Алиса

      - Разговоры о делах подождут. Подобно Сократу, я считаю, что истина исходит от сытого желудка, а не от иссушающего голода. Теперь приступим к трапезе. - Он указал на стоявшее перед ним блюдо. - Не знаю, как у вас называют этих морских обитателей - крупными креветками или мелкими лангустами? Их доставили мне самолетом из моей страны, где рыбаки вылавливают их уже много веков. На мой взгляд, они замечательные. А вы как считаете, мистер Кэмбер?
      - Очень вкусно, - согласился я.
      - Рекомендую соус - он прост, как все гениальное. Яйцо, масло, щепотка соли, горсточка перца, чуток горчицы - английской горчицы, это важно, - и немного сушеной петрушки очень тонкого помола. Этим соусом восхищались короли. Короли, а затем и республиканские деятели.
      Я уже изрядно захмелел, но чувствовал себя на редкость уютно. Напротив меня сидела невероятно прекрасная женщина, чьи огромные и невинные глаза смотрели на меня с почти нескрываемой теплотой и нежностью. Я наслаждался сказочно вкусной пищей, вытирал губы алой шелковой салфеткой и пользовался золотым прибором. Да, я был навеселе и совершенно умиротворен. Если бы вся эта история с ключом закончилась прямо тогда, на месте, я был бы счастлив. Что касается Ленни - я даже мечтать не смел о каком-либо будущем для нас с ней, но тем не менее был рад и испытывал облегчение, что её муж - именно такой. Мужчина иной внешности вдребезги разнес бы те пьяные надежды, которые бродили в моем затуманенном мозгу.
      Передо мной поставили тарелку супа.
      - Попробуйте, мистер Кэмбер, - посоветовал Монтес. - Он покажется вам необычным, но запоминающимся - легкий, чуть приправленный бульон из курицы и форели. Рыбный аромат очень тонкий, почти неразличимый, но мучительно дразнящий. Я знаю, что традиции англосаксов не позволяют отваривать рыбу вместе с мясом, но в нашей стране такой бульон очень любят. И даже, я бы сказал, ценят.
      Он оказался прав. Суп был просто восхитительный. Я заметил, что Ленни лишь для вида поковырялась в тарелке с креветками и почти не попробовала свой суп. Я доел свою порцию до конца, а Монтес тем временем успел опустошить уже две тарелки. Поразительно, с какой легкостью ему удавалось одновременно вести непринужденную беседу и поглощать неимоверное количество пищи.
      На второе подали жареную, с хрустящей корочкой и начиненную абрикосами утку с фруктовым соусом. Я невольно сравнил её с уткой, накануне вечером запеченной для меня Алисой. Когда я допил мартини, Монтес настоял на том, чтобы с уткой мы с Ленни попробовали токайского вина. Рецептом приготовления утки, по его словам, с ним поделился тайваньский генерал Чан Во. Затем Монтес погрузился в пространный рассказ о таинствах китайской кухни. Я получал неимоверное удовольствие, любуясь Ленни и слушая его.
      * * *
      Мы закончили трапезу "плавучим островом", который когда-то, не слишком, впрочем, успешно, приготовила мне на день рождения моя жена Алиса, и наваристым кофе по-турецки с белым ликером.
      - Этот ликер, мистер Кэмбер, - сказал Монтес, - привезен из Италии и называется "Штрега". Итальянцы - падший народ, которые, к счастью, сохранили некоторые добродетели - в частности, умение производить такой напиток. Итальянцы отдаются искусству и свободе с такой же страстью, как шлюха, которая отдается красивому, но абсолютно нищему мужчине. Мой народ сверх всех добродетелей почитает труд, силу аскетизма, достоинство послушания. Но не буду отвлекать вас от дегустации этого сказочного ликера.
      Ленни встала и мы с Монтесом тут же последовали её примеру.
      - Вы нас не покидаете? - спросил я.
      Монтес развел в сторону огромными ручищами.
      - Нам ведь с вами предстоит деловая беседа, мистер Кэмбер, - напомнил он. - У нас принято соблюдать обычаи, а в моей стране женщинам не пристало присутствовать при мужском разговоре. Потом - другое дело.
      - Мы ещё с вами увидимся, мистер Кэмбер, - улыбнулась Ленни. - Удачи вам.
      Она покинула залу. Ее воздушная походка в сочетании с моим полупьяным состоянием создавали впечатление, что она не ступает, а плывет по воздуху. Проводив её завороженным взглядом, я обессиленно опустился в кресло.
      - Я вижу, вы восхищены моей супругой, - заметил Монтес. Я кинул на него виноватый взгляд, но толстяк, улыбаясь, потряс головой и предложил мне сигару - я даже не заметил, как официант поставил перед ним изящную коробку.
      Сигары я почти никогда не курю, но тем не менее взял стройную торпедку.
      - Гаванские, мистер Кэмбер, - горделиво сказал Монтес. - По счастью, я успел заказать несколько тысяч штук, прежде чем этот подонок, Кастро, пришел к власти. Курите, вам понравится. - Он закурил и поднес мне зажигалку. - Вас поразила моя жена. Да-да, не отнекивайтесь. Покажи я вам какое-нибудь замечательное произведение искусства, владельцем которого я являюсь, я бы точно так же огорчился, если бы вы им не восхитились. Все мужчины влюблены в Ленни. Она - чистенькая и свеженькая, как горный ручей так, кажется, выражаются у вас на Мэдисон-авеню. Ее полное имя - Ленора Фраско де Сика де Ленван Моссара Монтес. Звучное имечко, не правда ли? Она оставила за собой фамилии трех первых мужей. Я у неё - четвертый по счету.
      - Четвертый?
      - Не прикидывайтесь изумленным, мистер Кэмбер. Если бы вы увлекались почтовыми марками в той же степени, как Ленни увлекается мужчинами, то вас бы считали коллекционером марок. Филателистом. А Ленни коллекционирует мужчин. За некоторых из них, если у неё хватает ума - или глупости, - она выходит замуж. Я считаю, что пусть она лучше заводит любовные интрижки, но замуж не выходит.
      Я ошалело уставился на него. Сознание мое отяжелело от поглощенных напитков и яств, и я даже не был уверен, что правильно расслышал Монтеса.
      - Я уверен, что вы в неё тоже влюблены, - как ни в чем не бывало, продолжал он. - Я бы вам не поверил, вздумай вы отрицать это. Ни один мужчина не может устоять перед её ангельской наружностью, а я приучил себя относиться к этому философски. К тому же, мистер Кэмбер, секс никогда не занимал серьезного места в моей жизни. Сказать по чести, женщины меня мало интересуют. Я понимаю Ленни. Она тоже понимает меня, и ни один из нас ни в чем не мешает другому. Если через час вы подниметесь по центральной лестнице на третий этаж, то застанете Ленни в её опочивальне. Она будет ждать вас совершенно нагая, распростершись на кровати императрицы Жозефины. Клянусь вам, мистер Кэмбер, я начисто лишен ревности. Впрочем, я, наверное, поспешил с этим разговором. Я подметил, что с американцами вообще становлюсь излишне разговорчив. Я никогда не мог понять вашей морали. У нас все гораздо проще. Хозяин у нас, например, всегда должен быть гостеприимным, чего бы это ему ни стоило. Гость в моем доме автоматически поселяется у меня в сердце. Ну что, поговорим о ключе, мистер Кэмбер?
      - Да, - медленно ответил я. - Я предпочел бы эту тему.
      - Он ведь у вас, не правда ли?
      - Да.
      - При себе? Прямо здесь?
      Как Монтес ни старался, ему не удалось сдержать нетерпения.
      - Нет. Он находится в другом месте.
      - Что ж, это мудро. Внешность обманчива, мистер Кэмбер. Вы, например, вполне можете сойти за простака. Я отношу себя к знатокам человеческой натуры. Да, мы поговорим о ключе, но сначала я хочу кое-что прояснить. Я задам вам вопрос, ответ на который уже знаю, но вы все-таки удовлетворите мое любопытство. Вы убили Шлакмана?
      - Вы имеете в виду этого старика в подземке?
      - Да, именно его.
      - Нет! - воскликнул я. - Нет, конечно! С какой стати мне было его убивать? Я его и в глаза прежде не видел.
      - Никогда?
      - Никогда. Мне показалось, что он болен - он выглядел совершенно больным. Он попросил меня помочь ему. Прижался ко мне. А потом, должно быть, увидел нечто, что его испугало, и, неловко отпрянув, угодил прямо под поезд.
      - Он увидел Энджи, - ухмыльнулся толстяк.
      - Что?
      - Я прекрасно знаю, что вы его не убивали, мистер Кэмбер. Я же сказал вам, что задам вам вопрос, ответ на который уже знаю. В любом случае, должно быть, фарш, оставшийся от Шлакмана, являл собой малоприятное зрелище.
      - Я не стал смотреть.
      - Разумеется, - улыбнулся Монтес. - Иного я от вас и не ожидал. Ведь тогда вам было бы трудно доказать, что не вы столкнули его. Кстати, вы не задавались вопросом, насколько вы виновны в его смерти? Как-никак, ключ-то он отдал вам.
      Я покачал головой.
      - Нет. Он упал сам.
      - Разумеется. И я не вижу ничего странного в том, что он обратился за помощью к незнакомцу. Интересно, мистер Кэмбер, какое впечатление произвел на вас Шлакман?
      - Я же вам сказал - усталый и больной старичок. Безобидный, измученный и напуганный.
      Толстяк внезапно разразился смехом. Он хохотал с таким восторгом, что его могучие телеса тряслись, как желе. Да и весь он напомнил мне огромную, расплывшуюся медузу.
      - Простите, Бога ради, что меня так разобрало, - забормотал он сквозь приступ душившего его смеха. - Просто мне никогда не доводилось слышать, чтобы Шлакману дали столь удивительную характеристику. Безобидный. Кем, по-вашему, был сей несчастный старичок?
      - Понятия не имею, - обиженно процедил я, задетый пренебрежительным смехом Монтеса даже сквозь затуманенное сознание. - Я же говорил вам, что никогда его прежде не видел.
      - Охотно верю. Большего доказательства, чем ваши удивительные слова, не сыскать. Безобидный. Это - выдумка века. Я человек терпеливый, мистер Кэмбер. И - незлобивый. Я против того, чтобы на людей вешали ярлыки. Окажись сам дьявол гурманом. я счел бы за честь отужинать вместе с ним. Но вот Шлакман... Видите ли, Шлакман служил полковником СС у Гитлера. Потом был комендантом концентрационного лагеря. За один только месяц он умертвил в газовых печах триста двенадцать тысяч стариков, женщин и детей, за что получил почетную награду Третьего рейха. Истый тевтонский рыцарь. Человек с фантастическими организаторскими способностями. Я далеко не моралист, но мне становится страшно от одной мысли о его подвигах. Но, вернемся к нашим баранам, мистер Кэмбер. Будучи гражданином, взращенным в американском обществе, вы, вероятно, должны были сразу после случившегося обратиться в полицию. По очевидным для нас обоих причинам, вы так не поступили. Вместо этого вы - что, на мой взгляд, весьма похвально и благоразумно, - позволили Ленни привезти вас сюда.
      - У меня не было повода для обращения в полицию, - пробормотал я. Мне не нужен был этот ключ. Он достался мне по ошибке.
      - Что ж, вполне логично. Значит, вручив ключ мне, вы избавляете себя от всех страхов и обязательств.
      - Да, но мне кое-что известно, - пробормотал я, выдавливая пьяную улыбку. - Я ведь знаю, что это вовсе не простой ключ.
      - Разумеется, - согласился Монтес.
      - Вы поступили не очень любезно, назвав меня простаком. Могу я попросить ещё немного этого... Как вы его назвали?
      - "Штреги"?
      - Да. Замечательная вещь. Очень высокий класс.
      Монтес наполнил мой бокал.
      - Вспомните мои слова, мистер Кэмбер - это ведь не я назвал вас простаком. Это мнение других людей. Я им возражал в самой резкой форме.
      - Каких ещё людей?
      - Моих коллег - скажем так.
      - Что ж, они заблуждаются, - высокомерно сказал я, несколько раз кивая для пущей убедительности. - Совершенно заблуждаются. Я не отношу себя к гениям - я такой же, как все. Но я вовсе не простофиля. Я прекрасно понимаю, что ключ представляет большую ценность. Он ведь от какого-то сейфа, да?
      - Да.
      - Вот видите. Но мне известно и другое - обычно таких ключей бывает два. А где второй? Почему именно этот так важен для вас?
      - Я вам отвечу, мистер Кэмбер - обстоятельно и откровенно. Вы задали умный вопрос и заслуживаете, чтобы вам ответили со всей прямотой и искренностью. Однако позвольте предварить мой ответ следующим заявлением: оба ключа принадлежали мне. Вы вполне справедливо заметили, что ключей должно быть два. Так вот, оба они находились у Шлакмана, который обязался сохранить их для меня. Однако Шлакман, помимо всего прочего, оказался вором.
      Я покачал головой.
      - Не похож он был на вора.
      - Если позволите, я напомню, что и похожим на убийцу он вам также не показался. Внешность обманчива, мистер Кэмбер - это непреложная истина. Что вы можете сказать, глядя на меня - жизнерадостного и веселого толстяка? Что я терпеливый, гостеприимный, понимающий. Да? Остроумный, образованный, не лишенный обаяния. Все это верно, но не дает даже приблизительного представления о моей внутренней сущности. Да, не скрою, для нас со Шлакманом содержимое сейфа представляло весьма существенный интерес. Однако он решил обмануть меня и попытался умыкнуть ключи. В последний миг, осознав, что его ждет неминуемое фиаско, он передал один из ключей вам. Второй, вне всякого сомнения, остался при нем. Логика подсказывает, что он уже давно находится в руках полиции.
      - Значит, они разыщут и вскроют этот сейф? - предположил я, хитро прищурившись.
      - Да. Но не так скоро, мистер Кэмбер. Если бы ключ не был помечен, они бы никогда не нашли сейф. Увы, в верхней части этого ключа, как вы несомненно заметили, выгравирована крохотная буковка "ф". Это отличительный знак Городского национального банка, у которого в одном лишь Нью-Йорке пятьдесят два филиала. Так что быстро они до сейфа не доберутся, хотя, следует воздать им должное, нью-йоркские полицейские весьма изобретательны. Чтобы найти наш сейф, им для начала придется получить судебный ордер. Потом - проверить все сейфы в пятидесяти двух отделениях банка. Сколько в них сейфов - тысяч двадцать пять? Может быть, даже больше. Это займет некоторое время. Какое именно - я точно не знаю. Вот почему мне так нужен этот ключ, мистер Кэмбер. И вот почему я должен получить его не послезавтра и даже не завтра, а сегодня. Сейчас. Немедленно.
      - Но у меня при себе нет этого ключа. Я же сказал вам.
      - Но вы можете за ним съездить.
      Я допил "Штрегу" и ухмыльнулся.
      - Что спрятано в сейфе?
      Монтес улыбнулся в ответ.
      - Ну что вы, мистер Кэмбер. Я не верю, что вас это в самом деле так интересует.
      - Очень интересует, - самодовольно произнес я.
      - А почему, позвольте узнать? Вам кажется, что вы ещё недостаточно влезли в эту историю? Вам мало неприятностей? Вам ведь намекнули содержимое сейфа в некотором смысле противоречит вашему законодательству. Контрабанда - древнейшая профессия, мистер Кэмбер, но не забывайте, что она противозаконна. Может быть, в сейфе спрятаны брильянты. Или - изумруды, почтовые марки, радий или какое-нибудь бесценное творение живописи. Все что угодно, мистер Кэмбер. Но вот выиграете ли вы что-нибудь, узнав об этом? Сомневаюсь. Контрабанда - слово, по-своему, неприятное. Но убийство - ещё страшнее.
      - Я же сказал вам - это был несчастный случай.
      - Разумеется. Тогда давайте говорить о ключе, а не сейфе. Я - человек дорогих привычек, мистер Кэмбер. В моем крохотном и бедном государстве мне не выжить. Чтобы постоянно поддерживать привычный образ жизни, я должен много зарабатывать. Очень много. Это возможно только в великой стране с неограниченным благосостоянием. Правда, щедрость американцев превосходит их богатство...
      - А я вот - совсем не богатый, - уныло пробормотал я, охваченный внезапным приступом жалости к самому себе.
      - Тогда вознесите хвалу Господу, что ключ достался вам, мистер Кэмбер, - кивнул Монтес. - Я ведь вовсе не собирался предложить вам расстаться с ключом бескорыстно. Все должны жить, Но сначала - ключ.
      Я упрямо помотал головой.
      - А вы подумайте над моим предложением, мистер Кэмбер, - сказал Монтес, покачав пухлым, как сарделька, пальцем. - Я не сулю вам несметное богатство, ведь и содержимое сейфа имеет вполне ограниченную стоимость, но - сумма вознаграждения вполне круглая, уверяю вас. Я предлагаю вам десять тысяч долларов, мистер Кэмбер. Вы, конечно, человек представительный и умный, но я был бы круглым идиотом, если бы предварительно не навел справки о ваших доходах. Вы ведь - чертежник, мистер Кэмбер? Верно?
      Он снова наполнил мой бокал ароматным напитком, а я, прижав к груди стиснутый кулак и, пытаясь унять внезапно нахлынувшие слезы, пылко воскликнул:
      - Чертежник! Вот здесь, мистер Монтес, бьется сердце прирожденного архитектора, клокочет душа архитектора...
      - Вполне возможно. Вам виднее. Однако числитесь вы чертежником. И - с каким окладом? Сколько вам набегает в год - семь тысяч, восемь? Вы один из тех, что называются белыми воротничками среднего пошиба. Не голь перекатная, но и в люди не выбьешься. А сколько у вас долгов, мистер Кэмбер? Давно ли вы ужинали в дорогом ресторане, сидели в ночном клубе, предавались любви с прекрасной молодой женщиной - такой, как моя супруга, например? Давно, мистер Кэмбер? Я предлагаю вам десять тысяч долларов наличными - без налогов! Наличными. Если хотите, можете получить их в десятидолларовых банкнотах. Ваше полуторагодовое жалованье. Подумайте, чего вы добьетесь с помощью такой суммы!
      Я подумал и, пьяно покачнувшись, утер слезу. В спальне на третьем этаже на кровати императрицы Жозефины лежала обнаженная Ленни, чистая благоухающая розочка, имевшая несчастье выйти замуж за жирного, чурающегося секса моллюска, а я тут распустил нюни, пытаясь не уронить свою честь и при этом ни на секунду не забывая о том, что я не герой, и о том, что где-то меня подстерегает зловещий Энджи с кастетом и консервным ножом. Энджи тоже охотился за этим ключом. Все это я, хлюпая носом и заикаясь, попытался изложить Монтесу.
      Выслушав мою сбивчивую речь, толстяк чуть призадумался, потом улыбнулся и произнес:
      - Я тоже не герой, мистер Кэмбер. Цивилизованный человек не играет в героев - он нанимает их к себе на службу. Подождите минутку, пожалуйста.
      Он встал из-за стола и, пританцовывая, вышел. А я сидел, тупо разглядывая сизый дым от гаванской сигары и пытаясь представить себе тысячу свободных от налогов десятидолларовых бумажек.
      Несколько минут спустя Монтес вернулся в сопровождении тощего узколицего субъекта, который преследовал меня в подземке, угрожая кровавой расправой.
      - Мистер Кэмбер, - отечески улыбнулся Монтес. - Познакомьтесь с Энджи. Он поедет с вами за ключом.
      4. Энджи
      В роскошном "кадиллаке", в который меня посадили, сзади располагались два откидных сиденья и золоченый телефон; от пассажирского салона водителя отделяло толстенное звуконепроницаемое стекло. Шофер был тощий и хилый, с крохотными усиками и прозрачными, как монтесовский коктейль-мартини, глазами. Рядом с водителем сидел лакей, похожий на него, как две капли воды. Я разместился сзади, по соседству с Энджи. Церемония выхода из консульства сопровождалась бесконечными поклонами и расшаркиваниями, и я был страшно доволен, что не шатался и не спотыкался. На прощание Монтес протянул мне мясистую ладонь и ещё раз заверил, что обещанные награды деньги и любовные утехи - по-прежнему ждут меня.
      - Я извинюсь за вас перед Ленни, мистер Кэмбер, - с улыбкой пообещал он. - Я понимаю, как вам не терпится, но - делу время, а потехе час. Главное, помните, что мой дом отныне - ваш дом.
      - Спасибо, - кивнул я. - Обед был превосходен. Собственно говоря, я никогда не ел ничего вкуснее.
      - Мой стол - ваш стол, - церемонно произнес Монтес.
      Лакей приоткрыл дверцу неимоверных размеров "кадиллака" и я взгромоздился на заднее сиденье рядом с Энджи. Стрелки часов, расположенных возле телефонного аппарата, показывали два часа пять минут. На стойке вместе с газетами и журналами красовался радиоприемник. Лакей захлопнул дверцу и уселся впереди. Огромный автомобиль бесшумно отвалил от тротуара и плавно покатил по улице, направляясь к скоростной автостраде.
      Я был уверен, что Энджи по пути не проронит ни слова, но теперь, когда мы вдруг стали друзьями, он болтал без умолку. Он рассказал мне о своем детстве, о том, что его отец - но не он сам - тоже родом из той же страны, что и толстяк. Во времена его отца там жили одни козлы и дубари, а вот теперь - попадаются вполне фартовые чуваки. Совершенно, в общем, засранная страна, но, если поднажать там, где надо, из неё сочится золотишко. Монтес знал, где надо поднажать. Монтес умел качать башли. Только вот одного я должен опасаться - нельзя, чтобы Монтес меня одурачил. Внешность толстяка способна провести кого угодно. Ведь он, как оказалось, двоюродный брат самого президента. А президент правил уже семнадцать лет без перерыва. То есть, выборы, конечно, проводились и до сих пор проводятся, но кандидатура на них всегда только одна. Президента.
      - В общем, блин, местечко там клевое, - заверил Энджи. - Когда-нибудь, когда мне приестся вся эта срань, я свалю туда и куплю себе замок. Обзаведусь дюжиной отборных шлюх-служанок и буду их по очереди обхаживать. Стоит там все это гроши. Ни профсоюзов, ни минимальной заработной платы только слепая вера и дисциплина. И - уважение. Люблю, когда меня уважают. Это чертовски приятно. Куплю замок с конюшней и псарней. Я тащусь от собак. Я всегда говорил - о человеке можно судить по тому, как он относится к собакам. Ты вот как насчет собак, Кэмбер?
      - Я обожаю собак, - кивнул я.
      - Молодец, - похвалил Энджи. - Я рад, что ты такой. На прошлой неделе я увидел, как один парень пнул свою псину ногой. Так вот, я сграбастал его за шкирку, прижал к стене и пару-тройку раз прошелся по его сальной роже своей игрушкой - ты её помнишь, да? Он заверещал, как будто я его кастрировал, и заблеял - за что, мол? А я говорю: да за такое обращение с животными тебя убить мало, сукин сын.
      Я кивнул. Хмель почти рассеялся. Энджи возбужденно сопел у самого моего лица. Несло у него изо рта премерзко, но я не отодвигался. Мало ли вдруг обидится. Он ведь предупредил, как чтит уважение.
      - Я вот женился на этой свинье лет шесть-семь назад, - откровенничал Энджи, брызгая на меня слюной. - И вскоре приобрел колли - потрясную такую, шуструю сучку - лучше не бывает. Умница обалденная. Так вот, эта потаскуха невзлюбила мою колли - вожжа прямо ей под хвост попала. Однажды, в мое отсутствие, эта дрянь высекла собаку кнутом. Я возвращаюсь и вижу - вся моя псина в отметинах. Ну, мне разжевывать-то не надо. Я прямиком к свинье и приказываю, чтобы она разделась догола. Она отбрыкивается, но я показываю, кто в доме хозяин, и она быстро раздевается. Остается в чем мать родила.
      Перехватив мой недоуменный взгляд, Энджи пояснил:
      - Так положено. Когда хочешь поставить шлюху на место, сперва заставь её раздеться. Совсем другое дело. Ох и покуражился же я над этой стервой. Все кости переломал. Три месяца валялась потом в больнице. Но - зауважала.
      Я спросил у него разрешения посмотреть газеты и удостоился великодушного "пожалуйста". Я потянулся за газетой и в это мгновение зазвонил телефон. В первую минуту мне это показалось странным, но потом, по зрелом размышлении я решил - а почему бы и нет? К удобствам быстро привыкаешь. Я быстро перелистал газету. Утром я пытался читать её первую половину, не слишком, впрочем, понимая, о чем идет речь. Теперь же, на первой же странице второй половины я обнаружил заметку о трагическом происшествии в подземке и с головой погрузился в чтение. Введя читателя в курс дела, автор дальше написал следующее:
      "Свидетелями происшествия были двенадцать человек, однако их показания на редкость противоречивы. Трое из них утверждают, что возле старика не было ни души. Еще четверо уверяют, что собственными глазами видели мужчину, который так резко оттолкнул от себя старика, что тот упал прямо под колеса поезда. Наконец, по словам оставшихся пятерых свидетелей, старик обнимал какого-то мужчину, от которого затем сам отпрыгнул, но споткнулся и упал на рельсы. Никто из свидетелей не сумел как следует описать этого мужчину, однако большинство сходится на том, что его возраст был между тридцатью и сорока годами. Личность погибшего гражданина пока не установлена. Никаких документов при нем не было. Обнаружен только ключ от сейфа. Отпечатки пальцев погибшего в настоящее время проверяет Федеральное бюро расследований."
      Заглянув через мое плечо, Энджи ухмыльнулся.
      - Ну как, Джонни-бой, приятно знать, что тебя разыскивает полиция?
      - Никто меня не разыскивает.
      - Тебя пока не опознали, Джонни-бой. Но безусловно разыскивают. Не заблуждайся на сей счет.
      Выглянув из окна, я увидел, что мы подъезжаем к мосту Джорджа Вашингтона. Хмель окончательно выветрился и я чувствовал себя вконец разбитым, подавленным и бесконечно несчастным. Меня прошиб холодный пот, а все мечты о десяти тысячах долларов без налогов развеялись, как дым и канули в Лету.
      * * *
      Когда мост остался позади и "кадиллак" въехал в штат Нью-Джерси, я решил покопаться в своей душе - то, что я там увидел, мне не слишком понравилось. Я ещё не совсем оправился от последствий быстрого, но тяжелого опьянения, ещё не до конца стряхнул хмельное оцепенение, не полностью вырвавшись из объятий Бахуса, но мной уже овладела та необъяснимая ясность, которая овладевает человеком, сумевшим избавиться от горячечных иллюзий, что, выпив ещё пару стаканов, он покорит весь мир. Я вообще хмелею довольно быстро, а за последние два часа я поглотил восемь унций очень сухого мартини, примерно такое же количество белого вина, да ещё в придачу около четырех унций шелковистого динамита по названию Штрега. Такое количество спиртного вполне могло свалить с ног человека, даже более искушенного в алкоголе, чем я. Что касается меня, то я сидел, обливаясь холодным потом и мелко дрожал - то ли от холода, то ли от страха.
      Меня обозвали простаком - с холодной логикой, возражать против которой я больше не смел, даже оставшись наедине с самим собой. Столкнувшись с необходимостью быстро и последовательно принимать решения, я преуспел лишь в том, что всякий раз неизменно делал неверный выбор. Несколько устных угроз вызвали у меня панический страх, от первой же хорошенькой мордашки я потерял голову, как невинный четырнадцатилетний отрок, улыбчивый толстяк напоил меня, подкупив - нет, даже не десятью тысячами долларов, - а несколькими стаканами спиртного. В самом деле, заплати мне Монтес десять тысяч - и он стал бы таким же простофилей, как и я. Увы, сумма была чересчур велика. Двадцать центов - вот красная цена Джону Т. Кэмберу, честная и справедливая. Ведь проигравшему никто не платит, а в том, что я проигравший, никаких сомнений у меня не было. Слабым утешением мне могло послужить, что я был не одинок, а представлял бесчисленное поколение бестолково суетящихся дуралеев, раздираемых страстью к вещам и наживе, одурманенных телевидением, обреченных на прозябание из-за полного отсутствия талантов, целеустремленности и здорового честолюбия, начисто лишенных какой бы то ни было философии, надежды, религии, веры и даже культуры, бесцельно мечущихся из никуда в никуда - и живущих в страхе, в вечном страхе; страшащихся завтрашнего дня, атомной бомбы, безработицы чего угодно.
      Дело было не в Энджи, Шлакмане или Монтесе; нет, страх укоренился в самой глубине моей души, а они только пробудили его, растолкали и выпустили на свободу. Страх таился в самой глубине моего подсознания. Начищенный до блеска кастет и консервный нож только извлекли его наружу, ничего к нему не прибавив.
      - Эй, у тебя все в порядке? - окликнул меня Энджи.
      - Нет, - судорожно выдавил я, проглатывая комок в горле. - Я чувствую себя премерзко.
      - Да что ты? - изумился Энджи.
      - А, по-твоему, я должен петь от радости?
      - А то как же! Ты же теперь у нас главный любимчик мистера Монтеса, пай-мальчик. Тебе только и остается что радоваться жизни.
      Я откинулся на мягкую спинку сиденья и погрузился в молчание.
      - А в чем дело - ты заболел, что ли? - не выдержал Энджи.
      - В некотором роде.
      - Вечная история с такими фраерами - вы хотите играть по крупному, но, едва доходит до дела - зовете мамочку. О чем ты, черт побери, раньше думал - почему не отдал мне ключ вчера?
      - Я и не знал, что он у меня, - пробормотал я.
      Энджи разразился смехом и опустил стекло, отделяющее нас от водителя и лакея.
      - Эй, Гойо!
      - Чего тебе? - спросил тот, кого Энджи назвал Гойо.
      - Я спросил его, почему он не отдал мне ключ вчера. Знаешь, что он ответил?
      - Откуда мне, черт возьми, знать, что он тебе ответил?
      - Он, оказывается, даже не знал, что ключ у него!
      * * *
      Дорогу они знали. Меня ни разу не спросили, где я живу, и как туда проехать. Им было давно известно, где я живу, а я тем временем беспечно нежился в придуманном раю мнимого одиночества и безопасности. Успели они проследить за мной или выудили нужные сведения в моей конторе - я так никогда и не узнал. Главное - они все знали. Мы уже приближались, когда я сказал Энджи:
      - Не останавливайтесь прямо перед моим домом - я не хочу тревожить жену. Остановитесь здесь.
      - У тебя баба подозрительная, да? - ухмыльнулся Энджи.
      - Не валяй дурака. Я просто не хочу её зря тревожить. Она ничего не знает об этой истории. Ни о старике, ни о вашем ключе. У неё полон рот своих проблем, а тут ещё я заявляюсь без предупреждения среди бела дня.
      - Слушай, Джонни, я тебе уже говорил - я ни с одной шлюхой не свяжусь, если она не будет плясать под мою дудку. Может, тебе пора проучить её, Джонни?
      Тонкогубая физиономия Энджи ехидно ощерилась.
      - Умолкни!
      - Ха! Ты уже командуешь, Джонни-бой. Слушай, что я тебе скажу. Ты топаешь домой и выносишь мне ключ - понял? Даю тебе десять минут. И - чтобы никаких фокусов! До сих пор мы все перед тобой стелились, как перед Папой римским - лучшая жратва, лучшая выпивка, лучшая телка... Пока. Ты только не зарывайся, Джонни.
      - Я принесу ключ, - пообещал я, выбираясь из "кадиллака".
      Стоял довольно теплый, безветренный и солнечный день, в воздухе уже ощущалось первое дыхание приближающегося апреля. Нарциссы уже были готовы вот-вот распуститься, форсайтия покрылась золотистым пушком, а на бирючине зазеленели нежные листочки; небольшие аккуратные домики лепились, словно игрушечные, на подстриженных газонах. Невидимые мошки негромко жужжали над головой, нарушая последние минуты тишины перед тем, на улицу гурьбой вывалятся отучившиеся в школе дети.
      Я прошагал по улице, свернул в наш дворик и, толкнув входную дверь, которую мы днем никогда не запирали, позвал: