Опять вопросы вождям

Они выступали против "злого царя и злых помещиков" - тех, кто нарушал установленные традиционным правом вольности, захватывал общинные земли или душил податями. Революционеры, напротив, выступали за отмену старого порядка, за установление нового. Они отрицали традиционное право. Крестьяне воевали за общину - и против помещика, и против буржуазии (это четко проявилось во Французской революции). Помещик мог ужиться с общиной, при всех трениях и конфликтах, а буржуазия, возникшая как революционный класс, никак не могла.
      Как механизм перестройки революция могла быть разработана только после Реформации и научной революции - тех изменений в культуре и мышлении, которые оправдали и даже сделали обязательным постоянное свержение авторитетов. Кант посчитал это выражением универсального закона и поддержал террор Французской революции: казнь короля была не просто оправдана, но и морально необходима. От философов той революции мы слышим буквально то же, что слышали от Карякина: при старом режиме не было общества и не было граждан, а было стадо рабов и подданных; лишь общественный договор соединяет свободных индивидов. Наши революционеры умолчали о том, что было сказано 200 лет назад: этот вид связи индивидов есть революция и террор. А договор - круговая порука гражданского общества, повязанного кровью.
      В фундаментальной трехтомной "Истории идеологий", по которой учится западный интеллигент, читаем: "1789 г. построил необычную конструкцию государство перманентной революции. Постоянная угроза со стороны старого режима заставляет современное государство непрерывно повторять революции. Вот небывалое изобретение 1789 года: соединение государства и революции, повторение революции ради государства... Полно глубокого смысла, что пришествие демократии как государства не могло произойти без развязывания гражданской войны. Гражданские войны и революции присущи либерализму так же, как наемный труд присущ частной собственности и капиталу. Демократия как государство стала всеобщей формулой для народа собственников, постоянно охваченного страхом лишиться собственности. Гражданская война есть условие существования либеральной демократии. Эта демократия предполагает, что этому "народу" угрожает множество рабочих, которым нечего терять, но которые могут все завоевать; она предполагает, таким образом, что в гражданском обществе, вернее, вне его, существует внутренний враг. Понимаемая таким образом демократия была ничем иным как холодной гражданской войной, ведущейся государством".
      Мышление человека традиционного общества, напротив, не революционно. Он ищет не раскола, а единства, не борьбы, а согласия. Многие явления имеют для него символический смысл, из чего вытекает уважение к авторитету (возрасту, заслугам, власти). Крайним выражением являются традиционные общества Азии, например, Япония. Ни революция, ни свержение авторитетов там немыслимы, они несовместимы с культурной традицией. И это совершенно не мешает непрерывным и быстрым изменениям через реформы.
      Россия была традиционным обществом, взорванным после полувековой "либеральной" подготовки. Но оно восстановилось в виде СССР, и сталинизм был в своих существенных чертах реставрацией после революции (с жестоким наказанием революционеров). Поскольку в ходе ломки было устранено классовое деление - основа либерализма и холодной гражданской войны - сталинизм означал единение подавляющего большинства народа, максимальную реализацию его общинных принципов. Поэтому революционное начало, тем более идея перманентной революции Троцкого, отвергалось с огромной страстью. Мышление людей стало настолько неконфротационным, что даже уволить негодного работника для любого начальника стало невыносимой пыткой - легче стало увольнять "через повышение". Ринуться в революцию Горбачева-Ельцина действительно могли лишь люди особой породы, непохожие на основную массу. Они и получили имя "новых русских" - нового, неизвестного народа-мутанта.
      Перед этими "новыми русскими" выглядят беспомощными и психологически безоружными деятели оппозиции, выросшие в недрах советского общества. Как-то в кулуарах Конституционного суда В.Купцов сказал, что они были воспитаны так, чтобы иметь дело с приличными людьми. Как же им тягаться с адвокатом Макаровым! Это почти признание в неполном служебном соответствии. Реально-то приходится иметь дело с противниками типа Макарова да Глеба Якунина. Но ведь эти люди существовали и раньше, почему же с ними вполне мог иметь дело Купцов в своей Вологде? Потому, что было другое общество и другие правила. Все обязаны были вести себя как приличные люди, и нарушали эти нормы тайком или бывали наказаны. А сейчас эти люди, вожделеющие "либерализма" с его холодной гражданской войной, устроили революцию и навязали нам эту войну, к которой мы совершенно не готовы. Даже сегодня, после десяти лет разрушения нашей культуры, в нас сильна инерция уважения к человеку - очень трудно идти на прямую конфронтацию. Когда смотришь парламентские дебаты на Западе, кажется невероятным, как у них язык поворачивается говорить друг другу такие гадости - пусть вежливые, но для нас совершенно немыслимые.
      Мне кажется, что отказ от революции, который декларирует оппозиция, связан не столько с рациональным политическим расчетом, сколько с инстинктивным отвращением типичного советского человека к этому грубому, разрушительному способу. Его натура государственника запрещает подрывать даже компрадорское государство Гайдара-Чубайса. Вот и выходят 1 Мая профсоюзы оборонной промышленности с лозунгом: "Правительство России, спаси отечественную промышленность!". С точки зрения логики, безумие. Но может, эта верноподданическая иллюзия должна быть пережита не логикой, а сердцем? Да смогут ли эти поколения заботливых трудяг при жизни принять идею революции? Пожалуй, и те, кто готовил первые русские революции, не были типичным продуктом русской культуры, а тоже были, в известном смысле, "новыми русскими", носителями западного духа. Они разожгли, не зная что творят, русский бунт, в котором сами и сгорели.
      И возникает глубокое противоречие. Отказываясь от революции, наши лидеры (да и не все ли мы?) исходят из тайной надежды, что весь этот ужас, навязанный нам властью "новых русских", как-то рассосется. Как-то их Россия переварит, переделает, переманит - как переварила она татарское иго. Как бы хотелось в это верить, и надо этому способствовать. Но уповать на это нет оснований. Похоже, ядро новой власти составляет такой тип людей, которые с основной массой народа культурно несоединимы и перевариванию не подлежат ни Кочубеями, ни Шереметьевыми они не станут. С ними можно успешно и продуктивно жить, только если они не у власти. Так англичане благополучно сегодня живут и работают в Зимбабве, но никогда бы они не были "переварены", покуда это была Южная Родезия.
      На что же может надеяться оппозиция при отказе от революции в самом благоприятном случае - победы на выборах? По сути, ни на что существенное. Отвергнув революционное возвращение обществу незаконно изъятой собственности, даже получив видимость политической власти оппозиция станет надежным охранителем реальной власти нынешнего режима - ибо власть у тех, у кого собственность. Значит, оппозиция будет защищать социальный порядок, который большинство народа не принимает. В мягком варианте мы наблюдаем это в Польше и особенно Венгрии. Избиратели проголосовали за экс-коммунистов в надежде на восстановление основных структур социалистического порядка, пусть при сосуществовании с капитализмом. Но экс-коммунисты, будучи всей душой за это, вынуждены проводить ту же неолиберальную политику, что и их крайне правые предшественники. Вынуждены и дальше сокращать социальные программы, ибо приняли схему МВФ и обязаны выплачивать внешние долги, сделанные антикоммунистами. А до этого мы то же самое видели на Западе при власти социал-демократов. Они отказались от революции, приняли догмы рыночной экономики - и свернули "социальное государство", отняли многие завоевания рабочих. Сделали то, что правым было не под силу.
      К чему же это может повести в России, где основные идеалы и стереотипы населения являются несравненно более общинными и уравнительными, чем в Польше и Венгрии? К тому, что возникнет реальная опасность полной утраты веры в демократический, ненасильственный способ решения социального конфликта, с потерей авторитета главными организациями оппозиции. Станет неизбежным резкий поворот большой массы людей к радикализму при полном отсутствии структур, способных возглавить революцию ненасильственную. И это может произойти обвальным, самоускоряющимся способом. Вряд ли власть удержится на краю пропасти и не прибегнет к насилию, которое будет детонатором. Получется, что отказ от революции создает в России угрозу бунта - вещи несравненно более страшнойю
      Есть ли выход из этого противоречия? История показывает, что есть - но выход всегда творческий, требующий больших духовных усилий. Речь идет о том, чтобы, отрицая революционизм, вобрать в себя назревающую революционную энергию и предложить такой механизм ее реализации, чтобы стала достижимой позитивная цель, но не на пути разрушительного бунта. Такой механизм в традиционном обществе Индии нашел Ганди - но люди видели, что речь идет о революции, а не о об иллюзорном "переваривании" английских колонизаторов. Такой механизм нашли палестинцы в виде принципиально ненасильственной, но упорной интифады. Это - примеры творчества конкретных культур. Россия иной мир, и нам самим искать выход.
      И все более опасным становится незнание. Как нашего собственного общества, так и того, что происходит в мире. Уже сегодня во многом из-за невежества политиков и их подручных запущены процессы, которые будут нам стоить огромных страданий и которые можно было остановить. А ведь как много уроков могли извлечь из трагической судьбы Алжира - богатой, почти европейской страны, где, как в лаборатории, создана гражданская война. А на Западе вырастают новые соблазны для наших подрастающих молодых радикалов, которых отталкивает от себя "цивилизованная оппозиция". Разрушение на Западе "социального государства" как часть всемирной перестройки, ликвидация левой идеологии, сдвиг стабильного "общества двух третей" к нестабильному "обществу двух половин", тотальная коррупция власти и невиданные спекулятивные махинации, приводящие к краху огромные страны масштаба Мексики - все это нарушает социальное равновесие. Отверженные утрачивают иллюзии и культуру борьбы "по правилам" и переходят к тому, что уже получило в социальной философии название - молекулярная гражданская война. То есть, парии (а среди них уже много интеллигентов) стихийно, через самоорганизацию, освоили теорию революции Антонио Грамши. Они начинают "молекулярную агрессию" против общества, ту войну, против которой бессильны полицейские дубинки и водометы. Пресса ежедневно приносит несколько сообщений об актах, которые можно считать боевыми действиями этой войны. В совокупности картина ужасна. Те, кого отвергло общество, поистине всесильны. Пока что они нигде не перешли к мести обществу, и их акты являются не более чем предупреждением - ведь зарин, который кто-то разлил в метро Токио, это весьма слабое ОВ.
      Если соблазн мести такого рода будет занесен на нашу почву, он может принять характер эпидемии. И значительная доля вины ляжет на оппозицию, которая оставит молодежь без перспектив борьбы. Этого нельзя допустить. Перед нами огромное поле возможностей, и их поиск идет в гуще самых разных групп и субкультур. Тяжелой потерей будет, если организованная оппозиция откажется от этого поиска или начнет оживлять уже негодные в новой ситуации ленинские схемы.
      ("Пpавда". Май 1995 г.)
      Где мы теряем избирателей?
      Многие из тех, кто отвергает режим "демократов", связывают большие надежды с выборами. Считают, что в общественном сознании произошел перелом в пользу КПРФ. Эти ожидания подогреваются и самой президентской ратью, да и самим Ельциным. Есть опасность, что это породит в левой оппозиции иллюзию слабости противника в выборной кампании. Ложное ощущение, будто избиратель, на своей шкуре познавший прелести "рынка и демократии", уверовал в программу КПРФ. А значит, можно не утруждать себя объяснениями по поводу висящих в воздухе проклятых вопросов.
      На мой взгляд, это ошибка. Умолчание никогда к победе не приводит, а проклятые вопросы потому и называются проклятыми, что сами собой из головы не выходят. И если партия на них не отвечает, значит, их в самый неудобный момент задаст противник. А простые люди про себя все равно их задают.
      Когда я формулировал такие вопросы (которые вовсе не я придумал) в своих статьях, это вызывало неудовольство "в партийных кругах", но ни разу не привело к попытке совместной выработки ответа. А ведь мне никакой радости не доставляет раздражать "партийные круги". Так поделюсь мыслями прямо с читателями, которые, работая "внизу", никак не могут уйти от объяснения с людьми.
      Вот, в политическом шоу с Любимовым выступал на ТВ С.Бабурин, идущий в блоке с Н.Рыжковым. Ему задали совершенно естественный вопрос, на который он ответил, по-моему, неудачно. А ведь Бабурин - блестящий и остроумный полемист. Его спросили: "Не мучают ли Рыжкова кошмары по ночам? Ведь именно его правительство разработало и провело законы, сломавшие хребет советской экономической системе. Ведь он одобрил Декларацию о суверенитете РСФСР, положившую начало развалу Союза. Как же коммунисты, не объяснившись по этим вопросам, вновь выдвигаются в лидеры?". Я бы еще добавил: коммунисты, составлявшие большинство Верховного Совета РСФСР, почти поголовно проголосовали за ратификацию беловежских соглашений о роспуске СССР. Всего 6 голосов против!
      С.Бабурин, по сути, увел ответ в сторону. И даже сказал, будто Декларации о суверенитете не сыграли большой роли в спектакле перестройки. Но это искажает суть процесса и лишает нас урока огромной важности: декларации о суверенитете вырвали из советского сознания две главные скрепы, которые были уже восприняты многими поколениями почти как религиозные истины. Это идея общенародной собственности - экономическая основа Союза, и идея общей исторической судьбы народов. Коммунисты в тот момент не поняли, что они вырывают? Но сейчас-то пора понять лидерам оппозиции. И понять, почему же они тогда не поняли.
      Не лучшую схему выбрал Бабурин и для защиты Н.И.Рыжкова: он, мол, уже тысячу раз говорил о том, как его предал Горбачев. Да кого сегодня интересуют интриги и предательства Горбачева? Разве о нем речь? Вопрос-то был: как Рыжков, за которого нас просят голосовать как за лидера крупного движения оппозиции, объясняет свои действия на посту Председателя Совета Министров СССР? Действия, которые были важной частью механизма перестройки и прямо привели страну к катастрофе. Ведь если Рыжков не понял разрушительной сути этих действий, не вскрыл того способа, которым его, Рыжкова, заставили эти действия совершать - то, значит, он и снова может совершить нечто подобное. За битого двух небитых дают, это так. Но только если битый учится на своих шишках и объясняет другим.
      Пока что от ведущих фигур команды Горбачева - Рыжкова и Лукьянова - анализа перестройки "изнутри" мы не слышали. Только заверения в верности социализму и негодование в адрес ренегатов - разрушителей СССР. Но ведь никто их и не считает ни изменниками, ни агентами ЦРУ, никто не ставит их на одну доску с Горбачевым и Яковлевым. Людям важно услышать именно их, крупных советских руководителей, коммунистов и патриотов, которые по какой-то причине стали орудием в руках изменников. От кого же нам еще ждать откровений и уроков?
      Исходя из моего самоанализа, предположу, что думает типичный коммунист как член партии, приведшей СССР к поражению.
      Во-первых, да, я не могу спать спокойно. Сейчас уже не так, а в 1990-91 гг., помню, и сна в нормальном смысле слова не было. Непрерывно думаешь, прямо во сне, но как наяву: как же так? в чем коренная ошибка? как же так меня одурачили? как же я, идиот, соучаствовал во всем этом? И первый вывод, что я сделал после пяти лет лихорадочной "ликвидации безграмотности", таков: нами всеми было легко манипулировать, потому что мы действительно "не знали общества, в котором живем" - а наши враги знали. Во всяком случае, знали, куда и как ударить.
      Потому-то и не увидели мы (даже критики) смертельного смысла законов о "социалистическом предприятии" и кооперативах. А это было как удар шилом в почку: и не слышно, и крови не видно, а человек умирает в болевом шоке. И кто из попутчиков в трамвае его ударил, не понять. А потом: "мы хотели как лучше". Ведь легким надрезом вскрыли и обескровили всю финансовую систему страны и одновременно разрушили потребительский рынок. И именно после дефицита тех двух лет большинство советских людей стало сторонниками "рынка" - поддержало ликвидацию советского строя. Теперь каются, да не вернешь.
      Почему же советские люди, включая, мне кажется, и Рыжкова, тогда сразу не поняли, что происходит? Потому, что мы совершенно не знали сокровенной сути рыночной и нашей, нерыночной, экономики. Не понимали из-за потрясающего убожества нашего теоретического багажа. Мы не знали уже даже русских мыслителей - народников, анархистов, православных экономистов, Чаянова. А потом мимо нас прошло все знание о нерыночных обществах, накопленное антропологами после войны, огромное знание о Японии, накопленное учеными США - а это все было и о нас. Мы даже забыли Сталина, его определение капиталистической и социалистической экономики стали считать пустым идеологическим штампом. А он, пожалуй, лучше ученых марксистов понимал наше хозяйство именно потому, что дотошно изучал Священное Писание и христианскую теологию - духовную основу нерыночного хозяйства. И его определение - это просто формула, которой описал два несводимых типа хозяйства Аристотель. Формула, которая нисколько не утратила смысла и сегодня.
      На мой взгляд, честное признание в том, что мы в 1985-91 гг. проиграли бой (даже его не заметили) и сдали важные позиции из-за того, что были плохо вооружены знанием, просто не готовы, - нисколько не порочит нынешних коммунистов. А вот говорить, что я, мол, всегда был умным, да меня подставили - значит потерять значительную часть избирателей.
      Вообще, я считаю, что КПРФ много теряет оттого, что избегает хотя бы сформулировать вопросы о главных дефектах социалистического проекта в СССР. Сейчас, конечно, дать исчерпывающий ответ на эти вопросы еще невозможно, но не следует их замалчивать. Люди-то их себе задают. И придумывают ответы, в основном неправильные - подсказанные "демократами". Эти ответы проникают даже в документы КПРФ, в выступления ее лидеров. И мы опять на ниточках, за которые дергают невидимые "архитекторы". Взять хотя бы миф о неконкурентоспособности советской экономики. Не выдержали, мол, соревнования с Западом, вот и рухнул СССР.
      Другая крайность - сводить причину поражения к предательству верхушки КПСС. Но ведь надо тогда ответить на вопрос: какая червоточина имелась в организме советского строя, что он породил элиту, которая в значительной своей части перешла на сторону врага? Что интуитивно понял Сталин, когда предупреждал о будущем обострении классовой борьбы в СССР? Ведь если мы эту червоточину не выявим и порождающих ее причин не искореним, то и КПРФ, приди она к власти, нам может устроить то же, что горбачевская рать. Какие против этого гарантии? Честное лицо Лукьянова?
      Первый же подход к этим вопросам с научной меркой показывает, что проблема очень сложна. Сама российская цивилизация предстает как великолепное, изумительное творение ее земли и народов, а также смежных культур Запада и Востока. И в то же время творение исключительно хрупкое. Как ремонтировать разбитое, когда удастся отвести руки разрушителей? Встают совершенно новые вопросы, и обдумывать их надо было бы, пока КПРФ не у власти. Когда партия у власти, ее уже влечет нарастающий ком проблем, и она только расходует накопленный ранее теоретический капитал. Это мы видели и в КПСС. А кроме того, функционеры правящей партии очень быстро становятся глухи к голосу критики и голосу науки, это уж закон природы. Так что надо бы не терять драгоценного времени бытия в оппозиции.
      Я знаю, что многие люди, сознательно стоящие за социалистический строй, скептически относятся к выборам и не ожидают принципиальных перемен от победы КПРФ. Говорят о ее сдвиге к социал-демократии, о печальном опыте коммунистов Польши и Венгрии, которые, получив абсолютное большинство голосов, продолжают неолиберальную политику. Рядовые коммунисты, услышав такие доводы, сильно расстраиваются - им нелегко ответить.
      Я же считаю, что, не впадая в розовые мечты, мы в то же время не имеем никаких оснований для пессимизма. И не потому, что "других коммунистов у нас нет", а потому, что КПРФ может вырасти и уже вырастает как очень здоровый организм. Последние пять лет уже сформировали на местах упорных, цепких и молчаливых борцов. Их не проведешь на мякине и не подкупишь. Выборы этих людей в органы власти очень сильно изменят ситуацию, и надо все делать ради этого. А если эти люди еще и наладят гибкие механизмы давления на столичную элиту партии, то и соглашательская деятельность горбачевского охвостья будет блокирована.
      ("Пpавда". Октябрь 1995 г.)
      Есть ли мост через пропасть?
      Актуальным для нас стало сейчас понятие "социал-демократия". Возникают партии с таким названием, кто-то, напротив, обвиняет КПРФ в сдвиге к социал-демократии. Что это такое? Можно, конечно, и здесь не заботиться о смысле, а принять какие-то условные определения. Ведь назвал же Жириновский свою партию либерально-демократической, хотя весь его пафос противоречит этим словам. Кто-то скажет: не все ли равно, назови хоть горшком. А я стою на своем: разрыв смысла и слова губителен. Имя партии Жириновского - как компьютерный вирус, в нем - программа саморазрушения.
      Поставим один такой вопрос из области смыслов: в чем разница между социал-демократами и коммунистами? Между ними - тротуар, мост или пропасть? Могли ли мы мягко перейти к любимой Аганбегяном "шведской модели"? Есть ли у нас плавный политический спектр - от Анпилова до Гайдара, или в нем разрывы, ямы? Только выяснив это имеет смысл говорить о словах и о политике.
      Маркс, указав Европе на призрак коммунизма , видел его не просто принципиальное, но трансцендентное, "потустороннее" отличие от социализма. Вступление в коммунизм - завершение огромного цикла цивилизации, в известном смысле конец "этого" света, "возврат" человечества к коммуне. То есть, к жизни в общине , в семье людей, где преодолено отчуждение, порожденное собственностью. Социализм же - всего лишь экономическая формация, где разумно, с большой долей солидарности устроена совместная жизнь людей. Но не как в семье. "Каждому по труду" - принцип не семьи, а весьма справедливого общества (кстати, главная его справедливость в том, что "от каждого по способности" - даже этого наши истматчики не поняли).
      Рациональный Запад за призраком не погнался, а ограничил себя социал-демократией. Ее великий лозунг: "движение - все, цель - ничто!". Уже здесь - духовная несовместимость с коммунизмом. А подспудно несовместимость религиозная, из которой вытекает разное понимание времени. Время коммунистов - цикличное, мессианское. Оно устремлено к некоему идеалу (светлому будущему, Царству свободы - названия могут быть разными, но главное, что есть ожидание идеала как избавления, как возвращения, подобно второму пришествию у христиан). Время социал-демократов линейное, рациональное: "цель - ничто". Здесь - мир Ньютона, бесконечный и холодный. Можно сказать, что социал-демократов толкает в спину прошлое, а коммунистов притягивает будущее.
      Социал-демократия чище всего там, где человек прошел через горнило Реформации. Она очистила мир от святости, от "призраков" и надежды на спасение души через братство людей. Человек стал одиноким индивидуумом. Постепенно он дорос до рационального построения более справедливого общества - добился социальных благ и прав. А личные права и свободы рождались вместе с ним, как "естественные".
      Подумайте, откуда взялся сам термин социал-демократия. Демократия на Западе означала превращение общинного человека в индивидуумов, каждый из которых имел равное право голоса ("один человек - один голос"). Власть устанавливалась снизу, этими голосами. Но индивидуум не имел никаких социальных прав. Он имел право опустить в урну свой бюллетень, лечь и умереть с голоду. Социал-демократия - движение к обществу, в котором индивидуум наделяется и социальными правами.
      История для социал-демократии - не движение к идеалу, а уход от дикости, от жестокости родовых травм цивилизации капитализма - но без отрицания самой этой цивилизации. Это - постепенная гуманизация, окультуривание капитализма без его отказа от самого себя. А в чем же его суть? В том, что человек товар на рынке и имеет цену, в зависимости от спроса и предложения. А значит, не имеет ценности (святости), не есть носитель искры Божьей. Если это перевести в плоскость социальную, то человек сам по себе не имеет права на жизнь, это право ему дает или не дает рынок.
      Это ясно сказал заведующий первой в истории кафедрой политэкономии Мальтус: "Человек, пришедший в занятый уже мир, если общество не в состоянии воспользоваться его трудом, не имеет ни малейшего права требовать какого бы то ни было пропитания, и в действительности он лишний на земле. Природа повелевает ему удалиться, и не замедлит сама привести в исполнение свой приговор".
      Становление рыночной экономики происходило параллельно с колонизацией "диких" народов. Необходимым культурным условием для нее был расизм. Отцы политэкономии А.Смит и Рикардо говорили именно о "расе рабочих", а первая функция рынка - через зарплату регулировать численность этой расы. Все формулировки теории рынка были предельно жестокими: рынок должен был убивать лишних, как бездушный механизм. Это могла принять лишь культура с подспудной верой в то, что "раса рабочих" - отверженные. Но когда я указываю на этот простой факт: классовый конфликт изначально возник как расовый, Косолапов возмущается. Он переносит культурные нормы России на совершенно иную реальность.
      Историки указывают на важный факт: в первой трети ХIX века характер деградации английских трудящихся, особенно в малых городах, был совершенно аналогичен тому, что претерпели африканские племена: пьянство и проституция, расточительство, потеря самоуважения и способности к предвидению (даже в покупках), апатия. Выдающийся негритянский социолог из США Ч.Томпсон, изучавший связь между расовыми и социальными отношениями, писал: "В Англии, где промышленная революция протекала быстрее, чем в остальной Европе, социальный хаос, порожденный драконовской перестройкой экономики, превратил обнищавших детей в пушечное мясо, которым позже стали африканские негры. Рациональные аргументы, которыми в тот момент оправдывали такое обращение с детьми, были абсолютно теми же, которыми впоследствии оправдывали обращение с рабами".
      Хлебнув дикого капитализма, рабочие стали объединяться и выгрызать у капитала социальные права и гарантии. Шведская модель выросла из голода и одиночества начала нашего века. Не устану рекомендовать прочесть роман Кнута Гамсуна "Голод". В зажиточном Осло молодой писатель был одной ногой в могиле от голода - уже и волосы выпали. Ему не только никто не подумал помочь - он сам не мог заставить себя украсть булку или пирожок, хотя это было не трудно. Святость частной собственности и отсутствие права на жизнь были вбиты ему в подсознание так же, как святость его личных прав гражданина.
      Как же социал-демократы "окультурили" этот расово-классовый конфликт? Доказав, что выгоднее не оскорблять рабочих, а обращаться с ними вежливо, как с равными. Так же теперь обращаются в США с неграми. Но социал-демократы были частью этого процесса: отказавшись от "призрака коммунизма", они приняли расизм империалистов. Вот слова лидера Второго Интернационала, идеолога социал-демократов Бернштейна: "Народы, враждебные цивилизации и неспособные подняться на высшие уровни культуры, не имеют никакого права рассчитывать на наши симпатии, когда они восстают против цивилизации. Мы не перестанем критиковать некоторые методы, посредством которых закабаляют дикарей, но не ставим под сомнение и не возражаем против их подчинения и против господства над ними прав цивилизации... Свобода какой либо незначительной нации вне Европы или в центральной Европе не может быть поставлена на одну доску с развитием больших и цивилизованных народов Европы".
      В то самое время, когда установку социал-демократов формулировал Бернштейн, установка русских большевиков по тому же вопросу была совершенно иной. В политическом ли интересе дело? Нет, в разных культурных (а под ними религиозных) основаниях социал-демократии и большевизма. Россия не имела колоний, в России не было "расы" рабочих, в русской культуре не было места Мальтусу - иным был и смысл коммунистов (большевиков).
      Русский коммунизм исходит из совершенно другого представления о человеке, поэтому между ним и социал-демократией - не тротуар и даже не мостик, а духовная пропасть. Но именно духовная, а не политическая. Коммунисты могут вести дела, "как социал-демократы" - приходится приспосабливаться. Ленин, провозгласив НЭП, не стал социал-демократом. Но думать, как они, коммунисты не могут. Если же станут так думать в условиях, когда не изменилось господствующее в России пpедставление о человеке, то будут не социал-демократами, а просто ничем - будут обманывать идущих за ними людей. Имя же нацепить можно любое. Так же как вор, пропивающий украденное народное богатство, не становится буржуа, ренегат коммунизма не становится социал-демократом только оттого, что он ренегат. Ему еще надо проникнуть в сокровенное знание. Социал-демокpатами у нас pеально может стать очень небольшая часть действительно "обpащенных" интеллигентов, но эта часть пока что вполне довольствуется Гайдаpом и Явлинским. Она еще во власти либеpальной утопии.
      ("Пpавда". Декабрь 1995 г.)
      Опять вопросы вождям
      Четыре года я ставлю в статьях вопросы КПРФ. Я их не выдумываю - их задают люди на всех встречах, особенно во время выборов. КПРФ, как сфинкс, на вопросы не отвечает. Наконец, я понял неприличие моего поведения и стал писать, не беспокоя вождей. Но тут меня включили в координационный совет Народно-патриотического союза России и дали мандат за подписью Г.А.Зюганова с почетным номером 7. Теперь уже я обязан высказаться о тех тезисах КПРФ, от которых зависит политика НПСР.