Ола и морской волк

Ола потупилась в смущении, затем сказала тихим голосом:

— Если бы я смогла сойти… Кале… у меня хватило бы денег, чтобы добраться до Парижа… но поскольку Бордо намного… дальше… мне придется… продать некоторые из моих драгоценностей… и я не хочу быть… обманутой.

— Но вы же наверняка отправились в путь, взяв достаточно денег, чтобы добраться до Парижа? — спросил маркиз. — Сколько вы взяли с собой?

Наступило молчание, и он почувствовал, что она не скажет ему правду.

— Не обманывайте меня! — резко сказал он. — Откровенно говоря, меня вовсе не интересуют ваши финансы. Если вам нужна моя помощь, будьте хотя бы честной.

— Я… я не хотела… обманывать вас, — ответила Ола. — Я просто не хотела, чтобы вы сочли меня… глупой, поскольку я взяла так мало денег.

— Сколько вы взяли?

— Ч-четыре соверена… и немного… серебром.

Прежде чем маркиз успел сказать что-либо, она быстро добавила:

— Поскольку со мной ехал Жиль… я думала, что этого будет… достаточно.

— Значит, вы хотели, чтобы он платил за вас, даже не зная еще, что он хотел на вас жениться? — спросил насмешливо маркиз.

— Вовсе нет! — ответила Ола. — Он знал, что поскольку мачеха распоряжалась моим наследством, она могла бы заплатить ему все, что я должна ему… либо я отдала бы ему какое-нибудь из маминых украшений. Они очень ценные!

— Так вы хотите сказать, что везете все это в кейсе, который был с вами прошлым вечером?

Ола кивнула.

— Мое дорогое дитя, — сказал маркиз, — вы действительно воображаете, что можете добраться до Парижа без риска быть ограбленной и, возможно, избитой, если не убитой?

— Мне… ничего более… не остается делать, — сказала в оправдание Оля.

На глазах у нее выступили слезы.

— О, вам легко обвинять и говорить: «Вы должны были бы знать!» теперь, когда все разрушилось. Но я доверяла Жилю, когда он говорил, что отвезет меня в монастырь. А вчера вечером я кое-что придумала…

— Что же? — скептическим тоном спросил маркиз.

— Поскольку Жиль знает, куда я намереваюсь направиться, он, когда ему станет лучше — будет искать меня там… поэтому я не могу теперь остаться в… монастыре.

Маркиз удивленно глядел на нее.

— И куда же вы намерены податься?

— Я еще не решила.

— Но вы же должны на что-то решиться.

— Да, я знаю, но я не должна надоедать вам своими планами. Вы вполне ясно дали мне понять, что не можете отвечать за меня, и это справедливо.

— Конечно, — согласился маркиз. — Но это не мешает мне и полюбопытствовать! Насколько я помню, вчера вы говорили, куда собираетесь пойти вместо монастыря.

— Да. Я говорила вам, что мачеха всегда повторяла, что мне придется стать кокоткой, но я не знаю точно, что это означает.

Она глядела на маркиза, будто ждала от него разъяснений. Но он молчал, и она продолжила:

— Я нашла это слово во французском словаре, и там сказано: «FILLE DE JOIE» — «женщина радости», и я подумала, что это, должно быть, означает «актриса» или нечто в этом роде. Это так?

— Не совсем, — ответил маркиз.

— Думаю, они объяснят мне, что это такое, когда я доберусь до Парижа. Беда в том, что я вряд ли смогу пойти по улице, спрашивая, как найти инструктора по обучению на «FILLE DE JOIE»! Может быть, меня смогут научить этому в театре?

Улыбнувшись ему с некоторым озорством, она продолжала:

— Монахини будут очень шокированы! Они считали театры изобретением Дьявола и всегда предостерегали от посещения их, хотя иногда нам разрешалось посещать оперный театр.

Маркиз даже не сразу нашелся, что сказать этому наивному, несведущему ребенку. Наконец он понял, что обязан предпринять.

