Тревоги ледяного грота (Купол Надежды - 3)

Казанцев Александр
Тревоги ледяного грота (Купол Надежды - 3)

      КАЗАНЦЕВ АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ
      КУПОЛ НАДЕЖДЫ
      РОМАН-МЕЧТА В ТРЕХ КНИГАХ
      КНИГА ТРЕТЬЯ
      Тревоги ледяного грота
      Делай великое, не обещая великого.
      Пифагор
      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
      КИПЕНИЕ
      И передо мной, развертывается
      грандиозная картина Земли, изящно
      ограненной трудом свободного
      человечества в гигантский изумруд.
      Максим Горький
      ПЕРЕД ГЛАВАМИ
      Прошло несколько лет с тех пор, как строительная армада Организации Объединенных Наций по инициативе и с помощью Советского Союза, под руководством академика Анисимова направилась в Южный Ледовитый океан.
      Там, под ледяным куполом Антарктиды, где природа ничего, не сулила человеку, на международной "ничейной" территории возник Город-лаборатория для проведения небывалого в истории человечества эксперимента, моделирующего жизнь грядущих поколений.
      Как будут жить наши потомки? Как справятся с теми "проклятыми вопросами", которые ныне стоят перед нами: недостаток продовольствия, зависимость от природных бедствий, голодание почти половины человечества, нехватка территории для возрастающего населения Земли, угроза энергетического кризиса и истощение земных недр?
      Академик Анисимов и его ученые соратники вместе с тысячами жителей Города-лаборатории брались доказать, что человек в состоянии жить не иждивенцем природы, а потребителем лишь собственного труда, которым может произвести все необходимое даже там, где природа не обещает ничего.
      На их примере можно было угадать ту ступеньку в развитии человека, когда он перейдет от слепого пользования истощающимися ресурсами родной планеты к бережному отношению к среде обитания, обеспечивая себя энергией, питанием, одеждой и всем прочим, нужным для жизни, без насилия над природой, с одной стороны, и без рабской зависимости от ее капризов - с другой.
      Тысячи энтузиастов или просто переселенцев из разных стран, кто увлеченный идеей, кто доведенный в родной стране до отчаяния из-за невозможности найти себе применение, кто совсем из других скрытых побуждений, отправились создавать под ледяным Куполом надежды город, который первые вдохновители стройки, посланцы Страны Советов, называли подледным градом Китежем.
      И за эти несколько лет творческими усилиями участников беспримерной стройки он был построен, возник этот сказочный Город Надежды, как стали называть его все, вырос под ледяным сводом на былой земле когда-то цветущего и лишь в последующие геоэпохи погребенного под ледяным щитом шестого материка Земли.
      На былой его почве в исполинском ледяном гроте принялись привезенные на кораблях деревья, травы, цветы. Поднялись, распустились, зацвели под "ледяным небом", овеваемые искусственно теплым ветерком. Подледной зеленью украсили они улицы между словно вырубленными изо льда своеобразными кристаллами домов, в проектировании которых вслед за первой зодчей Антарктиды Тамарой Неидзе за честь сочли принять участие ищущие архитекторы многих стран мира.
      Город жил по своеобразному Уставу, в основе которого лежала прежде всего забота о здоровье людей. Многим приходилось отказываться от дурных привычек, но быт их был обычным.
      Они трудились, общались друг с другом, влюблялись, создавали семьи, отдавали детей в Школы жизни и труда. И никто из них не знал страха за завтрашний день и мало кто тяготился необходимостью трудиться. Ведь за свою работу он получал в городе все, что мог потребить. Кроме того, у него рос банковский счет в родной его стране, куда большинство жителей Города отнюдь не стремилось, оценив здесь условия существования.
      И все новые волны переселенцев стремились в Город Надежды, который стал уже не только удовлетворять собственные нужды в искусственной пище, но смог помогать голодающим странам своей продукцией, получая взамен все то, что еще не начали производить в Городе Надежды.
