Купол надежды

— Искусственная пища уже не пугало, каким еще недавно была для незнакомых с нею людей. Ныне магазины во многих странах торгуют изделиями из синтетической пищи, основой которой является казеин, как у нас в СССР, соя (Соединенные Штаты Америки) или дрожжи кандиды, широко используемые в животноводстве для кормления скота и пригодные, как установлено, и для самых изысканных блюд человека.

Анисимов рассказывал о пути, пройденном искусственной пищей, которая ныне может смело конкурировать с обычной, выращенной земледельцами или приготовленной из мяса убитых животных.

— Но дело не только в питании. Человеку нужна чистая среда обитания, незагрязненный воздух для дыхания, неотравленная вода для питья.

Простая истина, понятная на всех языках. Но как этого добиться?

— Людям следует обходиться без автомобилей на улицах, без сточных вод промышленных предприятий, спускаемых в животворные реки. Казалось бы, все так просто, но как трудно осуществимо! Нет ничего тяжелее преодоления инерции, привычки, безответственности, нежелания думать о будущем, о грядущих поколениях. На деле очень многие исповедуют принцип известного французского короля «После нас хоть потоп!». Нет! Потоп из грязных вод и струй ядовитого воздуха не должен прийти на Землю! И потому надо заменить автомобили с собственными двигателями внутреннего сгорания на электромобили центрального питания. Надо уметь идеально очищать сточные воды, возможно, превращать их с помощью электрического тока в составные газы — в водород и кислород, которые, соединясь потом и вернув часть энергии, станут идеально чистой водой. И для всего этого потребуется энергия, энергия, энергия!

Пауза требовала внимания и переводчиков и слушателей.

— Энергию грядущему человечеству придется получать не за счет сжигания горючих ископаемых, запасы которых все-таки конечны, а путем использования такого неиссякающего источника энергии, как Солнце. Только щедрый энергетический поток, принимаемый нашей планетой в течение миллиардов лет и в большей своей части излучаемый ею в космическое пространство, может обеспечить все нужды будущего человечества, избавляя от постепенного, но неуклонного перегревания земного шара из-за сжигания топлива, грозящего серьезными климатическими катаклизмами. 

Люди слушали Анисимова с удивлением. Они привыкли решать политические вопросы, но не задумываться, как жить в будущем тысячелетии их правнукам и какую энергию надлежит тем использовать.

— Чтобы продолжить свою цивилизацию разума и не страшиться будущего, чтобы человечеству выйти из «джунглей страха», в которые превращается ныне мир, выйти на простор сбывшихся надежд, люди должны жить иначе, чем живут сейчас. И это надо понять здесь!

Эти слова русского ученого заставили делегатов Ассамблеи ООН переглянуться, как и тогда, когда он ознакомил их с бесперспективностью борьбы с голодом старыми средствами. И словно упали вечные перегородки, незримо отделявшие людей из разных делегаций, как будто на какое-то время вся ассамблея стала форумом единого человечества.

— Но слова, даже сказанные с этой высочайшей в мире трибуны, — продолжал Анисимов, — никого не убедят. Чтобы выйти из «джунглей страха» нужен факел в руках впереди идущего. Таким факелом может стать пример того, как люди могут жить, получая продукты питания не в виде привычных даров природы, которые брали от нее тысячелетиями наши предки, а используя природу на первом ее микробиологическом уровне, разводя одноклеточные организмы на дешевой питательной среде и получая от них все необходимое человеку количество белков. Словом, дополнив земледелие и животноводство «микробоводством». Нужно на деле показать, что люди могут жить в городе прекрасной архитектуры и пользоваться средствами транспорта, не отравляющими воздух, производить на заводах и фабриках все современные изделия, не загрязняя вод. Все это мы умеем делать, и пришло время показать, как это можно делать в реальных условиях.

— Как? Как? — послышались голоса с мест, едва переводчики перевели последние слова Анисимова.

— Я уполномочен правительством Советского Союза, а также моими коллегами из разных стран предложить Организации Объединенных Наций создать Город-лабораторию, в котором воплотить в наше время все условия существования грядущего человечества. Пусть это будет Город Надежды, Хоуптаун, или Урбс-спери по-латыни, где продукты питания станут получать для всего населения, а возможно, и для других нуждающихся стран, на заводах Города Надежды, на улицах которого не появится ни один двигатель внутреннего сгорания и вместо автомобилей станут двигаться или электромобили, получающие энергию от проложенных в земле кабелей высокой частоты, или бегущие тротуары, приводимые в действие электрическими моторами. Потребную для города энергию даст солнце.