— Лучшее, что я могу сделать, — твердо произнес он, — это направиться к порту Плимут. Там я найму надежного курьера, который доставит вас обратно к вашей мачехе.

Прежде чем он успел договорить, у Олы вырвался вскрик ужаса, будто эхом прокатившийся по салону.

— Как вы могли замыслить нечто столь отвратительное!

Столь жестокое, столь предательское? — закричала она. — Вы же знаете, что я не могу вернуться к моей мачехе, и не имеете права отсылать меня к ней.

Она остановилась, чтобы перевести дыхание.

— Я называла вас добрым самаритянином. Но вы — волк в овечьей шкуре, и ваша яхта недаром так называется… вы — морской волк и я ненавижу вас!

Пока она говорила, он поднялся из кресла и, не взглянув на нее, направился к двери. Уход выглядел бы величественным, если бы неожиданное движение судна не заставило бы маркиза пошатнуться, и он с большим трудом удержался на ногах.

Когда он вышел, Ола с отчаянием уставилась на дверь, будто все еще не поверила тому, что услышала.

Он казался таким добрым, полным сочувствия, и кроме того, во время обеда он проявил себя таким интересным собеседником.

И вдруг без какой-либо причины он ополчился против нее и повел себя по-своему так же нехорошо, как и Жиль.

— Да как он смеет! Как смеет он обращаться со мной, точно с ребенком, которого ведут куда хотят, даже не спрашивая его! — громко кричала она.

Ей хотелось бы накричать на маркиза, но интуиция подсказывала ей, что пусть он и морской волк, но лучше его переубедить.

Однако по тону его голоса и упрямому подбородку, она решила, что маркиз будет непреклонен и поступит так, как сказал, и ей трудно будет отговорить маркиза от его намерения.

«Если он пошлет меня домой, — думала она, — мне придется совершить побег заново, а во второй раз это будет труднее».

Она чувствовала, что маркиз позаботится и о том, чтобы она не скрылась от него, пока будет находиться с ним, и Ола пожалела, что доверила ему свои драгоценности.

Она теперь ненавидела маркиза так же, как и Жиля.

«Все мужчины одинаковы, — думала она. — Они играют по правилам, лишь когда им на руку».

Она недоумевала, почему девочки в школе всегда говорили о мужчинах так, будто они самые замечательные и желанные, в отличие от всего остального на земле.

«Я ненавижу мужчин! — говорила себе Ола. — Ненавижу их так же, как и мою мачеху! Все, что я хочу, это жить самостоятельно, иметь друзей, которые мне приятны, и делать все, что желаю, не подчиняясь ничьей воле!

Она уже давно решила для себя, что замужняя жизнь означает постоянную зависимость от мужчины, который считает, что ему дана власть над тобою.

Может быть, подобное можно терпеть от любимого человека, иначе было бы просто невыносимо жить. Она думала, что, будучи богатой, может не спешить с замужеством, пока не встретит мужчину, с которым ей понравится жить, и он будет добрым, все понимающим, ему можно будет доверить сокровенные чувства и мысли.

Когда она еще обучалась в монастыре, то часто думала о том, как трудно найти людей, которые оказались чуткими и интересными собеседниками.

Монахини лишь давали указания, а отец говорил с нею, но не беседовал по душам. По сути, ни он, ни кто-либо другой не интересовались ни ее мнением, ни ее переживаниями.

«Маркиз слушал меня за обедом, — думала она, — когда я описывала различные суда, на которых раньше плавала, и он объяснял мне то, что я хотела знать о его собственной яхте».

Она была поражена огромным количеством книг в его шкафу, что говорило о широком круге его интересов, и ей тоже хотелось узнать как можно больше обо всем этом.

«Мы поговорим на разные темы вечером за ужином», — радостно подумала она тогда, но теперь он ясно показал, что он думает о ней.

