Дрон (№3) - Беглый огонь

Ну и что дальше? А то… Не пешком же мне в центр топать. И на метро — небезопасно: час рабоче-служащего закончился, вполне могу в ситечко залететь, как неразумная рыба плотва. Так что тачку придется угонять. Благо и ключ в замке.

Усаживаюсь — уютно. Запускаю движок.

— Ну ты и крут… — подал голос из кустов Мишаня, выбрался, подобрал стонущего Витька. — Пошли мы… Ты извиняй, если что не так.

Уже скрываясь в кустах, обернулся, спросил с тяжким вздохом, потупясь:

— Ты бы обозвался, что ли, залетный… А то эти оклемаются, с нас спрос будет…

Вот это вряд ли. Для навороченных молодцов все «овцы» — на одно лицо. Что их и губит. Ну да подводить мужиков мне в любом случае не хочется: сами они закладывать не побегут, ну а если спрос действительно будет, что ж… Пусть ответят.

— Скажете, был Додо.

— Кто?

— Дрон.

— Это чего, погоняло такое?

— Это птица. Редкая.

— Навроде Феникса, что ли? — проявил осведомленность Мишаня.

— Навроде. Но круче.

Глава 14

По правде сказать, какой из себя был тот самый хрестоматийный дронт с острова Маврикий, я представляю смутно. Говорят, мирная была птичка. Возможно, с веткой в клюве. Миротворец. В переводе на американский — «Peacemaker».

В размышлениях об умной науке орнитологии на заемном авто достиг центра дорогой столицы. За время моего отсутствия она стала еще дороже.

День, надо сказать, завязался жаркий. Две разборки с пристрастием за одно утро, да еще и термометр в тени показывает не менее тридцати. Когда такой накал, нужно быть сдержаннее. Или как говаривал грузчик дядя Гриша после третьего стакана собутыльникам: «Ребята, давайте быть культурнее».

Покидаю чужую машину тихо, как птенчик. И направляюсь в ближайшую аптеку.

Потому как с разбитыми напрочь костяшками одной руки и сожженной ладонью другой чувствую себя не вполне комфортно: не в смысле боли, такую боль легко игнорировать, но когда клешни кровоточат и мысли — саднят. Как мудро обобщили наши предки: на хромых ногах и душа спотыкается.

С перебинтованными лапами я стал выглядеть как работяга-моряк, неловко притравивший трос. Вот за что люблю Москву, так это за то, что здесь никому ни до кого нет дела. «Лягушка, у тебя что, проблемы?» — «У меня? Проблемы? Да мне звиздец!»

Подхожу к автомату, втыкаю в щель кредитную карту, набираю номер. Трубку поднимают после третьего гудка:

— Кругов.

Хотя голос и положение генерала к шуткам не располагают, удержаться не могу:

— Здесь продается славянский шкаф?

— Шкаф? — не узнал меня Игорь. Меняю «шифр»:

— А что, братец, невесты в вашем городе есть?

— Кому и кобыла невеста! Дронов!

— Он самый.

— Давне-е-енько не слыхивал твоего начальственного баритона.

— Повода не было.

— Теперь появился?

— Ага. Телефон «чистый»?

— Этот — как стеклышко. Так что за повод?

— Женщина.

— Я не удивлен.

— Убита в моей квартире три-четыре часа тому назад. Перед этим — изнасилована.

— Вот как…

— Тебя не информировали?

— Дрон, я занимаюсь организованной преступностью, а это…

— Подходит под проделки «писюкастого злыдня».

— Кого?

— Сексуального маньяка.

— И кто он?

— Боюсь, по мнению твоих коллег, я. Больше некому.

— Хорош…

— Кто?

Молчание длилось с полминуты.

— Дрон… Ее убил ты?

— Нет.

— Честно?

— Как на духу.

— Так. Идем дальше. Но — при личной встрече. Сможешь подъехать в управу?

— Да.

— Документы с собой? Я закажу тебе пропуск.

— Лучше обойтись без него.