      Настало время оценить первые результаты эксперимента. Казалось бы, здесь не могло быть двух мнений, но...
      Глава первая
      "ИВАН ЕФРЕМОВ"
      Страшен шторм в Атлантике. Водяные горы встают одна за другой. А на их хребтах развеваются седые гривы, как белые бурки при лихой атаке. И будто вскипают от яростного ветра, загибаются вперед гребни. Злобные языки взмывают с них смерчами, рассыпаясь снежными клочьями, как пена изо рта взбесившихся коней, которых нет сил остановить.
      Мраморные скаты валов испещрены прожилками и кажутся готовыми рухнуть стенами.
      А ветру всего этого мало! Он несет над волнами струи воды, словно выпущенные из миллиона невидимых брандспойтов. В былые времена такие "водяные заряды" рвали паруса не хуже картечи, опрокидывали каравеллы, ревели над грозно вздымающимися океанскими валами.
      Редкий корабль выносит в Атлантике одиннадцатибалльный шторм. Даже такие гиганты, как "Куин Мэри" или "Куин Элизабет", зарывались носом в горные склоны выраставших перед ними свинцово-мраморных хребтов.
      Журналист Генри Смит сам себе не верил: палуба под его ногами совершенно не качалась, будто не бесновался вокруг океан и будто штормовой ветер только что там, наверху, на боковом крыле капитанского мостика, не валил его с ног, не захлестывал, не душил... Вот так же, не ощущая шторма, надо умудриться Генри Смиту пройти через бушующий страстями мировой океан, чтобы преуспеть и стать достойным отца, национального героя, сложившего голову в джунглях Вьетнама. Враги обвинили его в истреблении жителей какой-то вонючей деревеньки, но сам президент вступился за него, и Генри Смит, служа национальным интересам, может гордиться им и преуспеть. Пришлось стать и журналистом и даже актером, выполняя для окружающих роль простоватого, чуть нагловатого американца, который, конечно же, рубаха-парень! Потому Генри Смит и сопровождал сейчас как представитель прессы Особую комиссию ООН, уполномоченную решить судьбу Города-лаборатории в Антарктиде, чья деятельность, по мнению ряда стран, "стала угрожать экономическому и политическому равновесию в мире". Из пяти членов комиссии двоих, включая председателя, Генри Смит знал еще по Риму. Теперь предстояло найти их на "Иване Ефремове".
      Это был самый удивительный корабль, когда-либо виденный Генри Смитом, корабль, которому любая буря нипочем.
      А Генри Смит помнил, как его окатило в одиннадцатибалльный шторм волной на одиннадцатом этаже "Куин Элизабет". Добравшись тогда до салона, где наиболее крепкие пассажиры спасались наиболее крепкими напитками, Генри, хохоча, уверял всех, что баллы, оценивающие силу шторма, нужно определять по номеру этажа, на котором океан тебя достанет.
      А тут... на этом диковинном корабле палубы казались жутко неподвижными, как скалы острова или набережные возникшего среди океана порта. Генри Смит уже во всем разобрался и приготовил для редакции описание советского корабля, который свидетельствует о новом направлении в судостроении, что следовало бы учесть при оценке советского распространения на все моря и океаны, где плавает их самый многочисленный в мире флот! А тут еще и такая новинка!
      Корабль не качало потому, что корпус его не соприкасался с водой, он находился над волнами, легко прокатывавшимися под его днищем. Плоское, оно совсем не походило на обычное, с килем. Но эта "платформа", несущая на себе корабельные надстройки, не двигалась на воздушной подушке, как всем известные паромы, пересекающие Ла-Манш. Для океанских рейсов это было бы расточительно. Нет! На глубине двух-трех десятков метров, где не ощущается никакое волнение даже в шторм, двигались два дельфинообразных поплавка, если хотите, субмарины. В них размещались и двигательные и атомные установки в безопасном отдалении от палубных надстроек и пассажирских палуб. Под водой поплавки-субмарины соединялись между собой огромной горизонтальной плоскостью, напоминавшей крыло, а с кормы и носа каждой из субмарин поднимались четыре телескопические, мачты, способные менять свою высоту. Над поверхностью воды на этих мачтах, как на сваях, укреплена была та часть корабля, которую обычно и воспринимают как корабль, с палубами, трапами, мостиками, каютами, ресторанами и холлами.