Она была ненужной вещью на борту, от которой он избавится, когда сочтет необходимым, даже не считаясь с ее мнением.

«Я ненавижу его! — думала она. — Я ненавижу его потому, что он обманул меня, в то время как я считала его добрым и честным».

Она не хотела плакать, когда думала о своем будущем; она испытывала лишь гнев.

Когда-нибудь она сможет поквитаться с маркизом за то, что он разочаровал ее, когда она менее всего этого ожидала.

«Я рада, что он чем-то расстроен, и надеюсь, что ему крепко досадила женщина, — говорила она себе. — Так ему и надо! Если он когда-нибудь расскажет мне об этом, я буду смеяться, потому что рада, что его заставили страдать!»

Все это замечательно, но не решает ее собственной проблемы, и Оле надо было каким-то образом бежать от него.

Но чтобы осуществить свой замысел, пришлось бы разве что броситься в море.

«Если я сделаю это, — размышляла она, — то утону, и, может быть, это останется на его совести на всю оставшуюся жизнь».

Но если серьезно, то она понимала, что он просто объяснит ее поступок неуравновешенностью рассудка и забудет об этом задолго до того, как войдет в Средиземное море.

Но Ола не хотела сдаваться.

Она откинулась на подушки софы и начала обдумывать план действий, чтобы ускользнуть от маркиза и каким-то образом помешать его намерениям.

«Может, мне удастся спрятаться где-нибудь на яхте, — думала она, — а он подумает, что я уже на берегу, и меня обнаружат, лишь когда яхта снова выйдет в море».

Пожалуй, такое можно было бы проделать, однако у нее было чувство, что маркиз договорится с курьером, которого наймет, чтобы тот был с ней начеку и выполнял бы обязанности и тюремщика, тогда она не сможет убежать, пока маркиз не окажется слишком далеко в море.

«Что же мне делать? Что же делать?» — спрашивала себя Ола.

Но внезапный вой ветра, прорывавшегося сквозь снасти, свидетельствовал о том, что ненастье все еще продолжается, и если намерениям маркиза воспрепятствует не она, то уж наверняка сама природа, и тогда будет невозможно зайти в Плимут, как того хотел маркиз.

Глава 4

Ола сидела на кровати у себя в каюте, вконец отчаявшаяся.

Она узнала от стюарда, что «Морской волк» пришвартуется в Плимуте либо поздно вечером, либо завтра рано утром, в зависимости от ветра и прилива.

В последние двенадцать часов она не думала ни о чем, кроме побега от маркиза, чтобы избежать постыдного возвращения к мачехе.

Ей хватило благоразумия, чтобы не наброситься на него с обвинениями во время обеда, вместо этого Ола завела разговор о скачках и лошадях.

Она знала, как он удивлен тем, что она не касается своей дальнейшей участи, но после некоторой скованности в начале обеда маркиз постепенно расслабился и поддержал беседу так, будто она знала о затронутой теме не меньше него, Каждый час был решающим для ее судьбы, ее оптимизм иссякал, и ей ничего не оставалось, как расстаться с маркизом и отправиться домой с тюремщиком, которого он найдет для нее.

Раздался стук в дверь, и Ола испуганно вздрогнула.

— Войдите! — сказала она, и в дверях появился стюард, который прислуживал ей.

— Извините меня, мисс, — сказал он, — нет ли у вас, случайно, настойки опия с собой? У капитана так разболелся зуб, что он не может выйти на палубу.

— О, к сожалению, — воскликнула Ола, — ничем не могу помочь, я никогда не беру с собой опий.

Стюард улыбнулся.

— Извините меня, мисс, вы слишком молоды для таких причуд, но я спросил на всякий случай, капитан так стонет на своей койке, как погибшая душа.

Ола не могла сдержать улыбки и сказала:

— Скажите ему, пусть намочит тряпочку в спиртном… нет лучше всего в бренди, хотя, думаю, ром тоже подойдет, и приложит к больному зубу. Так обычно поступал мой отец.