— Чего так?

— Следить не хочу.

— Ты же понимаешь, Додо, если тебя с вахты сопроводит сам начальник управления…

— Генерал Кругов, — продолжил я почтительным тоном. — Понимаю, «смежники» будут озадачены.

— Еще как.

— Игорь, не выдумывай велосипед. Пошли какого-нибудь доверенного вьюношу встретить индивида на контакте и провести в вашенские апартаменты черным ходом.

Ведь должен же быть у вас черный ход?

— А как же… И не один. И выходов столько же. Олег… Может, лучше вообще не в управе? На свежем, так сказать, воздухе? Тем более ветер, судя по всему, крепчает…

— Хорошо, что не маразм. Нет. Не лучше.

— Хозяин барин. Ты в центре?

— Да.

— Делаем так: садишься в кафешке «Тополя», что на Сретенке, и ждешь. Мой человечек тебя подберет.

— Сколько ждать?

— Сколько нужно. Контрольное время — тринадцать ноль-ноль.

— Понял.

— Дрон…

— Да?

— Расслабься. Судя по говору, ты напряжен, как солдат-первогодок перед присягой. На которую ни одна шалава к нему не приехала.

— Ценю твой генеральский юмор.

— Еще бы. Будь.

— Буду.

До контрольного срока почти час, времени — вагон; но Крутов мудр, «маячить» в кафешке невозможно, потому через десять минут я уже сижу в вышеозначенных «Тополях» — обычной полусквериковой забегаловке — и разминаюсь самым буржуйским, по понятиям семидесятых, занятием: потягиванием через соломинку коктейля под маловразумительным названием и весьма сомнительного качества. Заодно разглядываю проходящих. Не с целью выявления «мышки-наружки» — из чистого любопытства, граничащего с любознательностью.

Естественно, привлекают девушки. И то, как они одеты. Или скорее раздеты.

Впрочем, как сформулировал кто-то умный, основополагающий принцип моды как раз в том и состоит, чтобы носить одежду, вызывающую у лиц противоположного пола желание поскорее с вас ее снять. Москвички в этом преуспели. Еще больше они преуспели в этом на море… Вздыхаю: жаль, что сейчас я так далек от моря, очень жаль, что я не Казанова, и втройне жаль, что душа моя отягощена бездной комплексов так давно отлетевшей юности, начиная от впитанной подкоркой песни "а я боюсь услышать «нет» и заканчивая философичным из Макарыча: «Он был старше ее, она была хороша…» Все это, вместе взятое, и мешает мне броситься вслед очередной нимфе в воздушном одеянии. Нет, мешает еще одно: очень боюсь, прелестное создание откроет красиво очерченный рот и отрыгнет такое выражение, что… Короче, чтобы не было разочарований, лучше не очаровываться. По крайней мере, в ближайшие сорок минут.

Через столик от меня расположились две девчушки. Пепси они уже не выбирают, пьют что покрепче. Вот предыдущее поколение молодых — пепси было внове, а кока еще не вошла в обиход; уже не было комсомола, а водка и кухонно-философские разговоры «обо всем» стали неактуальны; царствовали Виктор Цой, Арбат, Шевчук…

Краем уха ловлю щебет девчонок… М-да… По сравнению с теперешними молодыми те кажутся просто романтиками.

Каждое поколение, каждый век лепит своих кумиров, отдавая дань неофициальному культу. В тридцатые — Чкалов и Отто Юльевич Шмидт, в шестидесятые — Гагарин, Окуджава, Визбор, Вознесенский, Стругацкие, в семидесятые — восьмидесятые — Высоцкий, Макаревич, Пугачева, Цой, «Наутилус», Шевчук… Но вот настали девяностые, набрали скорость, век летит к закату, к закату движется тысячелетие… И — что? Не считать же всерьез культовыми мальчиками «нанайцев» вкупе с интернациональными Иванушками, а культовыми девочками «лицеисток»… Или — считать?

