Розовое дерево

— Бетси!

Но вместо ребенка показалась собака, выбежавшая из-за угла дома и буквально взлетевшая на крыльцо. Она оказалась еще больше, чем когда Милли видела ее из окна. Огромный лохматый белый пес вилял хвостом так быстро, что становилось непонятно, как он оставался на месте. Пес пару раз пробежал вокруг девушки, затем прыгнул, встав на задние лапы, а передними толкнул ее прямо в грудь, чуть не сбив с ног.

— Адмирал! — крикнул хозяин. — Нельзя! Сидеть! Собака опустилась на все четыре лапы, но не отвела ждущего взгляда от Милли. Пес высунул из пасти язык и сидел, энергично виляя хвостом и тяжело дыша. Миллисент с ужасом смотрела на грязные отпечатки лап на своей блузке.

— Адмирал! Назад! — из-за угла выбежала девочка и резко остановилась, увидев происходящее на крыльце.

— О нет… Адмирал! Ты опять это сделал?

— Да, несомненно сделал. Боюсь, он испачкал нашу гостью и чуть не уронил ее.

— Он еще щенок, — оправдываясь, сказала девочка.

— Щенок? — в ужасе спросила Милли. — Боже, что же из него будет, когда он вырастет?

Джонатан Лоуренс засмеялся, как будто она шутила.

— Да, он огромный, верно? Его поведение не соответствует его размерам. Я прошу извинения. — Он взглянул на пса и сказал:

— Сидеть, сидеть. Адмирал! Хороший мальчик.

Собака продолжала не отрываясь смотреть на Миллисент. Вокруг глаз у животного были темные пятна, что придавало взгляду несколько настороженное выражение, а высунутый из открытой пасти язык словно довершал эту не очень-то приятную картину. Миллисент не могла понять, кто мог выбрать такую собаку ребенку, тем более девочке.

Дочь Лоуренса была совсем не похожа на маленьких кузин Миллисент, одетых в скромные клетчатые хлопчатобумажные платьица и кружевные переднички. Их прически представляли собой уложенные в виде короны косы и длинные локоны, свободно спадающие на плечи. А светло-рыжие волосы этой девочки были заплетены в две косички, но часть волос выбилась и прядями свисала на лице. Ленточка на одной косичке развязалась, и концы ее свободно болтались; другая же, по всей видимости, была потеряна, и косичка наполовину расплелась. Ее тяжелые черные туфли были испачканы грязью, и на одной из них развязался шнурок. На Бетси было розовое с белым хлопчатобумажное платье, размера на три меньше, чем требовалось, и из-под него торчал край нижней юбочки. На одном чулке девочки была видна дырка, от которой вверх ползла широкая стрелка спущенных петель.

Ее нельзя было назвать хорошенькой: слишком крупный подбородок и слишком широкий рот, а щеки и лоб усыпаны веснушками. Однако глаза были большими и умными, а ресницы такими же густыми, как у отца. Миллисент подумала, что все это можно было даже назвать привлекательным, если бы девочка не смотрела на нее в упор откровенно любопытным взглядом — пожалуй, слишком откровенным даже для ребенка. В завершение всего ее лицо еще украшало и грязное пятно на щеке.

— Мисс Хэйз, позвольте познакомить вас с моей дочерью, Элизабет. Бетси, эта леди — наша новая соседка, мисс Хэйз.

— Привет, — дружелюбно отозвалась Бетси. Миллисент часто заморгала. Она даже не прибавила «мэ-м» или «мисс Хэйз», или «здравствуйте». Милли считала ее ответ неподходящим даже для подростков, не то что для детей. Сказанное прозвучало недопустимо грубо. Она взглянула на Джонатана Лоуренса. Он улыбался дочери, как будто это был самый чудесный в мире ребенок.

— Здравствуй, — вежливо произнесла Миллисент, — я рада с тобой познакомиться. — По крайней мере, она подаст хороший пример; было очевидно, что девочка росла в отсутствии человека, который мог бы правильно ее воспитывать.

— А у вас в саду есть вишневые деревья?

— Да, у нас есть несколько вишен.

— А вы залезали на них? Они, кажется, очень удобные.

— Залезала ли я? — брови Миллисент поползли вверх. Она представила выражение лица ее отца, если бы тот увидел ее карабкающейся на дерево. — О Боже, нет, конечно! Я не лазала по деревьям. — Она говорила очень убедительно, надеясь, что ребенок почувствует это.

Но девочка только сказала:

— О, это плохо! — Она с жалостью посмотрела на Миллисент. — Папа говорит, никто не станет взрослым, если не будет лазать по деревьям. — Ее бровки вопросительно поднялись. — Так, а если вы еще девочка, почему же такая большая?

Наконец-то Джонатан Лоуренс сконфузился:

— О, Бетси, я не…

Она невинно повернулась к нему:

— Но папа, разве ты не так говорил?

— Ну, это я просто так выразился, но не всегда вежливо вот так… ну… в общем… э-э…

Дальше заикания дело не шло.

— Леди не лазают по деревьям, — поучительно сказала Миллисент. Было ясно, что мистер Лоуренс не знает, как выйти из положения, — даже когда они еще маленькие девочки, потому что в будущем они все равно станут молодыми леди.

Бетси посмотрела на гостью, как будто у той на лбу выросли рога,

— Никогда не лазают? — Никогда.

— Значит, я никогда не стану леди. — В голосе девочки не послышалось и капли сожаления.

Миллисент неодобрительно поджала губы. Что за вещи говорит этот ребенок! Даже для более старших подобное просто недопустимо. В детстве за такое Миллисент оставили бы без ужина и отправили спать. А вот отец Бетси даже не делал попыток как-то отреагировать на ее поведение.

Миллисент вновь посмотрела на мистера Лоуренса. Он стоял, отвернувшись к окну, держа руку у подбородка, будто что-то серьезно обдумывал. Но Милли заметила блеск его глаз и вздрагивание плеч, и поняла, испытав чувство бессильной ярости, что он просто пытается сдержаться и не рассмеяться вслух!

Итак, она ни секунды не задержится здесь и не станет служить объектом такого извращенного чувства юмора.

— Надеюсь, вы меня извините, — напряженно произнесла она, поворачиваясь и подбирая подол юбки. Быстро спустившись по ступенькам не обернувшись, она добавила:

— Мне нужно возвращаться.

— Вы уходите? — Бетси казалась расстроеной, — но вы только что пришли… — Она семенила вниз по лестнице рядом с Миллисент.

— Я просто занесла вам угощение.

— А вы не будете с нами обедать? — Девочка шла следом, провожая гостью до калитки.

— Я не могу. Меня ждет брат.

— Он маленький? Или такой же старый, как вы? И как этому ребенку удается все время ее оскорблять? Бетси уже девять или десять лет, но, кажется, она понятия не имеет об элементарных правилах поведения.

— Алан — молодой человек, — коротко ответила Миллисент, наклоняясь, чтобы открыть калитку.

— А-а… — лицо Бетси стало разочарованным. — Я так хотела, чтобы здесь были дети! Все мои друзья остались в старом доме.

— Наверняка для тебя было очень тяжело расстаться с ними.

— Это всегда трудно. Но папе нужно было сюда.

— Конечно! — И что же, этот ребенок будет преследовать ее до дома? Миллисент повернулась к девочке:

— Тебе лучше вернуться к папе. Мне нужно идти домой.

— Хорошо, — Бетси вздохнула, — а вы еще придете к нам?

Миллисент выдавала из себя улыбку:

— Я уверена, что мы еще увидимся. А сейчас до свидания, Бетси.

— Пока. — Девочка влезла на калитку и раскачивалась вперед-назад, глядя вслед удаляющейся Миллисент. Девушка обернулась и бросила последний взгляд на Бетси и на крыльцо, где стоял ее отец. Но его там уже не было. Она поднялась по ступенькам лестницы и вошла в дом, захлопнув дверь с такой силой, что задребезжали стекла веранды.