— Так что же? В солнечной пустыне строить такой город? — крикнул кто-то с галереи для публики.

Анисимов понял вопрос и сразу ответил:

— Мы, ученые, вынашивавшие эту идею, могли бы предложить создать такой город на одном из островов Тихого океана или на искусственном острове в любом месте земного шара, но… Если показать пример человечеству, то надо выбирать такое место, где природа сама по себе ничего не сулит человеку, где даже солнце скупо.

Переводчики старательно переводили речь ученого.

— И потому, учитывая всевозможные трения международного характера, учеными выбран континент, провозглашенный Организацией Объединенных Наций ничейным, где нет ни городов, ни сел, ни лесов, ни рек и никакого коренного населения, где природа ничего не дает человеку.

— На Марсе? — опять крикнули с галереи. — На Луне?

— Нам известны великолепные проекты космических городов, предложенные нашим русским ученым Циолковским. На земной орбите ныне американскими специалистами проектируется создание парящего в невесомости населенного космического острова, обеспеченного всеми достижениями современной техники. Однако подобные проекты связаны с обеспечением жизни космического города с Земли, что непостижимо дорого. Город на десять тысяч человек — десять миллиардов долларов. Я не говорю уже о возможной колонизации планет солнечной системы, требующей их полного переустройства. Наше предложение более просто, экономично, доступно сейчас, хотя и выглядит вполне экзотически.

Анисимов сделал глоток кока-колы.

— Город Надежды (Хоуптаун) или Урбс-спери в целях наибольшей эффективности пропаганды и чистоты поставленного опыта нужно создать в Антарктиде.

Гул пронесся по залу.

— Да. В Антарктиде! Но не на ледовом панцире, а под ним. Ведь трехкилометровой толщей льда покрыт когда-то цветущий материк. Если иметь достаточно энергии, которую можно получить за счет разницы температур, скажем, нагретых солнцем слоев воды океана и температуры того же льда, то есть получить превращенную в электрический ток солнечную энергию, то с ее помощью можно протаять в каком-либо месте антарктического побережья огромный грот, где построить на почве материка новый город. Он расположится в гигантском гроте под ледяным куполом, назовем его Куполом Надежды. На почве в искусственно утепленном ледяном гроте вырастут деревья и кустарники, даже цветы, потекут реки от тающего льда. Но не будет вспаханных полей. Они не потребуются. На заводах Города Надежды при затрате в год нескольких тысяч тонн нефти, меньше, чем проливают ныне танкеры в океанах при ее перевозке, будут получаться из дрожжей кандиды белки, а из них все привычные людям виды продуктов питания.

— Сколько же это будет стоить? — спросил американский делегат.

— Я ждал такого вопроса. ООН в состоянии финансировать создание такого международного экспериментального Города-лаборатории, моделирующего жизнь грядущего человечества. Будущее человечество сможет жить только так, как сейчас начнут жить люди в этом городе. Но чтобы создать подобный город в Антарктиде, понадобится отчислить, скажем, пять процентов тех средств, которые ныне тратятся на военные нужды всеми странами. В наших «джунглях страха» тяжелое бремя лежит на плечах людей, не доверяющих друг другу. Пять процентов средств, бесцельно затрачиваемых ныне каждый год на вооружения, отнюдь не поставят под удар народы, не разоружат и так до зубов вооруженных обитателей «джунглей страха». И даже не пропадут для промышленных концернов. Придут к ним в виде заказов. Странам мира стоит объединиться, чтобы обеспечить не только мир без войн, но и дальнейшую жизнь человечества без голода, перенаселения и страха перед потопом из человеческих тел, — словом, жизнь без войн на земле между народами и без самой безнравственной войны с детьми, которым предстоит принять эстафету поколений.

Председательствующий объявил перерыв, перенеся прения по затронутому вопросу, числившемуся 127-м в повестке дня ассамблеи, на следующий день.

Незаметно Анисимов дошел до Централь-парка. С одной стороны он граничил с Пятой авеню, а с другой — с негритянским гетто, с Гарлемом, расположенным в низине под обрывом.

