Переступая грань

      - Помнишь Фросю? А Пелагею Ильиничну? - спросила Ира, расчесывая влажные волосы. - Как она малышню купала... Хотя ты тогда была маленькой.
      - Как купала - не помню, - призналась Аленка. - А как Фрося провожала нас в школу и велела надевать галоши, помню прекрасно... Смотри, сколько огней на той стороне. Съездим завтра, посмотрим поселок?
      Самара - Переделкино
      1986 год.
      Елена Катасонова
      Переступая грань
      Часть первая
      1
      Всю ночь валил, сыпался с темного неба снег. И так сладко, так блаженно спалось, что Таня, проснувшись привычно в семь, хоть и выключен был будильник, тут же заснула снова, ощутив мгновенно и остро, что пришла наконец зима и белым-бело за окном, что не надо идти на работу - ни сегодня, ни завтра, а там уж и Новый год с его длинными праздниками, да и необычный год - Новое тысячелетие! "О Господи", - улыбаясь, прошептала она, натянув одеяло на плечи, и сон, покачивая, понес ее на своих крыльях дальше, и во сне она видела Женьку, и что-то он говорил такое нежное, ласковое, что встала Таня счастливой.
      Как хорошо, когда тебя кто-то любит и любишь ты, и все время, днем и ночью, даже во сне, чувствуешь эту любовь, незримую нить, протянувшуюся через весь город - с северо-востока на юго-запад. Словно нарочно развела судьба, а они вдвоем ее переспорили, перехитрили...
      - Завтра раньше одиннадцати не звони: я отсыпаюсь, - сказала накануне Таня и сейчас взглянула на часики.
      Половина одиннадцатого... Через полчаса позвонит. Эта его точность восхищала Таню: она всегда спешила, ей всегда было некогда, и Женькина пунктуальность здорово облегчала жизнь.
      Потянувшись в последний раз, Таня встала, сунула ноги в тапочки, надела легкий китайский халатик с журавлями и стеблями тростника, подошла к окну и раздвинула шторы.
      - Ух ты, какая метель... Что значит - Рождество, хоть бы и католическое...
      Снег летел за окном большими, мохнатыми хлопьями, сбиваясь от ветра в сторону, и от косого его полета просто дух захватывало - может быть, потому, что еще накануне было мокро и слякотно, хмуро и серо, и не верилось, что давно зима.
      - Ну, звони! - покосилась на телефон Таня, потому что включила транзистор и услышала тонкие гудки сигнала точного времени.
      И с последним гудком позвонил Женя.
      - Встала? Не разбудил? Какая метель, а? Вышел на улицу - и словно кто-то швырнул в лицо снегом... Так хотелось вчера тебе позвонить, так хотелось...
      - Так ты же звонил!
      - Ну и что? Захотелось еще. Сидел, работал, пришла одна мысль.
      - Всего одна?
      - Ага, - засмеялся Женя. - Зато какая... Взглянул на часы - поздно. Вечером эту мысль тебе изложу. Ты как сегодня, Зайчонок?
      - Я - к маме. У Саши завтра елка и, представь себе, первый бал! В седьмом-то классе... Акселерация! Мама сшила настоящее бальное платье - я его еще не видела. Надо погладить, что-то купить к Новому году, прибрать квартиру.
      - Прибрать квартиру? - позволил себе удивиться Женя.
      - Ну да, - заторопилась объяснить Таня, - капитально. Не как всегда, а к Новому году. Можешь мне туда позвонить.
      - Ты же знаешь, Саша меня не любит, - с внезапной печалью вздохнул Женя. - Может, договоримся сразу?
      Ему и вправду стало обидно. В самом деле, за что его так не любит Танина дочь? Что он ей сделал? Полюбил ее мать? Так это что - преступление?
      - У нее переходный возраст, - заступилась за дочку Таня. - Все сейчас не по ней. Всех она критикует, во всем ищет глубинный смысл. Разве у твоего Дениса было иначе?
      - Да я уж не помню, - помолчав, честно признался Женя. - Когда это было... Он у меня жених - двадцать лет. Я ведь тебе рассказывал: у него невеста...
      - Нет, не рассказывал.