Глава IV

Даже в лучшие времена Миллисент не рвалась на ежемесячные собрания Миссионерского Женского общества. Когда президентом общества была Флоренс Маршалл, все шло хорошо и интересно; она была слишком строга, но, по крайней мере, могла всех организовать, дисциплинировать, и поэтому дела продвигались быстро. С тех пор, как президентом стала Эмма Мак-Мастер, казалось, что вся работа просто-напросто замерла. Собрания превратились в долгие сборища, полные пустой болтовни и бесконечных споров; которые, по всей видимости, миссис Мак-Мастер абсолютно не могла направить в нужное русло.

Но в это утро Миллисент не хотелось идти туда больше, чем когда-либо. И не только из-за того, что, как обычно, там будет царить атмосфера раздражения и конфликтов. К сегодняшнему дню новость о приезде семьи Лоуренсов будет известна всему городу, ее засыплют вопросами по этому поводу.

Однако, Миллисент не относилась к числу тех, кто нарушает свои обязанности. Это было одной из тех вещей, которым всегда учил ее отец: «Ты должна быть благодарна судьбе, что у тебя хорошее имя и воспитание; да и денег достаточно», — бывало, словно священник, разглагольствовал он, — «но вместе с тем, это и кое к чему обязывает. Ты должна быть примером для других, показывая и доказывая пользу твоего воспитания и прекрасных нравственных качеств».

Естественно, судья Хэйз свято верил в то, что говорил. Он сам всегда служил примером для других до последнего дня, и не только в области соблюдения закона — дела всей его жизни, но и во всем, за что брался. И Миллисент всегда делала все возможное, чтобы быть похожей на отца, особенно после его смерти.

Имя ее отца, его слова перешли к Милли, и теперь на ней лежала огромная ответственность за сохранение его доброй памяти; и еще она должна была оправдать его надежды.

Тысячу раз казалось, что она не сможет постоянно нести этот груз ответственности. Но ей это как-то удавалось само собой. Обязанности нельзя было, как какую-то вещь, отложить в сторону; а это означало, что их нужно выполнять, и не только исключительные, но и ежедневные, какими бы нудными и досадными они ни были.

Собрание начиналось в половине десятого, и Милли вышла намного раньше, чтобы спокойно прогуляться. Она ненавидела непунктуальность в других и не допускала ее сама.

Она спустилась по задней лестнице и через гостиную прошла прямо в буфетную. Несколько лет назад в эту комнатушку поставили огромную чугунную плиту, и теперь помимо нее здесь еще помещались дубовый буфет и маленький старый кухонный стол.

Через узкую буфетную она прошла в просторную кухню, где на деревянном столе Ида раскатывала тесто. За этой работой она что-то тихо напевала.

— Ида, я сейчас ухожу на собрание Женского общества.

Ида, молчаливая от природы, кивнула.

— И не вернусь к обеду, — на этот раз все собирались у Розы Кинкейд, а Роза славилась своими затяжными пиршествами. — По этому на меня к обеду не накрывай. Только Алану.

Миллисент направилась к выходу, поприветствовала по пути Черри и пошла по улице в сторону дома Розы Кинкейд. Идти было недалеко, и она пришла еще до начала собрания.

Роза Кинкейд, миловидная, улыбчивая, вся словно состоящая из оборочек и рюшечек, открыла Миллисент и сразу же затараторила:

— Милли! Как ты, девочка? Кажется, я уже месяц тебя не видела!

— Мама, в прошлое воскресенье она была в церкви, — вставила дочь Розы, Изабелла, которая стояла рядом с матерью с мученическим выражением лица. Миллисент подозревала, что девочку заставили помогать встречать гостей, а она с гораздо большим удовольствием занялась бы чем-нибудь другим.

— Ну, конечно же, была. Миллисент всегда туда ходит, не так ли, дорогая? Я просто ее не видела. Но скажи, что это за новость о доме Белл? Его продали?

Миллисент тяжело вздохнула. Это было именно то, чего она боялась. Она не успела еще снять шляпу и перчатки, а уже вовлечена в обсуждение персоны Джонатана Лоуренса.

