Семейная тайна

К концу будущей недели он вместе с помощником начнет развозить их возможным клиентам. «Солнечные сады Ламли!» В местную газету тоже надо дать рекламу — чтобы каждую неделю появлялось его объявление. Не успеешь оглянуться — отбоя не будет от заказов. Со временем надо расширяться, создавать концерн. А там — кто знает? Всегда можно взять да и продать все это с потрохами, а деньги вложить в другое дело, посолиднее, повыгоднее. Он посмотрел на Альберта, который сидел на кушетке у окна. Там, снаружи, бушевала непогода — выл ветер, хлестал дождь, и стекло то и дело вздрагивало.

Джордж наливал себе виски, когда в окно ударил особенно яростный порыв ветра — дождь загрохотал по стеклу, и оно отчаянно задребезжало в плохо пригнанной раме; казалось, сама стихия обрушилась на дом и вот-вот ворвется внутрь. Альберт вскочил, повернул морду к окну — занавеска на сквозняке раздувалась, как парус, — и громко завыл. Он выл до тех пор, пока Джордж не запустил в него диванной подушкой.

***

И в ту же самую минуту в Рид-Корте мисс Рейнберд, читавшая книгу при свете настольной лампы, оторвалась от чтения, зажмурив и снова открыв уставшие глаза, и случайно взглянула на кресло в темном углу — кресло, в котором мадам Бланш всегда, сидела во время сеансов. Из-за неверного света контуры подушек на кресле и шаль, которую она сама, войдя, повесила на спинку, на миг слились, и ей вдруг померещилось, что в кресле кто-то сидит. Видение было настолько явственным, что в первый момент она действительно поверила, будто в комнате есть посторонний. По спине у нее побежали мурашки. Но уже в следующую секунду она поняла, что это просто обман зрения, и презрительно фыркнула, недоумевая, как можно было поверить в этакую чушь.

***

А между тем в это мгновение в небольшом леске, в пустынном месте к западу от Солсбери, умерла Бланш.

Глава 9

Приказ, с которым Грандисон вернулся после совещания на Даунинг-стрит, 10, в точности совпадал с прогнозом Буша. Все условия похитителя должны быть выполнены. Необходимо исключить любые действия, которые могут поставить жизнь архиепископа под угрозу. Требуемый текст объявления появится в «Дейли телеграф» в ближайший понедельник, после чего сотрудникам отдела надлежит ждать дальнейших указаний относительно условий и способа освобождения. Никакой информации в прессе — ни до, ни после освобождения архиепископа. В настоящий момент огласка недопустима, поскольку это грозит безопасности архиепископа. И после освобождения также недопустима — это заденет честь мундира видных членов правительства и полицейских чинов. Если когда-нибудь в отдаленном будущем слухи об этой истории все-таки просочатся, можно будет оправдаться тем, что соблюдение тайны было в то время самой правильной политикой, и за давностью лет ничья репутация не пострадает.

О похищении архиепископа были поставлены в известность только его родные и буквально еще несколько человек из высшей церковной иерархии — они по положению обязаны были знать правду. В прессе появилось сообщение о том, что архиепископ болен простудой и в течении нескольких дней должен соблюдать постельный режим. Все ранее назначенные на это время публичные выступления и встречи тем самым отменяются.

Буш вынужден был с досадой признать, что события разворачиваются именно так, как запланировал преступник. И даже если каким-то чудом ему в ближайшие два дня удастся установить его личность и выяснить, где он скрывает архиепископа, все равно — руки у него связаны до тех пор, пока не будет выплачен выкуп, и архиепископ в целости и невредимости не вернется в лоно семьи. На сей счет Грандисон высказался со всей определенностью: ни шага, ни даже полшага, если при этом хоть на минуту жизнь архиепископа подвергнется риску.