Похоже, мы все вернулись в предысторию, в эпоху «шаманидов», и единственной культовой фигурой, «героем нашего времени», является могучий напряженный фаллос, на который, как на кассовый чек, нанизаны долларовые бумажки самого значимого достоинства. Если, конечно, единичку с нуликами, даже прорисованную на хорошей бумаге, вообще можно считать достоинством.

— Вы крутите головой, как вентилятор! Сначала я заметил ноги под коротеньким легким платьицем, поднял глаза на девушку: веснушки на носу, смеющиеся зеленые глаза, густые выгоревшие волосы уложены в «ренессансный» каскад. Красиво, добротно, хорошо!

— Меня предупредили, что вы легкомысленный, но не сказали насколько.

Пригласите присесть?

— Приглашаю. — Энергичный жест рукой и кивок, больше похожий на движение только что разнузданного коняки, должны подтвердить мое недоуменное удивление.

Девушка присела, представилась:

— Настя Сударенкова. Лейтенант. — А в ее глазах плескалось столько солнца, что…

— Ну, тогда я, как водится, генерал. От инфантерии.

— Вас никак не примешь за пехотинца… Ну надо же! Милая барышня не только представилась по званию, но еще и знает значение слова «инфантерия»! Поторопился я с эпитафией юному поколению!

— Олег Владимирович, не рассматривайте мои ноги так откровенно!

— Вас это отвлекает от несения службы, лейтенант Настя? — невинно поднимаю я брови. И уже догадываюсь, чьи это генеральские шутки! Сосредоточиваю взгляд на девичьих лодыжках, шепчу заговорщически:

— Исключительно для конспирации…

Шампанское вы пьете, лейтенант?

— Для конспирации?

— Для нее.

— Не в это время дня.

— Что для вас принести? Сок манго?

— Чтобы жизнь сразу — сахаром?

— Намек понял. Тогда грейпфрутовый?

— Лучше — лимонный. Но не сейчас. Сейчас нежно возьмите меня под руку и идем к машине: темно-синий «фолькс». Кругов нас ждет.

Девушка обаятельно улыбалась, слова произносила тихо и задушевно, словно завлекала меня в постель величиной с Сахару. И это правильно: случайные «уши», вроде девчонок-малолеток, реагируют не на смысл слов, а на тон, каким они сказаны, и если слова «боковым слухом» часто не улавливаются вовсе, то тон — всегда. И что они решат? Что к куцему мужичку подкатила шикарная телка «по договоренке», видать, от мужа гуляет, повлекла его в свою тачку, судя по прикиду, «разгонную», и отвалила с шиком.

То, что ход их мыслей я смоделировал правильно, доказывали теперь уже прямые, оценивающие взгляды подружек, направленные нам в спины: надо же, альфонс не альфонс, а за ним такая краля подкатила! Видно, в штанах что-то особенное!

Знали бы эти милые крошки, что перед ними сейчас сам «маньяк-душитель», поперхнулись бы своим мороженым!

Девушка села за руль, с шиком отъехала и повела машину по бесконечной анфиладе московских переулков так лихо, что я сразу произвел ее из Насти в Анастасию. На таких «американских горках» любой хвост отвалится сам собой.

Подумалось: умеет Кругов подбирать кадры… Но мысль сию я тут же отбросил, как отдающую завистью. Зачем мне это?

То, что Анастасия порулила не в управу, я догадался; ну что ж, Крутов генерал, ему виднее.

Вышли мы в Замоскворечье. Проскочили хитрой чередой проходных, через реконструируемые дома, пока не впилились в обитую допотопным дерматином дверцу заброшенного, прошлого века, купеческого домины за литой, проломанной во многих местах оградой. На стук открыл сторож, бегло оглядел нас, пропустил, прикрывая дверь; двигал он ее слишком тяжело, чтобы не закралась мысль: под дерматином, содранном с натуральной двери пятидесятых, укрывалось литое пуленепробиваемое сооружение.

По запущенной лестничке поднялись на второй этаж. Девушка пропустила меня через «приемную», открыла дверь в кабинет. Доложила:

— Доставила.

