Семейная тайна

Ах да! Кстати, раньше этот дом принадлежал его родителям. Они приехали сюда из Брайтона. Энди (Джордж догадался, что это ее муж) часто бывал у них. Он дружил с Эдвардом. Нет, она не знает, где Эдвард сейчас. И муж тоже не знает. Он часто вспоминает Эдварда. Они некоторое время вместе работали в гостиничном бизнесе. Кажется, в Париже. Или нет, в Штутгарде. Когда старики Шубриджи умерли (она — через год после него. От горя. И оба похоронены на местном кладбище), Эдвард несколько лет прожил тут один. Иногда сдавал часть дома. Они с Энди снимали у него жилье в течении года. Он рассудил, что ей будет здесь нехорошо, ведь она не любит город, а он все время занят на работе… Дом большой, гораздо больше, чем кажется снаружи. Она покажет его целиком. А что, может быть, действительно кофе? Она налила себе еще джина, взяла стакан у Джорджа и тоже наполнила; этому Джордж не очень противился, но поклялся себе, что на экскурсию по дому не пойдет. Подниматься в спальню нельзя. Эта дамочка явно из тех, что не задумываясь применят силу, если ей приглянулся мужчина.

Три раза она спросила у Джорджа, уверен ли он, что они не встречались раньше, и гадала, где это могло быть, пока Джордж не возвращал ее к основной теме разговора, мечтая, чтобы она в конце концов села, а не перемещалась туда-сюда, демонстрируя ему сквозь разрез юбки кусок толстой подрагивающей ляжки. Она не садится, потому что все время нужно к буфету, подумал Джордж, а кроме того старается произвести впечатление. Не на того напала! Если предстоит иметь дело с такими дамочками, когда он займется «Солнечными садами», скорее всего, придется отказаться от этого предприятия.

Вообще-то, если откровенно, Эдвард Шубридж ей не очень-то нравился, доверительно сообщила Джорджу миссис Энгерс. (Наверняка ей не удалось пробудить в нем страсть, решил Джордж). Странный тип. Ну умный, конечно, светлая голова. Зарабатывал кучу денег. Ну, в общем, много. Только ледяной какой-то, ничем его не прошибешь. Иногда казалось, он где-то за миллион миль отсюда, в каком-то своем мире. Рыбья кровь…, даже не пошутит никогда. Ничего удивительного, что его женитьба не удалась. Энди говорил, его жена тоже работала в гостинице. Администратором или что-то в этом роде. После рождения ребенка (миссис Энгерс не помнила, кто это был — мальчик или девочка) жена его сошла с рельсов, стала путаться со всеми подряд. Это вышло ей боком. Он бросил ее и забрал ребенка. Энди говорил, вроде бы она погибла в автомобильной катастрофе, когда ребенку было три года. Нет, если честно, Эдвард ей совсем не нравился. Не то чтобы она его часто видела. Когда они купили дом, Энди встречал его в городе, а потом он просто исчез. Энди ужасно носился с этим Шубриджем. С самого начала, когда познакомился с ним в школе. Просто боготворил его.

Миссис Энгерс направилась к буфету, хотя стакан ее не успел опустеть, открыла дверцу, вынула большой потрепанный альбом и вернулась с ним на диван.

Она похлопала по сиденью рядом с собой:

— Идите, посмотрите альбом. Энди был помешан на фотографии. Сейчас — уже нет. Времени не хватает. — Она посильнее похлопала по дивану. — Идите же. Здесь сплошной Эдди Шубридж.

Словно отправляясь на казнь, Джордж пересел на диван и сказал, посмотрев на часы:

— Боюсь, я злоупотребляю вашим гостеприимством. Вы и так уделили мне слишком много времени, и я…

Она похлопала его по плечу, улыбаясь влажными губами, глядя ему в лицо широко раскрытыми глазами. Шелковая блузка, надетая на голое тело натянулась, и под ней отчетливо проступили груди.

— Ну что вы! Я всегда рада помочь человеку найти друга. Ведь дружба самое стоящее чувство на свете, верно? Любовь — другое дело. Тут бывают сложности. Но чистая дружба и сочувствие, — она положила руку ему на колено,. — это не стоит всех сокровищ.