Так. На архиепископа напали, когда он совершал послеобеденную прогулку по Ривер-парку — точнее, когда он либо входил в часовню, либо выходил из нее. Замок на воротах, выходящих на проезжую дорогу, был сломан; письмо опущено в сторожке у главного входа, когда похититель удалялся уже с места преступления. Не считая шефа Скотленд-Ярда, ни один полицейский в стране ни сном, ни духом не ведал о похищении архиепископа.

Когда Грандисон ознакомил Сэнгвилла и Буша с положением дел, Буш заметил:

— Все так просто — удивительно, как раньше до этого никто не додумался.

Грандисон покачал головой.

— Не только просто — это смело и дерзко. Мы снова как болваны будем сидеть в вестибюле и дожидаться, пока кто-то, мужчина или женщина, придут забрать свои полмиллиона. Потом он — или она — спокойненько уйдет, и на этом все. Конец, Больше мы их не увидим и не услышим.

— Если только?… — Сэнгвилл сдвинул очки на лоб и устало протер глаза.

— Что на это ответить? Вы сами знаете. Разве вы не выжали из вашего компьютера все, что могли? Разве вы не загрузили в его хваленый мозг целые тонны информации? Но оракул безмолвствует. Остается только молиться. Я это Бушу давно советовал. А он упрямится, не хочет становиться на колени, не желает унизиться до жертвоприношения… Что ему, жалко пары цыплят, чтобы умилостивить какое-нибудь языческое божество?! Подумайте: человек, который все это затеял, готов пожертвовать собой, если вдруг небесные покровители от него отвернутая. Впрочем мало шансов, что они отвернутся — если только вы или кто-то еще сумеет подкупить их жертвой побогаче. Повесомее, чем дерзость и самонадеянность нашего имярека.

Буш понимал: Грандисон выдал эту тираду, чтобы скрыть свое подавленное состояние; он понимал, что шеф задет и уязвлен сильнее, чем он сам, — кто-кто, а Грандисон никогда бы не принял ультиматум преступника, отверг бы все его наглые требования и даже, если надо, рискнул бы архиепископом. Вслух он сказал:

— Но что мы можем предложить? Чем мы располагаем?

Грандисон улыбнулся:

— Всегда найдется, чем задобрить темные силы, которые распоряжаются временем и всякими случайностями. Придумать для них что-нибудь этакое…, простенькое, но завлекательное. Или попробовать откровенно сыграть на присущем им чувстве иронии.

— По-моему, вы говорите всерьез! — со смехом сказал Сэнгвилл.

— Разумеется всерьез. Нас может спасти только внезапное вторжение хаоса, крохотный сбой во времени, один шанс из миллиона. Мутация, аномалия, сменяющая норму. Вот о чем нужно молиться. Если какая-нибудь случайность не придет нам на помощь, нам останется только сидеть и наблюдать, как неизвестное лицо прикарманит полмиллиона и растворится в темноте на века вечные.

***

На следующий день, в понедельник, газета «Дейли телеграф» в колонке частных объявлений поместила условленный текст: «Феликс! Дома все в порядке. Ждем известий. Джон».

***

В тот же день, часов в десять утра, работник с фермы, проходя через лесок в нескольких милях от Солсбери, обнаружил среди деревьев, в сотне ярдов от дороги, машину, за рулем которой сидела мертвая женщина. Окна в машине были плотно закрыты, и только в заднем правом стекле оказалось маленькое треугольное отверстие. В это отверстие был пропущен конец резинового шланга. Другой его конец был насажен на выхлопную трубу и примотан к ней проволокой.

Работник не стал открывать автомобиль, а сразу вызвал полицию. Приехала патрульная машина, и один из полицейских опознал Бланш. Она сидела, навалившись на руль, в своей дорожной замшевой куртке и в перчатках. На перчатках были пятна грязи и ржавчины — по-видимому, она выпачкала их, когда прилаживала шланг к выхлопной трубе. На земле возле трубы валялись плоскогубцы из дорожного набора инструментов и рядом обрывок проволоки. Туфли Бланш были покрыты слоем засохшей грязи — очевидно, пока она возилась со шлангом, ей пришлось долго простоять на раскисшей от дождя земле. Лихорадочный румянец у нее на лице полицейских не удивил: они не раз видели людей, погибших от отравления угарным газом. Следы от колес машины на пути от дороги в глубь леса и следы ног у машины основательно размыло дождем.

