— Лучше и не придумаешь, Люк.
— Спасибо.
— Вы действовали с энергией и умением, а главное, с превосходным воображением.
— Дэн чуть хромает, мистер Кемп, но я надеюсь, что хуже ему не станет. Нога поправится, правда? Как, по-вашему, он не такой уж старый, а, мистер Кемп?
— Несколько лет он ещё вполне прослужит.
— Если бы он был вашей собакой, вы бы не спешили расстаться с ним, правда, мистер Кемп?
— Я? Нет, конечно, если бы любил его, Люк. Человек всегда старается сохранить то, что ему дорого, верно? Но собака часто испытывает к своему хозяину гораздо большую привязанность, чем он к ней, вот в чём беда… Иди сюда, Люк, садись, отдохни.
Люк сел, и мистер Кемп несколько высокопарно провозгласил:
— Давайте посидим и поведаем друг другу печальные истории про гибель королей. Это из «Ричарда Второго», сынок, есть такая пьеса. Мы же поговорим про смерть собак.
И начал рассказывать про собаку, которая жила у него, когда он был ещё мальчиком, и росла вместе с ним. Он говорил медленно, чуть растягивая слова. Стало немного прохладнее, ночной ветерок, что появлялся с заходом солнца, зашевелил листья деревьев. Люк сидел рядом со стариком, обратив к нему лицо и полные внимания глаза.
— И вот эта собака, маленький бостонский бульдог, стала совсем старой, — рассказывал мистер Кемп. — Ей было, наверное, лет двенадцать. Идём мы один раз по дороге, она бежит впереди, как вдруг остановилась и упала. С ней случился сердечный приступ. Но вот что самое удивительное, сынок. Собака поняла, что умирает. И из последних сил старалась повернуться ко мне мордой и посмотреть на меня, посмотреть мне в глаза. Умирая посреди дороги, она хотела в последний раз проявить свою любовь ко мне.
— Эта собака, должно быть, очень любила вас, мистер Кемп.
— Конечно. И я её очень любил.
Наступило долгое молчание. А потом Люк вдруг сказал:
— Мой отец тоже умер от сердечного приступа, мистер Кемп.
— Правда? Извини, сынок, я не знал.
— Ничего, мистер Кемп. Но то, что вы сейчас рассказали про собаку… Это очень интересно, — с серьёзным видом заявил Люк.
— Конечно, Люк. В некоторых отношениях, например развитием инстинкта, собака намного превосходит человека. И не только инстинктом. Говорят, что собаки — существа неразумные, да? Откуда это известно, я не понимаю. Просто никто этого не знает. Что касается любви, верности и преданности, то у собаки эти чувства часто развиты гораздо сильнее, нежели у хозяина.
Они встали и медленно пошли по дорожке. Синими струйками вился дымок из трубки мистера Кемпа, и они беседовали, как два взрослых человека, размышляя над непостижимой загадочностью человеческого поведения.
— Возьмём, к примеру, одного моего знакомого по фамилии Браун, у которого был дом вон там, возле озера. Твой дядя Генри тоже знал его. Этот человек жил вдвоём со своей собакой, колли, к которой примешалось немного крови от лайки, и были они неразлучны. Их можно было видеть только вместе, и человек этот утверждал, что, пока собака при нём, он никогда не чувствует себя одиноким. Казалось, случись что-нибудь с собакой, Браун умрёт от горя. Годы шли, и мы говорили: «Бедный Браун! Что с ним будет, когда не станет собаки?» И вот пришёл печальный день, собака умерла, и я, случайно оказавшись рядом, сам видел, как Браун тащил её в лес, чтобы там закопать. И что же дальше? Через два дня у Брауна была новая собака. Вот и вся история. Я спросил его, не тоскует ли он по своей старой собаке, но он ответил, что новая ничуть не хуже и будет ему таким же верным товарищем. А мы-то сокрушались, что он будет убит горем! Тебе понятно, о чём я говорю, Люк?
— Да, — задумчиво ответил Люк. — Этот человек был, что называется, практичным. Верно?
— Да, он был практичным.
— Дядя Генри — тоже практичный человек.
— Вот как? — удивился мистер Кемп, пряча улыбку.
— Да, он самый практичный из всех, кого я знаю…
В коровнике Джо развёл коров по стойлам и теперь сидел на табуретке возле одной из коров и, подставив под её разбухшее вымя ведро, доил её. В ведро бежала струйка тёплого молока. Покрашенные белой краской стойла сверкали чистотой, в коровнике пахло парным молоком, коровами и навозом, а со двора доносился аромат деревьев и утонувшего в сумерках луга. Люк внимательно смотрел, как Джо умело доит корову, но перед глазами у него был дядя Генри, который с безразличным лицом тащил по берегу собаку, как тащил её знакомый мистера Кемпа Браун.
— Знаете, мистер Кемп, — осторожно начал Люк, — наш Дэн — необыкновенная собака.
— Вот как?
— Да, Дэн всё понимает, — медленно сказал Люк. Ему хотелось рассказать, что произошло в лесу, хотелось сказать: «Дэн знал, что я думаю, не может ли быть рядом мой отец, и, я уверен, почувствовал его присутствие», хотелось услышать от мистера Кемпа, что он с ним согласен, но он боялся, что вызовет лишь смех. — Я хочу сказать, что собаки слышат звуки, недоступные нам, правда? — убеждённо продолжал он. — Я читал, что есть такие высокие звуки, которые люди не слышат, а собаки слышат. Значит, они могут и видеть такое, чего мы не видим, правда, мистер Кемп?
— Видеть и слышать? — повторил, словно про себя, мистер Кемп. — Тебе не страшно, сынок?
— А что страшного можно увидеть и услышать?
— Ангелов и неземные существа, — шутливо ответил мистер Кемп. — Так что же и где увидел наш необыкновенный Дэн?
— Когда мы были в лесу… — начал Люк, но, увидев улыбку мистера Кемпа, ему расхотелось рассказывать и снова стало одиноко. Лучше бы уйти вместе с Дэном. — Я не говорил, что Дэн видел ангелов, — обиделся он. — Я просто задал вопрос.
Но улыбка уже исчезла с лица старика, и, серьёзно кивая головой, он с участием посмотрел на мальчика, ибо знал, что тот только что потерял отца, одинок и обладает богатым воображением.
— Говори, Люк, — сказал он. Его тронула какая-то нотка в настороженном тоне мальчика. — Мир странно устроен, Люк, и в нём много такого, чего не в силах уловить людское зрение, — ободряюще добавил он. — Быть может, глаз собаки видит то, что ускользает от человека. Животные наделены способностями, о которых мы редко вспоминаем. Например, каким образом собака отыскивает дорогу домой? Откуда знает, в какую сторону идти? Почему чувствует приближение стихийного бедствия? Всё это удивительные вещи, Люк. Инстинкт тоже понятие малоизученное. Ты должен думать сам, Люк, и полагаться на собственный опыт.
— Я понимаю, о чём вы говорите, — отозвался Люк. Он чувствовал, что готов без конца слушать этого человека, который умел заинтересовать мальчика и заставить его поверить в собственные силы.
— До многого человек должен докопаться сам, — продолжал мистер Кемп. — Тебе ещё предстоит убедиться в этом, сынок. Есть люди, которые не смотрят ни направо, ни налево, и видят только то, что у них под носом. В жизни для них не существует загадок. Они ни в чём не сомневаются. Но, может, лучше всегда чуть-чуть сомневаться? — Мистер Кемп говорил и ласково гладил Дэна по голове. Его рука с набухшими венами коснулась руки Люка, который держал Дэна за ухо, и старик и мальчик улыбнулись. — Поэтому, — заключил мистер Кемп, — порой трудно найти объяснение тому или иному явлению. Смотри собственными глазами и мысли самостоятельно.
— Я так и собираюсь делать, — от всей души пообещал Люк.
Только когда стало темнеть, он попрощался с мистером Кемпом и вышел из коровника.
Он шёл по дороге вместе с Дэном и смотрел, как поднимается над заливом луна. Оба они устали и шли очень медленно. Люк еле передвигал ноги, а пёс, прихрамывая, брёл на шаг позади. Чудесно они провели время. А сейчас приятно было послушать чириканье летающих низко над землёй ночных птиц и стрекотанье цикад возле заросшего травой прохладного ручейка. Впереди была река. С неё доносился тихий плеск воды у плотины, и вот они очутились в тени безмолвной сейчас лесопильни, а за ней показались и окна дома, в которых горел свет. Свет этот был приветливым, и вся округа стала какой-то своей, потому что теперь у них с Дэном была общая секретная жизнь.
8. Как стать практичным
Люк ходил за дядей Генри по лесопильне не только потому, что ему нравился свежий душистый запах струганого дерева, огромные кучи опилок и вой пилы, но и потому, что на него произвёл впечатление твёрдый лаконичный тон, каким дядя Генри разговаривал с рабочими.
Иногда дядя Генри останавливался рядом с Люком возле конвейера и тоже смотрел, как рабочие снимают с медленно движущейся ленты бруски дерева.
— Они смотрят на дерево и определяют, куда что класть, — заметил он. — А ты мог бы отличить одну породу от другой, Люк?
— Прежде всего я бы обратил внимание на цвет.
— Правильно, — кивнул дядя Генри. — Ты наблюдателен, но не забудь, что существует и фибра. У каждой породы своя фибра, и знаешь, что ещё, Люк? Каждая порода пахнет по-своему. Как духи. Ну-ка возьми несколько брусков, Люк.
— Я заметил, что тут всегда приятно пахнет, — быстро отозвался Люк.
— Понюхай эту пихту, Люк, — сказал дядя Генри, протягивая ему брусок. — Какой чудесный запах! И у ели тоже, и у сосны. По-моему, нет на свете лучше и свежее духа, чем этот, правда?
Люк никогда бы не поверил, что такой серьёзный и деловой человек, как дядя Генри, найдёт минуту закрыть глаза и, глубоко вдохнув, наслаждаться ароматом древесины, не думая при этом, что напрасно теряет время. Но, может, он способен на это только потому, что должен уметь отличать один запах от другого? Знать густой свежий запах каждой породы в отдельности — его обязанность, от этого он становится более компетентным в своём деле, которое, по-видимому, его очень интересует, иначе он занялся бы чем-нибудь другим. И всё равно, когда дядя Генри закрыл глаза и вдохнул, он стал чуточку ближе Люку. Наконец-то у них обнаружилось нечто общее.
Люк проводил много времени на лесопильне, где ему очень нравилось. Теперь он почти не чувствовал себя одиноким. Если ему надоедало на лесопильне, он тихим свистом подзывал к себе Дэна, и они уходили в лес на прогалину с большим валуном, где сидели и отдыхали. Он думал об отце, потом играл с Дэном и через час возвращался на лесопильню, никому не объясняя, куда исчезал, и снова испытывая желание научиться чему-нибудь новому у дяди Генри.
Дядя Генри с удовольствием останавливался и объяснял, какая древесина хорошего качества, какая имеет дефект, а какую вообще следует выбросить.
— Посмотри на фибру, Люк. Смотри внимательно, — завершая изложение своих доводов, говорил дядя Генри, брал в руки дощечку и ломал её надвое. — Слабая фибра, ясно? Сразу видно, спорить не приходится. Нужно уметь отличать полезное от бесполезного и научиться не обманываться за счёт внешнего вида. Это не так просто, Люк. И единственный способ не оставаться в дураках — это располагать фактами. Изучай факты, ясно? Если факты при тебе, значит, ты знаешь, в чём польза и в чём пользы нет, и тогда никто никогда тебя не обманет. Ясно?
— Ясно, — ответил Люк, но понял по-настоящему он только то, что, вычёсывая Дэна, наводя на него блеск и принуждая прыгать и скакать, зря надеялся заставить дядю Генри поверить, что пёс ещё молод, и лишь натолкнул его на мысль приглядеться к собаке и вспомнить, что от Дэна теперь нет такой пользы, как прежде. У дяди Генри были факты против Дэна. Только, казалось Люку, не все факты. Он не знал того, что знал Люк. Но эти факты он вынужден скрывать от дяди, потому что их слишком трудно объяснить. В них не поверишь, пока не убедишься сам. Иначе они похожи на те дощечки, что дядя Генри ломает надвое и выбрасывает.
Однако дядя Генри никогда не выбрасывал того, что имело хоть какую-нибудь ценность. На лесопильне ничто не пропадало попусту. Интересно, часто думал Люк, есть ли на свете ещё хоть один человек, который так хорошо знает, что полезно, а что можно выбросить. По-видимому, в этом и был ключ к успеху. Знаешь это, значит, становишься хозяином жизни. Удивляло Люка лишь то, что дома, в городе, когда ещё был жив отец, никто не учил его таким понятиям.
Даже тётя Элен в своих делах по дому или на кухне полагалась на мнение дяди Генри и советовалась с ним во всех своих начинаниях. Он знал, сколько стоит мука, картофель, сахар, лук, специи, ванилин, сдоба, печенье, мясо, в каких лавках товары дешевле и сколько денег в неделю уходит на всякие хозяйственные нужды. Тётя Элен вовсе не протестовала против его вмешательства в так называемую сферу её действий, наоборот, от этого ей жилось легче. Его практичность была ей только на пользу, потому что она могла не опасаться, что её обманут. Дядя Генри был способен даже сказать вместо миссис Болл, сколько будет стоить стирка белья. Миссис Болл, широкоплечая, с толстыми руками седая женщина, обычно приходила к ним три раза в неделю, и ей платили за количество выстиранных вещей. Дядя Генри с одного только взгляда на узел белья определял, сколько времени уйдёт на стирку, а значит, и сколько в нём вещей, причем делал это с такой точностью, что миссис Болл полностью доверяла его подсчётам и никогда в них не сомневалась. Иногда ей платили два доллара пятьдесят центов, в другой раз три доллара двадцать центов. Но миссис Болл знала, что дядя Генри сам никогда не обманывает и что его тоже нельзя обмануть.
Вечером Люк обычно сидел в гостиной, наблюдая за дядей, который, разместившись за письменным столом, делал какие-то пометки в своей чёрной записной книжке. У ног Люка обычно устраивался колли. Он лежал распластавшись, уронив голову, чем очень напоминал волчью шкуру на полу. Он не двигался и лишь время от времени исподтишка поглядывал вокруг, казалось, зная, что его пускают в дом только из-за Люка, и то лишь временно.
Тётя Элен сидела в качалке и штопала носки. Из открытого окна доносилось стрекотанье цикад в траве и еле уловимый плеск воды у плотины.
Люк точил перочинный нож, который дал ему дядя, медленно водя лезвием взад и вперёд по оселку, как показал ему дядя Генри. Он водил всё медленнее и медленнее, потом совсем остановился и с глубоким вниманием уставился на дядю Генри.
Дядя Генри, чуть сгорбившись, склонился над столом и что-то записывал; порой он, хмурясь, поглядывал на потолок, делал какие-то подсчёты, заносил их в книжку и задумывался, опершись локтём на стол и положив подбородок на руку.
Люк знал, что дядя определяет стоимость самой мелкой сделки, состоявшейся в этот день.
Люк смотрел, думал и, наконец, принялся мечтать. Он представил себе, будто беседует с дядей, который с уважением говорит:
«Вот мои подсчёты, Люк. Посмотри и скажи, согласен ли ты со мной».
«Позвольте сказать вам, дядя Генри, что вот здесь, по-моему, вы ошибаетесь».
«В этих цифрах, Люк?»
«Именно. — И, откашлявшись, продолжал: — Послушайте, дядя Генри, почему бы нам вообще не избавиться от всего этого? Нам ведь это уже не нужно, верно?»
«Подумать только, нам и вправду это не нужно, Люк. И почему это я придерживался другого мнения?»
«Я уже давно собирался сказать вам это, дядя Генри».
«Не знаю, откуда я решил, что мы в этом нуждаемся. Послушай, Люк, хорошо бы нам просмотреть эти цифры вместе с тобой, если у тебя найдётся время. Мне бы хотелось, если ты не возражаешь, услышать твой добрый и разумный совет».
Пока он мечтал, тётя подняла голову, посмотрела на часы и сказала:
— Всё, Люк. Пора ложиться спать.
— Хорошо. Пойдём, Дэн.
Колли медленно поднялся и, бросив искоса на дядю Генри виноватый взгляд, с опущенным хвостом двинулся вслед за Люком.
— Как это получилось, что собака спит в доме? — вдруг спросил дядя Генри.
— Он это делает с приезда Люка, — объяснила тётя Элен.
— По-моему, ты сто раз говорила, Элен, что терпеть не можешь, когда в доме собачья шерсть. Ты же говорила, что Дэн портит ковры и что ему место на улице.
— Да, Генри, говорила, — согласилась тётя.
Она взглянула на Люка и остановилась в нерешительности, заметив его замешательство: его друга Дэна унижают и оскорбляют, и ему хотелось извиниться перед собакой. Он повернулся, настороженно ожидая, что скажет тётя, и её тронул взгляд его глаз.
— Пока Люк не обвыкнется у нас, — примирительно заявила она, — собака нужна. Она помогает всем нам, временно, разумеется.
— Да, в этом случае от неё, пожалуй, есть толк, — задумчиво подтвердил дядя Генри. — Ещё с неделю или около того. — Потом он повернулся и чуть улыбнулся Люку, который со страхом ждал возле дверей. — Между прочим, Элен, — заинтересовался он, — как, по-твоему, Люк привыкает к здешней жизни? Выглядит он неплохо, правда?
— По-моему, он как раз входит в курс вещей, Генри.
— И по-моему, тоже. Порой, правда, он бывает каким-то непонятным.
— Все мальчики в этом возрасте ведут себя непонятно.
— Немного мечтаем, а, Люк?
— Ну, Генри, ты же знаешь, что Люк мальчик умный.
— Да, — согласился дядя Генри, с одобрением глядя на племянника. — Оглянуться не успеем, он у нас заблестит, как серебряный доллар… Спокойной ночи тебе, мой мальчик.
— Спокойной ночи. Пойдём, Дэн, — сказал Люк.
И пока они поднимались наверх, он с жаром пообещал собаке, что будет расти таким практичным, что дяде Генри придется глубоко уважать его, а когда станет совсем взрослым, люди будут испытывать к нему благодарность за добрые и разумные советы.
9. Скажи: почему?
Не было ничего труднее для Люка, чем понять мнение дяди о людях, работающих на лесопильне. Порой ему казалось, что дядя Генри вообще не знает своих работников и совершенно неверно судит об их достоинствах и недостатках. Разумеется, дядя Генри видел в них только рабочих, в то время как Люк рассуждал о них как о людях вообще.
— Этот Сэм Картер… он… — начал Люк однажды вечером, когда рабочие расходились по домам.
— Что он? — снисходительно спросил дядя Генри.
— Не знаю.
— Говори, Люк. Что ты можешь сказать о Сэме Картере? Ты должен научиться понимать рабочих. Кто знает, быть может, когда-нибудь тебе придётся управлять этой лесопильней. Так что ты думаешь про моих рабочих? Что можно сказать о Сэме Картере?
— По-моему, он жуткий кретин, — выпалил Люк.
— Почему? — терпеливо спросил дядя Генри.
— Посмотрите, как он ходит… Как каторжник в кандалах… С этой бородой и выпученными глазами.
— Ха-ха-ха! — расхохотался дядя Генри. — Вот, оказывается, что думает наш тихоня про самого лучшего из моих работников. Боюсь, ты не очень наблюдателен, Люк, — заключил он уже серьёзным тоном. — Придётся тебе напрячь силы, мой мальчик, и приглядеться к людям получше.
— Сэма Картера я разглядел как следует, дядя Генри.
— Сэм Картер — один из лучших рабочих у нас, — принялся терпеливо объяснять дядя Генри. — Присмотрись как следует, Люк, и сам увидишь, в чём дело. Нет, не могу сказать, что Сэм работает быстро, но зато равномерно, и приглядывать за ним не нужно. У меня никогда не было с ним никаких неприятностей. По-моему, у него и мыслей других нет, кроме как о работе на лесопильне. И я сужу о нём не по его внешности, а по той пользе, которую он мне приносит. Посмотри на него, когда он за работой, Люк.
— Хорошо, посмотрю, — пообещал Люк.
Но сколько он ни всматривался в Сэма Картера, он не мог понять, что в нём находит дядя Генри. Может, Сэм и умел отличать одну породу дерева от другой, но только потому, что это входило в его обязанности; он был обязан распознавать фибру и запах. И, делая всё правильно, он был при этом похож на автомат. Глаза его всегда были потухшими, движения медленными и безрадостными, он почти не разговаривал с другими рабочими.
И Люк не мог забыть, как Сэм Картер пнул собаку. Он говорил себе, что если бы лесопильня принадлежала ему, он бы немедленно уволил Сэма Картера. От такого работника ему было бы не по себе, ибо всё время думалось бы о том, что весь мир состоит из скучных, усталых, серых людей, механически выполняющих порученные им задания и старающихся лишь угодить своему хозяину.
Тем не менее при виде Сэма Картера, не спеша вышагивающего в направлении лесопильни, фантазия Люка разгоралась. Они с Дэном обычно устраивались в тени вяза у северной стены лесопильни, и, следя за неторопливыми шагами Сэма Картера, Люк наслаждался мыслью о том, как три тысячи лет назад Сэм, одетый в лохмотья и с трудом волоча ноги, тащил свою тяжёлую ношу, не имея права даже перевести дух, ибо был рабом, давно позабывшим свою родину и дни детства и лишённым мечты о свободе. Люку рисовались ноги Сэма в тяжёлых цепях, и он шептал Дэну:
— Я знаю, почему он ненавидит тебя, Дэн. Потому что ты свободен. Ты можешь бегать по лесам и долинам, играть со мной, купаться в реке и лежать на солнце. И за то, что ты это можешь, Дэн, раб тебя ненавидит.
И старый пёс, лёжа в тени, приоткрывал сонный глаз и понимающе поглядывал на Люка.
Интересно, думал Люк, неужели и он когда-нибудь будет таким умным, что сумеет считать Сэма Картера более ценным работником, чем, например, долговязого, лысого Элекса Мэлоуна, рабочего, который часто останавливался перекинуться с Люком словом. Элекс Мэлоун, тихо насвистывая, стоял, подперев руками бока и не сводя глаз с пилы, и всегда был готов объяснить что-либо непонятное. Но работу свою он выполнял, хотя порой двигался чуть быстрее, а иногда чуть медленнее. По словам дяди Генри, Элекса Мэлоуна нельзя было считать надёжным работником.
Ещё Люку нравился молодой парень по имени Джо Карсон, с которого дядя Генри не спускал глаз, потому что Джо в прошлом году трижды менял место работы. