Ола и морской волк

— Будьте любезны извиниться за те слова, которые вы сказали вашей кузине! — спокойно сказал маркиз.

— И не подумаю! — огрызнулся Жиль. — Я назвал ее шлюхой, каковой она, очевидно, и является, но, будучи ее родственником, я все еще готов сделать из нее порядочную женщину, о чем вы, конечно, и не помышляете.

Он держался с маркизом бесцеремонно, и у Олы перехватило дыхание, когда маркиз ударил его в подбородок и сбил с ног.

Когда Жиль растянулся на полу, маркиз сказал:

— Убирайтесь вон с моей яхты! Если я еще раз увижу вас здесь или услышу, что вы обращаетесь к женщине в такой оскорбительной манере, я отделаю вас, как вы того заслуживаете!

Жиль лежал на полу с таким похабным и двусмысленным выражением на лице и не шевелился. Потом пришел в себя, поднялся и сказал:

— Если вы думаете, что вам это сойдет с рук, Элвингтон, то вы очень ошибаетесь! Когда я вернусь в Лондон, то добьюсь, чтобы все в обществе узнали о вашем поведении и похищении молодой беззащитной девушки. Я не могу поверить, что его величество или королева одобрят подобную безнравственность в своем привилегированном кругу.

Он закончил говорить, и Ола вскрикнула в ужасе, а когда Жиль вышел из каюты, потирая подбородок, и маркиз последовал за ним, то она побежала в свою каюту.

Она знала, что Жиль не зря говорил, что маркиз попадет в немилость, если король и королева услышат его искаженный рассказ о том, как она одна, без чьего-либо сопровождения была на яхте маркиза.

Королева и так уже проявила достаточное великодушие, приняв бремя незаконнорожденных детей его величества и благосклонно относясь к ним, но во всем остальном она щепетильна, благочестива и крайне строга ко всему, что могло бы оскорбить ее идеалы нравственности и респектабельности.

Воспитанная в духе нравов узкого провинциального двора, она получила четкие и ясные представления об общепринятых правилах патриархального уклада жизни и не собиралась менять свои убеждения в чужой для нее стране.

Ола была достаточно умна и понимала, что маркиз не только гордился доверием к себе короля, но и считал своим долгом уберечь монарха от многих ошибок, которые тот мог совершить из-за своего импульсивного и запальчивого характера.

Во время одной из их бесед она также совершенно случайно узнала, что придворные особы, включая даже премьер-министра, желая довести до сведения короля какой-либо свой вопрос, обращались к маркизу с просьбой изложить их точку зрения его величеству просто потому, что король был так благосклонен к нему.

«Как же я могу так испортить ему репутацию? Как могу так вмешиваться в его жизнь?» — спрашивала себя Ола.

Она не видела никакого выхода из положения и стала лихорадочно собирать свой чемодан, доставая платья из шкафа, в котором они висели, вынимая другие свои вещи из ящиков, так умело встроенных в мебель, подогнанную под одну из изогнутых бортовых сторон каюты.

Ола была сильно взволнована и потратила на сборы больше времени, чем обычно, да к тому же больная рука от напряжения стала ее беспокоить.

Наконец все было упаковано, и она сняла шляпку с верхней полки комода, надела ее, подвязав ленты под подбородком.

Подойдя к двери каюты, она позвала стюарда.

Когда она и маркиз находились в своих каютах, обычно к их услугам всегда был стюард, но на сей раз на ее вызов явился почему-то не стюард, а Гибсон.

— Я хотела вызвать стюарда, — сказала она.

— Я сделаю все, что пожелаете, мисс.

Ола поколебалась секунду, затем сказала:

— Пожалуйста, стяните ремнем мой чемодан и отправьте его на причал, и еще наймите мне экипаж.

Гибсон молчал, и, выждав немного, она твердо сказала:

— Прямо сейчас!

— Боюсь, что это невозможно, мисс.

— Как это так… невозможно? — спросила Ола.

— Перед тем как сойти на берег, мисс, господин сказал мне: «Присмотрите за мисс Милфорд, Гибсон, пока я не вернусь».

— Меня не заботит, что его светлость сказали или чего не говорили, — произнесла с достоинством Ола. — Я должна покинуть яхту, Гибсон, и я была бы признательна вам, если бы вы выполнили мои распоряжения.

— Сожалею, мисс, но этого я не могу сделать!

— Вы хотите сказать, что отказываетесь доставить мой чемодан на берег?

— В общем, да, мисс, я не разрешаю вам уйти, — ответил Гибсон. — Кроме того, вы еще недостаточно окрепли для долгой ходьбы, и вы знаете это так же хорошо, как и я.

— Но я… должна… сойти, Гибсон.

Он покачал головой, и вместо того, чтобы напуститься на него, что она сделала бы раньше, Ола от ощущения безысходности опустилась на кровать.

— А теперь, мисс, знаете, что я сделаю, — сказал Гибсон другим тоном, — я принесу вам хорошую чашку чая. Нет ничего лучше чашечки чая, когда чувствуешь себя расстроенным.

Он вышел из каюты, захлопнув за собой дверь, и Ола приложила руки к глазам, как бы собираясь с мыслями.

— Если я останусь здесь, я наврежу маркизу, — сказала она, — а я не должна этого делать.

Она решила, что раз Гибсон устроил ей преграду, она должна будет уехать без своего багажа.

Ола знала, что он пойдет на камбуз приготовить ей чай, поэтому если не мешкать, то можно будет проскользнуть на палубу и поскорее скрыться, пока он хватится ее.

«Морской волк» был притянут к причалу, и она могла сойти на берег по трапу.

Она взяла свой кейс с драгоценностями и очень тихо, чтобы никто не услышал, подошла к двери и повернула ручку.

Дверь не поддалась, тогда она снова повернула ручку и с негодованием поняла, что Гибсон запер ее!

Это было уже чересчур с его стороны, и она подошла к иллюминатору, сожалея, что ей не удастся протиснуться через него и поплыть к берегу, показав тем самым свою независимость.

Она снова села на кровать, сняла свою шляпку, швырнула ее в сердцах на пол и почувствовала себя еще более усталой.

Услышав, как возвращается Гибсон, она решила сказать все, что она думает о его дерзком поведении, когда он обращается с ней, как с маленьким ребенком.

Он был так добр и так умело ее лечил, но сейчас он перешел границы дозволенного.

Она услышала, как поворачивается ключ в замке и увидела на пороге не Гибсона, а маркиза.

Он вошел в каюту, и, заметив, как маркиз бросил взгляд на собранный чемодан, Ола поняла, что он был уже в курсе ее намерения.

Но когда их глаза встретились, она почувствовала, что не в состоянии просто произнести слова протеста. Глядя на него, она подумала, как он был красив и силен, когда сбил Жиля с ног.

— Извините, что меня так долго не было, — сказал маркиз. — Вы, наверное, гадали, куда я ушел.

— Я… я хотела… уехать… но Гибсон мне не позволил.

— Куда вы хотели уехать?

— От вас… чтобы Жиль не смог… навредить вам и рассказать… королю и королеве.

— Думаю, что ваш стремительный отъезд вряд ли изменил бы что-либо в его рассказе, если бы ему было позволено поведать его.

Глаза Олы изумленно расширились.

— Вы не позволили ему сделать это?

Маркиз кивнул.

— Но… как? Что вы… сделали?

У нее мелькнула мысль, что маркиз ранил Жиля или даже убил его. А эта беда была пострашнее угроз Жиля. Но такой поступок был так не похож на маркиза.

Она все еще сидела на кровати. Маркиз подошел к ее витиеватой бронзовой спинке и, положив на нее руки, посмотрел на Олу.

Внезапно ей захотелось просить у него прощения за все причиненные ему неприятности.

— Я так раскаиваюсь, — сказала она, — я не думала, когда… заставила вас увезти меня из Англии… что могу навредить вам… и теперь… после того, что сказал Жиль… я понимаю, что я… сделала, и я могу лишь сказать, что… очень… очень раскаиваюсь.

— Если вы так считаете, — ответил маркиз, — то я должен рассказать вам, каким образом я предотвратил возможность навредить нам тем рассказом, который Жиль намеревался распространить в Лондоне, а он бы, несомненно, сделал это, если бы я не помешал ему.

— Что вы сделали? Вы не должны скрывать от меня! — сказала Ола.

— Я сообщил вашему кузену, — сказал маркиз, — что мы поженились!

Оле вначале показалось, что она ослышалась. Но взглянув на него широко раскрытыми глазами, которые словно заполняли все ее бледное лицо, она по его виду поняла, что он говорит всерьез.

— Как вы могли сказать ему такое? — спросила она. — Когда он обнаружит обман, положение усугубится.

— Но это правда, — спокойно сказал маркиз. — Мы, по сути, уже законные супруги, хотя, я был уверен, что вы захотите еще и венчаться в церкви. Поэтому договорился о церковной службе на сегодняшний вечер.

Он видел, что от потрясения Ола лишилась дара речи, и объяснил:

— Во Франции необходимо сначала бракосочетание перед мэром в городской ратуше, причем одно из лиц, вступающих в брак, может заменить его доверенное лицо.

Он улыбнулся и продолжил:

— Это доверенное лицо должно быть ответственным человеком, я счел, что капитан вполне соответствует этому требованию, и взял его с собой!

— Вы действительно хотите сказать… что я… я — ваша… жена? — спросила Ола.

— У меня есть документ, подтверждающий это, — ответил маркиз, — но поскольку я думаю, что каждая женщина вправе присутствовать на собственном бракосочетании, мы сегодня обвенчаемся, очень тихо, после заката в протестантской церкви. Приходский священник не только согласился провести службу бракосочетания, но обещал сохранить это в тайне.

В каюте наступила полная тишина, ее нарушил тихий испуганный голос Олы:

— Н-но… вы же сказали, что… ненавидите женщин и не хотите… жениться на ком-либо!

— И вы, — ответил маркиз, — сказали, что ненавидите мужчин и не собираетесь выходить замуж.

Вновь наступило долгое молчание.

— Я уверен, Ола, — сказал он, — что вы окажетесь достаточно благоразумной и поймете, что мы оба должны наилучшим образом выйти из трудной ситуации, созданной вашим кузеном. Я уже раньше предвидел возможность такого решения, но вы тогда еще не окрепли полностью, и я не хотел беспокоить вас планами на будущее.

— Вы были… очень добры, — сказала Ола, — но все это — моя вина… и мне… стыдно за себя.

— Думаю, что любая ваша вина, которую вы испытываете из-за того, что заставили меня везти вас дальше, в полной мере компенсирована и заглажена тем, как вы спасли мою жизнь.

— Я спасла вас, — сказала Ола, .. — но вы ведь не стали бы взбираться на утес и не оказались бы… в опасности, если бы я не… позвала вас туда.

— Это вы теперь так думаете, — возразил маркиз, — но, если бы я был один, без вас, мне бы тоже захотелось взобраться туда ради разминки, и со мной произошла бы та же самая история, только с совершенно иным концом.

Он видел, что не убедил ее, и добавил:

— То, что произошло, уже в прошлом, и нет смысла оглядываться в жизни назад и все время твердить: «Если бы я сделал то-то, а не так-то, то все было бы по-иному».

Он со смешком сказал:

— Никто из нас не может переписать историю, но в настоящем мы можем и должны быть достаточно разумны, чтобы не бороться с неизбежным или убегать от него, как вы очень любите делать, ведь это не может ничего решить.

— Я думала, если я… оставлю вас… вы сможете убедить Жиля не… говорить никому, что я была на «Морском волке». Я уверена, что вы смогли бы… подкупить его, чтобы он хранил молчание, поскольку ему всегда не хватает денег.

— И позволить ему шантажировать меня всю жизнь? — спросил маркиз. — Нет, благодарю вас, Ола! Я предпочитаю собственное решение, и, видимо, быть моей женой для вас не так неприятно, по сравнению с замужеством за вашим кузеном или с вашим одиночеством.

— Я… подумала, — сказала Ола тихим голосом, — когда он лежал на полу… он выглядел действительно… злобным… и я уверена, что он попытается… навредить вам, если сможет.

— Мне кажется, мы можем быть уверены, что он не будет способен сделать это, — сказал маркиз. — Я намерен послать извещение о нашей женитьбе в GAZETTE немедленно; и когда он приедет в Англию, то никто не будет слушать его россказни.

После минутного молчания Ола тихо спросила:

— Он назвал меня… шлюхой. Это — то же самое, что… Fille de joie?

Поколебавшись секунду, маркиз ответил;

— Да.

— А «кокотка»… означает… то же самое?

Он кивнул.

— Теперь… я… понимаю, как ужасно и оскорбительно моя мачеха относилась ко мне… и может быть…

Она сделала паузу и добавила:

— М-может быть, ваши друзья посчитают большой… ошибкой с вашей стороны… ж-жениться на той, которая выглядит, как… я.

Маркиз улыбнулся.

— Мои друзья, увидев вас, подумают, что мне очень повезло, что я женился на той, которая, вне всякого сомнения, чрезвычайно прекрасна!

По выражению ее лица он видел, что Ола не верит ему, и воскликнул:

— Бог мой, дитя, как же вы не понимаете, что именно потому, что вы столь прекрасны, ваша мачеха и, наверное, многие другие женщины, с которыми вы встречаетесь, дико завидуют вашей привлекательности?

— Вы действительно… так думаете? — спросила Ола. — Мне всегда казалось, что… во мне что-то не так… потому что люди так удивляются цвету моих волос.

— Они удивляются потому, что у женщин очень редко бывает именно такой цвет и такая красота.

Он сделал ей комплимент, но в его голосе Ола слышала безразличие, словно он обсуждал какой-то неодушевленный объект, а не человека.

— Я рада… очень рада, что вам не придется… стыдиться меня, — сказала она после недолгого молчания.

— Я могу обещать вам, что этого никогда не будет, — сказал маркиз. — А теперь, когда ничего больше не может помешать нашему с вами появлению в Ницце или еще где-либо, я предлагаю вам после обеда проехаться по побережью. Виды из Виллефранч, расположенной недалеко вдоль берега, очень хороши.

— Мне бы так хотелось! Неужели я могу поехать с вами?

— Я прикажу подавать обед сейчас же, — ответил маркиз.

Он вышел из каюты, а Ола села перед туалетным столиком, чтобы прибрать свои волосы.

Разглядывая себя в зеркале, она думала, что маркиз назвал ее прекрасной, но какая-то нотка в его голосе подсказывала, что это ничего не значит для него лично, «Я хочу, чтобы он считал меня прекрасной», — говорила она себе.

Спохватившись, что она теперь уже его жена, Ола вздрогнула от этой мысли, потому что боялась, как бы он все-таки не возненавидел ее за то, что вопреки своему намерению оставаться холостяком он вынужденно женился.

«Откуда я могла знать, что все сложится таким образом?» — спрашивала она себя.

Ее охватил внезапный стыд от того, что она вела себя так настырно и скандально, что оттолкнуло бы любого мужчину и заставило бы его держаться подальше от нее.

Она опоила его наркотиком, так что он три дня находился без сознания. Он мог бы освободиться от нее в Гибралтаре или в Марселе, но оказался слишком добр, потому что она была ранена в плечо.

И теперь, ради спасения не только своей репутации, но и ее тоже, он вынужден жениться на ней. Она понимала, что это окончательно закроет рот Жилю, но маркиз расплачивается за это слишком дорогой ценой.

«Он никогда не простит меня… никогда!» — говорила она себе и от этой мысли буквально ощущала физическую боль в сердце.

Невольно она стала молиться, чтобы ей удалось как-то отвести от него эту ненависть к себе.

Ола молилась, чтобы он нашел в ней — хоть это и было невозможно — такую жену, о которой он мечтал, и она могла бы говорить с ним о его стремлениях, о его работе в Палате лордов, пыталась бы управлять его домами так, как он считал нужным.

«Я не буду требовать от него ничего», — сказала она себе.

Она задумалась: а это все, что мужчина ждет от женитьбы, Он же захочет чего-то большего?

Она сама же себе ответила, будто кто-то подсказал ей вслух.

Мужчина захочет любви. Но сможет ли она дать ее маркизу?

Она задавалась этим вопросом и видела в зеркале свои округлившиеся испуганные глаза.

Она чувствовала ответ, но боялась сложить его в слова.

Глава 7

«Поскольку Бойден и Ола вместе выразили свое согласие вступить в Праведное Супружество и свидетельствовали об этом перед Богом, и заручились друг перед другом торжественным зароком и обещанием, и подтвердили это, обменявшись кольцами и соединив руки, я провозглашаю их мужем и женою, во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь».

Это правда, думала Ола. Она вышла замуж за маркиза!

Когда они оставили яхту, ей казалось, что она словно передвигается во сне, и все вокруг до того нереально, что ей хотелось проснуться в том тумане, в котором они встретились впервые.

Однако она утратила чувство реальности еще раньше, после того, как маркиз сказал ей, что они уже женаты перед законом и что он договорился о церковном венчании вечером.

Сразу после обеда, за которым впервые им было немного трудно поддерживать беседу, маркиз взял ее, как и обещал, на прогулку по Ницце.

Поездка была короткая, поскольку после того, как они полюбовались видом из Виллефранч, он приказал, чтобы экипаж возвратился к яхте.

— Я хочу, чтобы вы отдохнули, — сказал он. — Вам сегодня выпало еще одно драматическое переживание, и вы наверняка утомились.

Ола была в восторге от яркого солнца, моря и цветов, но чувствовала, что сильно устала и после поведения Жиля, и своей попытки покинуть маркиза, ведь она еще не окрепла после болезни.

Когда они вернулись на яхту, Ола послушалась маркиза и отправилась к себе в каюту отдохнуть. , Ола думала, что мысли о предстоящем венчании не дадут ей уснуть, но едва она коснулась головой подушки, как сразу заснула.

Сон был глубокий, без сновидений, и она проснулась, лишь когда Гибсон пришел к ней в каюту, настаивая на необходимости обследовать плечо.

— Хорошо, — быстро сказала она.

— Я предостерегал вас, мисс, против преждевременной активности, — сурово сказал Гибсон, входя в роль няни, как всегда, когда осматривал ее рану.

Спорить с Гибсоном было бесполезно и она позволила ему снять легкую повязку с плеча и наложить новую.

Рана заживала так хорошо, что не было необходимости в перевязке, но Ола подозревала, что Гибсону нравилось ухаживать за ней и до последнего момента ему не хотелось расставаться со своими властными и почетными полномочиями.

— А теперь, мисс, вам надлежит одеться, — сказал Гибсон, — для вас приготовлено особенное платье.

— Платье! — воскликнула в удивлении Ола.

— Да, мисс. Его светлость купили его сегодня, я дал ему точные размеры, поэтому было бы странно, если бы оно не подошло вам.

Ола была поражена не только новым платьем в подарок, но и тем, что маркиз проявил столько заботы о ней.

Она также радовалась, что их женитьба свела на нет злобные намерения Жиля и что между маркизом и королем сохранятся прежние добрые взаимоотношения.

