Тайна забытого дела (Справедливость - мое ремесло - 2)

      - Нет, не "возможно", а точно!
      " - Губка-то опять, как и тогда, вздрагивает, - пробормотал как бы даже с участием Порфирий Петрович. - Вы меня, Родион Романыч, кажется, не так поняли-с, - прибавил он, несколько помолчав, - оттого так и изумились. Я именно пришел с тем, чтоб уже все сказать и дело повести наоткрытую".
      - Билет я не рвал, - твердо произнес Гущак.
      - Что? Ну, знаете ли, это уже слишком!
      Заявление Гущака было таким неожиданным, что Суббота сразу сбился с того внутреннего ритма допроса, благодаря которому он, казалось, шаг за шагом вел Гущака к признанию.
      - Ну, зачем ты это сделал?! Зачем дедушку убил? Нужно тебе было его добро... - заговорил Суббота, уже не выдерживая следовательского тона и незаметно для самого себя перейдя на "ты". - Вся жизнь впереди была! А теперь... - Он вздохнул, словно и себя считая виноватым в том, что вот нашелся такой человек...
      - Я не убивал. Не надо так говорить, - словно отталкиваясь от следователя и от его беспощадных слов, взмахнул руками Гущак. - А с билетом я объясню, я все объясню вам, - заторопился он. - Понимаете... Взял я один билет, проводил деда до поезда, посадил в вагон...
      " - Это не я убил, - прошептал было Раскольников, точно испуганные маленькие дети, когда их захватывают на месте преступления.
      - Нет, это вы-с, Родион Романыч, вы-с, и некому больше-с, - строго и убежденно прошептал Порфирий".
      - Вы, и больше некому, - невольно вырвалось у следователя, но он тут же спохватился и сказал: - Продолжайте.
      - Посадил в вагон, а уже когда вернулся на вокзал, у меня вдруг сердце забилось тревожно. Думаю, не надо было слушать его, куда же это он, на ночь глядя, один!.. Какое-то сомнение закралось.
      - Подозрение, - уточнил Суббота.
      - Да, подозрение, - согласился Василий. - Бросился я к кассе, взял и себе билет, думаю, поеду в другом вагоне, а назад - уже вместе с ним. Выбежал на платформу, а электричка перед самым носом отошла. Тогда я и вернулся в город.
      Следователь не возражал. Он придвинул поближе к себе протокол обыска с наклеенным на бумагу билетом, прижал его локтем и записал показания Василия.
      - Так, так. Хорошо. Продолжайте.
      Но парень снова умолк.
      - Как-то странно у вас получается, - поднял голову от бумаг Суббота. - Одни только запоздалые реакции. Пришло в голову, что нельзя деда одного пускать - но поздно, побежал на электричку - опоздал, на свидание - тоже вовремя не успел.
      - Почему же? Мы так и договаривались: на одиннадцать часов, приблизительно к этому времени у нее собрание должно было кончиться. Я даже минут на десять раньше к институту подошел.
      - В восемнадцать двадцать освободились, а засвидетельствовать алиби ваша знакомая может только с двадцати трех. Что же вы делали в городе почти пять часов, гражданин невидимка? Андрей Гущак был убит приблизительно в двадцать один пятьдесят. Когда стемнело. Через двадцать минут со станции "Лесная" отошел поезд, которым вы возвратились в город.
      Василий молчал. Следователь тоже умолк.
      - Разорванный билет, который вы намеревались утаить от следствия, продолжал он после паузы, - это настолько убедительная косвенная улика, что фактически играет роль прямой. Зачем вы спрятали его, зачем порвали? Чтобы замести следы?
      - Я не рвал.
      - А кто?
      - Не знаю.
      - Почему он оказался в ведре для мусора?
      - Не знаю.
      - А кто знает?
      - Я не бросал.
      - Наивный вы человек, - укоризненно и с сожалением покачал головою Суббота. - Следы всегда остаются. Если бы вы даже сожгли его, эксперты и пепел прочли бы. И легенда ваша наивна. Ехать по этому билету, кроме вас, некому было. Так? И выбросили его - вы. - Суббота снова повторил твердо и уверенно: - И убить Андрея Гущака больше некому было! - Он замолчал на мгновенье, чтобы произвести на парня большее впечатление. - Отпираться, Василий, не стоит. Для вас же хуже. И так уже натворили достаточно.
      Гущак молчал.
      Следователь положил протокол обыска с подколотым к нему железнодорожным билетом в папку и спрятал ее в ящик. Демонстративно хлопнул ящиком, закрывая его, потом поднял стопку бумаги, лежавшую перед ним, и, выравнивая, постукал торцом ее по столу, желая всем этим показать, что разговор, собственно, закончен.
      - Спрашиваю в последний раз. Признаетесь?
      Гущак молчал.
      - Признаетесь или нет?
      - Я больше ничего не скажу. Зачем говорить, если вы все равно не верите?
      Следователь должен быть до конца объективным, беспристрастным. Только факты, факты и доказательства. Соответствующим образом оформленные на бумаге, они уже сами складываются в обвинительное заключение. А если это заключение стало внутренним убеждением следователя не по окончании следствия, а с самого начала? Значит, первые же собранные розыском улики оказались неопровержимыми, и теперь он, Валентин Суббота, не должен отказываться от своего убеждения. Не говоря уже о том, что существует постоянная спутница и провозвестница истины - интуиция. Хотя и советуют не всегда доверяться ей.
      Но теория - одно, а практика - совсем другое. Ты от нее, от интуиции, отказываешься, боишься попасть под ее влияние, а она существует - и все! И вот в данном случае не позволяет она верить этому колючему как еж парню.
      - Такова уж работа моя, чтобы не верить! - ощутив решительное сопротивление Гущака, сказал Суббота, пробуя перейти на миролюбивый тон.
      - Такой работы в нашем обществе нет!
      Вместе с совершенно естественным возмущением против убийцы в душе Субботы теплилось сочувствие к этому парню, загубившему и свою жизнь.
      - Дурень ты, дурень! Каяться надо. За умышленное убийство без смягчающих обстоятельств можешь высшую меру схлопотать, с жизнью распрощаться...
      - А я и не хочу жить среди таких, как вы... И прошу не "тыкать".
      - Или всю жизнь за решеткой будешь сидеть.
      - Диоген в бочке жил - и то ничего.
      - Тебе нравится такая жизнь? Что ты там делать-то будешь?
      - Думать.
      - О чем же можно думать столько лет?
      Прямолинейность и задиристость студента сейчас не вызывали у Субботы раздражения, не злили его. А неожиданный, почти алогичный ход мыслей даже нравился. Он снова вдохнул воздух, настоянный на цветущей липе, и подумал, что внизу, в камере предварительного заключения, этот парень со своим норовом быстро увянет и через несколько дней сознается. Именно такие вот горячие быстро и остывают.
      - Так о чем же можно думать столько лет?
      - О том, откуда берутся такие, как вы.
      Суббота сделал вид, что ему захотелось зевнуть.
      - Мы с вами не на философской дискуссии, гражданин Гущак. Я хочу от вас только одного. Чтобы вы прямо и честно ответили на вопрос: "Почему раньше скрывали, что ездили с дедом в Лесную, и зачем пытались уничтожить билет?"
      Василий молчал. Ему все это надоело. Он почувствовал себя усталым и тоже хотел только одного - чтобы поскорее закончилось это терзание. Суббота решительно подтянул галстук и выключил вентилятор. Стало тихо. Только слышно было, как тяжело дышит Василий.
      И Суббота вдруг понял, что беспокоило его все время, в течение всего допроса: казалось, что разговаривает он не с подозреваемым в убийстве студентом Гущаком, а словно перед зеркалом с самим собой. Понял, почему Василий сразу показался ему знакомым, хотя никогда раньше в милиции не бывал. Этот упорный, замкнутый характер чем-то напоминал его собственный.
      Суббота подсунул Гущаку протокол. Тот, не читая, подписал каждую страницу.
      Когда его уведи, Суббота подошел к открытому окну и, опершись руками о подоконник, предался размеренным дыхательным упражнениям по системе йогов.
      3
      Подполковник Коваль поехал с Субботой в Лесную не на машине, а электричкой. Обращение управления внутренних дел, расклеенное на пригородном вокзале и на всех станциях той ветки, на которой находилась Лесная, пока не дало никаких результатов, и Ковалю так же, как Субботе, не хотелось расставаться с последней надеждой на неожиданные ассоциации, которые могли возникнуть на пути, проделанном Ардреем Гущаком, или на месте убийства и дать для начала хотя бы новый импульс интуиции.
      Известное дело: когда под ногами нет твердой почвы, приходится человеку уповать и на внезапное озарение. Для подполковника Коваля в загадочном убийстве "канадца" было пока еще столько неясностей, что, казалось, восклицательный знак так и не удастся поставить. Ничего конкретного не мог подсказать ему и лейтенант Андрейко, который первым начал розыск.
      Для поездки Коваль и Суббота выбрали время, когда заканчивается утренний час "пик", после которого движение поездов часа на два прерывается и станции пустуют. Ведь даже среди людей, спешащих на работу, непременно найдутся зеваки, которые будут ходить по пятам и мешать.
      Электричка мягко плыла на северо-запад, оставляя позади заводские корпуса и жилые кварталы. Потом пошли зеленые массивы, в которые поезд влетал, как ракета. Мгновенно проскочив через просеку, он помчался лесом, и замелькали перед глазами высокие деревья. В открытые окна хлынул аромат хвои. В вагоне было много солнца и мало людей. Слева у окна сидела какая-то старушка с корзинкой, накрытой полотняным рушником, в тамбуре, закрываясь газетой, целовались парень и девушка.
      Коваль вспомнил свою Наташу, работавшую сейчас пионервожатой в лагере неподалеку от железнодорожной станции, которую они проскочили, и подумал, что обязательно заехал бы к ней хоть на несколько минут, если бы оказался здесь один, без Субботы. И еще подумал о том, смогла ли бы его Наташка вот так же, закрываясь газетой, целоваться с парнем. Ответить на этот вопрос он не мог и поэтому сердито посмотрел на молодого следователя, вызвав у него недоумение своим неожиданно холодным взглядом.
      В отличие от подполковника, Суббота все время думал только о деле, ради которого они ехали в Лесную. Ни солнечный день, ни живописные места за широким вагонным окном не радовали его. С того дня, когда ему поручено было дело об убийстве Гущака, не знал он ни минуты покоя. Даже по ночам снились ему Гущаки разного возраста, роста, живые и мертвые, хохочущие и плачущие, и он все путал, кто кого убил. Просыпался, когда ему начинал сниться прокурор, человек, уважительно относящийся к своим подчиненным, но вместе с тем беспощадно требовательный в случае провала следствия. Тот факт, что во главе оперативной группы поставлен теперь Коваль, которому доверяют дела самые сложные и самые запутанные, - признак того, что, во-первых, дело Гущака обрело какое-то новое значение и что, во-вторых, инспектор Андрейко, по мнению милицейского начальства, не справился с заданием, а комиссар милиции, начальник управления внутренних дел, хочет помочь следствию первоклассным, мастерским сыском. Однако подполковник Коваль - это не только помощь, но и контроль, и предупреждение всем, кто в этом деле "задействован", в том числе и ему, Субботе.
      Однако, еще раз проанализировав все, что было им сделано, Суббота опять-таки пришел к выводу, что не следует поддаваться никаким фантазиям и иллюзиям и придумывать дополнительные версии, а нужно тщательно разработать ту, которая уже почти привела к успеху. И он успокаивал себя, отгоняя неприятную мысль о том, что со стороны комиссара не исключен элемент сомнения в правильности его, Субботы, действий.
      Была и еще одна причина, почему молодой следователь чувствовал себя с Ковалем не совсем уверенно, но причина эта носила характер сугубо личный, и думать о ней Суббота себе не позволял.
      Поезд плавно приближался к станции, и следователь впервые увидел в новом ракурсе - из окна электрички - знакомую полосу кустарника, автомобильное шоссе вдоль железной дороги, наконец - место преступления, которое раньше осматривал он, стоя на путях.
      Вот и платформа. Коваль и Суббота пошли не вперед, к переходному мосту, а в противоположный конец платформы, туда, где жители восточной части Лесной, не обращая внимания на предостерегающий плакат, спрыгивали на рельсы и что есть духу перебегали через них. Они тоже спрыгнули: Суббота - легко, а Коваль задержался на краю, а потом так неловко приземлился, что ощутил боль в пятках.
      Подполковник с горечью подумал, что отяжелел: озабоченный делами, перестал ходить в бассейн, на рыбалку тоже выбраться некогда, даже зарядку стал делать нерегулярно, вот и результат!
      Идя вдоль колеи, он второй раз внимательно осматривал местность. Далеко вперед бегут сверкающие под солнцем рельсы. Вырвавшись из станционных сплетений, они выскальзывают на широкий простор. Слева от железной дороги - размякшее под летним солнцем асфальтовое шоссе, справа мощенка. Шоссе зажато между колеей с поднятыми над землей проводами семафорной сигнализации и ажурными оградами многочисленных домов отдыха, санаториев, пионерских лагерей, утопающих в глубине леса, раскинувшегося на сотни гектаров - до видневшегося едва ли не у самого горизонта большого села.
      Метрах в шестидесяти от платформы Суббота остановился и, сказав "здесь", раскрыл папку с бумагами, отыскал план, который набросал во время первого выезда на место преступления.
      С того дня, как прокурор вызвал его и велел выехать вместе с лейтенантом Андрейко и медицинским экспертом на дело, казалось, прошла целая вечность. А в действительности - всего неделя, в течение которой Суббота, помня золотое правило - расследовать по горячим следам (время работает на скрывающегося убийцу), - почти не ел, не пил, не спал ночами. И он не может себя упрекнуть - ведь за это короткое время они с лейтенантом вышли на Василия Гущака, и сразу отпали другие предположения и версии, возникшие не из реальных фактов, а из домыслов.
      Главное сделано. Создавать теперь новую оперативную группу во главе с подполковником Ковалем просто смешно. Немного утешает мысль, что он как-никак работник прокуратуры, а не подчиненный Коваля, и недоверие свое комиссар высказал, собственно, не ему, а инспектору Андрейко. И следствие доведет до конца он - Валентин Суббота.
      На его плане - примитивном, но довольно точном рисунке, изображавшем на линованной бумаге пути, полосу гравия, кусты и тросы семафора, - было помечено место, где нашли труп Гущака, лежавший не на рельсах, а возле них, и отдельно - отрезанная левая рука, отброшенная то ли колесами, то ли потоком воздуха почти к самой платформе.
      Рассматривая рисунок, подполковник попросил следователя еще раз рассказать, на что он обратил внимание, по свежим следам ознакомившись с ситуацией, и вообще, каковы были его первые впечатления.
      Суббота повторил все, что уже сообщал раньше об осмотре места преступления, о попытках найти сохранившиеся следы на тропинке, идущей вдоль пути, о том, какие предметы были найдены на самом месте и вокруг него: окурки, обгрызенный карандаш, расписание движения электропоездов на летний период.
      Лейтенант Андрейко собрал все эти мелочи, но он, Суббота, полагает, что как вещественные доказательства они теперь непригодны, поскольку не увязываются ни с одной из возможных версий, а тем более - с основной и по существу единственно реальной - убийца Василий Гущак.
      - А не могли ли принять участие в убийстве несколько человек? - вслух подумал Коваль.
      Молодого следователя немного задел бесстрастный тон, которым подполковник задал этот вопрос. Не мог не заметить Суббота и того, как держался Коваль вообще. У него был вид человека, который настолько разомлел от жары, что осматривает место убийства полусонными глазами и думает о чем-то, совершенно не относящемся к делу. Скорее всего - о том, как бы отдохнуть в тени деревьев.
      Но Суббота даже и намеком не выдал своих ощущений. В конце-то концов, возглавляет следствие работник прокуратуры, а оперативная группа Коваля орган всего-навсего вспомогательный.
      - Не думаю, товарищ подполковник, - сдержанно возразил он. Во-первых, старику хватило бы одного толчка такого крепкого парня, как его внук, во-вторых, у "канадца" не было ни знакомых, ни родственников, кроме Василия и его матери, в-третьих, машинист электропоезда номер семьсот три, под колеса которого попал Гущак, видел только двоих мужчин, шедших по тропинке вдоль колеи. Он дал предупреждающий гудок, и оба отошли от рельсов.
      - А не мог ли он ошибиться? Что, если шел только один человек?
      - Дмитрий Иванович! На первом вагоне электрички - такой мощный прожектор!
      - А тени?
      - Нет, нет, - покачал головою Суббота, удивляясь, как подполковник не понимает элементарных вещей. - В таком случае он мог ошибиться в противоположную сторону - скажем, вместо двоих увидеть четверых.
      - Меня очень удивляет, что кому-то потребовалось убить престарелого человека.
      - Смерть причину находит, - сказал Суббота. - Я думаю, Дмитрий Иванович, дело ясное.
      - Вы машиниста сами допрашивали?
      - Ваш лейтенант Андрейко.
      - Не помнит ли он роста этих людей? Молодой Гущак немного выше деда.
      - В протоколе так и записано с его слов: один повыше, крепкого телосложения. Но машинист видел их всего лишь несколько секунд.
      - Вы не собирались провести следственный эксперимент?
      - Какой, Дмитрий Иванович?
      - Воссоздать обстановку того вечера, когда было совершено убийство, и показать машинисту несколько пар людей на той же тропинке. В одну из этих пар включить молодого Гущака...
      - На такой эксперимент необходимо получить специальное разрешение от железнодорожного начальства. Через десять минут после семьсот третьего здесь проходит пассажирский. Именно тот, машинист которого заметил труп и остановил состав, не доехав до него метров двадцать.
      - Что ж, надо такое разрешение получить. - И, проницательно взглянув на молодого следователя, Коваль добавил: - Колесом отхватило только руку, и после того, как наступила смерть. Так считает экспертиза. Она говорит о прижизненной травме Гущака, которая была еще до того, как он попал под колеса. А разве такого рода травма, тот же синяк на голове или кровоподтек на виске, не могут оказаться следствием удара о рельс или о камень? Смотрите, какой здесь крупный и заостренный гравий и щебень, да и большие камни попадаются. - Подполковник толкнул ногой изрядный кусок щебня. - Шел человек, споткнулся, ударился, а тут поезд... Эксперт так и не ответил на вопрос прямо: насильственная смерть или несчастный случай.
      - Совершенно ясно, что это убийство, Дмитрий Иванович, - сказал Суббота, а сам подумал: "Словно экзаменует меня!" - Окончательное подтверждение может дать только следствие. У него для этого достаточно аргументов, и экспертиза - главнейший из них.
      - А вы попробуйте еще раз запросить экспертизу и потребуйте прямого ответа. В частности, об орудии убийства. Экспертиза ведь обходит это важное обстоятельство.
      - Об этом я и сам думал, - вынужден был согласиться Суббота.
      Толкнув Коваля и Субботу воздушной волной, рядом с ними проскочила электричка. Подполковник внимательно смотрел вниз, под колеса. Когда пыль, поднятая прошедшим поездом, осела, он принялся ходить вдоль колеи взад и вперед, словно совсем забыв о следователе.
      И вдруг резко обернулся.
      - Где тут можно напиться, Валентин Николаевич? Жарища-то какая!
      "Это, кажется, единственное, что его сейчас волнует", - сердито подумал Суббота, чувствуя, впрочем, что и сам изнемогает от жары, особенно ощутимой вблизи просмоленных, разогретых солнцем шпал, которые слезились черными каплями и источали тяжелый дегтярный дух.
      - Наверно, на станции...
      - Пойдемте. - И подполковник, повернувшись спиной к месту убийства, неторопливо зашагал к станционным строениям.
      Суббота покорно побрел следом за ним.
      - А если, вспомнив о соображении по поводу тени человека, которого выхватывает из темноты прожектор, мы все-таки предположим, что Гущак был один, а "вторым" была его тень? Что скажете на это, Валентин Николаевич? спросил Коваль, оборачиваясь к следователю.
      Суббота ответил не сразу. Кажется, подполковник берет под сомнение не только заключение судмедэксперта, но и всю его работу.
      - Не думаю, - произнес он наконец. - Можно, конечно, еще раз допросить машиниста. Но вряд ли удастся опровергнуть заключение о прижизненном ударе по голове. Именно - ударе! Кто же ударил старика, если он был "один"? Кто убийца? В таком случае искомая неизвестная величина вообще становится объектом фантастики, а не реальности.
      Коваль остановился и бросил на следователя испытующий взгляд:
      - А вы пробовали фантазировать? Относительно этой самой искомой неизвестной величины?
      Суббота помолчал немного. А потом пробормотал что-то о сроках расследования, известных и подполковнику Ковалю, и о том, что, имея доказательства, которые изобличают молодого Гущака, он не счел нужным отвлекать внимание на произвольные предположения.
      То, что говорил Суббота, было правильно с точки зрения учебника криминалистики. Но подполковник только поморщился в ответ.
      - Перед нами более широкое поле деятельности, чем одна версия. Коваль сказал "перед нами", а не "перед вами", чтобы не задевать самолюбия молодого следователя. - Но ведь следствие и сыск - это творчество, а значит, и фантазия.
      - Фантастика - это романы, Дмитрий Иванович! Если следствие начнет фантазировать, до чего же оно дойдет?!
      - Я сказал "фантазия", а не "фантастика", - спокойно возразил Коваль. - Кстати, знаете, что писал о воображении, то есть о способности фантазировать, Эйнштейн? Что полет человеческого воображения для науки важнее, чем конкретные знания, потому что знания - ограничены, а воображение охватывает все на свете, стимулирует прогресс и является источником его эволюции. Точнее, по его мнению, воображение - это реальный фактор научного исследования. Мне кажется, он прав. Ну, а в нашем случае мы пока что будем исходить из ваших соображений: якобы у старика Гущака в нашей стране не было никого, кроме родственников, к которым он приехал. Ни давних знакомых, ни когдатошних друзей. Тогда и на самом деле останется у нас одна версия. Пусть будет так.
      - Не в Канаду же нам ехать по следам старика! Там было у него, конечно, какое-то окружение. Но не думаю, что он бежал сюда от преследования мафии, которая следом за ним проникла к нам, чтобы рассчитаться со своей жертвой!
      - Гм... А хотя бы и в Канаду! Да у вас прекрасная фантазия, Валентин Николаевич! - усмехнулся Коваль. - А то я уж, грешным делом, подумал... Ну ладно, - примирительно закончил он. - В Канаду, пожалуй, все-таки не поедем. Вернемтесь-ка сейчас лучше в Киев. Лейтенант Андрейко занят, выполняет ваше задание, и я сам завтра свяжусь с ОВИРом*, просмотрю документы, касающиеся репатриации Гущака. А сегодня я хотел бы поговорить с его внуком.
      _______________
      * О В И Р - отдел виз и разрешений на выезд за границу и въезд в
      Советский Союз.
      Коваль вернул Субботе рисунок, давая этим понять, что заканчивает служебные разговоры, и бодро - куда только девалась усталость! - зашагал к киоску с водой и мороженым, который маячил у стены станционного здания.
      4
      Василий Гущак вошел в кабинет Коваля, наклонив голову и исподлобья разглядывая обстановку, казенную, но не такую простую, как в комнате, где допрашивал его следователь Суббота. Он увидел широкий, светлого дерева стол, несколько стульев у стены и один - за столом, шкафы с папками. А у стола стояло, по-видимому предназначенное для посетителей, старомодное, но роскошное кожаное кресло.
      Единственное, что портило общий вид кабинета и вместе с тем в некотором смысле понравилось Василию (если вообще в милиции что-то может нравиться), это допотопный железный сейф с чернильными кляксами на коричневых стенках и следами пластилина на дверце. Точно такой же сейф Василий видел у следователя, и он словно возвращал парня в уже ставшую для него привычной атмосферу допроса, помогал держаться в постепенно выработавшейся манере поведения.
      Их взгляды встретились. И Василий невольно отвернулся - столько было стремительной энергии в немного поблекших глазах хозяина кабинета.
      Когда Василий снова взглянул на него, этот человек доброжелательно улыбался.
      "Что за игра в кошки-мышки!" - зло подумал парень, решив, что новый следователь, за которого он принял Коваля, пытается искусственно создать непринужденную обстановку, располагающую к откровенности.
      Затем он немного успокоился, обратив внимание на погоны Коваля. Подполковничьи звезды на двух просветах и весь облик немолодого офицера с седыми висками вызывали чувство уважения. Василий недавно вернулся из армии и еще не забыл, что такое подполковник. Помнил и то, чем старше начальник, тем проще он держится с солдатом.
      - Садитесь, - подполковник указал на кресло.
      Подтянув брюки, которые раньше были узковаты, а теперь - без пояса как это раздражало и унижало Василия! - словно стали шире, молодой Гущак сел. Кресло приняло его в свои ласковые объятия, и Василий подумал, что, наверно, оно стоит здесь специально для того, чтобы размагничивать волю допрашиваемых.
      От этой мысли в его сердце снова вспыхнула враждебность, и он отвел взгляд в сторону.
      Коваль сел не за стол, а рядом с Василием.
      - Познакомимся. Подполковник Коваль.
      - Зачем нам знакомиться? С протоколами допросов вы, наверно, знакомы. А больше по этому делу добавить не могу ничего.
      - Не надо сразу становиться в позу, - дружелюбно заметил Коваль, не сводя с парня пристального взгляда. - Вы, я вижу, наизусть уже знаете некоторые протокольные формулировки. Но официальный лексикон оставим в стороне. Давайте попросту поговорим.
      - Я привык говорить "товарищ подполковник", а "попросту" выходит "гражданин". Так, что ли?
      - Когда демобилизовались? - Коваль сделал вид, что не замечает озлобленности парня.
      - Прошлой осенью.
      - В каких служили войсках?
      - В ракетных.
      - Стратегического действия?
      Василий Гущак поднял голову, и Коваль увидел его нахмуренный лоб, сдвинутые на переносице густые брови, сжатые губы. "Типичный холерик, подумал подполковник, - вспыльчивый, подозрительный, упрямый, бурно реагирует на малейшую несправедливость, даже кажущуюся. Но за всем этим упрямством и грубостью, возможно, кроется обыкновенная слабохарактерность".
      - Ракеты стратегического действия?
      - Я присягу принимал.
      Коваль улыбнулся.
      - Правильно. А дедушке своему тоже не рассказывали?
      - Нет.
      - И он не интересовался?
      - Нет.
      - А чем интересовался?
      Василий пожал плечами.
      - Меня Дмитрием Ивановичем зовут. Дмитрий Иванович Коваль.