Джордж встревоженно кивнул и поспешно принялся за джин. Миссис Энгерс взяла у него недопитый стакан и пошла к буфету. Когда она вернулась, раскрытый альбом лежал у Джорджа на коленях. Отдельные прикосновения он готов был стерпеть, но, по крайней мере, его добродетель была как-то защищена.

Склонившись над Джорджем, она сказала:

— Ну-ка, дайте я найду фотографии Эдди. Вам это будет интересно.

Прижавшись жаркой ляжкой к его ноге, миссис Энгерс стала листать альбом, показывая ему фотографии; болтовня ее то и дело прерывалась пьяным хихиканьем. Джордж, опасливо отодвигая ногу, с раздражением думал: ну почему это поручения Бланш вечно оборачиваются такими неприятными встречами? При этом он пытался сосредоточиться на фотографиях Шубриджа и на пояснениях миссис Энгерс. Она наклонилась ниже и потерлась о Джорджа, как большой благоухающий джином котенок, продолжая говорить и хихикать, рассматривая фотографии.

— Вот это я. Нет, правда. Трудно поверить, да? Боже, посмотрите, что за платье! Неужели мы носили такое? Ага, вот этот снимок мне очень нравится. Мы с Энди были на пляже одни. И он меня снял, вот нахал, правда?

Несколько раз она откидывалась назад; грудь ее вздымалась в пене рюша, призывный взгляд блуждал, и Джорджу стало ясно, что пока не совершится прелюбодеяние, его отсюда не выпустят. Не то чтобы он в принципе возражал против прелюбодеяния, но партнерша его не устраивала. Альбом был просмотрен почти до конца и Джордж с завистью подумал об Альберте, мирно спящем на заднем сиденье машины. Джордж представлял себе, что будет дальше. Миссис Энгерс закроет альбом, выронит его из рук, потом что-нибудь скажет и, хихикая, раскинувшись в откровенно соблазнительной позе, повернется, призывно протянув к нему руки; взгляд ее потускнеет от желания, и такому джентльмену, как Джордж, без скандала будет не уйти, потому что отвергнутая женщина — это…

И тут в прихожей зазвонил телефон.

— Кто там трезвонит ни свет, ни заря? — сердито воскликнула миссис Энгерс. Телефон не унимался, и она, не выдержав, встала и направилась к двери.

Спасен, сказал себе Джордж, и наблюдая, как она, шатаясь, выходит из комнаты, подумал: что же уж такое повелительное заключено в телефонном звонке? Рефлексы по Павлову: чем бы ты ни был занят, не подойти к телефону нельзя. Слава тебе, Господи!

Остановившись в дверях, она оглянулась, с улыбкой подмигнула ему и сказала:

— Не скучай, милый. Плесни себе еще немного джину. И мне тоже.

Она театрально взмахнула рукой и почти вывалилась из комнаты.

Джордж встал и ринулся мимо буфета к окну. Рванув шпингалет, он услышал се голос:

— Энди! Милый! Как я рада, что ты позвонил… Ангел мой, а я сижу тут одна — одинешенька и думаю о тебе…

Джордж шагнул через подоконник, не потрудившись прикрыть за собой окно, опрометью бросился к машине. Включив мотор, он рванул с места во весь опор, но выехав на главную дорогу, немного замедлил ход: погони он не ждал и слишком много выпил — не хотелось неприятностей с полицией. Проверка на алкоголь после разговора с Лидией Энгерс стала бы достойным завершением этого прекрасного утра.

Альберт пробрался с заднего сидения на переднее и в неожиданном порыве нежности ткнулся носом в руку Джорджа.

— Ради бога, — простонал Джордж, — хоть ты-то не лезь! А то продам тебя первому встречному живодеру.

Альберт свернулся калачиком и закрыл глаза, но тут же вскинулся от испуга, потому что Джордж вдруг завопил:

— Тьфу ты, проклятье! Я же оставил шляпу у этой чертовки!