— Да, продали.

— О Боже, как интересно. Ну, расскажи-ка нам все, что тебе известно. Кто его купил? Он здешний или приезжий?

Изабелла тоже подалась вперед, глаза ее заинтересованно поблескивали:

— Я слышала, приехал вдовец. Это правда?

— Я не видела в доме женщины, — сказала Миллисент.

— Говорят, он невероятный красавец, — добавила Анна Мая Мак-Алистер, которая, заметив Милли, тоже присоединилась к разговору. — Это правда?

«Правда ли это? Да еще больше, чем вы можете себе представить».

— Да, он выглядел вполне приятно.

— О-о-о! — запищала Изабелла, хлопая в ладоши. — Расскажи подробнее!

Миллисент, стараясь держать себя в руках, описывала Лоуренса в подробностях всем присутствующим на собрании дамам. Наконец, она, в третий раз повторив рассказ о соседке, смогла вырваться из кружка женщин и сесть на свободный стул в гостиной. Она надеялась, что все окончилось и ее оставят в покое.

Но как бы не так! Спустя несколько минут она увидела Ребекку Коннолли, плавно плывущую прямо к ней. Ребекка уселась рядом.

— Кузина Миллисент! — в слащавой улыбке она блеснула мелкими ровненькими зубками. Миллисент откровенно застонала. Из многочисленных родственников она больше всех не любила Ребекку. Та не была связана с их семейным кланом кровными узами, а просто вышла замуж за Тира Коннолли, одного из кузенов Миллисент по материнской линии.

— Здравствуй, Ребекка! — Милли небрежно улыбнулась. Она ни с кем не должна быть грубой, даже с невыносимой Ребеккой Коннолли. — Как дела?

На белоснежно-фарфоровых щечках Ребекки появились ямочки. Вновь блеснули зубки. Ярко-синие глаза озарились неожиданным светом:

— У меня все складывается как нельзя лучше. Думаю, ты слышала о моей радости?

— Конечно. Поздравляю! — слова застревали у Милли в горле. В том, как Ребекка преподносила всем свое деликатное положение, было что-то раздражающее. Миллисент знала, что она говорит это, в первую очередь, для того, чтобы подчеркнуть, что у Милли вообще нет детей, в то время как она готовится произвести на свет четвертого.

Ребекка была почти ровесницей Милли, всего на год младше, и когда они еще были детьми, их отношения можно было бы назвать соперничеством. Ребекка была хорошенькой блондиночкой, похожей на фарфоровую куколку, и к тому же единственной дочерью пожилой четы; всю жизнь ее баловали и ласкали. Сама же она была очень завистлива, в частности, если дело касалось чьей-либо славы или популярности. Особенно, она, казалось, недолюбливала Миллисент, которая никак не могла понять, почему. Ребекка была красивее ее, и Милли никогда не могла требовать у отца дорогой одежды, чтобы ходить в школу, а это легко позволяли себе родители Ордуэй. Но Ребекка очень завидовала большому количеству друзей Миллисент.

— Вы — Хэйзы, Коннолли и Брашеры — всегда вместе, всегда цепляетесь друг за дружку! — крикнула она однажды Миллисент, и ее лицо безобразно исказилось от гнева. — Я ненавижу тебя! Я ненавижу вас!

Когда Милли было восемь лет, их отношения закончились тем, что Милли дернула Ребекку за длинную косу со всей силой, на какую только была способна, а та ударила ее по голове учебником для чтения Мангуффи.

Они повзрослели и стали скрывать неприязнь под лживыми улыбками и вежливыми короткими разговорами. Однако Милли была уверена, что Ребекке доставило огромное наслаждение выскочить замуж раньше Миллисент, да к тому же стать членом крепкого семейного клана Коннолли, Хэйзов и Брашеров. Редко когда Ребекке не удавалось так или иначе подчеркнуть незамужнее положение Миллисент.

— Как чувствует себя кузен Алан? Бедняжка! Я говорила, мне так безумно жаль его, неподвижно лежащего в постели. Такая трагедия… — она печально покачала головой. — Не знаю, мне кажется, окажись я на его месте, я бы лучше не жила…

— Алан любит жизнь, — мрачно сказала Миллисент, — и мы все благодарны судьбе, что он с нами. Он очень умный, и у него достаточно занятий.

Это было все, на что она была способна, чтобы сдержать себя в рамках приличия. Гнев заполнял ее грудь. Как смеет эта пустышка предполагать, что Алану было бы лучше не жить? Очевидно, у нее нет ни капли сострадания и понимания.

— Да, конечно, ты права, — Ребекка распахнула и без того большие синие глаза и придала лицу невинное выражение, что взбесило Миллисент еще больше. Ребекка помолчала, затем ангельски улыбнулась и продолжала:

— Милли, дорогая, я слышала, что в соседний с тобой дом переехал интересный вдовец…

— Да, дом Белл продали, — сухо ответила Миллисент.

— Какая прекрасная возможность для тебя! — продолжала Ребекка, с заботливым видом тронув руку Миллисент. — Теперь ты не должна ее упускать!

Миллисент задумалась, не слишком ли много разговоров повлечет за собой ее молчаливый уход от Ребекки:

— Я не понимаю, о чем ты. Я не ищу мужа.

Ребекка хихикнула:

— Да перестань! Любая незамужняя женщина ищет мужа.

— Некоторые совсем не собираются выходить замуж.

— Ах, глупости! Это хорошо говорить кому-нибудь еще, но между нами, кузинами, все должно быть честно, верно? Кто это и вправду не собирается выходить замуж?

— Я, — процедила Милли сквозь сжатые зубы. Неважно, насколько невоспитанно это будет выглядеть, но она уйдет. Будет более неприлично, если она залепит Ребекке пощечину.

К счастью, в этот момент Эмма Мак-Мастер наконец-таки объявила о начале собрания. Основным предметом сегодняшнего обсуждения были ежегодные расфасованные угощения, готовящиеся каждый июнь в качестве помощи и поддержки со стороны миссионерок. Это было довольно-таки простое дело. Специально выбранные молодые женщины украшают нарядные и элегантные коробочки и расфасовывают в них сухие пайки, рассчитанные на двух человек. А молодые люди пытаются догадаться, какая из женщин приготовила ту или иную коробочку (обычно девушки сами подсказывают им), выставленную на высокий стол. Те мужчины, которые отгадывают правильно, имеют право вскрыть коробочку и откушать угощение. Кроме того, они получают право находиться в компании той девушки, имя которой отгадали.

Это мероприятие обычно проводилось в парке и требовало некоторых хлопот: надо было расставить столы и найти человека, который захотел бы выступать в роли ведущего. Миллисент думала, что решение этого вопроса не составит никакого труда и не займет много времени.

Но получилось как раз наоборот.

Проблема состояла в том, что Джеймс Колпеппер, который обычно с удовольствием брал на себя обязанности ведущего, сейчас слег с радикулитом, и никто не знал, сможет ли он поправиться к июню и вновь выступить в привычной роли.

— Тогда давайте попросим другого мужчину, — вполне разумно предложила Аделаида Джефриз. — Я уверена, что в городе найдется не один, желающий постоять на сцене и часик поразглагольствовать.

— О-о, ну а вдруг мистер Колпеппер к этому времени выздоровеет? — спросила миссис Мак-Мастер, озабоченно хмурясь и качая головой, отчего покачивались и ее пепельные кудряшки. — Как мы тогда скажем, что его обязанности выполняет другой?

— Да, это будет ужасно, — согласилась еще одна женщина.

— А если мы начнем предлагать мужчинам выполнить эту работу, то можем набрать больше желающих, чем необходимо, — заговорила Мэри Ли. — Что тогда?

— Будет много обид.

Все зажужжали, каждая добавляла свои предложения и советы. Наконец, когда миссис Мак-Мастер предложила избрать комитет по проведению этого мероприятия, переложив на него вопрос о ведущем, Миллисент не выдержала и поднялась:

— Бог мой, леди! Я не думаю, что это мероприятие требует избрания целого комитета. Одного человека будет достаточно, чтобы выяснить, сможет ли мистер Колпеппер быть ведущим в этот раз и, если он не сможет, попросить другого мужчину. Что касается остальных, то им нужно будет помочь расставить столы и приготовить напитки.

— Я согласна с мисс Хэйз, — громко сказала Аделаида Джефриз, для убедительности стукнув об пол зонтиком, — и я думаю, нам следует поручить это самой мис Хэйз.

— О, да!

— Конечно!

— Прекрасная мысль!

Вот так получилось, что на Миллисент, против ее воли, возложили ответственность за организацию этого дела. Решив таким образом наскучивший вопрос, дамы воспользовались возможностью приняться за холодные закуски, приготовленные дочерьми миссис Кинкейд и обсудить более интересные вещи, например, окончательно ли Руфь Хэрис подорвала свою репутацию, выезжая за город в кабриолете с Мэтью Слокумом без всякого сопровождения.

Миллисент вошла в дом и с силой захлопнула дверь. И как ее угораздило оказаться ответственной! Сознание, что ей некого винить, кроме себя, не улучшало настроения.

Как часто говорила бабушка Коннолли, нужно сто раз подумать перед тем, как что-нибудь сказать.

Милли сразу поднялась к себе наверх, не зайдя даже повидать Алана. Она сказала себе, что будет лучше, если брат не увидит ее в таком настроении. Когда она чувствовала себя так гадко, существовало единственное занятие, которое могло как-то отвлечь и успокоить ее. Работа в саду.

За какие-то секунды она стянула перчатки, сорвала с головы шляпку и сняла юбку. Гораздо больше времени ушло на расстегивание всевозможных крючков и пуговиц и развязывания многочисленных ленточек и шнурочков на блузе и корсете. Наконец, расправившись со всем этим, она осталась в одной сорочке, штанишках и в нескольких муслиновых нижних юбках.

Затем она стащила с себя и сорочку, влажную от пота, и отбросила в сторону. Вытянув руки вверх, она начала раскачиваться из стороны в сторону, наслаждаясь свободой, не ограниченной никаким корсетом. Не было в мире ничего приятнее, чем ощущение свободы, когда ты только-только снимешь корсет. Она присела на кровать и стала расшнуровывать высокие ботинки. Покончив с этим, она сбросила их с ног и пошевелила пальцами.

Иногда обувь доставляет не меньше неудобств, чем корсет. Наконец, она сняла две последние нижние юбки, которые были у нее самыми новыми и самыми лучшими.

Потом она проворно облачилась в рабочий халат (с заплатками в нескольких местах) и сунула ноги в удобные широкие старые туфли. Нахлобучив панаму, она легко сбежала вниз, в кладовку, где взяла лопату, вилы и миниатюрные грабли. Выходя в сад, она заметила, что чувствует себя почти счастливой от одной перспективы покопаться в земле.

В воздухе пахло весной, сладкой жимолостью и свежей молодой травой. На деревьях лопались почки и появлялись клейкие маленькие листочки. Разве не стыдно было проводить такое утро на каком-то собрании!

Когда она возвращалась домой, то была так расстроена, что даже не взглянула на сад и грядки перед домом, но теперь ее взгляд сразу же упал на цветочные клумбы у низенького заборчика. Она резко споткнулась, глаза ее расширились от ужаса, и сердце, казалось, остановилось.

Сначала она вообще ничего не могла понять. А когда наконец-таки сообразила, то не могла поверить. Ее цветочные клумбы, всегда такие аккуратные, теперь были совершенно обезображены. Вся земля вокруг них была перекопана и насыпана на сами клумбы. Кто-то вырыл три огромные ямы прямо на клумбах. А стебелёк ее самого красивого, ярко-пурпурного ириса был сломан; бутон печально нагнулся к земле.

Крик боли вырвался из ее груди, она упала на колени и подняла погибший цветок. Конечно, на следующий год будут другие, ведь корни растения сохранились. Но что из того, если сейчас он был погублен? А ее лилии! Она взяла в руки один из цветков, вытащив его из кучи земли, и почувствовала, что ей дурно при виде вырванных корней. Это растение было уже не спасти. Еще три лилии были вырваны с корнем, тогда как остальные просто смяты и их стебельки поломаны.

На глаза Миллисент навернулись слезы. Она почувствовала себя так, словно ее сломали и оскорбили, посягнув не столько даже на ее собственность, сколько на то, что она больше всего любила и оберегала.

В груди постепенно закипал гнев. Она знала, чьих это рук, вернее, лап, дело. Здесь мог быть только один зверь, раскапывающий землю. Это мог быть только тот пес!

Миллисент вскочила на ноги и кинула взгляд на свой сад и двор Лоуренсов.

— О-о! Если бы под руки сейчас попалась эта собака!

Она бросила на землю рабочие перчатки и направилась к дому Лоуренсов. Подойдя, Милли громко заколотила в дверь кулаками.

На пороге появилась Бетси:

— О, привет!

— Подойдите сюда, молодая особа. Я хочу, чтобы вы кое-что увидели.

— Что? — Бетси пошла вслед за ней с очень любопытным выражением лица. Милли не отвечала, молчаливо направляясь через калитку в собственный сад.

— А почему вы не перелезете через забор? — спросила шедшая за ней по пятам девочка. — Это же очень просто.

Миллисент проигнорировала вопрос и показала на свои клумбы:

— Вот, смотрите.

Бетси взглянула туда, куда указывал палец соседки, и выдохнула:

— О! Ваши цветы! — Она тут же подбежала к клумбам и опустилась рядом с ними на колени. — Что с ними случилось?

— Что с ними случилось?! Ваша собака побывала здесь, вот что!

— Адмирал?! — Бетси вскинула на нее удивленный взгляд. — Но с какой стати понадобилось Адмиралу выкапывать ваши цветы?

— Возможно, он рыл землю в поисках чего-либо, или, наоборот, что-нибудь прятал. Я не знаю, что там у собак на уме!

— Откуда вы знаете, что это Адмирал? — выступила Бетси в защиту своего любимца. — Откуда вы знаете, что это не какая-то другая собака? Или, может быть, ваш кот? — она указала на Панжаба, растянувшегося на солнышке у дома.

— Мой кот не роет землю. Это глупость!

Девочка воинственно выставила подбородок и встала, подбоченясь:

— Как вы можете утверждать, что это сделала моя собака, когда сами не знаете наверняка?

— Молодая леди! Так нельзя разговаривать! Бетси сердито посмотрела на нее:

— А я не умею по-другому!

— Не сомневаюсь, что это так. Твое воспитание оставляет желать лучшего. И это очевидно. Но я не позволю, чтоб меня в моем собственном саду оскорблял ребенок!

— Я не оскорбляла вас! — Бетси обиженно заморгала при этих несправедливых словах. — Я просто сказала, что неизвестно, был ли это Адмирал, и ведь это правда неизвестно. Что же здесь плохого?

Милли не могла ничего произнести от гнева. Наконец, она выговорила:

— Как может ребенок девяти лет…

— Мне десять!

— …так разговаривать? Что за ужасные слова? — закончила она. Это правда, у Миллисент было немного опыта в обращении с детьми, но она никогда не встречала ребенка, который бы говорил со взрослыми на равных.

— Вы несправедливы! Вы не знаете наверняка, что это сделал Адмирал.

— Я знаю, что до того, как вы со своей собакой поселились в этом доме, мои цветы никто не портил.

И еще я знаю, что впредь вам следует держать своего пса подальше от моего сада.

— Я так и сделаю! — Бетси начала карабкаться через низенький заборчик к себе во двор. Потом она обернулась и крикнула:

— Ни я, ни Адмирал больше не хотим заходить в ваш вонючий старый сад!