— Хорошо. Хвосты?

— Чисто.

— Были или сбросила?

— Не было.

— Подожди внизу.

— Есть.

Как только дверь за девушкой закрылась, Крутов встал из-за стола, подошел ко мне, мы крепко пожали руки.

Игорь указал жестом на два старых, годов шестидесятых, кресла у журнального столика в углу. Расселись.

Крутов погрузнел, заматерел. Плечи у него и раньше были немаленькие, теперь — казались вовсе огромными; белоснежная сорочка от Босса, галстук и костюм от Версаче, туфли от Армани — все это сидело на Игоре так, словно он носил сие великолепие не то что сызмальства, но родился в нем. Легкие отклонения от принятого «протокольного» стиля только подчеркивали респектабельность: вещь для человека, а не человек для вещи. Перехватив мой взгляд, насмешливо бросил:

— Хорош?

— Как икона.

— Клиент пошел солидный. Нужно соответствовать.

— Понимаю.

— Коньячку? Для разговора?

— Соточку.

Крутов выудил из-под кресла початую бутылку любимого им великовозрастного коньяка «Армения», разлил по двум простым советским «слезным» стаканам.

— Закусить?

— Чтобы коньяк испортить?

— Это верно. За встречу.

Мы стукнулись донышками, неспешно выцедили янтарную жидкость. Закурили.

— Убитая девчонка у тебя в квартире — ведь не причина, а следствие, так? — Крутов испытующе смотрел на меня желтыми тигриными глазами. Вот взгляд у него не изменился, это точно.

— Так.

Игорь затянулся, выдохнул:

— Рассказывай.

Глава 15

— Рассказывать? Лучше я буду спрашивать.

— Это как знаешь. Мне нужно знать только одно: нынешняя подстава связана с твоим прошлым?

— А что у нас не связано с прошлым? Крутов поморщился:

— Олег, давай без философий и по существу. Уж очень люди тобой всегда занимаются конкретные.

Да и мы не абстрактные, нет?

— Я точно нет, а с тебя — станется. Где ты был в последнее время?

— Сначала в Штатах. Потом в Подмосковье.

— Безвылазно?

— Да.

— Чего тогда сорвался?

Я прикурил очередную сигарету от бычка, спросил:

— Игорь, теракт в отношении вице-президента «Континенталя» — это твой профиль? Крутов кивнул:

— Да. Значит, все так, как я и предполагал: подстава связана с убийством Крузенштерна.

— У тебя есть досье на нового президента банка?

— Господина Шекало?

— Да.

— Очень скромное.

— Чист как стекло?

— Хуже. Как ангелочек с крылышками. — Игорь поднял глаза к потолку. — Шекало Лаврентий Игнатьевич. Имечко же ему родители дали…

— Да и фамилия красивая.

— Ну. Тридцать пять лет, московский финансово-экономический, руководство приватизацией и прочими радостями где-то в провинции.

— Не Покровск?

— Нет. Тверь, Вятка, Самара? Сейчас не упомню. Уточню. Да и подвизался он там недолго. Переезд в Москву. Среднее местечко сначала в госналогслужбе, потом в Минфине, потом где-то при президентской администрации.

— Обрастал связями?

— Почему нет? Потом — переход в «Континенталь», по неизвестным мне рекомендациям, вхождение в совет директоров, наконец, как апофеоз, президентство. «Континенталь» ведь банк не из последних.

— И из очень непростых.

— Это я догадался, — хмыкнул Крутов.

— Ты приглядывался к делу об убийстве Круза?

— Нет.

— Не любопытен? Или дело того не стоит? Или опасаешься нарушить профессиональную этику по отношению к отделению милиции, на чьей территории произошел теракт?

— Олег, не ерничай. К тому же это не теракт. Такой вид преступлений давно характеризуется как заказнуха.

— Какой ты умный, Блин Клинтон…

— Дело сразу забрал ГУБОП.

— Ты же знал Круза.

— Дрон, в ГУБОПе работают профессионалы.

— Верю.

Крутов поморщился: разговор у нас явно не клеился.

— Олег… И ты, и я знаем, что «Континенталь» не простая контора. И разработку проводит как через спецов ГУБОПа, так и самостоятельно. — Глянул на меня, добавил:

— Ты прав: если, конечно, это не инициатива господина Шекало.

— Или тех, кто поставил этого клоуна.

— Или так. — Игорь посмотрел на меня внимательно:

— Ты уже влез в это дело?

Пожимаю плечами:

— Я влез в «это дело» тридцать с лишним лет назад. Когда родился.

— Опять философствуешь?..

— Эту «игрушку» можно или починить, или выбросить.

— Ты о чем?

— О стране. Но ведь для нас она не игрушка, а, Крутов?

— Дрон… Не гони.

— Виноват. Это я о своем, о женском.

— Вот о твоем, о женском, давай и поговорим.

— Слушаю.

— Ты знал девушку, что оказалась задушенной у тебя в постели?

— Нет.

— Ты уверен?

— Абсолютно. У тебя есть сомнения?

— У меня — нет. У тех, кто занялся этим делом…

— И кто?

— Местный райотдел.

— По типу «маньяк»?

— По нему. Дронов, ты никогда не задумывался, что идеально вписываешься…

— Задумывался. По всем имеющимся объективкам: солдат удачи, маргинал, темная лошадка…

— Подбираешь несовершеннолетних девочек в подъездах…

— Ты имеешь в виду?..

— Да. Сашу Лисовскую. Потом поселяешь у себя, потом устраиваешь в интернат…

— Надо же, быстро раскопали.

— И подшили. В нужном кому-то ракурсе. Кстати, где она теперь?

— Саша?

— Да.

— Полагаю, на море. Сейчас лето, а это очень дорогой интернат.

— Так вот: убитая, Макарова Наташа, училась в том же интернате, что и Саша Лисовская. В старшем классе.

— И формально…

— Не формально, а предположительно… Да. Ты вполне мог с ней познакомиться и пригласить к себе. А учитывая твой «моральный облик»…

— Но я же…

— Дрон, ты дрался из-за Лисовской с парнями из пеньковской группировки?

— Это была не совсем драка.

— Тем не менее один из вьюношей, он ныне припухает в Бутырках, святым духом был за часы найден и дал премиленькие такие показания: девочку, Лисовскую, продали тебе пеньковские — для утех. Но вы не сошлись в цене, что и вызвало конфликт с мордобоем.

— Сволочь!

— Работа у него такая.

— Игорь, я с Сашей Лисовской не спал.

— Верю. Но кто еще поверит?

— Ее можно спросить.

— Этого делать никто не станет. Дрон, кому-то нужно набрать на тебя «лыка в строку». Грязную компру. И пока набирают. Успешно. Мне продолжить?

— Валяй.

— Эта девушка, Наташа Макарова, открыла квартиру своим ключом.

— Ей могла дать Саша…

— Мог кто угодно. А мог и ты. Дальше?

— Ага.

— Пришла с полными судками готовых кушаний, загодя заказанных по телефону аж в «Праге». Кем бы ты думал?

— Мной?

— Да. Пришла, прибралась в квартире, все приготовила… Ее пальчики везде.

— Погоди, Игорь! Но ведь кто-то был с ней?

— Нет. Она девственница. Девочку раздели, или она сама разделась, и придушили. Впечатляет?

— Не особенно.

— Никаких других отпечатков, кроме твоих и ее. Причем ты, как особо циничный субъект, с аппетитом откушал водочки с крабовым салатом после убийства… Маньяк? Маньяк. — Игорь помолчал, спросил:

— Ну, что скажешь?

— Ничего. Лучше коньячку еще хряпну.

— Хозяин барин.

Я плеснул себе коньяку, вопросительно посмотрел на Игоря, тот покачал, головой. На нет и суда нет. Хотя пьянство в одиночку, пусть и в компании, признак начинающегося алкоголизма. Впрочем, одному не только пить плохо, но и жить. Одиночество чем-то сродни смерти.

