Дерево дракона

Впервые за несколько дней после ухода «Дануна» Джон почувствовал, что жизнь в Форт-Себастьяне уже достаточно налажена и что теперь он может отлучиться из крепости и взглянуть на остров. Никогда не помешает, думал Джон, хорошенько ознакомиться с его ландшафтом. Время от времени на поворотах открывался вид на кратер Ла-Кальдеры. Поросшие корявыми соснами и низкорослыми, чахлыми дубками склоны вулкана венчались неровными, голыми краями кратера, над которыми нависала шапка облаков, показавшаяся Джону в это утро более высокой, чем обычно.

Мора, Ардино и Торба были единственными здесь поселениями. Последние два представляли собою горстку домиков, возле которых заканчивалась дорога, и, таким образом, вся южная оконечность острова становилась труднодоступной, за исключением подножия горных хребтов да нескольких проложенных козами троп.

С вершины горного кряжа, простиравшегося на две мили к северу и заканчивавшегося крутым обрывом, возвышавшимся над Форт-Себастьяном, был виден западный склон Ла-Кальдеры, ведущий к Ардино. За исключением одного или двух склонов, засаженных виноградниками, окрестности все были дикими и пустынными. Этот ломаный, неровный ландшафт простирался до самых прибрежных скал, за которыми лежали зеленовато-голубые воды Атлантики. Дорога, сплошь изрезанная колеями, заставила капрала Марча переключиться на самую низкую скорость. Примерно в двухстах ярдах от моря, на пятачке голой, каменистой земли она заканчивалась.

Тут же приютилось несколько убогих домишек, на одном из которых выцветшими голубыми буквами было написано: "Бар «Филис». Ближе к морю стояла крохотная церквушка, обнесенная сломанной в нескольких местах оградой. На самом пятачке бродило несколько собак, свинья да горстка тощих кур. Когда они вылезли из джипа, Марч заметил, что Ричмонд удивленно озирается по сторонам.

— Сейчас тут мало кого увидишь, сэр, — сказал он. — Все на работе. Мужчины в море, а женщины там. — Он кивнул в сторону горного склона.

— Так они рыбачат?

— Да, сэр. Здесь сеть несколько лодок. Рыба, каштаны и маис — вот чем они промышляют. Вообще, должен сказать, народец здесь тяжелый. Упрямые, несговорчивые…

Джон разглядывал убогую церквушку и облезлые, неопрятные домики. Что и говорить, место мрачноватое. Подозрительно принюхиваясь, к ним подошла тощая, шелудивая собака.

— Зато вино здесь неплохое, сэр. — Марч кивнул в сторону бара. — Я мог бы взять бутылочку нам с вами на обед.

— Хорошо, капрал, действуйте. А я пройдусь вниз и посмотрю, что там на берегу.

— Красного или белого, сэр?

— Возьми по одной и того и другого.

— Так точно, сэр.

Проводив взглядом Джона, направлявшегося по тропинке к морю, Марч повернулся и пошел в бар.

Там было темно, и капралу понадобилось какое-то время, чтобы глаза после дневного света привыкли к полумраку. Небритый хозяин, облокотившись о стойку, ковырял в зубах, углубившись в старый журнал. У стены за столом четверо молодых парней, дымя длинными коричневыми сигарами, играли в карты. Марч не мог припомнить, чтобы когда-нибудь видел эту компанию в другом составе — грязные, ленивые оборванцы, которым даже трудно поднять руку, чтобы почесать свой вшивый затылок.

Игроки, заметив Марча, на секунду оторвались от своего занятия. В деревушке все знали солдата Арианны, хотя особого почтения не выказывали. Он был у нее не первый — Арианне и раньше приходилось набирать полную голову сосновых иголок, валяясь по кустам с мужчиной. И этот, конечно, не последний. Ну и пусть, зато он приносит тушенку, сахар и чай со склада крепости. Если же кому-нибудь из деревенских понадобится что-нибудь посерьезнее, солдатика и припугнуть можно, тогда, считай, что дело сделано.