За два последующих дня Джордж не хватился Бланш. Она всегда приезжала к нему, когда вздумается — иногда звонила заранее, но часто являлась без предупреждения. И если он в это время не работал по ее заданию, они могли не видеться по неделе, а то и больше, так что в этом двухдневном перерыве для Джорджа не было ничего особенного.

Мать Бланш тоже не хватилась ее. В субботу утром дочь сказала, что уезжает покататься, за город. Бланш никогда не посвящала мать в свои профессиональные дела и ничего не говорила о клиентах. Когда вечером она не вернулась домой, миссис Тайлер решила, что она ночует у Джорджа. В понедельник, в середине дня, местная полиция известила миссис Тайлер о смерти Бланш, и на полицейской машине ее повезли опознавать тело. Согласно заведенному порядку, вечером было произведено вскрытие.

***

В тот же вечер архиепископ приготовился провести третью ночь в подвале. До сих пор ему так и не удалось увидеть тех, кто держал его в заточении. Он жил, подчиняясь командам, которые периодически раздавались из громкоговорителя. Он прекрасно понимал, с какой целью его похитили, поскольку был наслышан о похищении Арчера и Пейкфилда. С Пейкфилдом он даже познакомился на каком-то приеме — уже после его вызволения. Выслушав историю Пейкфилда, он, помнится, отметил про себя смехотворно низкую сумму назначенного выкупа. В этой связи было бы, пожалуй, любопытно узнать, сколько запросят за него самого — как-никак, это все-таки оценка его общественного веса; если же говорить серьезно, его очень беспокоило то, что уплата выкупа, большого или малого, нанесет урон церковной казне. Страха за свою жизнь он не испытывал. На все воля Божья, а пока что Бог дает ему достаточно времени, которое можно посвятить молитве, обретая в ней утешение и укрепляя дух. Кормили его отменно, а вино, которое подали к ужину на второй день, не стыдно было бы поставить на стол в собственном доме. Прежде чем отойти ко сну, он прочитал молитву, не забыв упомянуть в ней своих похитителей. Множественное число он употребил совершенно сознательно: несомненно, его похитили те самые мужчина и женщина, которых он заметил на крыльце часовни: Да, мы живем в непонятном, жестоком мире. Впрочем, мир во все времена был непонятен и жесток. И только спасительная вера помогает найти в нем какой-то смысл.

***

В ту ночь — с понедельника на вторник — мисс Рейнберд спала из рук вон плохо. В пять утра она проснулась с ужасной головной болью Она не могла толком вспомнить, что ей снилось — что-то тревожное, что-то, связанное с мадам Бланш. Не в силах больше уснуть, она сокрушалась по поводу этой новой напасти — мало ей было Гарриет, так теперь еще и мадам Бланш стала являться ей во сне. Как тут голове не разболеться! А боль была не шуточная — голова буквально разламывалась. И тут она вспомнила, как мадам Бланш однажды избавила ее от приступа мигрени и сказала, что снять боль можно и самостоятельно — если хорошенько постараться.

Она закрыла глаза и, погрузившись в темноту, попробовала себе представить, будто мадам Бланш стоит сзади, у изголовья кровати, и кончиками пальцев поглаживает ей лоб. Она усиленно внушала себе, что та действительно рядом с ней; мысленно видела, как в такт ее движениям покачивается жемчужная нитка, чувствовала терпкий запах ее духов. И скоро ощутила кожей прикосновение ее пальцев — легких, почти невесомых. Да, конечно, мадам Бланш особа меркантильная, но в ней что-то есть — некий дар, таинственные способности, не поддающиеся рациональному объяснению… Удивительная женщина!

Мисс Рейнберд уснула. А когда через час снова проснулась, боль исчезла.

Рано утром во вторник Джорджу позвонила мисс Тайлер и сказала про Бланш. Положив трубку, он долго стоял и смотрел в окно. В траве на лужайке показались первые нарциссы и подснежники. Земля, почувствовав дыхание весны, начала расцвечиваться новыми красками, природа вновь пробуждалась к жизни. Волнистые попугайчики, перепархивая с места на место, сливались в одно мелькающее желто-синее облако. Нет, не может быть, твердил он себе. Только не Бланш. Бланш — это же сама жизнь. Теплая, пылкая, земная. Жизнь всегда била в ней через край. Да, был и спиритизм, и всякие потусторонние идеи, но меньше всего можно было ожидать, что Бланш покинет этот мир по собственной охоте, раньше срока. Невозможно поверить, что Бланш никогда не войдет больше в этот дом, и он больше никогда не поджарит ей гренки (а она будет ворчать, что они пригорели), не отнесет ей завтрак в постель. Никогда уже не увидит, как она дожидается его, облокотившись на подушки — потрясающая, роскошная женщина! — не услышит, как она возмущается, что в спальне вечно торчит собака… Не услышит ее смеха, не увидит, как меняется вдруг выражение ее лица, когда она, отключившись от внешнего мира, начинает общаться с миром иным… Генри, храм Астродель… Бедная Бланш. Не видать ей своего храма, разве что на том свете…

Он медленно опустился на стул и почувствовал, как на глаза набегают слезы. Он был человек простой, бесхитростный, не изощренный в разных там теориях и философиях, которые помогают справиться с горем. Он подумал, что, наверное все-таки любил ее. Ведь их отношения были гораздо серьезнее, чем какая-нибудь мимолетная связь, которая легко возникает и также легко прекращается. Может, и она его любила. Почему он не понял этого раньше? Надо было взять инициативу в свои руки, настоять на том, чтобы они поженились. Наверно, пришлось бы на нее поднажать, но в конце концов он бы смог…, смог убедить ее, что и для нее так лучше. Будь они женаты, ничего бы ни случилось. А сейчас он ломал голову, пытаясь понять — почему?… Кто угодно другой, но чтобы Бланш!., это же уму непостижимо — возиться с резиной и проволокой, прилаживать, приматывать…, а потом сидеть в машине, под проливным дождем, и спокойно дожидаться смерти! Почему, черт возьми? Почему?…

Он встал, неожиданно разозлившись. Поди догадайся, что у кого на уме, подумал он. Никогда не знаешь, какой сюрприз тебя ждет. Воистину чужая душа потемки. Никогда людям не понять друг друга. Ну что, что на нее нашло? Может, была у врача и узнала, что у нее рак? Она бы, конечно, от него это скрыла. И чем жить и мучиться… Рак?! Что за чушь, ей-Богу! Да она была здорова, как лошадь!

Зазвонил телефон. Говорили из полиции, из Солсбери, и попросили Джорджа в половине первого подъехать в участок.

По дороге Джордж затормозил возле «Красного льва» и взял пару кружек темного. Первую он выпил в память о Бланш — безмолвный прощальный тост. Она сама всегда была не против пропустить кружечку.

С Джорджем беседовал сержант, немолодой, грузный, добродушный на вид. Джорджа он знал и относился к нему с симпатией. Но, как говорится, дружба дружбой, а служба службой. Он рассказал Джорджу обстоятельства гибели Бланш и объяснил, что поскольку — после матери — Джордж был самым близким ей человеком, то любые сведения, которые он пожелает сообщить, могут оказать неоценимую помощь следствию.

— Произведено вскрытие, — сказал сержант, — и разумеется, предстоит дознание. Уж не обессудьте, мистер Ламли, я хочу сразу внести ясность — характер ваших отношений с мисс Тейлор нам известен.

— Да чего там. Кто об этом не знал? Все знали. Я вот другого не могу взять в толк — почему, черт побери, она решила покончить с собой?

— Вот именно. Мы, как и вы, стараемся найти причину. Если не возражаете, я задам вам несколько вопросов.

— Конечно, пожалуйста. Я готов, чем могу…

— Когда вы видели ее в последний раз?

— В прошлую среду. Она была весела, довольна, прямо-таки на седьмом небе. Простите, я хотел сказать… Да нет, вообще-то все так — у нее было великолепное настроение.

— И с тех пор вы ее не видели и с ней не говорили?

— Нет.

— Вы знали, что она собиралась делать в субботу или воскресенье?

— Нет. Но я ее предупреждал, что буду занят. Я пытаюсь открыть свое дело — скромное, конечно. Но после того, что случилось…скажу вам откровенно, у меня просто руки опускаются.

— Она выехала из дома в субботу рано утром, взяла с собой завтрак. Когда ее нашли, еды в машине уже не было. Как вы думаете, куда она могла поехать?

— Понятия не имею. Разве что…, понимаете, она занималась спиритизмом. Профессионально занималась. Временами ей просто хотелось уединиться — уехать куда-нибудь на природу, побыть одной. Поразмышлять, погрузиться в медитацию. Знаю, знаю — многие считают, что все это фантазии, притворство. Ничего подобного! В ней правда что-то было.

— Вы ведь иногда помогали ей, верно?

— Да, приходилось. А что тут плохого? Мы никого не обманывали. Никаких спектаклей, никакого мошенничества не было. Просто я иногда для нее уточнял кое-какие детали, вот и все. Ну, там, разыскать кого-нибудь, собрать кое-какие дополнительные сведения.

— И она вам прилично платила?

— Когда как, под настроение.

— Когда вы работали по ее заданию в последний раз?

— Да с неделю закончил то, что она мне поручила. Вернее, почти закончил, более или менее. Зашел в тупик, по правде говоря.

— Можете рассказать мне об этом поручении подробнее?

— Что же, если без этого никак нельзя… Только это затрагивает интересы одной влиятельной в наших краях особы… Надо бы сперва с ней это согласовать. В общем, если честно — из уважения к памяти Бланш — мне бы не хотелось в это вдаваться. Во всяком случае, на самоубийство это ее толкнуть никак не могло. Скорее наоборот.

— Ладно, пока отложим, — сказал сержант и задал вопрос. — У вас у самого есть какие-нибудь предположения, догадки — почему она покончила с собой?

— Да в том-то и беда, что нет, провалиться мне на этом месте! Для меня это полная неожиданность. Она прекрасно себя чувствовала, настроение у нее было отличное. Строила грандиозные планы на будущее. В общем, сплошная загадка.

— Вы с ней не собирались пожениться?

— Да нет, женитьба как-то не обсуждалась. Мы и так жили душа в душу. И кроме того, она хотела сохранить свою независимость, да и я тоже. Я ведь один раз уже был женат. Только ничего путного из моей семейной жизни не вышло.

Сержант откинулся на спинку стула и некоторое время пристально смотрел на Джорджа, затем негромко произнес:

— Вы знали, что она беременна?

— Что?

Сержант сразу понял, что изумление Джорджа было совершенно искренним.

— Вскрытие показало, что у нее была двухмесячная беременность.

— Боже правый! Какого же черта она молчала?

— Она ведь была женщина довольно полная, мистер Ламли. Могла и сама еще не знать. А если бы она узнала, что ждет ребенка, как бы она, по-вашему, на это реагировала?

— Захотела бы, чтоб я на ней женился, и я бы сразу женился. Господи, ну почему так поздно все узнаешь!… Ее многие считали чудачкой — пусть так, но избавляться от ребенка она бы ни за что не стала. Ей бы и в голову не пришло сделать аборт. Жизнь она ставила превыше всего. Всякую жизнь.

— Как, по-вашему, замужество могло помешать ее профессиональной карьере?

— Нет, конечно. Медиумы преспокойно выходят замуж, им так даже удобнее. Но она действительно могла не догадываться насчет своего положения. Во-первых, фигура у нее крупная, во-вторых, месячные были нерегулярны. Конечно, я соблюдал осторожность. Но поначалу мы не раз пугались.

— Чего пугались?

— Ну, вы понимаете, что я хочу сказать?

— Да…Понимаю. Скажите, она когда-нибудь посвящала вас в свои финансовые дела?

— В каком смысле?

— Ну, например, говорила, какими деньгами располагает, куда их вкладывает и прочее?

— Нет. Деньги у нее были, это точно. В последний раз она заплатила мне семьсот пятьдесят фунтов, хоть я и не сумел довести дело до конца. Просто она знала, что у меня сейчас с деньгами трудновато ну вот и расщедрилась.

— Сегодня мы еще раз беседовали с ее матерью, мистер Ламли. Год назад мисс Тайлер составила завещание. Один экземпляр хранится у се поверенного, другой оказался дома. Мать знала про завещание. То есть знала, что в нем написано и где оно лежит. Основная часть наследства отходит к ней. Я получил разрешение — от нее и от ее поверенного — ознакомить вас с одним из пунктов завещания.

Внезапно Джордж заметил, что полицейский изменил тон, и настороженно спросил:

— Слушайте, куда вы клоните?

— Я просто задаю вам вопросы, мистер Ламли, и очень рад, что вы проявляете готовность помочь нам. Только и всего. Мы расследуем дело о самоубийстве и пытаемся установить его причину. Всякое содействие с вашей стороны будет с благодарностью принято. Вы знали о том, что упомянуты в завещании мисс Тайлер?

— Нет, не знал.

— Она оставила вам пять тысяч фунтов.

— Пять тысяч чего?

— Фунтов. — Сержант улыбнулся.

— Не верю.

— Правда, правда. Она, конечно, была не миллионерша, но и бедность ей не грозила.

— Да плевать я хотел на ее деньги! Лучше бы сама жива осталась! И если хотите знать мое мнение — не верю я, что она могла покончить с собой. Я, между прочим, отлично понимаю ход ваших мыслей. Так вот, вы очень сильно ошибаетесь! Вы думаете, я ее убил, чтобы отделаться от ребенка и заграбастать пять тысяч, которые она мне отписала! — Джордж встал, лицо у него дрожало от возмущения. — Господи Иисусе, да кто же я, по-вашему, чудовище, что ли?

Сержант примирительно замахал рукой.

— Да никто ничего не думает. Мы просто с вами беседуем о том, о сем, что-то я вам сообщил, что-то вы мне; мы ведь оба хотим докопаться до истины. Лично я, кстати, ничуть не сомневаюсь, что вы женились бы на ней, если бы знали о ребенке. Точно так же я уверен, что вы не стали бы из-за пяти тысячи фунтов кого-то убивать. Не похожи вы на убийцу, мистер Ламли.

— Хорошо, но ведь вы считаете, что это, может, и не самоубийство, а только инсценировка? Что на самом деле се кто-то убил?

— Я полицейский, мистер Ламли. А задача полиции — устанавливать факты. Возможно, мисс Тайлер действительно покончила с собой, и у нее для этого имелись веские причины, о которых мы с вами никогда не узнаем. А возможно, все было и не так. Езжайте-ка домой и хорошенько поразмыслите. Советоваться ни с кем не надо, а сами как следует подумайте. Если что придет в голову, дайте знать.

По дороге домой Джордж вышел у «Красного льва» немного перекусил там и выпил две большие порции виски с содовой.

Как только Джордж уехал, к сержанту зашел сотрудник уголовной полиции — тот самый, который приходил осматривать дом Джорджа и чье донесение попало к Бушу по каналам Скотленд-Ярда.

— Ну как? — спросил он сержанта. Тот помотал головой.

— Могу поставить что угодно — он ничего не знает. Не знал ни о ее беременности, ни о завещании. И понятия не имеет, почему ей вздумалось поехать за город покататься, а потом вдруг взять и покончить с собой.

Сотрудник угрозыска взял со стола заключение о вскрытии и пробежал глазами.

— Небольшой поверхностный синяк на левом плече?

— Мало ли что — стукнешься нечаянно, когда садишься или выходишь из машины, вот тебе и синяк. Причина смерти — отравление угарным газом, это однозначно. В такой машине нескольких минут достаточно. Я думаю, она действительно покончила с собой, и мы, скорей всего так и не узнаем почему.

— А что думает шеф?

— Вы же знаете, как он относится к самоубийствам. Особенно к таким, автомобильным. Так что, несмотря на показания старухи — матери, он потребовал провести дополнительное расследование. Проверить кровь, внутренние органы на наркотики и токсины. В конце концов ей могли что-то вколоть, а после инсценировать самоубийство. В этом смысле она не первая.

— И не последняя. А вы знаете, что ваш Ламли был взят на учет в связи с делом Коммерсанта?

— Да, знаю. Сперва его подозревают в похищении, потом в убийстве… Не похоже. По тому делу у нас проходила чуть ли не сотня человек.

— Надо все же доложить кому следует. Поди знай, когда им что пригодится.

— Ладно. Только дождемся повторного заключения медиков. К завтрашнему утру, наверное, пришлют. Все равно с Коммерсантом дело дохлое. Он уже давно смотался со своими денежками. Одно воспоминание осталось — как оскомина; высокое начальство такую оплеуху не скоро забудет. А насчет того, что здесь замешан Ламли… Может, вы еще скажете, что Джек-Потрошитель жив-здоров и в ус не дует?…

***

Объявление в «Дейли-телеграф» с условленным текстом Эдвард Шубридж увидел во вторник. Он не почувствовал при этом особого подъема. Радость от победы придет потом. Ожидаемый сигнал получен — хорошо. Устроившись у себя в подвале, он с помощью игрушечного типографского набора проставил дату на письме Грандисону, для которой специально оставил пустое место, когда печатал оба письма — ему и сэру Чарльзу Медхэму. Письмо отдал жене, она должна была поехать на машине в Саутгемптон и опустить его там.

Провожая ее, он сказал:

— Будешь в Саутгемптоне — купи вечернюю газету. «Вечернее эхо», по-моему.

— Мисс Тайлер?

— Да. Может, есть какое-нибудь сообщение.

— Беспокоишься?

— Нет. Ну узнают, что она здесь была — какая разница? Мы не знаем, что она покончила с собой. Не знаем, зачем она приезжала. Формально — поговорить насчет стоянок для автотуристов. Так ведь и есть. Про мисс Рейнберд она сказала, только когда испугалась. А вообще-то просто хотела на нас посмотреть — понять, что мы за люди, как ей действовать дальше. Если окажется, что кто-то знал о с поездке сюда, значит, скоро к нам пожалует полиция. Мы ничего не станем отрицать — чем ближе к правде, тем лучше. Если им известно, что я имею какое-то отношение к мисс Рейнберд — я опять-таки не буду отпираться. Мисс Рейнберд меня не интересует. Когда купишь газету, посмотри, есть сообщение или нет, и сразу выброси ее вон.

— Да, неудачно получилось.

— От случайностей нельзя застраховаться. Они могут возникнуть в любой момент, мы это знали. И тогда либо полный крах, либо мы как-то выйдем из положения. — Он улыбнулся одной из своих редких улыбок. — Мы знаем, на что поставили и чем рискуем. И мы с тобой отлично знаем: не бывает так, чтобы все было без осечки. Судьбе захотелось нас немножко испытать — проверить, как мы справимся с мелким невезением. Только и всего. — И он поцеловал жену, нагнувшись к открытой дверце машины.

— Не похожа она на самоубийцу, — задумчиво произнесла миссис; Шубридж.

Он снова улыбнулся. Он знал, что в ней говорит не слабость. Ни страха, ни слабости в ней не было.

— А кто похож? — возразил он. — Люди всякий раз твердят одно и то же: «Кто бы мог подумать, что она покончит с собой! Уж от нее-то никто не ожидал!»