— Чего мрачный? — спросил Игорь.

— А есть повод веселиться?

— Мы живы. А с остальным — разберемся.

— Как я понял, ты таки подписался, Кругов. Игорек сидел в кресле неподвижно, как огромное каменное изваяние.

— Да, я подписался, — произнес он одними губами. — Очень не люблю, когда душат девчонок. Достану и исполнителей, и заказчика.

— По закону?

— По понятиям.

Крутов плеснул себе коньяку на донышко, выпил глотком:

— Дрон, почему ты хотел встретиться в управе?

— Я хочу поговорить с Тамарой.

— Вдовой Крузенштерна?

— Женой.

— С женой?

— Я не уверен, что он убит. Игорь помрачнел:

— Олег, погоди… Я понимаю, Круз был твоим другом… Я читал ориентировку.

Все ясно как день. Никаких разночтений. Шанса спастись у него не было.

— Я не поверю, пока не переговорю с Тамарой.

— Ты полагаешь…

— Да. Полагаю. Дима вполне мог сам организовать собственное «убийство».

Особенно если была вероятность настоящего при новом руководстве «Континенталя».

— Так.

— Возможно, что так.

— Ты настаиваешь на встрече с Томой?

— Да.

— И как ты это себе представляешь? Она с детьми сейчас не просто под колпаком, она под тройным колпаком!

— Ты генерал, тебе виднее.

— Я не могу ни к себе ее вызвать, ни к ней тебя отвезти.

— Думай. В ГУБОП на допрос как свидетеля ее вызвать могут?

— Могут. Если она и приедет, то с кучей охраны и с бандой адвокатов от заботливого Шекало.

— Отсечь?

— Чтобы достоверно — маловероятно.

— В туалет она может захотеть?

— В туалет?

— Ну. Расплакаться, потом пойти умыться. Следователь, что ведет дело, по положению генерал?

— Нет.

— Тогда пусть беседует с ней в генеральском кабинете.

— Это ты к тому, что…

— В генеральском кабинете должен быть туалет. И душ. Нет?

— Да.

— Вот там я и буду ее ждать.

— Хм… Гладко было на бумаге…

— А вот дальше думай ты.

— Угу. — Крутов уже о чем-то напряженно размышлял. — Положим, в здание ГУБОПа я тебя проведу…

— Не сомневаюсь.

— И с кем надо договорюсь…

— Надеюсь.

— Тебе нужно имидж сменить. Ты сейчас в «горячем» розыске, а бдительного сержанта не может просчитать никто.

— Нужно — сменим. Может, мне «сексуальным меньшинством» нарядиться?

— Может.

Крутов оглядел меня оценивающе. Встал. Открыл дверь:

— Настя?

Настя Сударенкова объявилась в довольно мрачной комнате-кабинете во всем блеске и великолепии. Блеск был куда большим, чем на московской улочке: единственной конкуренткой красавице лейтенанту здесь была потускневшая кустодиевская купчиха на стареньком календаре, второй век занятая бесконечным чаепитием. Женщина, конечно, в соку, но я небольшой любитель полненьких. Может, еще время не пришло понять всю прелесть домашних купеческих див?

— Посмотри на этого господина и подумай, что можно с ним сделать.

— Думаю, многое, — усмехнулась девушка. — Шампанское он мне уже предлагал.

— Я в смысле имиджа.

— Изменить до неузнаваемости?

— Скорее до невозможности идентифицировать. Крутов подошел к столу, открыл папочку, извлек оттуда листок. На листке был я, собственной персоной. Молод и отчаянно хорош собой. Черно-белая фотоксерокопия под достойной красной шапкой:

«Внимание! Розыск!»

— Надо же, успели! — удивился я.

— Люди готовились загодя, — скривил губы Крутов.

— Ну что? Делаем из меня красавца блондина? Чтобы два метра ростом, косая сажень в плечах и бакенбарды. Кавалергард, а?