— Это что, новый офицер? — спросил хозяин бара.

Марч кивнул.

— Ну и как он тебе?

Марч умел кое-как изъясняться на испанском, а с тех пор, как познакомился с Арианной, даже усовершенствовал свои слабые познания, но сейчас ответил по-английски:

— Офицер что надо.

Бармен рассмеялся:

— Ну а остальные? Пленные? Я слыхал, среди них есть женщина.

— Лучше не говори мне про них, сразу тошно становится.

— А-а, понятно. — Бармен грязными ногтями поскреб щетину.

— Дай-ка мне бутылочку белого и бутылочку красного. Да только не этого твоего скипидара, а настоящего вина.

Марч потянулся к стоявшей на прилавке бутылке коньяку, чтобы налить себе стакан, спугнув целый рой мух, облепивших липкое горлышко. Лицо капрала скривилось в брезгливой гримасе. Как они тут до сих пор еще не передохли от тифа и дизентерии, это было выше его понимания.

Хозяин принес вино, Марч протянул ему деньги и спросил:

— Не знаешь, где сейчас Арианна?

Тот пожал плечами.

Один из игроков, не отрываясь от карт и не глядя на Марча, проронил:

— Может, в церкви. Сегодня ее очередь дежурить.

Забрав вино, Марч вернулся к джипу. Заперев бутылки в багажник, он направился к церкви. Он знал, за чем застанет Арианну. Несмотря на свою неряшливость, эти люди имели настоящую страсть к цветам. Даже самые грязные, обшарпанные домишки щеголяли такими вазами, за которые в любом цветочном магазине Лондона вам пришлось бы раскошелиться никак не меньше, чем на пару фунтов. Любовь к цветам попросту вошла у них в привычку. Арум рос здесь в тенистых лощинах, как обычные дикие маргаритки, а на каждом заднем дворе обязательно встречались заросли гибискуса.

Войдя через боковой вход, он очутился в небольшой комнатушке священника, раз в неделю приезжавшего сюда из Моры.

На крючке у двери висела старая сутана, на грубом деревянном столе стояли вазы, рядом лежала кучка обрезанных цветочных стеблей. На мокром полу стояла пара ведер с цветами. Толкнув дверь, он вошел в церковь и остановился возле алтаря. За алтарем возвышалась деревянная бело-голубая фигура мадонны в блестящей короне, а по обе стороны ступенек, ведущих к ней, размещались огромные сосуды с цветами. Пахло ладаном. На стенах примитивная живопись изображала сцены кораблекрушений и других бедствий, и в каждой из них непременно присутствовал какой-нибудь святой, летящий по воздуху. Своды церкви были выкрашены в голубой цвет, одно из окон разбито.

Арианна вместе с другой девушкой возилась около алтаря и, обернувшись на скрип двери, увидела Марча. В руках она сжимала охапку лилий, и при одном только взгляде на нее Марч почувствовал в горле приступ удушья. Ей было чуть больше двадцати, поверх хлопчатобумажного простенького платья на ней надет был передник, а темные волосы были подвязаны косынкой. Плотная, с тонкой талией и смуглой кожей, она казалась совсем юной, но на ее почти детском личике присутствовало выражение сильной, какой-то даже дерзкой чувственности.

Увидев Марча, она положила цветы, что-то шепнула подруге и поспешила к нему. Схватив ее за руку, он втащил ее в боковую комнатушку и закрыл дверь.

Они долго целовались, потом с трудом оторвались друг от друга, и она наконец спросила:

— Почему тебя так долго не было?

— Не мог выбраться. У нас теперь новый офицер и много работы.

— Даже по ночам?

— Мы должны караулить пленников. И даже по ночам. — Он помолчал, скользнув взглядом по ее животу. Ему даже самому стало стыдно этой мысли, но пока никаких изменений он не заметил. — Ну а ты как?

— Пока ничего не ясно.

— Как же так? Ведь прошло столько времени.

— Ну и что? Все равно пока трудно сказать. Знаешь, иногда из-за тяжелой работы все сбивается. Каждая женщина знает это. Мы целый месяц работали на виноградниках, таскали колья, мотыжили… Это тяжелая работа, от нее у меня всегда так… Иногда мне бывает страшно, особенно когда остаюсь одна. Но сейчас, когда ты рядом, я ничего не боюсь. — И она прижалась к нему пышной грудью. — Цветы я расставила, так что можем идти…

Он покачал головой:

— Сегодня я не могу. Сопровождаю офицера. Сейчас он пошел к морю, но скоро должен вернуться.

На личике Арианны появилось разочарование. Она и в самом деле испытывала страх, но стоило появиться Марчу, как страх исчезал, и когда они уходили в ближайший сосняк, чтобы заняться любовью, тревожные мысли о будущем совсем не беспокоили ее. Она так легко забывала о своем страхе, что временами у Марча возникало подозрение, не говорит ли она все это нарочно, чтобы крепче привязать его к себе.

— А ты попроси этого офицера отпустить тебя сегодня ночью.

Марч вытаращил глаза:

— Арианна, в армии так нельзя.

— Но ты ведь все равно придешь?

— Да.

— Сегодня?

— Нет. Может быть, завтра.

— Мой брат все время спрашивает, почему ты не появляешься. Он говорит, что английские солдаты все одинаковые: сначала берут от женщины все, что можно, а потом находят себе другую. Для него это вопрос чести.

Мысленно Марч пожелал брату Арианны засунуть свою честь куда подальше, но, не желая провоцировать бурных сцен, вслух сказал:

— Завтра или послезавтра обязательно приду. А сейчас мне пора.

Он поцеловал ее, скользнув рукой под вырез ее платья. Некоторое время они стояли, прильнув друг к другу и обмениваясь ласками, насколько им позволяло место и время. Когда он наконец шагнул к двери, Арианна проговорила:

— Моя мать просила передать, что ей нужен сахар и кофе.

А еще было бы здорово, если бы ты принес что-нибудь и для отца.

Марч кивнул. Иногда он даже подумывал: а почему бы им не писать сразу целый список и не отправлять ему по почте?

Когда он вышел на улицу, майор Ричмонд уже ждал его возле джипа.

***

У развилки они свернули в сторону Торбы. Местность здесь была такая же, как и в окрестностях Ардино, и так же, как в первом поселке, в Торбе их встретила грязь и запустение. На вершине гребня в миле к северу от Торбы они остановились, чтобы перекусить и выпить по полбутылки вина. Потом Ричмонд предложил Марчу поставить джип в тени и немного поспать, а сам отправился пешком вдоль хребта, ведущего к Ла-Кальдере. Он прекрасно понимал, что не доберется до вершины. Отсюда подъем занял бы не менее двух часов, к тому же путь ему преграждала высоченная скала. Но Джону все-таки хотелось размяться. Он давно уже не лазил по скалам. Солнце палило нещадно, и вскоре Джон начал обливаться потом. Вдалеке он увидел двух женщин, они сидели под соснами и вязали, приглядывая за пасущимся на лужайке козьим стадом. Через полчаса пути он обнаружил под ногами застывшую вулканическую лаву. Джон постоял в нерешительности, раздумывая, сможет ли он добраться до отвесных черных скал, потом все же решил вернуться к джипу, но не прежним путем, а сделав крюк.

Стоя у подножия застывшего вулканического потока и обдумывая дальнейший маршрут, Джон конечно же и представить не мог, что является объектом наблюдения. А тем временем Вальтер Миетус и Роупер пристально следили за ним. С вершины скалы они видели, как направлявшийся в Торбу джип остановился и как Ричмонд начал подниматься в гору, но они были спокойны, так как знали, что в этом месте подняться на скалы невозможно.

Направляя бинокль на Ричмонда, огибавшего опушку сосняка, Миетус заметил:

— Носит майорские погоны.

— Думаешь, он здесь с какой-то целью?