Миллисент почувствовала непреодолимое желание заорать что-нибудь вслед неуклюжей маленькой удаляющейся фигурке, но только плотно сжала губы и опустилась на колени возле клумбы, перенеся свой гнев и разочарование на злополучную землю, закапывая ямы и со злостью утаптывая их. Она попыталась подвязать одну лилию, корни которой, казалось, уцелели, но другим цветам было уже не помочь. А на следующей неделе в ее доме должно состояться собрание членов Клуба садоводов!

Когда позднее она пересказала этот эпизод Алану, он, блестя глазами, сказал:

— Возможно, Милли, тебе следует взять над ней шефство. Мне кажется, ты должна пожалеть бедную сиротку.

— Честное слово, Алан, мне сейчас не до твоих шуток! Нет сомнения, что ей нужен кто-то, кто бы, как ты выразился, взял над ней шефство. Однако я не собираюсь этого делать!

— Может быть… — Алан не мог сдержать улыбки. — Боже, но как бы мне хотелось увидеть самому всю сцену…

— Алан!

Он пожал плечами:

— Я испытываю к ней необъяснимую симпатию. Ты помнишь Скэмпа?

Несмотря на ужасное настроение, Милли не могла не улыбнуться:

— Как же я могу забыть Скэмпа! — Это был маленький черный, облезлый терьер, взятый ради Алана, когда тому было шесть лет. Он был жизнерадостным и игривым, и Алан с Милли любили побегать с ним на заднем дворе.

— Я помню, считала ужасно несправедливым, что тебе можно иметь собаку, а мне нельзя.

— Насколько я помню, ты не только так думала, но и выкладывала это каждому, кто был готов тебя слушать.

Она засмеялась:

— Наверное, да. — Улыбка медленно исчезла с ее лица. И Милли вздохнула. — Но мама и папа были правы, когда говорили, что собака — это не игрушка для маленькой девочки. Это слишком грубо.

— Возможно. Хотя мне сдается, ты не особенно страдала, играя со Скэмпом.

— Нет, наверное, — она улыбнулась и, потянувшись, взяла руку брата. — Ах, Алан, ты всегда можешь рассмешить, как бы раздражена я не была. Наверное, я опять раздула из мухи слона?

— Возможно. — Он сжал ее руку и тоже улыбнулся. — Но твои цветы очень много значат для тебя.

— Да, но я должна быть снисходительной к детям и их собакам, не так ли? В конце концов, они здесь всего лишь несколько дней. Скоро все образуется.

— Я уверен в этом.

Остаток дня Алан был не такой медлительный и ап-патичный, как обычно. Его послеобеденный сон был прерван размеренными ударами мяча о стену дома, детскими криками и лаем собаки. Несколько часов спустя Миллисент застала Бетси, которая забралась на ее вишню; в такт движениям ребенка с дерева облетали цветущие бутоны, а на стволе остались следы ободранной ботинками коры.

Миллисент поняла, что гибель цветов была не просто случайным недоразумением, связанным с новизной впечатлений от перемены места жительства или необычности нового положения. Это было только первое несчастье в цепочке многочисленных бед, которые, как казалось Милли, не закончатся до тех пор, пока Лоуренсы будут жить в своем новом доме. Если только она, Миллисент Хэйз, потерпит поражение в борьбе с десятилетним ребенком и гигантским клыкастым псом.

Глава V

Миллисент открыла глаза и с минуту лежала, наслаждаясь тишиной раннего утра. Легкий ветерок раскачивал шторы, донося в комнату запах весеннего дня, чистого, росистого, и аромат отцветающей жимолости. Стоял конец мая; совсем скоро наступит День Украшения, когда горожане по традиции украшали и убирали могилы солдат Конфедерации и Союза, и этот день превращался в гигантский пикник. Затем придет июнь, а вместе с ним и настоящая летняя жара, бесконечный палящий зной.

Но сейчас на улице было хорошо, особенно утром и вечером. Миллисент прошлым вечером сидела на ступеньках крыльца, слушая жужжание майских жуков и отдаленное кваканье лягушек; в темноте сверкали светлячки. Все было мирно, уютно, немножко лениво — до тех пор, пока Бетси Лоуренс с визгом не выскочила к себе во двор, догоняя собаку.