Анисимов свернул под тень деревьев. Огней реклам, освещавших улицу, здесь не было видно. Стало темно, но зато и менее душно. Все-таки деревья делали свое дело, очищали отравленный воздух. Кажется, здесь единственное место Нью-Йорка, где хоть можно дышать.

Переходя с аллеи на аллею, по которым нет-нет да проезжал автомобиль (не могли ньюйоркцы без этого обойтись!), Анисимов все более углублялся в лесную чащу. Вероятно, когда-то весь остров Манхеттен выглядел так. Скалы с растущими на них деревьями, озера, плескавшиеся у их подножий.

— Сигарету, сэр, только сигарету! — послышался сзади голос.

Анисимов оглянулся и увидел обоих своих преследователей. У них был просящий, совсем не грозный вид.

— К сожалению, джентльмены, я не курю, — сказал Анисимов.

— Тогда, сэр, придется вам заменить сигарету бумажником.

На Анисимова уставились два дула револьверов. Деревья бросали густую тень. Пробивающийся свет фонаря позволял лишь с трудом различить лица грабителей.

— Поторапливайтесь, сэр, мы на работе. Время — деньги, как здесь принято считать, — проговорил на плохом английском языке чем-то знакомый Анисимову голос.

— Не затрудняйтесь доставать бумажник из пиджака, скидывайте вместе с бумажником, — сказал второй грабитель, — и поторопитесь снять ботинки. По Централь-парку приятнее пройтись босиком.

Револьверы угрожающе смотрели Анисимову в лицо. Он покорно снял пиджак со своих широких плеч и нагнулся расшнуровать ботинки.

Ноги тощего гангстера оказались как раз перед ним. Понадобилась доля секунды, чтобы с силой дернуть за них, гангстер полетел навзничь. Анисимов прыгнул на толстяка и нанес ему разящий удар ребром ладони по шее. Тот беззвучно свалился на песок аллеи.

Анисимов выпрямился, взял у лежавшего бандита свой пиджак и неторопливо надел .его, предварительно подняв выроненный грабителем револьвер, подумав, что прадед был бы доволен им.

Второй бандит вскочил на ноги и закричал по-испански:

— Святая мадонна! Это же вы, сеньор, тот, кому вся моя семья благодарна по гроб жизни за щедрое благодеяние, оказанное нашей родине. Добрый седой великан!

Говоря это, гангстер прятал свой револьвер в карман.

— Клянусь святой девой, у меня никогда не поднялась бы на вас рука. К тому же вы пожилой человек, сеньор, не говоря уже о том, что добрый, хотя и сытый.

Анисимов вгляделся и узнал того самого безработного латиноамериканца, голодающую семью которого он когда-то накормил искусственной пищей.

— Да, сеньор, это я. Вы меня тоже узнали? Как мы вас тогда благодарили! Надеюсь, вы не убили Мигуэля? — продолжал тот.

— Надеюсь. Он придет в себя минуты через три.

— Как мне вымолить у вас прощение? Мы приехали сюда на заработки. Ну, вы понимаете, на какие. Дома на работу не осталось никаких надежд. Сеньор, если бы мы отняли у вас деньги, то поверьте, как бы мы в них ни нуждались, мы отдали бы их вам обратно, как только я узнал бы вас.

— Что? Плохо дело?

— Очень плохо, сеньор. Ты слышишь, Мигуэль? Это же тот самый сеньор, способный накормить толпу пятью хлебцами.

Мигуэль с трудом поднялся на четвереньки и снизу вверх посмотрел на гиганта, которого хотел ограбить.

— Ну как? — спросил его Анисимов.

— Вы не выступали на ринге? — спросил тот. — Кетч?

— Только в юности. Тогда не знали кетча.

— Мы проводим вас, сеньор, чтобы никто не напал на вас.

— Нет, спасибо, я подышу тут воздухом, а вы оба проваливайте. Хотя подождите. Вот вам каждому по десять долларов. И узнайте про Город Надежды. Может быть, его станут строить.

— Ах, если бы была хоть какая-нибудь надежда! — вздохнул один и вслед за ним другой, вертя в руках десятидолларовые бумажки и словно не веря глазам.

Анисимов зашагал прочь. Потом остановился и бросил назад отобранный револьвер.

«Не надо нарушать конституции чужой страны», — с улыбкой подумал он. 

Часть вторая. ЛЕДОВЫЙ ПОХОД

Вел тебя сквозь тоску,

Сквозь разлуку и тьму

Алый парус Надежды,

Алый парус Надежды!