      - Странно...
      - Да, это странно.
      Теперь обиделась Таня, и Женя знал почему: она ему все рассказывает, а он...
      - Конечно, я позвоню, - заторопился он на все согласиться. - Когда примерно?
      Таня назвала время.
      - Встретимся на "Киевской" и поедем к тебе, да? - продолжал быстро Женя. - Отпразднуем самый первый из новогодних праздников.
      Таня молчала. Внезапная боль пронзила душу: Новый год, как всегда, каждый - в своей семье. "Конечно, так ведь и принято, но какое было бы счастье..."
      - Малыш, ты чего? - осторожно спросил Женя. - Не надо, родной мой, не надо! Вот увидишь: что-нибудь я придумаю - на старый, например, Новый год. Честное слово...
      Уж лучше бы не обещал! Каждый год одно и то же, и никогда... А сколько раз собирались куда-нибудь оторваться! Тоже - никогда и ни разу.
      - Да я ничего, - с трудом выдавила из себя Таня. - Ну, пока.
      - Нет, подожди! - закричал Женя. - Не могу я, когда ты так. Можно перезвонить через час? Ты еще будешь дома?
      - Да.
      - Целую тебя.
      Не дожидаясь ответа, Женя повесил трубку.
      Значит, через час там, в Олимпийской деревне, он будет один: его Лера куда-то уйдет. Что, интересно, там за Лера такая? Никогда о ней Женя ничего не рассказывал. Так, пунктиром... Что знает Таня об удачливой своей сопернице? Очень немного. Тоже, как Женя, историк - учились на одном курсе. Преподает в школе. Сердечница. Насмешка судьбы: жена - сердечница, любовница - кардиолог. Только поэтому про сердце-то и узнала: перепуганный поначалу Женька просил совета и помощи, показывал даже кардиограммы. Потом привык. А вначале удивлялся и возмущался:
      - Как же так? Жили, жили, и вдруг на тебе - ишемическая болезнь сердца! Что за зверь такой? И откуда?
      - Очень, представь себе, распространенный зверь, - отвечала Таня. Когда к пятидесяти или за пятьдесят. Возрастные изменения, климакс, сочувственно, но не без скрытого даже от самой себя злорадства добавляла она. - И что значит - "вдруг". А вообще-то сплошь и рядом - такое детское непонимание: "Доктор, откуда? У меня же никогда..."
      - А ты что? - с любопытством спрашивал Женя.
      - А я объясняю: "Вам же никогда не было сорок, пятьдесят... Пришло, значит, время... Будем лечиться..." Запиши новые препараты - очень хорошие, хотя, конечно же, дорогие. Кстати, сейчас проще, чем в советские времена, дают инвалидность. Надо только полежать в больнице.
      - Зачем? - пугался Женя.
      - Так положено, - отвечала Таня. - Приходится пройти этот путь: полечиться в поликлинике, полежать в больнице. Там же, в больнице, дадут выписку. Нужно только сказать, что оформляете инвалидность, подарить какие-нибудь там духи, коробку конфет или что-нибудь посущественней. Чтобы как следует написали. Тогда лекарства - по списку - будут бесплатны.
      - По какому такому списку? - не понимал Женя.
      - Ну, не все же они бесплатные! - удивлялась его наивности Таня. - Но кардикет, например, - да. А это препарат очень хороший.
      Так говорили они о Лере, и Таня старательно, честно выполняла свой долг врача. Но потом, оставшись одна, вспоминала, что Женя спит с этой самой сердечницей, хотя клятвенно уверяет в обратном, смотрит с ней телевизор, сидит за одним столом, ездит вместе с ней отдыхать... "И моя душа, и мое тело принадлежат только тебе, Танечка!.." Слова, слова... Надо стараться не ревновать и не думать. Уж скорее бы он позвонил!
      Таня накинула на постель покрывало, провела щеткой по волосам и застыла, вглядываясь внимательно в зеркало. Не только Женя считает ее красивой, Виктор говорил тоже... Ей вдруг захотелось на него посмотреть, хотя она и так помнила каждую черточку родного лица. Таня привычно и быстро приняла душ, поставила на плиту чайник и достала из нижнего ящика старый альбом.