***

В шесть часов вечера Буш в своем кабинете, выходящем окнами на Сент-Джеймский парк, прочитал только что поступившее донесение о Джордже Ламли. Пятьдесят других донесений ждали своей очереди на столе. Краткие исчерпывающие сведения: Ламли, тридцать девять лет, считается паршивой овцой в семье, живет на выплачиваемое родителями содержание, иногда работает. Пять лет назад какое-то время был торговым агентом пивоваренного завода в Тивертоне. Через год стал совладельцем маленькой кофейни в Кроуборо, но через полгода ушел оттуда (или его выгнали). Разведен. Детей нет. Время от времени в качестве частного агента выполняет поручения медиума мадам Бланш Тайлер из Солсбери. Дом Ламли построен из известняка, крыт тростником, подвала в нем нет. Возле дома — птичий садок из проволочной сетки размером тридцать на десять футов, в котором содержаться волнистые попугайчики, фазаны, две дикие утки с подрезанными крыльями и три бентамки — курицы и петух.

Прочитав это и поместив для передачи Сэнгвиллу, Буш услышал, как за спиной у него открылась дверь. Он обернулся и увидел Грандисона.

Грандисон, кивнув, подошел к столу. Он молча взял в руки донесение о Джордже Ламли, пробежал его глазами и положил обратно.

— И все остальные в том же духе, — сказал Буш.

— Что ж тут удивительного? Этого следовало ожидать. На блюдечке с голубой каемочкой нам ничего не подадут.

— Скотленд-Ярд со смеху помирает. Грандисон улыбнулся:

— И отлично. Смех снижает агрессивность. Выглядим же мы, конечно, бледно. Но действуем вполне разумно. Возможно, хватаемся за соломинку, но… Монокль у него выпал. Грандисон погладил бороду, потом улыбнулся. — У вас никогда не возникало желание помолиться?

— Помолиться?

— Не надо повторять за мной, как эхо, Буш. Что плохого в молитве? Никогда не повредит как следует помолиться и попросить у бога помощи в ниспровержении зла. Мы в нашем деле слишком редко полагаемся на бога. Вы, конечно, знаете, о каком боге я говорю?

— Не думаю, что о христианском.

— Правильно. Есть только один бог, который понимает нас и иногда нам сочувствует. Бог удачи, властитель совпадений, манипулирующий временем и местом. Да, бывает, он вмешивается и помогает. Статистически это едва ли сказывается на кривой раскрытия преступлений, но такова реальность.

— Согласен. Но в такие вещи начинаешь верить, только когда они на самом деле произойдут.

— Вот именно. Пока у нас полный туман. И сейчас самое время для усердной молитвы: у меня такое чувство — и в этом я признаюсь только вам — что надеяться мы можем лишь на случай. В общем, молитесь. И в то же самое время займитесь вот этим, — он положил перед Бушем листок, — вместе с людьми из министерства внутренних дел и полиции проверьте обеспечение безопасности всех лиц из этого списка. Возможно, следующая жертва в нем не числится. Это зависит от того, на какой куш рассчитывает наш приятель — на миллион, полмиллиона или на более скромную сумму.

Когда Грандисон ушел, Буш пробежал глазами список. Более тридцати человек, среди них — самые значительные лица в Англии. Буш думал о похищении принца или герцога или например, лорд — канцлера, или премьер — министра, о том, как это будет замалчиваться в то время, как стране придется тайно выплачивать выкуп. Все это вытеснило из его сознания мысль о таких незначительных личностях, как Джордж Ламли и медиум мадам Бланш Тайлер.

***

Прибыв вечером в Рид-Корт, Бланш застала мисс Рейнберд с тяжелейшим приступом мигрени. Мигрень разыгралась сразу после обеда. В течении дня мисс Рейнберд несколько раз порывалась позвонить мадам Бланш и отменить предстоящий визит, но в конце концов передумала. С юных лет она была приучена, что любую договоренность нужно неукоснительно соблюдать и отменить назначенное свидание можно только в самом крайнем случае.

Перед отъездом из Солсбери Бланш позвонила Джорджу домой в надежде, что он уже вернулся из Брайтона и сможет сообщить ей что-нибудь новенькое; накануне вечером он позвонил ей из брайтонской гостиницы и рассказал обо всем, что удалось к этому времени разузнать. Но к телефону никто не подходил. Возвращаясь домой, Джордж остановился перекусить, а потом поставил машину на обочине и соснул часок другой. Домой он приехал через десять минут после звонка Бланш.