Однако теперь ее больше заботила не столько его общественная жизнь, сколько то, как она навязала себя маркизу, который стремился освободиться от нее, — от этих мыслей ее охватил стыд и она пришла в отчаяние.

Она стала для него обузой не только на время путешествия, но на всю жизнь!

Когда Гибсон возвратился к ней в каюту с платьем в руках, она подумала лишь о том, что маркиз не только старался, по его словам, «выйти из трудной ситуации», но и каким-то странным образом ее приукрашивал.

Платье было прелестным, а надев его, она увидела, что выглядит точь-в-точь как невеста: легкой, воздушной, неземной, подобно сказочной принцессе.

Длинное платье касалось пола сзади и оканчивалось шлейфом, а корсет обхватывал грудь и сужался в талии; белая газовая ткань платья была украшена серебристыми лентами, обвивавшими цветы флердоранжа11.

Платье напоминало кустарник золотистой мимозы, усеянный яркими цветами, которые она видела вместе с маркизом, сверкающий мерцающим солнечным светом, словно исходящим с самих небес.

— Оно сидит на вас, как влитое, мисс! — воскликнул Гибсон.

Ола знала, что он восторгался не только ею, н6 и своим умением проделать столь точные измерения.

Он вышел из каюты и вернулся с венком из флердоранжа, такого же, как и на платье, и с кружевной вуалью, тонкой и легкой как паутинка.

Ола позволила ему набросить вуаль на ее яркие волосы и возложить ей на голову свадебный венок. Она знала, что этот наряд очень идет ей, подчеркивая чистоту и невинность невесты.

— Жаль, мисс, что вы не можете надеть одну из тех диадем, которые лежат в сейфе его светлости в Элвине, — сказал Гибсон. — Они так хороши, и есть еще изумруды, которые вам очень подойдут, когда вы поедете на бал, — Мне вполне достаточно и флердоранжей, — тихо сказала Ола.

Она считала, что с ее стороны было бы самонадеянно и нескромно когда-либо надеть семейные драгоценности маркиза. Ей также не хотелось сегодня открывать свой кейс с украшениями.

Интуиция подсказывала ей, что, поскольку ее свадьба была столь странной и необычной, то все, что с ней связано, должно быть очень скромным.

Это было желанием маркиза, чтобы она выглядела как настоящая невеста, и она подчинялась его выбору во всем.

Выполнение его воли было с ее стороны своеобразным жестом извинения перед ним, и она не знала, поймет ли он это или нет.

Когда она наконец была готова, ей внезапно стало страшно выходить из каюты, потому что, войдя в салон, она могла увидеть нахмуренное лицо маркиза, недовольного предстоящей неприятной церемонией.

«Может быть, он захочет убежать, как это всегда делаю я, когда дела складываются слишком плохо», — размышляла она.

Она вспомнила, что они уже женаты, хотя об этом никто на яхте ничего не знает, кроме капитана.

Она не находила никакого оправдания, чтобы избежать венчания, и лишь по настоянию Гибсона Ола гордо вошла в салон.

Как она и ожидала, маркиз был уже там, и она поразилась, увидев его в вечернем костюме.

Она вспомнила, как девушки в монастыре говорили ей, что во Франции жених всегда надевает вечерний костюм, независимо от того, в какое время дня происходит церемония венчания.

Маркиз выглядел великолепно, и она даже забыла о своем наряде.

Он не хмурился и не казался недовольным, а смотрел на нее с улыбкой.

— Благодарю вас, — торопливо сказала она, — благодарю вас за мое… платье. Я не ожидала, что вы подумаете… об этом… но я… очень благодарна вам.

— Если вы готовы, я предлагаю поехать в церковь сейчас же, — сказал маркиз. — На набережной нас ждет экипаж.

Там два экипажа, поскольку капитан будет сопровождать вас в качестве свидетеля и поедет во втором экипаже.

Ола не ответила, она просто последовала за маркизом на палубу, и была рада и сумеркам, и вуали, которые защищали ее от любопытных глаз.

