешь назвать это и совпадением. Внешне ничем не связанные между собой события происходят одновременно.

– Но это же должно произвести на нас впечатление?

– Нет. Такое происходит сплошь и рядом. Подумаешь внезапно про бегемота – и сам не знаешь, почему. А потом вспомнишь, что недавно купил игрушечного бегемота своей любимой племяннице. Я хочу сказать, как правило, ты ведь не думаешь ни про каких бегемотов, верно? И вдруг видишь фотографию бегемота на обложке «Пипл» – а на развороте обнаруживается статья про бегемотов, – а потом приходишь в ресторан – и там подают беге-мотье мясо.

– Ну, это уж чересчур.

– Да, конечно, я преувеличиваю. Но ты ведь ухватываешь суть дела? Ты не думал про бегемотов много лет и тебе казалось, будто и все остальные про них тоже не думали, а потом вдруг покупаешь игрушку, оглядываешься по сторонам – и, посмотри-ка, повсюду сплошные бегемоты.

– Синхронность.

– Ага, ты понял. Так вот, мой интерес к религиям – как к древним, так и к современным – коренится в моем беспрестанном чтении и столь же беспрестанных раздумьях. Как, впрочем, и все мои остальные интересы. А почему вдруг заинтересовался этими вопросами ты?

– Я нашел мумифицированный палец – размером с кукольный – на квартире у Кении Гоча. Если он и впрямь был как-то связан с убийцей маленькой Сары Канаан, то эта находка означает…

Он не закончил фразу. Не закончил, потому что при одной мысли об этом его пронзила острая боль. Боско кивнул на книги.

– Ну, а это?

– Я пошел расспросить одного профессора, а он отослал меня к этим книгам. Ты когда-нибудь слышал про Руку Славы?

– Некромантия.

– Правильно. А профессор Килрой утверждает, что этот пальчик может быть одной из вариаций Руки Славы.

Боско кивнул.

– Кажется, все это тебя ничуть не удивляет.

– А чему тут удивляться? Тому, что мир полон безумцами? Так я всегда это знал. И всегда знал, что в психиатрических лечебницах подлинных сумасшедших куда меньше, чем на воле. Всегда знал, что людям позарез хочется найти что-нибудь, за что они могли бы уцепиться, к чему могли бы подключиться, и если им не удается поверить в Добро, они непременно начинают верить во Зло. Надо бы тебе потолковать с сержантом Гарри Эссексом, он дока по части сатанизма.

– Это мне уже советовали.

– Он работает в центральном управлении. Позвони ему. Сошлись на меня.

Сучка Су, одна из Тяжелых Металлисток, в кожаной юбочке, едва прикрывающей ее баснословную жопку, вошла в кофейню и заорала с порога:

– Хозяин! Хозяин! Мне что-нибудь высокое и холодное!

Она увидела, что Боско сидит за столиком у Свистуна, и зацокала в нужном направлении высокими каблучками.

– Диетическую колу, Боско. Чаю со льдом, и большую чашку!

– Так, первое или второе, детка? Или, может быть, и то, и другое?

– Именно так. И лучше всего в пластиковой таре, чтобы я могла их забрать с собой.

Боско выскользнул из-за столика, а Сучка Су улыбнулась Свистуну, словно ожидая, что он пригласит ее подсесть.

Свистун кивнул, и она подсела. Увидев названия разбросанных по столику книг, в недоумении захлопала ресницами.