В холле ее встретил Сайтон и помог ей раздеться. Высокий седовласый, с выражением значительности на лице, Сайтон всю жизнь провел в услужении и умел инстинктивно, но с большой точностью определять социальный статус разных людей. Бланш он давно уже поместил на ступеньку ниже себя. Впрочем, она была ему симпатична: сам уже старик, почти ровесник мисс Рейнберд, он по-прежнему ценил видных женщин. Он также прекрасно знал, зачем Бланш ездит к мисс Рейнберд, хотя, разумеется, не опускался до того, чтобы подслушивать под дверью или собирать сплетни на кухне. Что-то ему подсказывала интуиция, что-то он выводил логическим путем, об остальном только догадывался — и по возможности все тщательно проверял. Род занятий мадам Бланш тоже был ему хорошо известен, поскольку он собственными ушами слышал, как мисс Куксон, бывая в гостях у хозяйки, не таясь рассказывала про мадам Бланш. Но как бы там ни было, его уважение и привязанность к мисс Рейнберд оставались неизменными.

Помогая Бланш снять дорожную куртку, он слегка откашлялся и сказал:

— Думаю, мне следует предупредить вас, мадам Бланш, что госпожа сегодня неважно себя чувствует. Наверно, ей не стоит переутомляться.

— Хорошо, Сайтон, спасибо, что предупредили.

— Благодарю вас, мадам.

И он удалился вместе с курткой, не слишком довольный тем, что женщина, в жилах которой, как он доподлинно знал, есть примесь цыганской крови, называет его просто по фамилии.

Даже если бы Сайтон ничего не сказал, подумала про себя Бланш, она бы все равно сразу почувствовала и увидела, что старушку мучает ужасная головная боль. Даже если бы не было темных кругов под глазами и новых морщинок, особенно в углах глаз и на лбу, она бы тотчас это поняла: чужая боль часто ей передавалась. Иногда она проходила мимо кого-нибудь, и одного взгляда было достаточно, чтобы почувствовать: физическое или душевное состояние этого человека не в порядке.

Поздоровавшись, она приблизилась к мисс Рейнберд и сказала:

— Сядьте-ка в кресло поглубже — давайте для начала избавимся от головной боли, не возражаете?

Прочитав на лице мисс Рейнберд удивление, она ласково ей улыбнулась.

— Видите ли, и тело, и дух человеческий могут говорить разными голосами и сообщать нам о своем самочувствии.

— И вам достаточно просто взглянуть на меня? — изумилась мисс Рейнберд.

Бланш рассмеялась.

— Конечно. У вас вокруг головы багряно-зеленый ореол боли. А вообще-то, — она правильно рассчитала, как заработать очко в свою пользу, — вообще-то я бы знала и так: ваш дворецкий очень беспокоился — предупредил меня, что вы неважно себя чувствуете. Опустите голову на спинку кресла.

Мисс Рейнберд откинулась назад, а Бланш стала за креслом и начала медленно водить по ее лбу кончиками пальцев. После четырех-пяти пассов боль начала стихать, и когда совсем прошла, мисс Рейнберд, продолжая полулежать в кресле, в который раз подумала, какая мадам Бланш необыкновенная женщина. Сама взяла и рассказала про Сайгона. Нет сомнения: будь она мошенницей, хотя бы чуть-чуть, она не преминула бы скрыть этот факт. И она безусловно обладает какой-то силой. Ощущение было такое, будто она кончиками пальцев вытягивает боль. От этого становилось удивительно легко и спокойно.

Закончив, Бланш вернулась на место и сказала:

— Вам никогда не снимали приступы, мисс Рейнберд?

— Нет, никогда. У вас поистине волшебный дар!

— Верно, если хотите им пользоваться.

— А есть такие, кто не хочет?