— Да вряд ли. Он же англичанин, а они буквально помешаны на спорте. Когда я воевал в Африке, то сам видел двух английских офицеров, гонявших по пескам на сухопутной яхте… И это всего-то в каких-нибудь двухстах ярдах от нашего лагеря!

Роупер взял у него бинокль:

— А хорошо идет. Видать, не из тех, кто привык просиживать задницу. Как ты думаешь, что бы он сказал, если б узнал, что в один прекрасный день ему перережут глотку в Форт-Себастьяне? — Роупер рассмеялся, довольный своей шуткой.

Миетус дал щелчка ползшему у него под самым носом жуку.

— Он бы на тебя только раз посмотрел, и ты бы сразу понял, что такого голыми руками не возьмешь. Что касается меня, то я англичан уважаю. — Последнее слово он буквально процедил сквозь зубы, отчего это его «уважаю» прозвучало как «ненавижу».

Роупер перекатился на спину и прикурил сигарету. Он представил себе сухопутную яхту, несущуюся по африканским пескам.

— Как ты думаешь, эти офицеры сами смастерили ее?

— Что смастерили? — не понял Миетус.

— Ну эту яхту.

— Не знаю, мы их не спрашивали. Наш пулемет быстренько прекратил их развлечения.

Роуперу представилась другая картина: все та же яхта, но уже не несущаяся по ветру, а сплошь изрешеченная пулями, и целые фонтаны песка, поднимающиеся над гладкой поверхностью пустыни. Он облегченно вздохнул.

Через два часа Джон был уже в Форт-Себастьяне. Первым дедом он принял душ и переоделся. Перед обедом к нему зашел сержант Бенсон и сообщил:

— В ваше отсутствие, сэр, двое заключенных обратились ко мне с просьбой. Полковник Моци и мадам Шебир. Они спрашивали, нельзя ли им искупаться в море.

Джон помолчал, потом спросил:

— А вы сами как думаете?

— Да в общем-то все понятно, сэр. Жара стоит страшная, а что они могут? Только прогуливаться по галерее? Мои ребята по несколько раз на дню бегают искупаться. И все это у них на глазах. Конечно, им тоже хочется.

— Ладно, сержант, сделаем так: одного часового поставим на пляже, другой будет дежурить в лодке. Только пусть ходят все вместе и с Абу, даже если кто-то из них не умеет плавать. Мне так удобнее. Где я наберу столько часовых, чтобы караулить каждого в отдельности?

— Я могу сидеть в лодке, сэр. Это облегчит задачу.

— Хорошо. И вот еще что. У капрала Марча есть девушка в Ардино?

Бенсон изобразил на грубоватом лице искреннее удивление.

Джон улыбнулся:

— Да полно, я не умею читать чужие мысли. Просто когда он вышел из церкви, на пороге стояла девушка и смотрела ему вслед.

— По-моему, у него есть девушка, сэр.

— Хорошо, сержант. Это, пожалуй, все. Позже я зайду к полковнику Моци и дам ему ответ насчет купания.

Через десять минут его позвали к телефону, находившемуся в караульном помещении у главных ворот. В кои-то веки связь с Порт-Карлосом оказалась чистой, без помех.

На другом конце трубку держал Грейсон. Он сообщил, что из военного ведомства поступил сигнал о том, что в ближайшие десять дней в Форт-Себастьян будет переправлено подкрепление из шести человек.

— Шести явно недостаточно.

— Это все, что вам положено. Я разговаривал с начальником местной полиции, и он уже был готов отправить к вам двух своих ребят. Ему самому людей не хватает, так что когда он услышал о подкреплении, то сразу пошел на попятную. Я, конечно, могу прижать его к стенке, если вы так настаиваете.

— Ладно, не стоит. Как-нибудь управимся, пока не прибудет подкрепление.

— Как там у вас дела? Освоились? — Голос Грейсона звучал бодро и весело.