      Вот он, Виктор. Открытый и смелый взгляд веселых, насмешливых глаз, высокий лоб и густые волосы. Как недолго он прожил! И как трогательно любил жену и лапочку дочку, которая собирается теперь на свой первый бал.
      - Зачем ты меня оставил? - укоризненно спросила Виктора Таня. - Если бы ты был жив, я бы никогда...
      Она замолчала, задумалась, спрятала альбом в ящик. В мамином доме висит на стене фотография: Таня прижалась к мужу, а у него на коленях беззаботно смеется трехлетняя безмятежная Сашка. И всегда, когда приходит Таня, Виктор смотрит ей прямо в глаза, в душу. "Прости, прости!" Но мама не разрешает фотографию снять: она любила Виктора. И когда случилась страшная та авария, мама не захотела взглянуть на обезображенное, обгоревшее тело "Я хочу запомнить его живым". Она забрала к себе внучку, и Таня хоронила мужа одна. Ну конечно, товарищи по работе, друзья - их у Виктора было много, - его родители...
      - Тебе надо работать - собраться и работать. Пусть Сашенька поживет пока у меня, - решила мама. Она привыкла принимать ответственные решения: много лет заведовала отделением районной больницы.
      Года два прошли как в тумане. Было невыносимо, невозможно жить, и хорошо, что Таниных страданий не видела дочь. А потом мама устроила Сашеньку в правительственный детский сад, и как же было от такого подарка судьбы отказаться?
      - Надо ее закалять. И готовить к школе, - сказала мама. - Надо думать не о себе, а о Саше.
      И опять мама была права, и опять Таня моталась туда-сюда, разрываясь между двумя домами, преодолевая огромные московские расстояния.
      - Может быть, съехаться, поменяться? - нерешительно предлагала она.
      - А твоя больница? - возражала мама.
      - Да, больницу бросать невозможно, - соглашалась с ней Таня. - И риэлтеров я боюсь.
      - Это еще что за птицы?
      Таня, как могла, объясняла.
      - Ну вот видишь! - говорила мама. - Действительно страшно. А если к тебе, то что у вас там за воздух? Ты же знаешь розу ветров - с запада на восток. Вся гарь, вся гадость несется от нас к вам! И ты хочешь перевести туда Сашеньку?.. И школы здесь, кстати, лучше, и общество интеллигентное. Ты ведь с утра до ночи на работе, а в младших классах нужно учиться вместе.
      Похоже, Марина Петровна была давно готова к беседе.
      - Как это - вместе? - устало удивилась Таня.
      - Видишь, ты даже не знаешь! - Мама тут же поймала ее на слове. Нужно научить Сашеньку заниматься, записывать задания в дневнике, да мало ли что еще! Как, интересно, ты сможешь все это делать? Каким образом? Не представляю. И учти, ты грамотный кардиолог. - В маминых устах это была высшая похвала. - Тебе нельзя останавливаться.
      И еще прошло два года. В Танин район мама переезжать категорически не хотела - в Кунцеве у нее была большая практика, - Сашеньку к Тане не отпускала. По правде сказать, Таня и сама не очень-то представляла, как справится одна и с работой, и с дочкой. Была ведь еще ординатура, были консультации в клинике; Таню как кардиолога уже знали, с мнением ее считались. А и маму лишить ее пациентов, ее очень неплохих денег, принудить жить только домашней жизнью было бы жестоко и несправедливо.
      Оставалось смириться: брать дочку на выходные и праздники, проводить с ней отпуск - на море, пока не грянули необратимые перемены, а когда грянули - на старенькой даче. Но все было не то, не то! Остро чувствовала Таня, что мама с Сашкой - единое целое, а она - одна. Но тут, как чудо, посланное с небес, возник в ее жизни Женя.
      - Але, малыш! Ты как?
      - На три с минусом, - печально созналась Таня.
      - Родная, не надо! - взмолился Женя. - Ну что же делать, раз так все сложилось?
      - Мы шесть лет вместе, - неловко попыталась объяснить свою тоску Таня.
      - Да, уже шесть, - задумчиво подтвердил Женя.
      - Так тяжело... - вздохнула Таня.
      - Но почему, почему? - закричал в трубку Женя. - Я звоню тебе каждый день - утром и вечером, мы видимся каждую неделю, а то и чаще! Разве ты чувствуешь себя одинокой?
      - Иногда.
      - Иногда! - Теперь он уже возмущался. - Сколько женщин хотело бы оказаться на твоем месте!
      - Я знаю, - призналась Таня. - Но когда я прихожу с работы, а дома темно и пусто...
      - Чем отыскивать минусы, - не слушая ее, торопился выкричать свое Женя, - ты лучше порадуйся, что пришла любовь! Любовь пришла, дуреха! Да, трудная, но любовь... Может, стоит все-таки взять Сашу? - помолчав, осторожно предложил он, хотя мысль о Саше пугала: станет еще сложнее, где тогда они будут встречаться? Но ведь Таня страдает, его Таня страдает, и он должен помочь хотя бы советом!
      - Что значит "взять"? - возразила Таня. - Она не вещь, не предмет. У нее там друзья, школа, любимая бабушка. И она в седьмом классе! Знаешь, какая у них программа? Именно в этой школе и в этом классе. Нам такая не снилась! Это ведь не наши с тобой времена, когда было все одинаково, и то не везде. А уж теперь-то... А мама? Она умрет с тоски, если отнять у нее внучку или ее пациентов...
      Все это обсуждалось уже не раз, и выхода, казалось, не было.
      - Милая моя, дорогая! Ну хочешь, я приеду прямо сейчас? Хочешь, поедем к вам вместе?
      Но Таня уже опомнилась.
      - Не надо, - сказала она. - Не надо, Женечка. Я побуду с ними весь день, а в семь позвони, встретимся. Я тебя очень люблю.
      Она повесила трубку, но телефон сразу зазвонил снова.
      - И я, я тоже, безумно! - быстро-быстро, задыхаясь, словно от бега, заговорил Женя. - Спасибо, родная, за эти слова: я бы места себе не нашел, не дожил бы до нашей встречи! Позвоню ровно в семь.
      2
      Что такое судьба? Это когда два человека с разных концов Москвы в душный июльский вечер едут каждый по своим делам в Ленинку - Женя в третий научный зал, Таня в зал периодики, чтобы посмотреть свежие поступления, а их ждет встреча, которая все в жизни переиначивает.
      Часа через два оба делают небольшой перерыв, идут, опять-таки каждый сам по себе, в буфет - он же вот-вот закроется - и оказываются случайно за одним, круглым и высоким, столиком - со своими подносами, хлебом, сардельками, коричневатой бурдой, нахально именуемой "кофе".
      Оба навсегда запомнили этот долгий и жаркий вечер.
      Женя искоса поглядывал на стоящую напротив женщину. Опустив глаза, она старательно пилила огромным тупым ножом хилую, сморщенную сардельку. Длинные, густые ресницы, брови вразлет, высокий лоб, легкий загар, черные и блестящие волосы, нежная, без единой морщинки, шея в вырезе ослепительно белой кофточки. Вот она подняла наконец глаза, и у Жени на миг замерло сердце: какая красивая! Глаза цвета морской волны смотрели серьезно и даже строго, и была в них какая-то тайна - печаль, а может быть, след страдания - или все это он придумал?
      - Распилили? - улыбнулся незнакомке Женя и показал своим, таким же тупым и огромным ножом на сардельку.
      - И почему в библиотеках всегда так скверно кормят? - подумала вслух незнакомка.
      - А чтобы не отвлекались! - обрадовался, что не отвергнут, Женя. Пришли грызть гранит науки - значит, грызите! А вон на том столике вроде горчица. Хотите?
      Не дожидаясь ответа, он бросился к дальнему столику, где ждало его горькое разочарование: в белой плошке на донышке желтело что-то похожее на высохшую замазку. Возможно, в прошлом это было горчицей.
      - Не везет, - весело сказал Женя, показывая баночку незнакомке. Можно, конечно, рискнуть, так ведь не отколупаешь...
      Слово выдалось какое-то неудачное: так или не так говорится? Женя испугался: вдруг она подумает, что он дурак, и вообще, пока он носился туда-сюда, незнакомка с сарделькой уже расправилась. "Сейчас уйдет! Где ее тогда отыскать? - испугался Женя и, глотнув холодного кофе - горло непроизвольно сжалось, - отложил вилку и нож. - Что бы еще сказать?"
      - Какая жара... Правда?
      Незнакомка молча кивнула, взялась за поднос.
      - Давайте я отнесу, - заторопился Женя. - Вы только не уходите! вырвалось у него.
      "Странный какой, - подумала Таня рассеянно. - И глаза какие-то перепуганные..." Женя даже вспотел под ее удивленным взглядом.
      - Не уходите, - повторил он тихо. - Я только отнесу подносы.
      - Да вы не волнуйтесь, - сжалилась над ним Таня. - Я подожду.
      Женя торопливо сложил оба подноса вместе, поставил все на верхний поднос, оттащил подносы в дальний угол, грохнул на столик, для них предназначенный, и мигом вернулся к Тане. Она уже отошла от стола, и теперь он видел ее всю, сверху донизу - от гладких, блестящих волос до пышной юбки и изящных открытых туфелек. "Господи, какая красивая!" - снова подумал он и, робея, приблизился к Тане.
      - Я - Женя, - сказал он. - Историк.
      Ему великодушно протянули руку. Пожатие оказалось неожиданно крепким.
      - А я - Таня. - Редкой красоты глаза смотрели по-прежнему снисходительно. - Врач.
      - Врач - и в библиотеке? - наивно удивился Женя.
      - А если кто-нибудь отравится в этом буфете?
      Впервые она улыбнулась.
      - Нет, серьезно!
      - Разве наука - это только история? - Какая у нее улыбка! - А вообще вы правы: медицина не очень наука, скорее, сродни колдовству.
      - Вы, случайно, не экстрасенс? - встревожился Женя.
      - Нет, что вы, - успокоила его Таня. - Я кардиолог.
      - Терпеть не могу экстрасенсов! - признался Женя.
      - Я - тоже, - согласилась с ним Таня. - Они теперь в моде, и сколько же от них вреда, сколько горя, вы даже не представляете! Люди тратят последние деньги, надеются, ждут, упускают время. Главное - время!
      Они уже поднялись к широкой мраморной лестнице. Периодика была внизу, справа, третий научный зал - за антресолями.
      - Вам еще долго? - решился спросить Женя.
      - Часа два.
      - Давайте встретимся здесь, у лестницы? - набрался он храбрости. Погуляем, отдохнем от жары...
      "Господи, что я несу? Да разве можно так, сразу? А с другой стороны, что делать?"
      - Хорошо, - чуть помедлив, согласилась Таня.
      Он еще больше занервничал, заволновался, схватил Таню за руку.
      - А вы не обманете? Вы придете?
      "Как мальчишка, - развеселилась Таня. - Да что это с ним?" Но она уже знала что, догадывалась. Неужели она ему так сильно нравится? Так нравится этому смешному, растерянному, взмокшему от жары и волнения, седому уже человеку, что он боится ее потерять?
      - Разве я похожа на обманщицу? - с мягкой укоризной спросила Таня и, не оглядываясь, пошла к залу легкой походкой уверенной в себе женщины, чувствуя, что ей смотрят вслед.
      Эти два часа прошли, можно сказать, бесполезно, даром. Нет, конечно, Таня прилежно листала сборники и журналы и даже что-то такое выписывала, но ловила себя на том, что видит перед собой вместо схем, кардиограмм, расшифровок клетчатую рубашку и широкие, не по моде, брюки, седую растрепанную шевелюру, карие растерянные глаза, крупные руки - "как у хирурга!" - седые волоски на груди - ворот рубахи расстегнут, да еще куда-то делась верхняя пуговица... Она старалась не смотреть Жене в глаза под ее взглядом он явно терялся - и потому смотрела то на подбородок с неожиданной ямочкой посредине, то на распахнутый ворот рубахи, лишь изредка встречаясь с Женей взглядом. Здесь, в зале, вдруг почувствовала, как волнуют ее эти выбивающиеся из-под ворота волоски, как хочется положить на них руку...
      "Что со мной? - нахмурилась Таня. - Ну да, я же врач, понимаю... Да все сейчас все понимают! Четыре года одна... Тот, прошлогодний смешной эпизод - не в счет, даже не хочется вспоминать... За что, скажите, мучает нас природа?"
      К Жене вышла замкнутой, строгой, опоздав нарочно минут на двадцать. Но когда увидела издалека, как стоит он с портфелем в руке, прислонясь к колонне, и безнадежно, покорно ждет, даже не глядя уже на часы, когда, подойдя ближе, увидела, как вспыхнуло от радости его лицо, на душе у нее потеплело.
      - Ну, вот и вы, - бормотал Женя, зачем-то перекладывая портфель из одной руки в другую. - А я уж боялся... Давайте сюда вашу папку: засуну в портфель... Ой, не лезет! Я, наверное, ее так, в руках, понесу.
      - Не надо, она совсем легкая. Не волнуйтесь! - сказала Таня.
      - А что, видно, что я волнуюсь? - испугался Женя. - Видно на самом деле? Это ужасно!
      - Да нет, - коснулась его руки Таня. - Не видно... И совсем не ужасно. Пошли.
      Они вышли из библиотеки, повернули, не сговариваясь, к Александровскому саду - к его скамейкам, гроту, к запахам вечерних трав и цветов, - но, спустившись с широкой, торжественной лестницы на тротуар, оба остановились. Женя вдруг отшвырнул от себя портфель - тот гулко ударился об асфальт, - обеими руками взял Таню за плечи и повернул к себе. Впрочем, он тут же, как обжегшись, опустил руки: какое, в самом деле, у него право? Они ведь едва знакомы!
      - Все-таки это ужасно! - заговорил он бессвязно. - Потому что мужчина не должен... Так нельзя, не положено...
      Он чуть не плакал от волнения, и его волнение передалось Тане. Она снова коснулась его руки - ледяными были в этот жаркий вечер пальцы у Жени и едва заметно дрожали.
      - Везде толпы народа, - говорил он в отчаянии. - Кошмар какой-то! А на ресторан у меня нет денег. Да и там... - он болезненно сморщился, - люди...
      - Я вас совсем не знаю, - отвечала Таня. - По телевизору показывают такие страсти... А то бы я позвала вас к себе. Но это может быть понято, как...
      - Нет! - закричал Женя. - Ничего так не может быть понято! Если бы вы мне доверились... Честное слово, я правда историк. Вот паспорт!
      Он стал лихорадочно рыться в карманах, вынимая какие-то мятые билеты, бумажки, обертки.
      - Ну что вы, - замахала руками Таня, - не надо паспорта! Я имею в виду...
      - Да знаю я, что имеете вы в виду, - снова сморщился Женя. - И пусть, пусть, вы правы! Я придумал, куда пойти: в арбатские переулки. Это совсем другой центр, тихий. Здесь близко. Пошли!
      - А портфель?
      - Ах да!
      Он огляделся по сторонам, нашел свой портфель, порыжевший от времени тот сиротливо лежал у бортика, - и, схватив за руку Таню, потащил ее на Калининский проспект, к Военторгу, и дальше, дальше, на старый Арбат.
      Там гуляла вовсю молодежь - пела песни, читала стихи, музицировала. Даже поделками еще торговали.
      - Смотрите: вот тут можно посидеть за столиком, - обрадовался Женя. Белые столики стояли прямо на тротуаре; зеленые, вьющиеся растения отгораживали их от гуляющей публики. - Как в Париже!
      Он внезапно развеселился, все его волнение как рукой сняло, и Таня с тревогой подумала, что нарвалась, похоже, на неврастеника. "Ну и ладно! беспечно решила она. - Значит, мне хорошо с неврастеником!" А было действительно хорошо - радостно и свободно, и Таня чувствовала себя едва ли не парижанкой, сидя здесь, на старом Арбате, под тентом, у мраморного столика, в плетеном кресле, поглядывая на разноцветную, праздничную толпу, попивая великолепный кофе со сливками - настоящий кофе, после того-то, библиотечного.