Людмила Щипахина

После возвращения академика Николая Алексеевича Анисимова из Нью-Йорка Аэлита однажды постучала к нему в кабинет. Только эту комнату он оставил за собой до отъезда в Антарктическую строительную экспедицию, решение о которой ему удалось провести на Ассамблее ООН. Остальную часть квартиры он предоставил под благовидным предлогом «ее охраны» Аэлите. Она долго не соглашалась, но уступила. И Анисимов облегченно вздохнул, полагая, что после его отъезда всеисцеляющий лекарь — время — поможет Аэлите устроить свою судьбу. Но как мало знал он женщин и как наивно думал, что Аэлита так просто сложит оружие!

А она, застенчивая, робкая, вошла в его кабинет, где царили книги и скульптуры (Анисимов любовно собирал их, допуская сюда лишь самые удачные собственные творения), и остановилась около кабинетных часов — модели Спасской башни Кремля. Они мерно тикали в такт раскачиванию маятника, неизмеримо медленнее, чем забилось сердце у Николая Алексеевича.

— Вы скоро уедете, Николай Алексеевич, а я…

— А вы? — поднял брови Анисимов.

— А мне придется напомнить вам о месте своего рождения.

— О Марсе хотите рассказать?

— Да, о том острове, который Кренкель в шутку назвал Марсом. А меня отец совсем не в шутку — Аэлитой.

— Так что же этот остров?

— Я должна была погибнуть на нем, когда зимой мы остались без топлива. Помните, я вам в Терсколе рассказывала.

— Как же! Ваш отец придумал какое-то утепляющее устройство и спас вас.

— Это был ветряк. Представьте себе большую вертикальную трубу, сделанную в сечении в виде латинской буквы S. Откуда бы ни дул ветер, она вращается.

— Эффект выпуклости и вогнутости, — подсказал академик.

— Но на этом дело не кончилось.

— Вот как?

— Отец всю жизнь носится с идеей построить тысячи таких ветротруб, которые вращали бы электрические машины, соединенные Единым энергетическим кольцом.

— Неплохая идея. Ветер где-нибудь да дует.

— А разве вам в Городе Надежды не нужна даровая энергия ветра?

— Постойте, постойте! Догадываюсь, милая моя марсианка!

В дверь царапались. Академик встал и впустил Бемса. Тот удовлетворенно улегся подле хозяйки. Она поставила на него ноги, отчего пес совсем разомлел.

— Так надо вызвать вашего папу сюда, пусть запроектирует нам ветроцентраль. В Антарктике ветер всегда дует, хоть солнца и не видно.

— А я уже вызвала.

— Вот молодец! Когда-то вы меня за снежную скульптуру расцеловали. Как бы мне не пришлось сейчас отдавать вам долг.

Аэлита смутилась:

— Я написала папе с мамой, чтобы приехали повидаться со мной и внуком, но папа ответил, что отпуск на заводе у него не скоро.

— Когда гора не идет к Магомету, Магомет идет к ней. Где он? На Урале? Завтра же вылечу к нему сам.

— Завод прежде назывался Надеждинским. Понимаете?

— Отлично понимаю вашу мысль. Почему бы вашему папе не перебраться из бывшего Надеждинска в будущий Город Надежды?

— С вами нельзя говорить. Вы все угадываете.

— Даже то, что вы хотите лететь со мной.

— Вот видите! — счастливым голосом воскликнула Аэлита.

— Вот только не знаю, как Нина Ивановна… Отпустит ли?

— С вами? Так ведь она сама меня в Западную Германию к вам посылала. И ключи у нее, чтобы за Алешей и Бемсом…

— Мне остается спросить, заказали ли вы уже билеты?

Аэлита кивнула.

Анисимов восхищенно любовался ею.

«Я намеренно пропускаю в своих записках двадцать лет. После окончания института я работал на родном заводе, где мне создали условия для исканий, оборудовав даже специальную лабораторию, казалось бы, не имеющую к металлургии никакого отношения. Но о предмете моих двадцатилетних опытов скажу потом. Мне помогали неизменные друзья Вахтанг Неидзе и Степан Порошенко.

Но пришла пора, и Степан по призыву партии отправился работать в сельское хозяйство. Мечтал перенести туда заводские традиции. Мы с Вахтангом гордимся, что наш друг стал Героем Социалистического Труда и директором совхоза, и не где-нибудь, а под самой столицей.