— Да идут потихоньку. Передайте его превосходительству, что я намерен пленникам разрешить выход на пляж. Если он будет возражать, дайте мне знать.

— Я вижу, у вас там все в порядке. Развлекаетесь. Хотел бы я посмотреть на мадам Шебир в купальном костюме.

Джон улыбнулся:

— По-моему, мои орлы тоже ждут не дождутся этого. А когда сэр Джордж собирается к нам сюда?

— Пока не собирается. Занят годовым отчетом. Может, хотите с ним поговорить?

— Нет, спасибо. А какие новости из дома?

Грейсон понял, что означает этот вопрос.

— Оппозиция намерена выразить правительству вотум недоверия по вопросу о Шебире. Это их обычная тактика. Они считают, что изгнание Шебира не способно решить проблему с Киренией. К нам сюда понаехали журналисты, но его превосходительство пока не собирается давать им разрешение посетить Мору.

— Мне они здесь тоже не нужны.

— Понимаю. Но вам все-таки придется принять кое-кого из них. Когда сэр Джордж поедет к вам, он наверняка прихватит с собой парочку этих болтунов.

Мысль о журналистах покоробила Джона. Ему и раньше доводилось встречаться с пишущей братией. Они пьют твой виски, курят твои сигареты, они открыты и дружелюбны, ни дать ни взять самые милейшие люди. Потом эти милейшие люди уходят, а через некоторое время в печати появляются их материалы, в которых самые незначительные факты превращаются в потрясающие по силе откровения. Они все видят в черном свете и все преподносят в драматичном ключе, снабжая свои публикации голыми, кричащими заголовками. Пусти их в Форт-Себастьян, так и они, конечно, постараются выжать все, что только можно, из этой истории с узниками, с которыми им и словом-то скорее всего не удастся перемолвиться. Они раздуют историю из чего угодно, даже если это будет канализационная труба, лишь бы только в итоге получилась сенсация. Джон не то чтобы не любил журналистов, просто ему не нравилось в них отсутствие такта и чувство меры.

Он вспомнил о них еще раз на следующий день, когда спустился к морю вслед за всей компанией, отправившейся купаться. Сцена, которую Джон застал на берегу, заставила бы любого репортера сиять от счастья.

К расположенному у подножия скал пляжу вела извилистая каменистая тропинка. Крутые скалистые выступы окружали полоску крупного черного песка величиною чуть побольше теннисной площадки. Атлантический прибой с мерным плеском набегал на берег, с шумом откатываясь обратно. Голый по пояс сержант Бенсон в широкополой шляпе, какие островитяне обычно делают из пальмовых листьев, сидел в шлюпке, качавшейся на волнах в пятидесяти ярдах от берега, и время от времени шевелил веслами, чтобы удерживать лодку на месте. Часовой, с винтовкой через плечо, прислонился к огромному валуну и, едва завидев Джона, вытянулся в струнку. Утопая ногами в песке, Джон побрел по пляжу, и часовой снова принял вольную позу.

На воде, в нескольких ярдах от лодки, лежал полковник Моци, время от времени шевеля ногами. Хадид Шебир, в льняных брюках и шелковой рубашке с расстегнутым воротом, скрестив ноги, сидел на берегу на небольшом коврике. На коленях у него лежала раскрытая книга. Когда тень Джона упала рядом с ним, он поднял голову. Выражение лица его было умиротворенным, почти безмятежным, словно большую часть себя он оставил в крепости.

— А вы не купаетесь? — поинтересовался Джон.

— Нет, майор. Но все равно очень приятно сидеть здесь. Это успокаивает.

— Мы вам очень благодарны. — Он перевернул книгу, чтобы ветер не перелистал страницы, и потянулся к пачке сигарет, лежавшей рядом на подстилке. — Как вы считаете, долго еще нас здесь продержат? — спросил он, прикуривая сигарету.

— Не знаю.

— Как лицо официальное, конечно, не знаете. Ну а просто, лично вы…, как вы думаете, сколько?

Джон пожал плечами:

— Думаю, до тех пор, пока у нас не сменится правительство, вам еще долго не видеть Кирении.

— Может быть, даже никогда?

— Может, и никогда.

Хадид покачал головой:

— Лучший способ изменить русло реки — это подняться в горы, туда, где она пока еще ручеек, и там изменить русло. Так принято думать у вас. А я и есть такой ручеек. Но попробуйте преградить путь одному ручейку, и весь склон вскоре избороздят другие, потому что вода не может не течь! Да, да, вода не может не течь!

— Это так, — согласился Джон. — Только не забывайте, что бывает и стоячая вода, вода без движения гниет в прудах, пока солнце совсем не высушит ее…

Откинув назад голову, Хадид расхохотался, потом вдруг посерьезнел и, бросив на Джона быстрый взгляд, покачал головой и снова уткнулся в книгу.

Джон отправился дальше. Он не понимал этого человека, да и сейчас не понял, оттого почувствовал легкий приступ раздражения. Надо же так все перековеркать! Эта расхожая истина известна каждому, и каждый трудится как бобер, воздвигая все новые и новые дамбы, чтобы остановить бурлящий поток, но тот всякий раз сметает их одну за одной. В Оксфорде он сам увлекался историей, проявлял интерес к политике и неплохо разбирался в ней. В свое время, как и другие молодые люди, он был честен и искренен, но с годами стал более мрачно смотреть на вещи. Нельзя же всю жизнь держаться эдаким бодрячком! Именно поэтому ему нравилось быть солдатом. Сделай то, сделай это. Когда ты солдат, у тебя есть предел, и, не выходя за его рамки, ты можешь чувствовать себя вполне комфортно.

Например, следи за этими троими, чтобы они не убежали. Во всяком случае, тут нет ничего непонятного. Но если тебе поручат разработать конституцию для Кирении, да еще такую, чтобы она оказалась приемлемой… Ведь это дело изначально обречено на провал. С таким же успехом можно посадить в землю вареный картофель и ждать всходов. Может, конечно, он не прав и так думать не следует. И может, это и есть самое настоящее пораженчество. Но что же поделаешь, если так сложилось?

Джон вдруг ни с того ни с сего почувствовал отвращение ко всей этой заварухе.

— У вас сегодня очень серьезный вид, майор!

Этот голос вывел его из задумчивости. Джон остановился. На широком полотенце в белом купальнике лежала Мэрион Шебир. Ладонью прикрыв глаза от слепящего солнца, она снизу смотрела на него.

— Очень может быть.

Он опустился рядом с нею на песок и некоторое время сидел, обхватив руками колени и невозмутимо глядя на нее. Ноги ее еще не успели обсохнуть от соленой морской воды.

— И все же вам удалось рассмешить Хадида. — Она села, тряхнула головой, отбросив со лба прядь темных волос.

— А что, разве это так трудно?

Ричмонд смотрел на ее длинные загорелые ноги, и ему было совсем неинтересно слушать про Хадида. Он вдруг почувствовал, будто ему стукнули по горлу ребром ладони, и сглотнул ком в горле.

— Да, рассмешить Хадида очень трудно. Вы, должно быть, сказали ему что-то очень забавное.

Она наклонилась вперед и погладила свои стройные ноги, отирая с них воду. Он заметил тоненькие жилки, проступавшие на тыльной стороне ее рук, безукоризненно ровные лунки ногтей и попытался представить свои ощущения, если бы ему представилась возможность хотя бы ненадолго подержать эти руки в своих.

— Я сказал, что мир может оказаться загнивающим болотом, — проговорил как-то вяло Джон, но собственные слова были ему неинтересны. — Может быть, это и рассмешило Хадида, не знаю.

Руки ее вернулись в прежнее положение, потом она снова подняла их, чтобы пригладить волосы, и легким движением поправила края белого шелкового бюстгальтера. Он много раз видел, как женщины делают это, но сейчас был поражен и не мог отвести глаз от ее шеи. Такого с ним никогда не случалось, еще никогда в жизни острое, непреодолимое желание не сражало его наповал так неожиданно, без предупреждения.

— Так вы любите поговорить о политике? — спросила она.

— Иногда. Только мне кажется, нам трудно прийти к единому мнению относительно Кирении… — Он не сводил с нее глаз.

— Все аргументы мне давно уже известны, — сказала она. — Все это я слышала уже много раз. — Она слегка склонила голову набок.

Если бы еще десять минут назад, подумал Джон, его спросили, какие у нее глаза, он бы ответил, что карие. Он всегда замечал подобные вещи — обручальные кольца или тоненькие морщинки… Но эти глаза…, они совсем не карие, и он видел их по-настоящему впервые. Светло-светло карие, даже золотистые, с зеленоватым оттенком… Он должен немедленно встать и уйти, потому что не может позволить, чтобы подобные чувства вторгались в его жизнь вот так, без предупреждения.

— Я тоже, — проговорил он.

— За эти годы я много раз слышала все это от Хадида. Его устами говорила сама Кирения… Большие государства вынуждены отступать перед малыми народами. Франция, Англия, Соединенные Штаты объединились, у них есть Организация Объединенных Наций, и они прут напролом. А маленькие народы не связаны цепью, они могут бегать без привязи, тявкать, громко лаять и даже кусаться, и тогда большие вынуждены потихоньку уступать, давая им то, что они хотят. Это обычная политика всех стран, только что вступивших на путь самоопределения. Я часто слышала эти слова и верю в них. Да, верю…

Она снова легла, вытянув руки, и Джон понял, что сейчас она думает о себе и о собственной усталости, а он для нее почти не существует. Но она-то существовала для него вполне. реально: и эти длинные, стройные ноги, и гладкая, прохладная упругость влажного от морской воды живота, и эти проступающие сквозь кожу голубые жилки, и все ее тело, такое податливое, женственное, загорелое, и в то же время нежно-белое, и спутанные блестящие темные волосы, рассыпавшиеся по черной застывшей лаве, когда-то очень давно сошедшей со склонов Ла-Кальдеры.

— Я вижу, вы хорошо запомнили эти слова, — проговорил он.

Ему вдруг пришло в голову, что, несмотря на то, что многое связывало ее и Хадида в прошлом, сейчас, насколько он мог догадываться, между ними не осталось ничего, что принято называть отношениями между мужчиной и женщиной. Джон усмехнулся при этой мысли. Как мужчина он не понимал, как можно при виде такой женщины не испытывать того внезапного, жгучего возбуждения плоти, какое испытывал он. «Моя задница, похоже, вросла в песок, — подумал он, — иначе я бы давно встал и ушел, покончив с этим раз и навсегда». Но он продолжал сидеть, словно действительно прирос к месту, и наблюдал, как она без всякого кокетства, изогнув ногу, пальцами ворошила черный песок, в сущности, почти не замечая его присутствия.

— Я сама уже давно превратилась в память.

Она села и, окинув его пристальным взглядом, вдруг впервые за все время разговора улыбнулась, словно снова ощутила его присутствие, потом сказала:

— Как странно, что мне так легко разговаривать с вами. Правда, иногда я снова начинаю ненавидеть вас…, ненавидеть из-за всей этой… — Она махнула рукой в сторону моря, потом по направлению к Форт-Себастьяну. И, нисколько не думая о том, что еще вчера она едва терпела его, а уже сегодня ведет непринужденную беседу, а завтра, быть может, снова будет ненавидеть, он ощутил сладкую дрожь в губах, представив, как прижимается ими к гладким белым впадинкам ее подмышек.

Господи, уж не тепловой ли удар его хватил? Он зачерпнул горсть песка, медленно пропуская его сквозь пальцы, и несколько черных песчинок упали на белый шелк ее купальника. Эта невидимая связь его руки с ее телом снова вызвала у него легкий приступ удушья, сменившегося внезапным приливом гнева на самого себя и на собственную глупость.

Жмурясь от солнца, Мэрион смотрела на искрящееся море.

Трудная все-таки работа у этого майора Ричмонда, думала она.

Где— то глубоко внутри она чувствовала к нему симпатию. Наверное, он ненавидит свои обязанности. Об этом нетрудно догадаться. С ними со всеми он всегда вежлив и держится официально. Даже трудно вообразить, каков он на самом деле.

Какой он бывает, например, когда выпьет лишнего за обедом?

Или в театре с женщиной…, или с женщиной в постели… Наверное, нежный, ласковый. Ведь бывает же он когда-нибудь раскрепощенным, естественным? Ну конечно, бывает. Она закрыла глаза и вдруг представила себя с ним где-нибудь на средиземноморском пляже, представила, как они купаются, загорают, смеются, а за спиной у них слышен веселый звон льда в бокалах. Как много она упустила в жизни!… Танцы…

Она любила танцевать. А как ей хотелось целиком отдаться музыке, или лодырничать где-нибудь на веранде, изредка поливая цветы, или войти в комнату в новом вечернем платье и чтобы навстречу ей поднялся мужчина, и его сияющая, восхищенная улыбка была бы для нее лучшим комплиментом…

Боже, какой же грязной и противной сделали ее жизнь политика и все эти национальные интересы! Господи, подумала она, охваченная внезапным порывом страсти, если бы ты мог дать мне другую жизнь, четырехкомнатную виллу и любящего мужа, это было бы настоящим раем…

Тень заслонила солнце — над ними стоял полковник Моци.

Сейчас он был похож на ныряльщика за жемчугом — мокрое, гладкое тело с гибкой талией и красный треугольник плавок.

— Что, решили составить нам компанию, майор?

Джон покачал головой и поднялся. Мысли, одолевавшие его еще минуту назад, улетучились.

— Майор любит купаться рано утром. Я наблюдала за ним с галереи. Он любит, чтобы пляж принадлежал ему одному. Это так похоже на англичан. Они не желают делить пляж с кем бы то ни было.

Она широко улыбнулась, сверкнув белоснежными зубами. Но эти нежные, влажные губы больше уже не вызывали у Джона трепетного ощущения. Его страстные мысли улетучились словно облако.

— Вода сегодня прекрасная, — заметил полковник, но слова эти не означали ровным счетом ничего. Он не сводил глаз с Джона и чувствовал, что тот испытывает неловкость. От его взгляда не ускользнуло едва заметное подрагивание жилки, отчаянно пульсирующей на виске майора. Моци перевел взгляд на Мэрион, но та сидела, низко опустив голову и перебирая пальцами песок… Полковник повернулся и громко крикнул: «Абу!»

Из тени прибрежных скал вышел слуга с полотенцем в руках.

Джон пошел прочь. Проходя мимо часового, он обернулся и увидел, как Моци вытирает голову полотенцем. Мэрион лежала на животе, согнув ногу и лениво помахивая ею в воздухе.

Часовой Хардкасл наблюдал за тем, как майор поднимается по крутой тропинке. Хардкасл был поклонником крикета, но мысли его сейчас были заняты совсем другим. Он думал о мужчинах и женщинах и о том, что они делают друг для друга. Вот взять, к примеру, капрала Марча. Сегодня перед завтраком, когда они с капралом курили, тот сказал:

— Ты дежуришь сегодня ночью у главных ворот?

— Да.

— Тогда вот что. Если услышишь что-нибудь в районе часа, а потом еще в пять утра, не вздумай трепаться и держи пасть на замке.

— Но вы же знаете приказ сержанта. Никому не позволено выходить ночью из крепости.

— Марчу все можно. А будешь вставлять палки в колеса, посмотришь, что будет.

Все это, конечно, ужасно не нравилось Хардкаслу, но что поделаешь. Марч был настоящим кудесником по части ключей.

У него был ключ от склада, где хранился провиант, и он время от времени позволял Хардкаслу брать там консервы и кофе, которые тот носил своей девушке в Мору.