      - Вот и у нас теперь есть западная ночная жизнь, - сказала она. Здорово! Ну, пошли, мы, кажется, вдвоем тут остались. Официант вытирает столики.
      - Но заметьте, нас не гонит, ничего нам не говорит, изредка только поглядывает, - поймал ее мысль Женя. Позднее она не раз удивлялась этой его способности.
      - Новые времена, как-никак, - с удовольствием заметила Таня.
      Они встали и вышли на улицу. Народу заметно поубавилось: исчезли певцы и оркестрики, позакрывались лавочки. И только один пиит - заросший, нечесаный, - читал, подвывая, стихи. Таня взглянула на часики.
      - Вы где живете? - спросила Таня.
      И Женя, москвич со стажем, правильно ее понял. Он тоже посмотрел на часы.
      - В Олимпийской деревне. А вы?
      - На проспекте Мира.
      - Ого! - невольно вырвалось у него.
      - Не нужно меня провожать, - быстро сказала Таня.
      - Нет, нужно! - воспротивился Женя.
      - Да не валяйте вы дурака! - рассердилась Таня. - От меня до вас полтора часа.
      - Час двадцать.
      - Уже подсчитали?
      - Уже подсчитал.
      Оба они засмеялись. И таким милым и добрым стало ее лицо, что Женя наконец решился - весь вечер мечтал! - обнял Таню, прижал к себе, закрыл поцелуем смеющийся рот. Он хотел лишь дотронуться до ее губ, но когда они шевельнулись в ответ, благоразумие покинуло Женю. Он буквально ворвался в Таню, зубы его коснулись ее зубов, язык - ее языка, стон блаженства и муки вырвался у нее. "Что я делаю? - в смятении подумал Женя. - Разве так можно? Что она подумает обо мне?" Осторожно и бережно отпустил он Таню, мелкими поцелуями покрывая ее лицо, словно прося прощения за внезапную страсть. Что-то похожее на разочарование мелькнуло в ее глазах, или ему показалось? Но лучше ошибиться в эту, а не в другую сторону, - чтобы она не отвергла его.
      "С ума сойти, какая женщина! Как бы ее удержать? Кто она? С кем живет? А вдруг замужем? Не похоже... Но ведь не хочет же, чтобы провожал..." Внезапная ревность кольнула сердце.
      - Таня, вы замужем? - вырвался у Жени бестактный вопрос.
      - А что? - спросила в ответ Таня.
      И он вдруг понял, что все равно ничего не изменится: даже если она замужем и у нее куча детей, а он - пустяки, приключение, он не в силах от нее отказаться. "Так разве бывает? - испуганно спросил себя Женя. Выходит, да!"
      Вошли в метро.
      - Пожалуйста, - попросил Женя, - не гоните меня! У меня от "Проспекта Мира" - прямая.
      - Хорошо, - смилостивилась Таня. - Только не будем выходить наверх: я живу рядом со станцией.
      "Не хочет, чтобы знал адрес, - с болью подумал Женя. - Конечно, замужем". Но когда Таня дала домашний телефон, воспрянул духом: может, еще и нет. И тут же себя стреножил: в семьях разные отношения. И потом, сейчас лето - отпуска, дачи. Пригласила ведь даже в дом! Он тоже мог бы сегодня, и еще целых два дня, приглашать кого угодно - пока Лера на даче. Другое дело, что на такое никогда не отважится: не он в доме хозяин.
      - О чем вы думаете? - неожиданно спросила Таня.
      Поезд грохотал как бешеный, и она приблизила губы к самому его уху. Черные гладкие волосы коснулись щеки; их запах, их скользящая нежность кружили голову.
      - Не понимаю, почему вы не хотите, чтобы я проводил вас до дому? честно ответил Женя. - Значит, вы все-таки замужем?
      - Я же не спрашиваю, женаты ли вы? - искоса взглянула на него Таня. А не хочу из нормального человеколюбия: может закрыться метро.
      - Ах да, - спохватился Женя. - Действительно может.
      На первую часть спрятанного вопроса отвечать не стал. Женат ли он? Конечно, женат. Мужчина не в состоянии жить в одиночку. То есть живут, конечно, отдельные чудаки, так на то они и называются чудаками! Но женатый мужчина и замужняя женщина - категории разные. Он все равно свободен, а она - нет.
      - Ну, вот он, мой "Проспект Мира". До свидания.
      - Нет, постойте... Постойте!
      Его неизменно коробило при виде парочек, обнимающихся в метро. Лера как-то даже сказала, что он ханжа. Теперь он их понимал: пришло время расстаться, а сил нет. Он бережно обнял Таню, сдерживая себя, осторожно поцеловал.
      - До завтра. Где вам удобно, чтобы я вас встретил?
      Таня на мгновение растерялась. Разве они будут встречаться? Он так решил? А она? Но она не знает, не знает! Вся ее жизнь расписана по часам, по минутам, в ней нет места мужчине. Но эти руки и эти губы, эти глаза...
      - У поликлиники, - сказала Таня. - Утром у меня консультация в больнице, а потом прием в поликлинике. До восьми.
      - И где она, поликлиника? - обрадовался Женя.
      Таня назвала адрес.
      - Буду ждать вас у входа, - торопился укрепить завоеванные позиции Женя. - Там один вход?
      Таня невольно улыбнулась.
      - Конечно.
      Женя снова обнял Таню, вдохнул запах ее волос.
      - Что у вас за духи такие? - задыхаясь от этого запаха и безумного, безудержного желания - казалось, тело не выдержит лютого напряжения, спросил он.
      - Какие духи? - Его волнение передалось Тане. - Это не духи... Шампунь, наверное...
      Что-то еще они говорили - неважное, ерундовое, и все стояли у колонны, держась, как школьники, за руки, и Женя закрывал собой Таню от любопытных взоров.
      - Пожалуйста, поезжайте, - сказала она наконец.
      - Сначала - вы.
      Таня встала на лестницу и поехала. На выходе оглянулась, махнула Жене рукой и исчезла. А он все смотрел на рубчатую, широкую ленту, выползавшую из ниоткуда и в никуда пропадавшую, словно на ней могла появиться только что обретенная им женщина.
      Домой он ехал таким счастливым, такая радость переполняла его, что на "Юго-Западной" Женя не стал ждать автобуса, а отшагал свои остановки широким шагом, размахивая портфелем, и все мучился неразрешимым вопросом: можно ли, как придет, позвонить Тане, или вдруг она уже спит?
      Его не обогнал ни один автобус. Их, кажется, вообще уже не было, как не было и прохожих; только шикарные иномарки с шелестом проносились мимо мелькали, пропадая, красные огоньки, - да загорались, меняя свет, редкие светофоры. Свежий ветерок обдувал разгоряченное тело, пахло листвой, даже цветами - или это только казалось? - кое-где горел еще в окнах свет. Радость волнами плескалась в душе, все казалось прекрасным, и он сам молодым, сильным, здоровым, удачливым, хотя до сих пор еще не защитил докторской - а ведь ему уже сорок восемь, - в Институте истории, где он подвизался, платили гроши, и за преподавание - тоже. "Врачи, кажется, рано ложатся, потому что им рано вставать, - лихорадочно соображал Женя, - а я, как последний эгоист..." Он понимал, что звонить не надо, но эгоизм, разумеется, взял над благоразумием верх, и Женя позвонил сразу, нетерпеливо бросив в передней портфель, оставив у порога пыльные сандалеты.
      Правда ли, что все влюбленные даже на расстоянии чувствуют друг друга? Очень может быть... Во всяком случае, Таня в этот вечер все не ложилась и не ложилась спать. Она что-то съела, приняла прохладный душ - какая жара в Москве! - надела легкий халатик и, стоя у зеркала, задумчиво расчесывала щеткой волосы, думая рассеянно то об одном, то о другом, словно ожидая чего-то. Женино лицо всплывало из туманного зазеркалья, ласковые, сильные руки ощущала она на своих плечах и улыбалась, волнуясь, и вспоминала его поцелуй - тот, на Арбате, от которого закружилась голова и заколотилось сердце, на который откликнулась она всем своим существом. Поэтому Таня сразу сняла трубку.