— Да, некоторые обожают истязать себя. Они упиваются собственной болью, не хотят с ней расстаться. С такими трудно работать. Несчастные, исковерканные души! Хлебом их не корми, дай только пострадать. И требуется много, очень много времени, чтобы им помочь. — Она рассмеялась своим низким, грудным смехом. — Я хочу дать вам один совет, хоть это и глупо с моей стороны, потому что куда выгоднее было бы брать с вас по пять гиней за лечебный сеанс. Так вот, когда у вас опять разболится голова или начнется мигрень, откиньтесь поудобнее в кресле, закройте глаза и представьте себе, что я поглаживаю вам лоб. Если вы это мысленно увидите и полностью в это поверите, все пройдет. Ну, ладно, — в ее голосе зазвучали деловитые нотки, — пора послушать, что нам хотят сказать сегодня Генри и ваши близкие, пребывающие по ту сторону.

Мисс Рейнберд наблюдала за уже привычными действиями мадам Бланш. Эта процедура теперь была ей знакома и не вызывала опасений. Она могла спокойно видеть, как тело мадам Бланш сводят судороги. И признавала, что с нетерпением ждет очередного общения с Генри, Шолто и Гарриет без прежнего неверия и скептицизма. Верила она или не верила, роли уже не играло: важно, что умом она принимала происходящее во время сеанса, откликалась на него. И хотя иногда ее раздражало и злило многословие и невразумительность того или иного из ее потусторонних собеседников, подспудно она сознавала, что научилась получать от всего этого настоящее удовольствие. Как маленькая девочка, которая придумала себе какой-то волшебный мир и радуется, что у нее есть своя тайна. И она была признательна мадам Бланш хотя бы за то, что та открыла ей какие-то новые эмоции, открыла в таком возрасте, когда ничего нового по части личных ощущений от мира уже не ждешь.

Через несколько минут контакт с Генри был установлен. Его голос в устах мадам Бланш звучал бодро, энергично и — чему мисс Рейнберд тихо порадовалась — безо всякой поэтической возвышенности.

— Передай своей приятельнице, — произнес он, — что ее брат и сестра задерживаются. Но через некоторое время они, возможно, к нам присоединятся.

— Почему они задерживаются? — спросила мисс Рейнберд. Она уже вполне освоилась и нисколько не нервничала, задавая Генри вопросы.

— Видите ли…, тут, как бы вы сказали, дело принципа. Правда, мы в таких случаях предпочитаем говорить о Добре с двойным дном.

— Что-то не очень понятно, Генри, — сказала мадам Бланш.

— Пока придется довольствоваться этим, — сказал Генри. — Суд Высшего Добра скоро вынесет решение. Но пусть твоя приятельница не огорчается. Для нее есть известия, и на все вопросы, которые она хочет задать, будут ответы.

Мадам Бланш, вся обмякшая и расслабленная, с закрытыми глазами и полуоткрытым ртом, из-за чего она такие минуты была похожа на деревенского зеваку, сказала:

— У вас есть вопросы, мисс Рейнберд?

— Да, есть. Мы знаем, что этот тип Шубридж…

— Возлюби ближнего своего! — резко оборвал ее Генри.

— Простите, — сказала мисс Рейнберд. — Мы знаем, что мистер Рональд Шубридж усыновил мальчика и что он поселился в городке Уэстон-сьюпер-Мэр и стал там весьма преуспевающим владельцем гаража. Но куда они переехали потом?

Ответ Генри немало удивил мисс Рейнберд:

— В одно хорошо знакомое мне место. Мы с Сэмми однажды ездили туда отдохнуть.

— С каким Сэмми? — переспросила мисс Рейнберд.

— С Брунелом. Изамбард Кингдом Брунел! Я зову его просто Сэмми. Да, они переехали в Брайтон. Я вижу этот город сквозь завесы прошедших лет. Сначала таким, каким знали его мы с Сэмми, а затем таким, каким он предстал семье Шубриджей. Я вижу высокое здание на набережной. Это гостиница. Я вижу на фасаде огромные серебряные буквы «Аргента».

— Вы уверены? — спросила мисс Рейнберд.

— Если я говорю, значит так и есть — или было. В данном случае, было. Теперь там гостиницы нет.

— Понятно, Шубриджи держали гостиницу. А дальше что, Генри? Они ее продали? — спросила Бланш.

— Продали, а позднее и само здание снесли. Рональд Шубридж был добропорядочный человек и заботливый отец и честно добывал свой хлеб на многомудрой ниве коммерции.

Еще немного, с испугом подумала мисс Рейнберд, и его, чего доброго, опять потянет на лирику. Но тут же попеняв себя за эту мысль, она сказала:

— Мне хотелось бы побольше узнать о мальчике, об Эдварде. Что он делал, как жил в Брайтоне? Генри с готовностью ответил:

— Учился в колледже — взрослел, мужал.

— Как называется колледж? — спросила мадам Бланш. — Это может помочь нам в розысках. Генри произнес печальным голосом;

— До тех пор, пока Суд Высшего Добра не вынесет решение, ни о каких розысках не может быть и речи. Но название колледжа не составляет секрета. Это Лансинг Колледж, на побережье, недалеко от города. Там он рос, мужал и набирался знаний.

— Сделайте милость, — сказала мисс Рейнберд, — объясните мне, что такое Суд Высшего Добра, и что именно он должен решать в связи с мальчиком?

Генри хмыкнул.

— Суд Высшего Добра вершит правосудие в сердце каждого человека. Но до конца его мудрость проявляется не раньше, чем свершится великий переход. Добро в сердце человека подобно малому семени и расцветает пышным цветом, лишь когда сей мир остался позади.

Что ж, типичный для Генри ответ, подумала мисс Рейнберд, — подумала, впрочем без досады и разочарования, просто отметила про себя. И тут Генри при посредстве мадам Бланш, уже не в первый раз как бы прочел ее мысли:

— Твоя знакомая слишком привержена логике, Бланш. Жизнь ей представляется математической формулой. Когда-то и я так смотрел на жизнь. И ближайший мой друг Брунел. Но с тех пор наши взгляды сильно переменились.

Неожиданно для себя самой мисс Рейнберд быстро спросила:

— Как вы познакомились с Брунелом? Генри хмыкнул.

— Ему тогда было двадцать пять лет — он проектировал свой знаменитый мост через Эйвон в Бристоле. Я немного работал с ним вместе. Это был замечательный человек. Не чета мне — ни тогда, ни сейчас. Он уже перешел в Сверкающий Круг… Ага!… — Он секунду помолчал и спросил:

— Бланш ты ее видишь?

Мадам Бланш ничего не сказала, только слабо охнула, и мисс Рейнберд увидела, как ее тело дернулось, словно от боли.

— Видишь, Бланш, видишь? — снова спросил Генри.

— Да… Да… — выдохнула мадам Бланш. — Я се вижу. Но вокруг нее такое сияние — больно смотреть! Оо-оо!

Протяжный стон, вырвавшийся из уст мадам Бланш, и судорога, которой свело се тело, не на шутку встревожили мисс Рейнберд. Ничего подобного до сих пор не было. Но тревога и страх за мадам Бланш тут же вылетели у нес из головы, когда до нес донесся голос Гарриет:

— Типпи?… Типпи, ты меня слышишь? Это я Флэппи. Это я, родная. Нет-нет, не говори ничего, не надо. Просто слушай. Типпи, дорогая моя, будь поласковей с мадам Бланш… Наберись терпения, и она поможет тебе обрести душевный покой…, покой, которого ты так жаждешь. Смягчись, Типпи, ибо мадам Бланш, как и ты, ищет покоя, ищет способа исполнить свое заветное желание…

Голос Гарриет затих и умолк. Мадам Бланш несколько минут сидела неподвижно, в полном молчании; затем мисс Рейнберд увидела, как она шевельнулась, ее большое, обмякшее тело стало постепенно оживать, и наконец раскрылись глаза.

Секунду — другую мадам Бланш смотрела на мисс Рейнберд, потом медленно улыбнулась, дотронулась до нитки жемчуга на шее и сказала:

— У меня потрясающее чувство внутреннего удовлетворения. Я знаю: случилось что-то очень-очень хорошее. Рассказывайте же скорей.

— Вы совсем ничего не помните?

— Ничегошеньки. Но у меня удивительное чувство…, не знаю, как вам это объяснить…, блаженство, покой и полная опустошенность.

Мисс Рейнберд поднялась, чтобы налить хереса себе и гостье, и вдруг, как-то отвлеченно, словно внезапно увидев себя со стороны, подумала: «надо бы показаться врачу — наверное, я схожу с ума». Она принялась рассказывать Бланш все, что услышала за время сеанса — за исключением последнего эпизода с Гарриет. Поскольку слова сестры носили сугубо личный характер, она решила, что доводить их до сведения Мадам Бланш необязательно. Напоследок она заметила:

— Я так и не поняла, что за Суд Высшего Добра, и что именно он должен разрешить.

Бланш потягивала херес. Она была немного раздосадована тем, что сама ничего не помнила. Иногда Генри слишком своевольничал — возьмет, и ни с того, ни с сего отключит ее, как сегодня.

Досадно, потому что ей просто необходимо быть в курсе всего, что происходит. Иначе как можно требовать от нее каких-то результатов? Без сомнения, мисс Рейнберд старается точно все пересказать, но где гарантия, что она не упустит что-то важное?

— Это совсем не трудно, — сказала мадам Бланш. — Дело в том, что скорее всего один из супругов Шубриджей перешел в мир иной. А может, и оба. Надо будет в следующий раз уточнить у Генри. Если так, то они, конечно, знают, где находится Эдвард Шубридж, знают, как он живет, о чем думает. И тут может возникнуть конфликт. Ваша сестра хочет, чтобы вы его разыскали и вернули в лоно семьи. Но приемные отец и мать, исходя из интересов сына, могут думать совсем иначе.

— Но почему? Не понимаю.

— Как же вы не понимаете, мисс Рейнберд? Предположим, мы его нашли, и вот мы приехали и открыли тайну его происхождения. Очень может быть, даже наверное, он вполне благополучный человек, женат, растит детей. И тут вы объявляете, что вся его жизнь была построена на лжи. Ни вы, ни он в этом не виноваты, тем не менее ложь есть ложь. Вместо того, чтобы обрадоваться вам, он может вас отвергнуть. И, открыв ему истину, вы можете сделать его несчастным на всю жизнь. Я думаю, Суд Высшего Добра именно этим и занимается. Рассматривает требования вашей сестры признать его полноправным членом семьи — и, очевидно, требование приемных родителей оставить молодого человека в покое и не вносить смятения в его душу ради его же блага. Теперь вам понятно?

— Понятно — после того, как вы мне объяснили. Но все-таки странно, что это разбирательство так долго тянется. Я с готовностью приму любое решение, лишь бы… — Она хотела сказать: «Лишь бы Гарриет отстала от меня», но вместо этого сказала:

— Лишь бы это пошло на пользу моему., мм-м, племяннику.

— Золотые слова, — сказала Бланш, — ваше смирение делает вам честь.

Про себя она подумала, что старушка спит и видит, как бы поскорей выпутаться из этого дела, только бы Гарриет ее больше не мучала. Что ж…, там будет видно. Суд Высшего Добра, случалось, выносил самые неожиданные решения. Одно дело — земная логика, а другое — логика эфирного мира.

Прежде чем распрощаться с мадам Бланш, мисс Рейнберд подошла к своему бюро и вернулась с конвертом, который протянула мадам Бланш. Та, отлично понимая, что в конверте, сказала с оттенком удивления:

— Что это, мисс Рейнберд?

Мисс Рейнберд спокойно пояснила:

— Вы уделяете мне так много времени, мадам Бланш, и я очень признательна вам за помощь и сочувствие. Я почитаю себя обязанной хоть чем-то…, как-то отблагодарить вас.

Бланш покачала головой.

— Я не могу допустить, чтобы вы мне платили, мисс Рейнберд. Для себя мне ничего не надо. Я помогаю людям безо всякой платы, и я…

— Прошу вас, мадам Бланш. Примите от меня эту малость.

— Ну, если вам так уж хочется. Только давайте не будем рассматривать это как плату за услуги. Есть помыслы и цели, которым я предана всем сердцем и которые стоят любых пожертвований. Будем считать, что я принимаю ваши деньги как вклад в благородное начинание. Надеюсь, когда-нибудь вы позволите рассказать вам об этом обстоятельно.

Бланш вышла, села в машину и уехала с нераспечатанным конвертом в кармане. Она с завидной проницательностью судила о людях — в себе самой она разбиралась гораздо хуже: тут ей открывались обширные области, недоступные пониманию, и многое попросту ставило ее в тупик. На этом этапе, рассудила она, мисс Рейнберд больше чем на двадцать пять фунтов не раскошелится. И когда, спустя несколько часов, она открыла конверт и обнаружила чек на целых пятьдесят, то — хоть это был несомненно добрый знак, предвещавший хорошую судьбу храму Астродель — она пришла к выводу, что в характере мисс Рейнберд ей пока далеко не все ясно.

Бланш еще больше уверилась в своей правоте, если бы могла видеть мисс Рейнберд, которая едва проводив ее за дверь, пошла к бюро и стала что-то записывать.

На листке бумаги она набросала несколько пунктов, над которыми следовало хорошенько подумать. Там значилось:

"I. Голос Гарриет. Семейное сходство? Имитаторские способности?

2. Брунел: откуда сведения?

3. Домашние прозвища: Типпи, Флэппи? Есть помощник? Любовник?

4. Систематический сбор информации? Спросить у Иды К.

5. Финансовые обстоятельства мадам Б.?" Перечитывая свои записи и размышляя над каждым пунктом, мисс Рейнберд вдруг вспомнила, как Генри сделал ей замечание за то, что она назвала шофера Шолто «этот тип Шубридж». «Возлюби ближнего своего!» Экая наглость! Поверить, что Шубридж переменился к лучшему? Вот уж было бы чудо из чудес. Они с Шолто друг друга стоили, вот и эту кашу заварили, а ей теперь расхлебывать. Конечно, о мертвых или ничего, или хорошо — если Шубридж тоже умер, — но оба они, если и попадут когда в пресловутый Сверкающий Круг к Брунслу, то очень, очень не скоро.

И она добавила к списку один пункт:

«б. Чудесные исцеления, телепатия. Посмотреть в библиотеке».

Глава 7

Джордж чувствовал, что еще немного — и терпению придет конец. Это было бы совсем некстати — время позднее, пора в постель, а Бланш сказала, что хочет у него остаться. Она появилась час назад, ворвалась, как порыв весеннего ветра, и всю ее прямо распирало от какой-то беспричинной радости. Что касается Джорджа, то после утренних переговоров с Лидией Энгерс, добавочной порции спиртного за ленчем и двухчасового сна по дороге домой, который не принес ему никакого облегчения, ему было не до веселья. Он методично записал в красный блокнот все, что удалось узнать в Брайтоне, и за двумя бутылками пива успел подробно проинформировать Бланш, которая, по-видимому, ничуть не была обескуражена, когда он решительно заявил, что в деле Эдварда Шубриджа ставит жирную точку.

— Две жирные точки, — сердито уточнил он. — Потому что, во-первых, мы зашли в тупик. Муж этой Энгерс, его закадычный друг — и тот начисто потерял его из виду. И во-вторых, я сыт по горло. Нет, честно, больше не могу, радость моя. Я служил тебе верой и правдой, терпеливо сносил все лишения, едва не впал в смертный грех — господи, посмотрела бы ты на эту мегеру! И теперь прошу об одном: подпиши этот несчастный чек и дай его мне. Сотни невозделанных участков давно меня заждались.

— Джордж, но ведь это далеко не все. К Шубриджу наверняка есть еще какие-то пути. Ты только доказал, что путь через Эргенсов закрыт.

— Тогда спроси своего эфирного Генри, что…

— Джордж!

— Прости. Но я, правда, больше не могу. Дай ты мне этот чек, пошли в кровать и забудем об этом.

— То есть как — «забудем»? Лично я даже не подумаю, да и глупо было бы, особенно теперь, когда все так хорошо пошло. Мисс Рейнберд вот-вот созреет. Просто удовольствие с ней работать. — О чеке на пятьдесят фунтов Бланш решила промолчать. — И Генри обещал посодействовать: у нас с ним сейчас наладилось такое прекрасное общение, какого еще не бывало.