Однако вокруг никого не было, и когда она вошла в закрытый экипаж, поджидавший возле трапа, маркиз присоединился к ней, и они немедленно отъехали.

Она не заговорила с ним, поскольку он тоже не проронил ни слова, и они ехали в молчании. Огни вилл и отелей вдоль дороги создавали впечатление, будто она отправилась в необычное путешествие в неведомом направлении.

Церковь находилась неподалеку, и когда они подъехали к ней, маркиз вышел первым, чтобы помочь ей сойти, и предложил ей свою руку.

Они прошли несколько шагов и оказались в церкви, освещенной свечами на алтаре. Ола заметила, что церковь была маленькой с витражами в окнах и с каменными колоннами.

Алтарь утопал в лилиях, а основания колонн и хоры были усыпаны белыми гвоздиками.

Ола не ожидала увидеть такую красоту, которую придавали церкви цветы, а воздух был напоен их ароматом, точно фимиамом.

Маркиз повел ее по проходу к пастору, ожидавшему их, и, когда они встали перед ним, он сразу же начал службу.

Маркиз отвечал ему твердым голосом, но голос Олы ей самой показался таким странным, что она едва узнала его.

Она словно боялась чего-то и ей казалось, что она совершает необратимый шаг в неизвестность, не смея отступить, так будто ее подхватила и уносит волна в безбрежном чужом море.

Когда пастор благословил кольца, Ола почувствовала пальцы маркиза, держащие ее руку, и его крепкое прикосновение, казалось, придало ей мужества.

Они преклонили колени, и она невольно стала молиться о том, чтобы их брак оказался счастливым и маркиз не чувствовал бы ненависти к ней, как к виновнице этой женитьбы.

Пастор благословил их, и когда они поднялись, произнес добрым голосом:

— Я буду молиться о вашем счастье.

Обратясь к маркизу, он добавил:

— Теперь вы можете поцеловать невесту.

Ола замерла, думая, что маркиз может отказаться от этого, но он поднял вуаль, перебросив ее за венок.

Когда их взгляды встретились и она испуганно посмотрела ему в глаза, он, глядя на нее сверху, коснулся губами ее губ.

Это был очень короткий, скорее символический поцелуй, однако он вызвал в ней незнакомое доселе ощущение, пока она не почувствовала губы маркиза…

Маркиз предложил ей руку, и они медленно пошли по проходу.

Ола глядела вверх, на свет свечей, который не разгонял теней под куполом, и чувствовала, что они не одни, что на них взирают небесные существа и желают им счастья.

Когда они достигли портала, у нее от изумления перехватило дыхание: вдоль всего пути до их экипажа стоял почетный караул, состоящий из матросов яхты.

Она видела, что маркиз тоже удивлен, но он улыбался, когда вел Олу сквозь ряды своих людей, одетых в их лучшую одежду.

Экипаж был уже не закрыт, и, когда они дошли до него, Ола увидела, что его верх украшен такими же белыми гвоздиками, какие украшали церковь. Лошадей уже не было.

Два ряда матросов приготовились везти их, и как только Ола и маркиз сели в экипаж, они двинулись вперед, а почетный караул сопровождал их сзади.

— Вы знали об этом замысле? — спросила она.

— Не имел ни малейшего представления, — ответил маркиз. — Я думал, что о нашей тайне знали капитан и Гибсон.

Ола тихо рассмеялась.

— Я уверена, что только Гибсону могла прийти в голову такая захватывающая и романтичная идея. Ему это нравится.

— А вам нравится?

Голос маркиза был глубоким и проникновенным, от чего она немного смутилась и, не глядя на него, ответила:

— Конечно… это очень… трогательно для меня. Более… прекрасной обстановки для нашей… свадьбы трудно вообразить.

Она взглянула вверх, на звезда, которые ухе ярко сияли на темном небе. Подъезжая к гавани, «ни увидели на море мерцающее серебро лунного света и темные очертания мачт яхты, вырисовывающиеся на фоне сияющих славой небес.

Взор маркиза был устремлен на нежные линии ее шеи, но он не произносил ни слова, и Ола смущенно улыбнулась ему.

— Спасибо, спасибо вам! — сказала она матросам, остановившим экипаж у трапа.

Она улыбалась им, а они громко приветствовали ее и маркиза, взмахивая своими фуражками над головами, пока они не поднялись на палубу.

— Какой чудесный сюрприз они преподнесли нам! — сказала Ола, входя в салон.

Но сюрпризы еще не кончились. Огромные вазы с белыми лилиями стояли по обе стороны софы, изобилие белых цветов украшали стол, за которым им предстояло ужинать.

Ола всплеснула руками.

— Можно ли еще придумать что-то более прекрасное? — спрашивала она.

— Я постараюсь, чтобы каждый из них был должным образом вознагражден, — сказал с улыбкой маркиз.

Она слышала, как он приказывал стюардам выставить ром для всей команды судна, а также послать шампанское капитану и другим офицерам.

Настало время ужина, и кок превзошел самого себя, приготовив лучшие блюда, какие Ола не пробовала еще с тех пор, как впервые взошла на борт «Морского волка».

Наконец, когда был подан десерт, стюарды внесли большой свадебный торт.

— Это блюдо уже моя заслуга, — сказал маркиз. — Я купил его сегодня, когда выбирал ваше платье.

Торт был очень внушительным. Он состоял из трех ярусов, традиционно украшенных сахарными подковами счастья и кремовыми флердоранжами, а на самом верху стояли крошечные, но очень французские невеста и жених под пологом из сахарных цветочных бутонов.

— Мы должны разрезать его вместе, — сказала Ола.

Но тут же спохватилась: маркиз мог счесть неуместной подобную демонстрацию единства.

Однако он согласился, встал и сказал:

— Я должен был бы взять с собой мой палаш, но я не думал, что он может пригодиться в этом путешествии.

Ола быстро взглянула на маркиза, боясь уловить горечь в его голосе, но он улыбался, подавая ей длинный острый нож со словами:

— По-моему, этот нож очень подходит.

Ола положила руку на рукоять ножа, маркиз накрыл ее своей рукой, и она вновь ощутила силу его пальцев.

У нее возникло то же незнакомое чувство, что и тогда, когда он целовал ее, но она объяснила это своим смущением.

Торт был разрезан, и стюарды, оставив два ломтика на столе, унесли его, чтобы угостить всех на борту «Морского волка».

Перед маркизом стоял графин бренди, заставивший Олу вспомнить вечер, когда она подлила ему опий. Казалось, он подумал о том же самом и, немного помедлив, сказал:

— Мы испытали вдвоем необычные события, Ола, и, возможно, самое необычное из них произошло сегодня.

Она подумала, что он упрекает ее, и, помолчав, произнесла тихим голосом;

— Простите… меня.

Он поднял брови.

— За что?

— За то, что явилась причиной всего… этого. Я знаю, что вы должны… чувствовать.

— Я сомневаюсь в этом.

— Нет, я знаю, — настаивала она. — Вы поклялись, что никогда не женитесь, и говорили мне, что ненавидите женщин, как я ненавижу мужчин, и тем не менее из-за того, что я… вынудила вас оставить меня на вашей яхте, я теперь — ваша… ж-жена.

Ей почему-то было трудно произнести последнее слово, и она запнулась, поскольку оно звучало очень интимно.

Она ощутила, как порозовели ее щеки.

— Я думаю, что нам предстоит много узнать друг о друге, — сказал маркиз, — мы оба разумные люди и хорошо понимаем, что сказанное нами вчера может утратить свое значение сегодня.

Ола слабо улыбнулась ему.

— Вы слишком добры ко мне, — сказала она, — но я хотела бы что-то сказать вам.