Проводив жену, он подошел к клеткам и вынул ястреба-тетеревятника, самку. Хозяином птицы был его сын, но в отсутствие мальчика Шубридж дрессировал ее сам. Он направился к вязам, росшим за домом, и снял с головы птицы клобучок. Как только птица услышала доносившийся из гнезд на деревьях гомон и увидела грачей, она начала легонько подскакивать у него в руке, расправляя хвост, и вертеть головой, следя за движениями перелетавших с ветки на ветку птиц.

Миновав рощу, он прошел еще полмили вдоль холма. Ниже, на уступах, начинались поля уже зеленевшие зелеными всходами. Между полями и рощей всегда курсировали грачи. Чаще они летали группами, но иногда и в одиночку. Ждать пришлось недолго — скоро он увидел возвращающегося к гнезду грача. Он разжал руку, и ястреб взмыл кверху, ему наперерез. Тот заметил врага и, не имея укрытия — внизу расстилалось голое поле, до деревьев было далеко — стал суетливо, неловкими витками подниматься выше. Ястреб настигал его, описывая широкие круги. Грач попался крупный, сильный, и ястреб не сразу сумел набрать достаточную высоту, чтобы ринуться за добычей сверху.

Шубридж стоял, наблюдая за происходящим, и вспоминал, как его сын впервые вот так же напустил ястреба на грача. Когда думаешь о том, что было в жизни хорошего, всегда вспоминаешь, как это случилось в первый раз. Потом тоже испытываешь радость, но какой-то неуловимый привкус волшебства исчезает, не повторяется. Вот камнем падает вниз первый подстреленный тобою фазан; вот твой первый лосось, рванувшись, дергает леску так, что она обжигает руки… Сколько радостей дарит жизнь! Но их с каждым днем становится все меньше и меньше. В природе заложено определенное равновесие между жизнью и смертью. Но никакое природное равновесие не в силах устоять перед стремительным натиском человека, который отравляет и загрязняет свою планету, превращая реки и поля в клоаки, а саму землю — в гигантскую зловонную свалку. И остановить его нельзя. Единственное, что еще можно сделать — найти какое-нибудь еще не загаженное пока место и соорудить вокруг него надежную защиту от заразы, мало-помалу отравляющей мир.

Ястреб нагнал грача и завис в сотне футов над ним; затем сделал два быстрых обманных маневра, как бы собираясь спикировать, чтобы вынудить грача спуститься ниже. Грач стал боком уходить вниз, торопясь укрыться в одной из зеленых изгородей, окаймлявших поля под И"Ж Ястреб перевернулся в полете и, плотно прижав к телу крылья, ринулся вниз, со свистом рассекая воздух. Он настиг добычу в ста футах над землей — молниеносный удар, облако черных перьев — и хищник снова взмыл вверх, а грач несколько раз перевернувшись в воздухе, камнем упал на землю. Да, смерть — и красивая смерть, подумал Шубридж.

***

По дороге к дому он размышлял о мальчике. Скоро в школе закончится семестр, и он приедет домой на каникулы. Они сядут в машину и уедут все вместе — дружная троица — в Шотландию, Ирландию… Если там не найдется того, что им нужно, они поищут за границей. В Норвегии, Швеции или Канаде. К собственной стране ни один из них не был чрезмерно привязан. Они знали, чего ищут и не ошиблись бы в выборе. Сын понимал и разделял его чувства. В их общем желании не было поэтического или философского оттенка; они не считали себя последователями Торо или Робинзона Крузо. Это была вполне материальная потребность. Они хотели отгородиться от мира крепостной стеной с бастионами так, чтобы и через двадцать, через сто, и через пятьсот лет они сами или их потомки могли жить там по возможности естественной жизнью и до последнего дыхания сопротивляться гибели мира от рук людей, которые рано или поздно потопят его в грязи. Если бы он поделился с кем-нибудь своей мечтой, его подняли бы на смех: мало того, что он мечтает о несбыточном, он еще всерьез мечтает осуществить этот безумный замысел! Ничего, пускай смеются — его пути не свернуть!