— Я скажу капитану, как вы посоветовали, мисс, — ответил стюард. — Он будет благодарен.

Стюард закрыл дверь каюты, и тут Ола тихонько вскрикнула.

Она вдруг вспомнила, что опий у нее мог быть.

Когда она покидала монастырь, многие из девушек дарили ей подарки, и среди них был прекрасный ларчик для духов в китайском стиле, покрытый эмалью, работы эпохи Людовика XIV.

Он был очень красивый, и когда она открыла его, то обнаружила там три маленьких флакончика трехгранной формы, уложенные рядом, они походили на один целый сосуд.

На флакончиках были эмалевые крышечки, а на стекле выгравированы цветы.

Ивонна, подарившая их, сказала Оле:

— Я налила в первый флакончик самые экзотические духи, которые только могла найти. Во втором — туалетная вода, а в третий ты нальешь сама, что захочешь.

Ола никогда еще не пользовалась этими флакончиками, но шкатулочка была очень симпатичной и стояла на ее туалетном столике, а когда она паковала вещи перед побегом, подумала, что может встретиться со своей подружкой во Франции и положила ларчик на дно чемодана.

Она и забыла о нем, но вот теперь вспомнила, что в третьем флакончике была настойка опия.

Вскоре после возвращения из Парижа, ее стала мучить сильная зубная боль и у нее образовался абсцесс.

К ней вызвали доктора, и он пообещал пригласить к ней на следующий день дантиста.

— Я знаю, как вы страдаете от боли, мисс Милфорд, — сказал дантист, — и дам вам немного опия, примите его на ночь, чтобы уснуть. Будьте осторожны и не выпейте слишком много.

Он вручил ей маленькую бутылочку и рекомендовал выпить несколько капель.

Лекарство помогло ей ослабить боль, и когда она вылечилась, Ола перелила опий в пустой флакончик из китайской шкатулки.

— Какая же я забывчивая! — воскликнула она. — Я смогу помочь капитану!

Она открыла чемодан, в который уже упаковала одежду, опасаясь, как бы маркизу не доложили, что она не собралась к высадке, и он решит, что она нарочно ему не повиновалась.

На дне чемодана, в углу, она нашла, эмалевую шкатулочку, аккуратно завернутую в вату.

Ола вытащила ее и собралась позвать стюарда, чтобы тот отнес опий капитану.

Взявшись за ручку двери, она вдруг остановилась.

Ее осенила совершенно фантастическая мысль, от которой Ола поспешила отмахнуться.

Но родившийся в голове план был настолько заманчивым, что она села на койку, чтобы тщательно его продумать.

Ола надела красивое платье и меховую накидку, поскольку было холодно, и ожидала в салоне, когда маркиз придет к ужину.

Несмотря на ненастную погоду, маркиз каждый вечер представал перед Олой в элегантном наряде, будто собирался на званый ужин в Лондоне, а не на ужин в ее компании.

— Добрый вечер, Ола! — сказал он. — Мне кажется, ветер немного стихает, и «Морской волк» идет более плавно, чем вчера.

— Я это заметила, — улыбнулась Ола. — Но мои локти все еще в синяках от ударов о стены каюты, когда я пыталась удержаться на ногах от качки.

— Вам следовало оставаться в постели! — сказал машинально маркиз.

— Это означало бы признать поражение, с которым я не намерена примириться, как и ни с чем другим!

Он бросил на нее проницательный взгляд, видимо, подумал, что она имеет в виду не просто морскую качку.

Ола быстро перевела разговор на другую тему, которую желала обсудить с ним, но не представлялся случай.

— Я обнаружила в книжном шкафу том Хэнсарда4, — сказала она. — Я познакомилась с вашей речью в Палате лордов об использовании детского труда на фабриках и в угольных шахтах.

— Вы прочли мою речь? — удивленно спросил маркиз.

— Жаль, что я не могла слышать ее. Как и любая женщина, я очень сочувствую этим детям.

Маркиз подумал, что ни одну женщину, которую он когда-то знал, ни в малейшей степени не интересовали ни его речи, ни четырех-, пятилетние дети, которых порой заставляли работать по двенадцать часов в день и били, если они заснут.

Он даже подумал, что Ола хочет подольститься к нему, чтобы затем начать умолять его не посылать ее обратно к мачехе.

Однако, к его удивлению, она не только говорила с неподдельной искренностью, но и прочла много других докладов, которые, кроме обсуждения в парламенте, были опубликованы в газетах.

Они спорили об использовании детского труда и о компенсации работодателям, если им запретят нанимать детей на фабрики.

Маркиз почувствовал, что разговор с Олой придаст ему красноречия в будущих выступлениях на эту тему перед Палатой лордов. Ола, кроме того, интересовалась еще и Биллем о реформе5.

— Правда ли, — спросила она, — что король нацарапал на листке бумаги: «Я, считаю диссолюцию6 равносильной Революции».

— Кто вам об этом сказал? — поинтересовался маркиз.

— Наверное, я где-то вычитала, но мне не верится, что король, как бы стар он ни был, не понимает необходимости реформ.

— Беда в том, — ответил маркиз, — что в короле глубоко укоренилось недоверие к выборам, и он с большим трудом решился на роспуск парламента до новых выборов. Мне также кажется, что, будучи всего лишь моряком, он находит Билль слишком сложным для понимания.

— Я всегда была уверена, — сказала Ола, — что он не обладает блестящим умом своего брата, покойного короля Георга IV.

— Это правда, — согласился маркиз, — и хотя я люблю его величество, я порой вспоминаю, что писал о нем Гревиль: «Он — всего лишь недалекий, грубый, гостеприимный господин, открывающий свои двери всему миру, вместе со своей страшной королевой и кучей бастардов»7.

Он спохватился, что разговаривает с девушкой, и быстро сказал:

— Я извиняюсь.

— Нет, пожалуйста, не извиняйтесь, — сказала Ола. — Мне нравится, что вы разговариваете со мной, как с равной, а не как с глупой маленькой и безмозглой девочкой.

— Я наверняка не сказал бы так о вас, — ответил маркиз.

Стюард убрал со стола, оставив лишь графинчик с бренди и кларетом перед маркизом.

Это были корабельные графины, которые не могли опрокинуться во время качки, поскольку они были с очень широким донышком и из чрезвычайно тяжелого резного хрусталя.

Ола с минуту разглядывала графины, затем сказала:

— Поскольку это наш последний с вами ужин, милорд, я хотела бы предложить тост.

Маркиз поднял брови, и поскольку она была так с ним любезна, то ему следовало ответить тем же.

— Я с удовольствием присоединюсь к любому тосту, который вы предложите, Ола. Вы будете пить кларет или бренди?

— Пожалуй, кларет, — ответила она, — но только совсем немного.

Маркиз налил ей вина в бокал.

— Я присоединюсь к вам, — сказал он и наполнил свой бокал.

Ола потянулась за своим бокалом, но вдруг ахнула.

— О, моя брошь! — воскликнула она. — Я, наверное, не прикрепила ее как следует, и слышала, как она упала под стол.

С этими словами она незаметно уронила бриллиантовую брошь, которую заранее держала в руке.

— Я подниму ее, — сказал маркиз.

Он отодвинул свой стул, заглянул под стол и увидел, что не сможет достать брошь, не опустившись на колени.

Пока он поднимал брошь, Ола наклонилась вперед, чтобы вылить в бокал маркиза содержимое припрятанного маленького флакончика.

Она опустошила его прежде, чем маркиз появился из-под стола с брошью и вновь уселся на свой стул.

— Пожалуйста, — сказал он, протягивая ей бриллиантовую брошь, и добавил:

— Какое прекрасное украшение!

Ола улыбнулась.

— Это одна из маленьких маминых брошей. Папа очень любил маму и дарил ей великолепные украшения к разным юбилеям и по любому благоприятному поводу!

— Тогда вы должны беречь ее, — предостерег маркиз, — а если будете продавать то, смотрите, чтобы вас не обманули.

— Я буду впредь осторожнее, — сказала Ола, принимая от него брошь.

Она положила ее на стол и подняла свой бокал.

— За «Морского волка!» — сказала она. — Куда бы он ни плыл, пусть он найдет новые горизонты и со временем — счастье!

— Очаровательный тост, Ола! — воскликнул маркиз.

Она знала, что он был удивлен не только самому тосту, но и искренности, с которой она провозгласила его.

Улыбка Олы словно озарила ее лицо.

— Пить до дна, — сказала она, поднося бокал к своим губам.

Маркиз послушно опрокинул в горло содержимое своего бокала.

Но выпив вино и поставив бокал на стол, он озабоченно нахмурился.

— Мне показалось… что вино на вкус… немного стран… — начал он.

Маркиз протянул руку к графину, но не успел взять его и откинулся на спинку стула, будто ему пришлось приложить неимоверное усилие, и через секунду он закрыл глаза.

Ола с тревогой наблюдала за ним.

Она дала ему очень большую дозу опия, но не была уверена, как быстро он подействует и успеет ли маркиз вызвать стюарда на помощь.

Вскоре стало понятно, что он не сделает этого. Маркиз довольно долго сидел с закрытыми глазами, пока его голова не упала на плечо, и он заснул.

К счастью, спинка стула, на котором он сидел, заканчивалась изогнутым подголовником, в котором покоилась его голова, и сзади невозможно было определить, спит маркиз или бодрствует.

Ола все рассчитала: стюард за дверью должен был прислушиваться, чтобы сразу явиться, как только потребуется, поэтому она продолжала разговаривать.

Не осмеливаясь имитировать голос маркиза, она производила низкие звуки, изображая его ответы.

Через десять минут она позвонила в золотой колокольчик, стоявший на столе.

Как она и предполагала, стюард ждал снаружи, и когда он открыл дверь, она сказала возбужденным голосом, будто обращалась к маркизу:

— О, позвольте мне отдать этот приказ! Как это прекрасно! Я так счастлива!

Она повернулась лицом к стюарду, стоявшему в дверях.

— Сообщите капитану или его первому помощнику, если он управляет теперь яхтой, — сказала она, — что в связи с улучшением погоды, его светлость распоряжается не заходить в Плимут, как намечалось, а двигаться в южном направлении с максимальной скоростью.

Настолько искренне и заразительно она выражала свою радость по поводу команды маркиза, что, когда она окончила передавать это мнимое распоряжение и улыбнулась стюарду, тот тоже улыбнулся ей в ответ.

— Я сейчас же передам приказ первому помощнику, мисс, — сказал он и вышел из салона, закрыв за собой дверь.

Ола продолжала говорить, как и раньше, понижая голой для имитации ответов маркиза.

Затем, взяв со стола графин с кларетом, она подошла к софе и вылила за ее спинку содержимое графина. Поскольку софа, как и другая мебель на яхте, была прикреплена к полу, Ола знала, что вино вряд ли будет обнаружено, и впитавшись в дерево, станет практически незаметным.

Она поставила пустой графин на стол и продолжила свой искусственный «разговор» с маркизом.

Примерно через час Ола снова позвонила в колокольчик и сказала появившемуся стюарду немного нервным и неуверенным голосом:

— Его светлость… заснули… Я думаю, что, возможно, они… очень устали.

Стюард быстро подошел к столу, и Ола увидела, что он обратил внимание на пустой графин, а потом сказал:

— Я приведу Гибсона, мисс. Думаю, вам лучше пойти к себе в каюту.

— Пожалуй, вы правы, — согласилась Ола, — большое вам спасибо.

Немного погодя, она слышала, как маркиза уносят в его апартаменты, расположенные за ее каютой.

Она легла в постель с радостным биением сердца, решив, что провела маркиза!

«По крайней мере, когда он проснется, будет слишком поздно возвращаться в Плимут», — думала она.

Она решила не беспокоиться о том, что будет, когда маркиз проснется, и, покрепче закрыв глаза, попыталась заснуть.

Маркиз пошевелился, его голова была словно наполнена туманом, и ему мимолетно вспомнился Дувр, где он шел в темноте и тумане к «Морскому волку».

Он с усилием открыл глаза, и кто-то поднялся в другом конце каюты и подошел к нему.

— Если вы проснулись, милорд, то вашей светлости следует чего-либо выпить, — услышал он голос Гибсона и ощутил на губах поднесенный к нему стакан.

Он сделал несколько глоточков и отвернулся, произнеся раздраженным хриплым голосом:

— Оставьте меня… одного… я устал!

Когда он опять проснулся, то увидел, что в иллюминаторы вливается солнечный свет, и почувствовал, что голова немного прояснилась, хотя во рту ощущалась сильная сухость.

Гибсон вновь подошел к нему, и на этот раз маркиз спросил:

— Который теперь час? Где мы находимся?

— Идем вдоль побережья Португалии, милорд.

В первую минуту маркиз не осознал смысл его слов. Затем он с усилием напряг память, которая словно ускользала от него, и сказал:

— Португалия? Вы хотели сказать — Плимут!

— Нет, милорд. Португалия! Мы уже оставили позади Бискайский залив.

Маркиз изо всех сил пытался понять, о чем ему говорят.

Наконец более уверенным голосом он сказал:

— Какого черта мы здесь? Я дал приказ причалить в Плимуте!

— Я понял так, что вы отменили тот приказ, милорд, и велели капитану идти на юг как можно быстрее. Ветер все время сопутствовал нам, и это был лучший переход, какой я когда-либо видел в заливе. Жаль, что ваша светлость не могли оценить его!

Наступило короткое молчание, и маркиз спросил:

— Вы хотите сказать мне, что я спал с тех пор, как мы готовились подойти к Плимуту?

— Да, милорд. Я не припомню, чтобы ваша светлость спали так долго, — ответил Гибсон. — И я никогда не думал, что кларет, пусть даже целый графин кларета, может оказать такое воздействие.

— Я был пьян? — спросил маркиз.

— Боюсь, что так, милорд. И я впервые видел вашу светлость так «нагрузившимся»!

— И долго я был в этом состоянии?

— Три дня, милорд!

— Я не верю этому!

Маркиз с трудом заставил себя сесть на кровати.

— Три дня! — сказал он как будто сам себе. — И вы думаете, что это возможно от одной бутылки кларета?

— Ваша светлость не пили больше ничего, — ответил Гибсон. — Стюард сказал, что бренди осталось нетронутым.

— Я спал три дня от одной бутылки кларета?

— Их могло быть две, — допустил Гибсон. — Та, что ваша светлость выпили за ужином, и полный графин, поставленный на стол после ужина.

Сидя в постели, маркиз почувствовал, что в голове у него все плывет и кружится, поэтому снова лег.

— Тут что-то не так, Гибсон, — сказал он. — Очень странно! Когда мне станет лучше, я разберусь во всем этом.

— Да, милорд, конечно, милорд, — согласился Гибсон, — но вашей светлости нужен отдых, пока вы не окрепнете.

Маркиз немного помолчал. Затем спросил вслед уходившему камердинеру:

— Молодая леди… — как ее имя?

— Мисс Милфорд, милорд.

— Она еще на борту?

— Да, милорд. Наслаждается каждой минутой путешествия. На палубе с раннего утра до позднего вечера. Мы все говорим, что не видели никогда столь счастливой молодой леди.

Маркиз неподвижно лежал в кровати.

Он начал припоминать, что с ним произошло за последнее время.