      Василий понял подполковника. Его мрачное, насупленное лицо немного Посветлело.
      - Можете меня так называть - по имени и отчеству. - Подполковник встал, обошел стол, открыл ящик, достал пачку "Беломора". - Курите?
      - Нет.
      Коваль закурил папиросу и пустил дым вверх, чтобы не "задымить" некурящего Василия Гущака.
      - В вашей семье не ждали приезда дедушки Андрея?
      - Я даже не знал, что он существует.
      - А мать?
      - Она мне когда-то говорила, что дедушка еще в молодости уехал за границу. И там вроде бы без вести пропал.
      - А зачем уехал? На заработки? Или сбежал?
      Василий отвел глаза:
      - Какая-то забытая история. Подробностей не знаю.
      - И дедушка ничего не рассказывал?
      - Нет.
      - Не интересовались?
      - Спрашивал. Он только отмахнулся: "В другой раз".
      Коваль задумчиво стряхнул пепел.
      - Но хоть что-то он все-таки рассказывал о своей молодости?
      Василий ответил не сразу. Но пауза, которую сам он создал, угнетала его. Любой посторонний звук словно касался его обнаженных нервов. Где-то внизу, под окном негромко заурчал мотор автомобиля. Над городом стоял легкий шум. "А ведь с подполковником, - подумал Василий, - можно разговаривать, не то что с этим Субботой..."
      - Дедушка говорил, что жил сначала в Виннипеге.
      - В двадцатые годы?
      - Наверно.
      - Приблизительной даты его выезда за границу не знаете?
      - Вскоре после гражданской войны.
      - Он принимал в ней участие?
      - Об этом не рассказывал. Но тогда ведь мало кого события не коснулись.
      - А на чьей стороне?
      - Думаю, если бы на нашей, так раньше вернулся бы или совсем бы не уезжал.
      Коваль про себя похвалил парня за такой ответ, а вслух сказал:
      - Всякое бывало. Рассказывайте дальше.
      - Работал он на хозяина-фермера. Влюбился в его дочь. Да фермер не разрешил ей выйти замуж за бродягу, выгнал его. Дедушка нанялся на стройку, освоил несколько профессий, хорошо зарабатывал. В Канаде рабочие руки тогда в цене были. Потом женился на поповне. С детьми не торопились. Сперва хотели хозяйство нажить. Дедушка открыл свою лавку, машину купил, кару по-английски. Однажды поехал с женой в турне по Америке. Дороги там отличные, машины высокого класса, скорость в сто миль не ощущается. И вот на большой скорости не смог он затормозить. В дерево врезался. Жена погибла, он в больницу попал. Год пролежал, разорился, леченье и лекарства там дорогие. На остатки жениного приданого еще одну лавчонку купил. Новую семью завести не решился, так и состарился в одиночестве. Вот и все, что я о нем знаю.
      Подполковник Коваль погасил папиросу, постучал пальцами по столу.
      - Что вам больше всего запомнилось из рассказов деда? Что произвело впечатление? Какие-нибудь детали...
      Василий подумал несколько минут, потом сказал:
      - Ну, о церкви...
      Глаза Коваля засверкали так, словно его и на самом деле заинтересовало, как там в Канаде с церквами дело обстоит.
      - Он верил в бога?
      - В молодости не верил. А женившись на поповне, должен был в церковь ходить. Правда, церковь там не только для молений и богослужений. Она там и клуб, и деловая контора, и место отдыха. Строят их модерново, из стекла и бетона, как дворцы. Внизу, в подвале, обязательно кафе.
      - Языка родного не забыл?
      - Считал, что не забыл. Но говорил не очень понятно. Все время путал наши слова с английскими: "Взял кару, и поехали на тур в Америку". Или жаловался: "В больших городах часто негде кару запарковать", то есть машину негде поставить. А к тому же еще и многие украинские слова у него из диалектов - ведь канадские украинцы по большей части выходцы из Галиции, с Карпат. И очень чувствуется местный акцент.