Дети мои выросли и разлетелись. Только я знаю, как скучает о них Мария, а она — как не хватает их мне. Но, видно, таков закон природы. Птенцы вылетают из гнезда, чтобы опереться на собственные крылья. Счастливого им полета!

И вдруг… нежданно прилетела к нам Аэль, говорит, как Магомет к горе, которую не сдвинешь с места. Да еще вместе с всемирно известным ученым, академиком Анисимовым.

И хоть по делу, а не на завод, а прямо к нам приехали!..

Мы хотели гостей позвать, но Аэль отговорила. Один Вахтанг пришел, чутье, говорит, у него особое. Кто тамадой будет?

Мария на стол собрала. Все-таки событие!

Вахтанг смекнул, что случай особенный, потому пошел у нас за столом деловой разговор.

Оказывается, из-за моих ветроцентралей академик сюда прилетел. Я от радости голову потерял.

С Николаем Алексеевичем мы быстро поняли друг друга: если Городу Надежды нужна энергия, то почему не получить ее от ветра?

Моим вертушкам все равно где вертеться, хоть над Южным полюсом. Солнце, нагревая планету в других местах, вызывает движение слоев атмосферы и в Антарктиде.

Анисимов по прямому проводу связался с министром, и в течение какого-нибудь получаса меня откомандировали для участия в Антарктической строительной экспедиции ООН.

Жаль, Аэль останется в институте Анисимова наукой заниматься. Но коль скоро добровольцы в Антарктиду нужны, написал я Спартаку в подмосковный совхоз.

Мария мечтала с внуком понянчиться. И полетели мы с нею в Москву.

Антарктическая строительная экспедиция в Москве помещения еще не имела, и Анисимов предложил мне организовать проектное бюро Ветроцентрали у него на квартире, старинной профессорской, с высокими лепными потолками и просторными комнатами.

Из отделанной дубом столовой вынесли мебель и поставили там с десяток чертежных досок с кульманами. На одну из них Мария претендовала, помогать хотела. Для проектирования пришли молодые инженеры. И взялись мы с ними за былой мой проект.

Пересматривать его пришлось. Ветроцентраль в Антарктиде не могла работать на Всемирное (как я мечтал) ветрокольцо. В безветрие рассчитывать не на что. Надо аккумулировать энергию. Но как?

Идею подсказал Анисимов. При интенсивной работе ветряков часть их энергии направлять для разложения воды на водород и кислород, которые будут храниться в сжиженном виде. Однако не для того, чтобы их сжигать (смесь их взрывоопасна), а чтобы использовать в недавно изобретенных водородных элементах, где эти газы, превращаясь в воду, дают в цепь электрический ток, почти такой, какой требовался для разложения воды. Удалось доказать обратимость процесса!

В квартире академика стало оживленно. Бородатые и длинноволосые проектанты выходили в коридор покурить. У них завязалась дружба с псом моей Аэль Бемсом.

С академиком мы сблизились и часто беседовали. Я много внимания уделял своему внуку Алеше. Академик нередко звал нас с ним к себе в кабинет.

Одна из бесед с ним произвела на меня огромное впечатление, заставила пересмотреть собственные узко инженерные взгляды на жизнь. Он говорил, расхаживая по своему кабинету:

— Задача создателей Города Надежды шире, чем просто инженерная. Техника даст нам все для существования человека, от энергии, жилища, воссозданной в ледяном гроте природы до искусственной пищи, но техника даст только технику. А кто даст нам Человека будущего? Чем больше я задумываюсь над задачей Города Надежды, тем яснее становится мне, что в грядущем все науки и вся техника отодвинутся на второй план.

— Как на второй план? — изумился я.

— На первый план неизбежно выдвинется воспитание человека. Наше время характерно приматом образования над воспитанием. У нас еще встречаются образованные, но невоспитанные люди. В грядущих тысячелетиях таких не будет. И в нашем Городе Надежды их не должно быть. И доказать, что это возможно, едва ли не более важно, чем утвердить выгоду пользования искусственной пищей, солнечной энергией и чистой средой обитания. Давайте порассуждаем. Новорожденные младенцы, которые появятся через тысячелетие, биологически будут отличаться от наших теперешних не больше, чем новорожденные в дни фараонов от современных младенцев. Человеческий вид меняется медленно. А вот как меняется нравственный облик людей?

— Думаю, что здесь следует ждать скачка, — предположил я, — скажутся коммунистические идеи.

— Вы правы. Люди будущего обретут нравственные качества, присущие лишь лучшим людям современности. Но, спрашивается, как сформируется этот человек будущего из того же самого «морального зародыша человека», из которого вырастаем все мы, с нашими недостатками?

Я напомнил академику, что потерявшиеся в лесу дети, воспитанные дикими зверями, не становятся людьми, даже попав потом в человеческое общество.

— Вот видите! — подхватил академик. — Эрго — формирование в раннем возрасте «происходит только под влиянием человека, и никто его в этом не заменит!

— Кто же должен это делать? Родители?

— А как вы считаете, Алексей Николаевич, можно ли поручить трепанацию черепа родителям? Вы в недоумении? Конечно же, нет! А воздействовать на детский мозг еще более глубоко, чем скальпелем, не умея этого делать? Это допустимо?

— Пожалуй, это несколько остраненно, но… остро.

— Я получил письмо из города Ефремова Тульской области от неравнодушного человека, знающего мои заботы, В. Д. Топырева. Я прочитаю вам отрывки, которые я использую для Города Надежды.

Он нашел лежащее на столе письмо и стал читать:

— «Школа будущего должна быть достаточно большой, обладать столярными и слесарными мастерскими, хлебопекарнями, собственной обсерваторией, библиотекой, школьным комплексом, оборудованным по кабинетной системе, зданием для кружковой работы, спортивным комплексом. И все это вынесено за черту города, поближе к природе. Извините, забыл о посевных площадях (ну, это не для нас!) для занятий садоводством, пчеловодством. Цивилизация должна дать подросткам все передовое — новейшая архитектура, научные достижения и т. д.». Но главное, о чем пишет мой корреспондент и бесценный советчик, — это труд, труд и труд!

— Воспитание трудом наряду с приобретением знаний? — спросил я.

— Только труд делает человека человеком. Вот чему не могли научить ребенка дикие звери… и не умеют научить нерадивые родители. В огромном числе случаев они не в состоянии привить ребенку и кодекс высшей морали. История знает различные кодексы морали, служившие нуждам правящих классов. И характерно, что в былые времена часто эти кодексы (например, кодекс рыцарской чести наряду с представлением о собственном родовом превосходстве) внушались ребенку-аристократу в закрытых учебных заведениях, в монастырях или кадетских корпусах. Дети вырастали там не слишком образованными, но воспитанными в нужном для правящей аристократии духе. Родители видели детей лишь во время каникул. То же самое предлагает и мой корреспондент. Очень может быть, что школы грядущего будут воспитывать своих питомцев, взяв их из семей, ибо там не всегда могут так квалифицированно сформировать человека, как это окажется под силу подлинным специалистам этого дела.

И так это просто и убедительно прозвучало у академика, что буквально потрясло меня. Так неужели же я, всего себя отдававший техническим идеям, занимался чем-то второстепенным, а моя Мария, воспитавшая сына и дочь, делала нечто куда более значительное? Я не успел сразу всего этого проанализировать, но я согласился с Анисимовым, согласился! Я признал вопросы науки и техники второстепенными по сравнению с задачами формирования самосознания человека!

Но, может быть, и здесь найдется для меня поле деятельности? Может быть, возможно найти такое излучение, которое будет способствовать усвоению подрастающим человеком всех нравственных устоев, которые прежде (без особого успеха!) поддерживались в людях прошлого «страхом божьим»? Словом, есть над чем подумать. Идеи возникают и развиваются, когда в них нуждается человечество. А оно нуждается сейчас во всеобщей высокой нравственности.

— В нашем Городе Надежды мы создадим Школы жизни и труда, — решительно сказал академик, — чтобы не только жить так, как будут жить люди грядущего, но и воспитывать новое поколение подобно тому, как, вероятно, будут делать они».

«К академику однажды пришел какой-то профессор, и они долго беседовали.

Мы с инженерами вышли отдохнуть в коридор, а пес Бемс вертелся у нас под ногами, требуя, чтобы его чесали за ухом, гладили по спине.

Открылась дверь кабинета. Академик провожал гостя:

— Прошу вас действовать, Геннадий Александрович. И пусть в институте привыкают, что обязанности директора отныне исполняет профессор Ревич.

Что-то толкнуло меня. Далекие воспоминания. Геннадий Ревич? Полно! Просто совпадение.

С академиком прощался элегантно одетый человек, держащий себя с достоинством, с выправкой, как у военного. Лысеющая голова, золотые очки и золотые зубы, обнажавшиеся при улыбке.

Нелепая мысль пронзила меня. Генка Ревич, лейтенантик из штаба партизанского отряда! Веселый человек. Не может быть!

А профессор Ревич уставился на меня:

— Простите, боюсь, что это не однозначно, но… вы чрезвычайно напоминаете одного из моих соратников. Тем более что ваша внешность, я бы сказал, поддается идентификации.

— Напоминаю кого-то? Может быть, партизана? — спросил я, пытливо вглядываясь в глаза за золотыми очками.

— Алеха! — крикнул профессор, раскрывая объятия.

— Генка! — радостно ответил я.

Мы обнялись.

— Представьте себе, Николай Алексеевич! Это мой фронтовой друг, вместе партизанили. Алеха Толстовцев! Как он здесь оказался? Седой стал, чертяка! А помнишь, как оружие брали у фашистов? А помнишь?..

И он хлопал меня по спине, обнимал, тискал, беспричинно смеялся и даже говорил по-простецки, не по-научному.

— Проходите, проходите в кабинет, — предложил академик. — Вам ведь есть о чем поговорить.

Еще бы! У каждого прошла долгая жизнь.

Мы сидели с Генкой и наперебой рассказывали друг другу о прожитом. Он заставил меня перечислять все, что я изобрел, и не то хмурился, не то улыбался. Иногда качал головой:

— Поразительно! Поразительно! Сколько в тебе зарядов, говоря партизанским языком. Каков твой творческий потенциал, переводя на язык науки! Неповторимая индивидуальность! Ты должен отдать должное моей проницательности. Я и тогда угадывал в тебе нечто особенное. Сколько ты там напридумывал! Один перцовый пистолет из бумажного фунтика чего стоит! А теперь, говоришь, около шестидесяти авторских свидетельств? И в самых разных областях от ветроэнергетики до кибернетики! Да ты, брат, адекватен самому Леонардо да Винчи! Когда-нибудь станут разбираться, кто ты такой на самом деле, как сейчас толкуют о великом Леонардо, который, как известно, был подкидышем.

Мне было неловко. Хорошо, что мы хоть одни в комнате. Я не знал, что он имеет в виду, говоря о Леонардо да Винчи, равнять с которым меня просто смешно.

Но он и не думал смеяться, обуреваемый вздорной гипотезой, принесшей мне столько горечи!.. А ему? Несколько минут общего внимания?

Мне пришлось ненадолго слетать на Урал по старым делам. Вернулся прямо на квартиру академика.

Мария встретила меня сама не своя. Мы заперлись, как она пожелала, в отведенной нам комнате, и я услышал невероятное:

— Алеша! Я ничему не поверила. И дед Ваум не поверил бы. А он мудрый был, однако.

— О чем ты, Машенька?

— Будто ты не человек вовсе. А какой-то гуманоид. Худо!

Я слышал, конечно, россказни про летающие тарелки и о маленьких человечках, выходивших из них, гуманоидах, якобы прилетевших от другой звезды, чтобы исследовать нашу планету.

— Пришел в перерыв. Все собрались вокруг. И я была. А он говорит, будто сам видел над партизанским лесом огненный диск.

— Самолет наш сбитый мог он видеть, больше ничего!

— Не самолет, говорит, а диск с куполом вверху, с окошечками.

— С иллюминаторами?

— Да. Так сказал. И что из этого ненашенского корабля будто спрыгнул чужой житель, гуманоид. Какой такой?

— Это значит «человекоподобный». На человека походит.

— На человека походит, — повторила она упавшим голосом. — Спрыгнул, чтобы жить среди людей, детей завести. — И она заплакала.

Я не знал, что делать, как утешить ее, как доказать, что я человек, а не чужезвездное животное, лишь похожее на человека? За всю нашу жизнь, не всегда легкую, впервые я видел, чтобы она так плакала.

— Но ведь ты же не поверила, — говорил я ей, поглаживая ее вздрагивающие плечи.

Она замотала головой и всхлипнула:

— Помнишь, удивлялась, что ты все знаешь? Зачем учиться надо?

— А гуманоиду, думаешь, не надо? — неосторожно сказал я.