— Если только карликовый, — хмыкнул Крутов.

— Ну не такой уж и карликовый… — «обиделся» я.

Девушка глянула на фото, пробежала глазами текст, подняла на меня замораживающие зеленые глаза:

— Ну надо же! Никогда не имела дело с маньяком.

— В этой жизни все когда-то впервые.

Глава 16

Через три четверти часа на меня из зеркала смотрел седовласый господин.

Краску Настя наносила аккуратно, и седина смотрелась натурально. Остается надеяться, что контрабандный краситель сработан не на Малой Арнаутской и после первого же дождя не даст «радикальный зеленый цвет». Волосы мне девушка зачесала назад, уложила феном; небритость превратилась в короткую бородку. Мокасины пришлось сменить на литые итальянские ботинки, в коих, по мнению создателей, индивид должен чувствовать себя твердо стоящим на земле.

Облаченный в собственные джинсы и в светлый пиджачок фирмы «от Крутова», выглядел я теперь достаточно импозантно. Вошел Игорь, сличил индивида с фото на розыскном листе, хмыкнул:

— Хорош.

— Крут?

— Как поросячий хвост.

Лейтенант Настя, не обращая внимания на наш треп, прищурилась" оглядывая «произведение». Вообще-то она молодец. Ибо основной принцип маскировки таков: менять надо не внешность, а имидж. Сейчас я был не бывшим разведчиком-аналитиком и хрестоматийным маргиналом с навыками массированного рукопашного боя и хорошей оперативной подготовкой, а респектабельным ученым, сумевшим неплохо устроиться в этой новой реальности, называемой на три буквы: СНГ.

А девушка произнесла:

— Глаза.

— Наглые? Это у меня с детства.

— Да нет…

Я прищурился, пытаясь изобразить китайца:

— А так?

Девушка прыснула:

— Лучше не бывает. — Посерьезнела; — Я имею в виду цвет.

— Хм… Хорошо бы небесно-голубой, а?

— Вы умеете носить контактные линзы?

— Не пробовал.

— Анастасия, не мудри, — вмешался Крутов. — Надень на него «хамелеоны».

Очки нашлись: в стиле семидесятых, умеренно затемненные, они выглядели как мой вполне давний атрибут, носимый «ученым-экономистом» по близорукости.

— Доволен? — спросил Крутов.

— Угу. Только одно замечание. Ученый? В пиджачишке за штуку?

— Почему нет? — отреагировала Настя. — Сейчас многие работают экспертами-советниками у важных персон. Приобрели и состояния, и респектабельность.

— Во-во, — поддакнул Крутов. — Лившиц. Вылитый.

— А может, меня, раз такая пьянка, в рыжий цвет перекрасить?

— Граждане не поймут.

Ну что тут возразишь? Генерал. И мыслит по-генеральски.

Кругов прошел в кабинет, сделал несколько телефонных звонков. Вернулся:

— Через три часа будьте у управы.

— В шестнадцать? — уточнил я.

— Да. Раньше не получится. Мне сейчас нужно уехать. Сударенкова останется с тобой.

— И чем нам заняться?

— Чем хотите. Только по проспектам не маячьте.

— У тебя тут компьютер имеется?

— Обязательно. И кудесник-программист при нем.

— Интернет?

— Да.

— Красиво жить не запретишь. И на какие шиши?

— Дронов, ты что, налоговая полиция?

— Просто жаба давит. Отхватили ничейный особняк в центре родной столицы, напичкали аппаратурой и прикидываетесь шлангами. Преступность почему не искоренена?

— Дронов, если такой зануда, подавайся в нардепы и промывай мозги коллегам.

Мне своих начальников хватает.

— У генералов есть начальники?

— Больше, чем я мог представить, когда был вольным полканом.

— Нет в мире совершенства.

— Никакого.

— Разве только коньяк.

— Коньяк хороший.

— И — девушки.

— Дрон!

— Все. Уже замолчал.

— Ты меня загрузил за утро по самое «не хочу». Займись лучше своим прямым делом.

— Ви, мон женераль. Каким?

— Думай.

Хорошо сказано: «Думай». По-генеральски. Некоторые наивно полагают, что разница, скажем, между полковником и генералом всего в одно звание. Фигушки. Как говорил покойный Скалозуб, дистанция огромного размера. На всю длину лампас.

Генерал — это нечто почти фольклорное. «Он был титулярный советник, она — генеральская дочь…» Или: «Что я голым скакал, что я песни орал, а отец, говорил, у меня — генерал!» И жена генерала — это не просто женщина, а генеральша!

— Над чем задумались, Олег Владимирович?

— Комплексую, Настасья.

— Чего?

— Вот уже и седой вашими стараниями, и пенсне надел, аки «интеллигент собачий», а люди — в генералах. Почему такая несправедливость?

— Игорь Петрович очень умный.

— Да? А я, выходит, очень глупый?

— Олег Владимирович, хотите по секрету?

— По женскому? Весь внимание.

— Игорь Петрович на самом деле вас очень ценит. Чрезвычайно.

— Еще бы! Не ценить такого молодца! Умный, красивый, в меру упитанный и в очках!

— Я не вполне точно выразилась. Игорь Петрович считает вас не просто умным, а… Как он когда-то выразился, вы из тех редких птиц, без которых людям не выжить.

Признаться, я несколько растерялся от такой ее откровенности. Приятно, конечно, тем более что умереть от скромности мне точно не грозит, но…

Культивировать собственную значимость — это загнать себя в угол. А история нас учит: у Грозного появляется Малюта, у Сталина — Лаврентий, у Горбачева — Раиса Максимовна.

— Милая барышня, он шутил.

— Крутов?

— Ну. Когда мы были молодыми и чушь прекрасную несли…

— Что?

— Пардон. Это из песни. Так вот: мы с Игорем Петровичем занимались в драмкружке. При Театре юного зрителя. Причем Крутов играл в постановке шелудивого розыскного волка, а я, как водится, горнего орла. С тех пор он и сохранил по отношению ко мне некоторый комплекс неполноценности.

— Комплекс чего у Крутова? — подняла девушка брови.

— Ее. К тому же в английском языке звук "А" ему никогда не давался… Тут и корова закомплексует!

— Дронов!

— Да?

— Вы все же ужасный балабол!

— Это я от застенчивости. Такая красавица, да еще и лейтенант! Я представил вас в мундире на нагое тело и…

— Олег Владимирович!

— Да?

— Кругов прав: займитесь своим прямым делом.

— Каким?

— Думайте. А я приготовлю вам кофе.

— Нам, Настя.

— Хорошо. Нам.

??… И почему даже хорошенькие девушки уверены, что думать — мое основное занятие? А помечтать? Ну да… Мечтать не вредно. Как и думать. Но иногда поздно. Надеюсь, мне пока не поздно.

Думай. Над чем? Все дело в том, что… Обозрев свою жизнь за крайние пяток лет, могу лишь искренне вопросить: ну и что? Рисковал, подставлялся, упирался, и — что? Богатые — богатеют, бедные — гундят, молодые колют иглы в вены с таким остервенением, как будто это обещает им Царствие Небесное… А чем нас радует пресса? Очередные угольщики бессменно и безнадежно голодают, общежитие будущих инженеров-оборонщиков повально торчит на игле, в общежитии будущих педагогов-воспитателей сифилюга бродит шальной волной, как призрак коммунизма по Европе… Похоже, даже молодым окружающий мир опротивел до самой последней степени.

Ну а то, что происходит во власти и вокруг нее, я если и понимаю, то даже опасаюсь формулировать. Без того тошно.

Так что все промелькнувшее «житие мое» укладывается в простенькую русскую поговорку: «Бодался теленок с дубом». А может, и хорошо, что я не дуб? Наверное.

Жаль только, что не экскаватор. С вертикальным взлетом. А то бы мы посмотрели, кто кого перебодал бы!