Маркиз был тверд в своем решении высадить Олу в Плимуте и послать обратно к ее мачехе, чтобы не нести более никакой ответственности за нее.

Он вспомнил также, как сначала она пришла в ярость и обвиняла его в предательстве. Но потом была удивительно любезной, особенно за ужином.

Медленно, поскольку это стоило ему усилий, он попытался восстановить в памяти все, что было сказано, все, что происходило.

Он припомнил тост, который она предложила, затем налил немного кларета в ее бокал и наполнил свой, как она уронила под стол свою бриллиантовую брошь.

Он достал ее, после чего она поблагодарила его и приподняла свой бокал со словами:

«Пить до дна!»

Он тихо воскликнул.

Как раз после того, как он выпил свой бокал кларета и подумал, что у вина странный привкус, он погрузился во мрак и ничего не помнил.

Маркиз быстро смекнул, что с ним стряслось, хотя и казалось невероятным, что в реальной жизни могут произойти события, описываемые в романах Вальтера Скотта. Он был уверен в том, что, когда поднимал ее брошь, Ола каким-то образом ухитрилась что-то подбавить в его вино.

«Но разве могла она носить с собой наркотики?» — поражался он.

Вспомнив, какой тяжелой была голова и смутной память, когда он проснулся в первый раз, его внезапно осенило, что он уже когда-то пережил подобное состояние.

Это случилось, когда он сломал себе ключицу на охоте, и к нему в Элвин был вызван доктор. Он испытывал мучительную боль, когда доктор вправлял кость.

Он всех и вся проклинал от боли, и доктор открыл свой кожаный чемоданчик, вынул маленькую бутылочку и налил какой-то темной жидкости в чайную ложку.

— Выпейте это, милорд.

— Что это? — спросил маркиз.

— Всего лишь опий, но он притупит боль.

— Снадобье для женщин! — сказал презрительно маркиз.

— От женщин, конечно, не требуют такого презрения к боли, как от мужчин, — ответил доктор, — но я всегда считал, что страдать без необходимости вовсе не обязательно.

— Да, вы правы, — согласился маркиз.

Он принял опий и обнаружил, что он сильно помог ему, хотя на следующее утро и проснулся с тяжелой головой и такой же сухостью во рту, как теперь.

Конечно, Ола дала ему именно опий, и он упрекал себя за то, что оказался глупцом, не заподозрившим ее намерений, когда она держалась с ним так любезно.

Ведь он знал, что она решила не возвращаться к своей мачехе с такой же твердостью, с какой он решил отправить ее туда.

«Проклятие, эта женщина победила!» — раздраженно думал маркиз.

Остаток дня он то урывками засыпал, то недолго бодрствовал, и каждый раз, приходя в сознание, он все больше злился от того, что Ола смогла обвести его вокруг пальца.

Но теперь уже он, по сути дела, ничего не мог предпринять, кроме того, чтобы доставить ее куда-нибудь на побережье Средиземного моря.

Он предполагал, что они давно уже миновали Лиссабон.

Следующим цивилизованным портом на пути будет Гибралтар, и поскольку он находился в британском владении, то пришлось бы прибегнуть ко всяким изощренным объяснениям, почему маркизу Элвингтонскому захотелось оставить привлекательную и столь юную особу на берегу в затруднительном положении и отправиться далее одному.

«Пожалуй, я мог бы высадить ее в Марселе или Ницце», — думал он и спрашивал себя, а не изобретет ли она какие-то еще хитрости, чтобы разрушить его планы, если он откроет их ей.

После крепкого ночного сна он чувствовал себя бодро и в сравнительно неплохом расположении духа, если не считать его продолжающейся злости на Олу.

Одевшись, маркиз вышел на палубу, и теперь ему не требовалось ни плаща, ни непромокаемой накидки, поскольку наверху тепло грело солнце, а море отражало голубизну неба, — Доброе утро, милорд! — сказал капитан, как только маркиз появился на палубе. — Надеюсь, ваша светлость в добром здравии?