      Сооружение это, опираясь на уходящие под воду мачты и мчась над волнами, не ощущало морского волнения, как не ощущают его подводные лодки в глубине. Смит сравнивал подводную часть корабля с затопленным катамараном. Он даже спустился в лифте в одной из полых мачт в машинные помещения и получил бездну впечатлений не на одну тысячу строк. Коридоры субмарин были узкими, люди сновали по ним, одетые в белые халаты, а вверху, над волнами, пассажиры наслаждались морским простором, комфортом и беспримерной скоростью корабля, которая достигалась из-за обтекаемости дельфинообразных понтонов.
      Поднявшись в лифте на спокойные палубы, Смит стал планомерно обходить роскошные салоны корабля, чтобы отыскать своих давних знакомых из Особой комиссии ООН. Не мешало им шепнуть кое-что насчет судьбы горе-Города-лаборатории.
      Генри Смит начал с бара "Тени минувшего". Собственно, так назывался один из рассказов Ефремова, идея которого послужила толчком для изобретения голографии. Смит же воспринял это как намек на то, что спиртные напитки в Городе-лаборатории для всех плывущих туда на работу как раз и будут тенями минувшего, ибо там введен сухой закон, "попирающий права людей, желающих выпить". "Такая фраза, пожалуй, понравится редактору, - подумал Смит и вздохнул: - В ледяном гроте в такой бар не зайдешь!"
      Взгромоздившись на высокий табурет и заказав себе двойную порцию виски с содовой, он попытался заговорить с двумя хихикающими девицами. Они посасывали через соломинки кока-колу и косились на него.
      К сожалению, девицы говорили между собой на тарабарском наречии, в котором лишь отдельные слова вызывали знакомые ассоциации с аптекой, клиникой или ботаникой. Смит понял, что бедняги болтают по-латыни! Ведь все направлявшиеся в Город-лабораторию за пару месяцев до отъезда должны были изучить этот мертвый язык модным "методом погружения". Надо же выбрать язык цезарей как международный вместо английского или в крайнем случае французского! Это в средние века монахи и всякие там "научники" в шапочках и мантиях писали трактаты по-латыни и вели между собой никому не понятные споры на том же языке.
      Поистине нельзя ученых допускать ни к какому руководству! Но подлинная беда не в этой возрожденной латыни, а в том вреде для мировых рынков, который наносит дальнейшее существование Города-лаборатории.
      Однако новая группа "подледных поселенцев" бездумно направляется сейчас туда.
      - Не говорит ли господин по-русски? - спросила рыженькая.
      Генри Смит обрадовался. Недаром он изучал этот трудный язык. Девушки могли кое-как объясняться на нем.
      Одна из них отправилась из Индонезии, другая - из Израиля.
      - Ну как, красавицы? - подмигнул Смит, привычно вступая в свою роль. Что дома не сиделось? Или безработица всех ухажеров... как это сказать? проглотила, съела, слизнула?
      Девушки фыркнули в свои бокалы.
      - Не только это, господин, - сказала рыженькая израильтянка. - В Городе Надежды есть надежда...
      - Какая надежда?
      - Бомбы не будут взрывать, война не грозит у самого порога дома.
      - Если война будет в мире, то и Городу Надежды придется несладко, опять подмигнул Смит.
      - Не будет войны во всем мире, - вспыхнула черноволосая бронзовокожая индонезийка. - Несладко не будет! Не будет!..
      - Поди, на женихов у вас там надежда? - с ухмылочкой продолжал Смит, сворачивая в прежнее русло разговора.
      - Женихи тоже, - засмеялись девушки.
      - Мало, что ли, своих парней? - спросил Смит, пересаживаясь на табурет поближе.
      - Парней мало таких, - отрезала израильтянка, - которые готовы на все, чтобы жить как в будущем.
      - Ого! - заметил Смит, сползая с табурета.
      Охота продолжать разговор на тему о будущем, и наверняка коммунистическом, у него отпала.
      Он стоя допил свое виски и с испорченным настроением перешел в гостиную, оформленную в древнем эллинском стиле - мрамор, античные статуи, фрески - и носившую название "Таис Афинская".
      На памятной доске Смит прочитал, что роман Ефремова с таким названием повествует о блистательной гречанке, которая прошла с Александром Македонским его победный путь, стала египетской царицей и жрицей тайного храма, а потом по доброй воле отправилась в древний город-коммуну Уранополис, где создавались устои будущего человечества.
      Генри Смит поморщился. Коммунистическая пропаганда!
      "Уж не смахивает ли Город Надежды на современный Уранополис? - ожгла Генри Смита мысль. - Надо взглянуть на дело и с этой стороны".
      В эллинской гостиной так нужных Смиту членов Особой комиссии он не нашел. Наступило время обеда. На лайнере имелось два ресторанных зала. Один назывался "Лезвие бритвы", как и произведение фантаста, философски осмыслившего нравственную и физическую красоту человека. Другой "Туманность Андромеды".
      Этот роман Генри Смит читал, возмущаясь тем, что русский фантаст представил грядущее не только как всеобщий коммунизм на Земле, но и как "Великое кольцо" внеземных цивилизаций, объединивших высший разум на тех же принципах.
      Насмешка судьбы! Генри Смиту пришлось не только плыть на фантастическом лайнере, носящем имя коммунистического фантаста, но и обедать в зале, названном в честь коммунистического будущего.
      - Хэлло, джентльмены! - воскликнул Генри Смит, бесцеремонно присаживаясь к столу, за которым расположились его знакомые: профессор Смайльс и профессор Мирер. - Мы могли бы продлить начатый в Риме разговор об искусственной пище и "белковой бомбе", изготовляемой ныне в Городе-лаборатории ООН.
      Оба члена Особой комиссии никакой радости на своих важных лицах по поводу состоявшейся встречи не изобразили. Но Генри Смит не сбавлял ни тона, ни скорости:
      - Прежде всего хочу вас поздравить, джентльмены, с заслуженной Нобелевской премией, присужденной вам обоим на равных. А также с избранием вас одного в палату лордов, а другого в сенат США. Не выпить ли нам по этому поводу? Здесь еще не додумались до сухого закона! И не обсудить ли нам ваши будущие выводы по поводу коммунистического гнезда под антарктическим льдом?
      Лорд Литльспринг и сенатор Мирер переглянулись. Оба вспомнили, что последовало за избранием каждого из них в палату лордов и сенат.
      Глава вторая
      НОВЫЕ ПЭР И СЕНАТОР
      Профессор Смайльс и прежде бывал в палате лордов, но лишь толкаясь среди гостей на галерее.
      На этот раз он стал главным участником церемонии, которую про себя назвал британским шоу. Почтенного ученого облачили в баронский плащ и в сопровождении двух лордов-поручителей проводили по залу палаты лордов для вручения им лорду-канцлеру королевского рескрипта.
      А потом, освободившись от средневековых одеяний, друзья лорды провели неофита в буфет со странным названием "бишеп-рум". Лорд Литльспринг, получив свое новое имя от ручейка в овраге близ отцовского дома, подумал было, что комната эта имеет отношение к шахматам. Однако молодой лорд Стоункросс, директор одной из контор по оптовой торговле зерном, уверил, что здесь прежде переоблачались прелаты, а слово "бишеп" (епископ) так и осталось за комнатой, где теперь можно недурно закусить и даже выпить. Но к шахматному слону это не имеет отношения.
      Лорд Стоункросс любил пошутить и подтрунивал над новым пэром, который теперь никогда не станет премьер-министром Англии, ибо, по старинному английскому установлению, "кретинам, умалишенным и лордам быть премьер-министрами возбраняется".
      - Здесь совсем недурно кормят, - продолжал лорд-директор. - Во всяком случае, вам не подсунут искусственной пищи. Кстати, сэр, мы гордимся, что новый пэр Англии в качестве председателя комиссии ООН будет решать судьбу Города-лаборатории ООН, и не сомневаемся, что он встанет на защиту цивилизации.
      - Надеюсь, Сэм, - сказал старший из поручителей, лорд Неример, - вы не хотите испортить нам аппетит упоминанием об искусственной пище, - лорд Неример поморщился. - Что касается меня, то я предпочитаю добротную пищу доброй старой Англии, где за членство в вашем, лорд Литльспринг, Королевском обществе нужно платить самим, но здесь, в палате лордов, платят сдельно за каждое посещение по восьми с половиной фунтов.
      - Так сказать, на карманные расходы, - заметил лорд-директор. - Но коль скоро зайдет речь о сдельной оплате лордов, выполняющих высокие задания, то... - и он многозначительно щелкнул пальцами.
      Профессор Смайльс, ставший ныне лордом Литльспрингом, был умным и проницательным человеком. Он отлично понял, какую оплату и какие услуги имел в виду лорд-директор оптовой закупочной фирмы, имевшей дело с зерном, цены на которое заколебались на мировом рынке из-за появления искусственной пищи.
      Сенатор Мирер тоже мог вспомнить, чем было отмечено его избрание в сенат США. Свое первое путешествие в Капитолий он совершил в маленьком сабвее, соединяющем отель с Конгрессом.
      В Капитолии, не зная его лабиринтов и стесняясь спрашивать дорогу у снующих там людей (вход сюда всем свободен!), сенатор Мирер оказался в галерее, уставленной бюстами сенаторов, имена которых ничего не говорили, кроме желания Штатов утвердить свой престиж, отметив бюстом своего представителя.
      Наконец он оказался в своей деловой резиденции из двух комнат. В первой сидела весьма строгая леди - секретарь сенатора мисс Челенджбридж, в другой находился его кабинет с аккуратно прибранным письменным столом с блокнотами и фотографией его супруги и двух дочурок (забота строгой секретарши).
      Мисс Челенджбридж предстала перед патроном, высокая, высохшая, без всяких следов косметики, но тщательно завитая парикмахером. У нее был острый птичий нос, как и у сенатора, и на редкость близко посаженные глаза, прикрытые непомерно большими очками.
      - Вам, патрон, надлежит принять мистера Броккенбергера, - непререкаемо заявила она.
      Сенатор возмутился. Он не собирался принимать кого попало. Но Броккенбергер оказался влиятельным лобби, представляющим интересы могущественных компаний.
      - Я слуга народа, и мне нет никакого дела до могущественных компаний! Никаких лобби!
      - Слушаюсь, сэр, но...
      Через час сенатор Мирер принял в своей новой резиденции в Капитолии первого посетителя, мистера Броккенбергера.
      - Хэлло, Джимми! Я рад, что мы приветствуем вас здесь, старина! - с этими словами и обезоруживающей улыбкой в кабинет ввалился благообразный толстяк с полдюжиной подбородков и резкими, почти суетливыми движениями, никак не вязавшимися с его тучной фигурой.
      - Как вы поживаете? - кисло осведомился Мирер, который никак не считал, что для этого незнакомца он уже и "Джимми" и "старина".
      Но мистер Броккенбергер продолжал, развалясь в кресле:
      - Итак, Джимми. Белковая бомба привела-таки вас через Северную Дакоту в Капитолий. Пора платить по векселям.
      - Я не выдавал никаких векселей. Я избран народом.
      - Полно, дружище! Неважно, кем вы избраны. Важно, что вы здесь. И мы этому рады. Наши старания не пропали даром.
      - Кто это "мы"?
      - О сэр! К вашим услугам моя контора. Высоко-хитрые юристы "не суй палец в рот, проглотят и хвост!". Ха-ха! У сенаторов скудно с сотрудниками. Одна мымра-секретарша. Вы меня простите, я по-свойски! А кто будет вам готовить речи, наводить справки, окажет любую юридическую услугу? Не плюйте в колодец, старина, лучше опустите туда ведро и лейте из него воду на нашу мельницу.
      - Какая там еще мельница?
      - Мельница наших клиентов, которая, как и все мельницы, перемалывает зерно. Очень много зерна. И тут ваша белковая бомба как раз кстати.
      - Я пошутил, говоря о белковой бомбе!
      - Эта прелестная шутка обеспечила вам Нобелевскую премию и ваше избрание земляками-избирателями в сенат. При кое-какой нашей помощи, конечно.
      - Крайне благодарен. Ваша забота превосходит даже... вашу толщину.
      Посетитель весь заколыхался от смеха. Казалось, он лопнет.
      - Я знал, что вы свой парень, проф! О'кэй! Завтра вы станете членом Особой комиссии ООН, которая отправится в Антарктиду, чтобы прикрыть там одну лавочку, которая очень не нравится моим клиентам. Я же сказал, что вам надо платить по векселям: белковая бомба нарушает стабильность на мировом рынке. Ваша обязанность помочь нам.
      - Пока я не облечен никакими полномочиями.
      - Полномочия будут, - заверил улыбающийся Броккенбергер.
      Когда сенатор после ухода посетителя вызвал секретаршу, то напоминал разъяренного быка:
      - Я попрошу избавить меня от таких посещений!
      - Что вы, сэр! Но ведь он все равно остановил бы вас в коридоре. Вы их не знаете. Ваш разговор стал бы достоянием посторонних. У меня срочная почта, шеф. Вам надлежит завтра быть в Нью-Йорке.
      - Это еще почему?
      - Там решается вопрос о вашем участии в Особой комиссии ООН. Вы приглашены на заседание комитета. Я решилась попросить, чтобы в сенате посчитались с необходимостью вашего отсутствия.
      Мирер поднял глаза на свою властную помощницу и подумал, что, быть может, и она ему скажет о клиентах, которых она представляет.
      Глава третья
      ПОДЛЕДНЫЕ СЮРПРИЗЫ
      "Да, я счастлива! Честное слово! И об этом счастье я и хотела писать, начиная свои "подледные записки", но жизнь есть жизнь, даже с таким замечательным человеком, как Николай Алексеевич, и мне придется рассказать о штурме нашей "подледной крепости", которую он защищал. Рассказать не о своих чувствах и переживаниях, а о том, что происходило вокруг меня.
      Николай Алексеевич нервничал. Но только я могла заметить это. Ведь я знала каждое его движение, интонацию голоса, выражение лица. Для всех он был по-прежнему бодрым, энергичным, заботливым.
      Я поняла, что не все в порядке, когда прибежала с работы, чтобы покормить Мишеньку. Мы с Николаем Алексеевичем так назвали сына в память Мишеля Саломака. Мама жила в соседней квартире, но ушла в Школу жизни и труда проведать Алешу, а я застала Николая Алексеевича... за стиркой пеленок! Хотела рассердиться, да не смогла. С неумолимой логикой и побеждающей улыбкой он объяснил, что в этом нет ничего унизительного, поскольку он любит малыша не меньше моего. Тем более что меня считает не только кормилицей нашего сыночка, но и всеобщей кормилицей. Я ведь руковожу (подумать только!) "заводом вкусных блюд", где в привычные виды пищи превращается бесцветный и безвкусный белок дрожжей кандиды с биофабрики Мелхова. (Юрий Сергеевич все-таки приехал сюда, но уж, конечно, не из-за сына, к которому безразличен, а скорее всего в расчете на кресло директора будущего международного концерна искусственной пищи!)
      Я отняла у Николая Алексеевича пеленки, которые он едва не спалил перегретым утюгом, усадила напротив себя, взяла его нервные руки в свои и стала допытываться, что с ним.
      Он сознался, что действительно встревожен беспринципной возней вокруг дальнейшей судьбы Города Надежды. Придется ехать в Нью-Йорк, участвовать в прениях, защищаться.
      Один раз я чуть не умерла, узнав, что с ним случилось в Централь-парке, а теперь... Нет!.. Я его не отпущу!
      Видимо, самым лучшим аргументом у женщин всех времен были слезы. Честное слово! Тем более что Николай Алексеевич их у меня никогда не видел. И он уступил, согласился с моими доводами, решил пригласить в Город-лабораторию комиссию ООН. Пусть посмотрят, прежде чем обсуждать и решать.
      И вот удивительный лайнер "Иван Ефремов" встал на рейде в нашей бухте. Втроем с Николаем Алексеевичем и Вальтером Щульцем мы шли по каменной дороге из города в "порт", как звучно назывались прибрежные Скалы пингвинов.
      Сзади из Грота тянул теплый воздух, а навстречу свежей струей дул морозный ветерок, неся морские запахи и тающие на щеках снежинки.
      Мы обошли скалу, и я замерла от восторга. Над зеленоватой водой висел в воздухе многоярусный белоснежный гигант. Остатки розоватых льдин, заплывших ночью в бухту, слегка покачиваясь на волне, проплывали под приподнятым высоко над водой днищем корабля.
      Пингвины теснились на скале, как толпы встречающих, все парадно наряженные в черные фраки и белые манишки. На нас они не обратили никакого внимания.
      От спущенного к воде трапа, похожего на парадную лестницу какого-то индийского храма, отчалил катер на подводных крыльях и помчался к берегу, лавируя между льдинами.
      Первым на камни из катера выпрыгнул американский журналист, чем-то напоминавший ковбоя из голливудских фильмов, в облегающей ладную фигуру кожаной куртке, в таких же штанах. Не хватало только кобуры с кольтом у пояса.
      - Хэлло, мистер Анисимов! В жизни не видел ничего красивее! Гостеприимно ли тащить нас в ледяную пещеру, лишив такой бухты, айсбергов, пингвинов и этих нежных красок, не ведомых ни одному художнику!
      - Мы решаемся на это только ради того, чтобы показать вам нами сделанное, - улыбнулся Николай Алексеевич, здороваясь уже с англичанином и американским сенатором, с которыми был знаком ещё в Риме.
      Последней с катера, подобно богине красоты, сошла Шали Чагаранджи, закутанная в меха, из-под которых снизу виднелось яркое сари. Она озаряла всех "лучезарной улыбкой", как потом говорил о ней Вальтер Шульц, сразу попавший к ней в плен.
      Расточая любезности, он повел ее к Гроту в сопровождении строгого седого профессора Станислава Татура из Польши и низенького приветливого вьетнамского министра неопределенного возраста, Нгуен Ван Нама.
      Анисимов оживленно обсуждал со своими коллегами научные проблемы, а мы с Генри Смитом чуть поотстали. Я вспоминаю каждое его слово, чтобы сопоставить со всем последующим.
      - Всю жизнь мечтал о романтике! - вздыхая, говорил он. - Не могу вам передать, с каким волнением войду в ваше подземное царство, принося на его алтарь очень многое.
      - Вот как?
      - Ну конечно! Вам этого не понять! Но я выкурил последнюю сигарету на лайнере! Ведь на входе в вашу "ледяную преисподнюю" я не прочитаю надписи "Оставь надежду навсегда"?
      - Напротив. Мы назвали свой город Городом Надежды. Но надпись "Но смокинг" прочтете.
      - Зачем такие строгости? И сухой закон вдобавок? Право, не стоит делать столь суровым наше сияющее грядущее.
      - О нет, это еще "не будущее", это лишь попытка представить себе его модель, вероятно несовершенная.
      - Совершенен только господь бог в небесах. Но даже там допускается воскурение, когда ангелы воздают ему хвалу.
      Американец возвел глаза к небу.
      - В нашем подледном городе недопустимо никакое загрязнение воздуха и никакая трата кислорода на горение. Поэтому мы и идем пешком, а не едем на автомобиле. Электромобили перевозят грузы и доставят ваш багаж ночью. Днем все дороги только для пешеходов.
      - Я автомобилист, но я восхищаюсь вашими порядками. Дышать на улицах Нью-Йорка трудновато, это верно! Мне приятно написать об энтузиастах, предвосхищающих будущее. Ах, если бы я мог победить в себе вчерашний день!..
      - Что вы имеете в виду?
      - Привычку к мясу! Боюсь подумать о ваших кушаньях и запасся консервами.
      - Ну это вы зря! Я постараюсь переубедить вас на "пире надежды", который устрою в честь наших гостей.
      - Пир, это когда много кушают и пьют? Но я ведь выпил на лайнере свою последнюю рюмку.
      - Вы оцените и наши напитки.
      - О'кэй, мэм! С вами хоть в ад!.. Где, правда, черти, вороша угли под сковородками, не курят. О'кэй?
      Я рассмеялась.
      Мы вошли в Грот.
      Генри Смит с подчеркнутым восторгом озирал наше "подземное царство". И даже я смотрела вокруг, словно видя все впервые. И комок подкатил у меня к горлу. Честное слово!
      Из-за верхнего освещения свод словно растворялся в высоте. К нему стремились исполинские ледяные колонны, увенчанные скульптурами держащих само небо богатырей, подледных атлантов, с так знакомыми мне лицами. Среди них мой Спартак, Остап и многие их соратники по, первым дням работы в Антарктиде.
      Хрустальная колоннада разделяла Грот на смежные залы. Они напоминали бы собой Грановитую палату, как говорила Тамара Неидзе, если бы не были такими огромными, воздушными...
      - Да это не ад, а храм какой-то! - не удержался журналист. - И даже с идолами!..
      На дне Грота среди естественных холмов, освобожденных от материкового льда, раскинулся город с улицами и бульварами, переходящими из зала в зал. Зелень трав и деревьев, цветная пестрота клумб, даже мостики, перекинутые через вьющуюся речушку, рожденную тающим в глубине Грота льдом, заставляли забыть о километровой ледяной толще над головой.
      - Как же они здесь выросли? - удивился Смит деревьям.
      - Точно так же, как до оледенения пышные тропические леса. Правда, теперешняя зелень завезена с других континентов, но, как видите, все прижилось, расцвело.
      - В средние века я боялся бы за вас, мэм. Монахи уготовили бы вам костер за вашу черную магию. Но сейчас я переполнен восторгом! А из чего сделаны эти дома? Они хрустальные?
      - Дома кажутся такими, потому что их ледяные стены облицованы прозрачными пластмассовыми плитами, внутри которых всегда струится холодильный раствор.
      - Мои читатели заинтересуются: неужели там в шубах спят? Вы уж извините их.
      Я рассмеялась:
      - Напишите, что тут спят голышом. Электричество греет.
      - И я должен уверить, что на стенах квартир нет потеков, на полу ручейков?
      - Конечно. Ведь лед защищен изнутри от тепла охлаждающими панелями.
      - Это как понять: греющие и охлаждающие панели соприкасаются?
      - Совершенно верно. Энергия дает нам и тепло и холод.
      - Единство противоположностей, как говорят у вас, марксистов.
      - Я вижу, вы изучали философию!
      - Вашу страну, мэм, которой не перестаю восхищаться.
      - Как я рада вам, мистер Смит!
      Я была тогда искренней! Но теперь стыжусь этих слов!
      Журналист насторожился и даже положил руку на воображаемую кобуру:
      - Что это, мэм? Атака?
      Навстречу бежала толпа людей.
      - Нет. Это всеобщая утренняя зарядка. Каждый житель города пробегает утром по два-три километра.
      - Я знаю своих коллег-газетчиков, которые не преминули бы написать, что их гонят... как это сказать по-русски... нагайками.
      - Они сами бегут. Скажите своим коллегам, что они делают это для собственного здоровья.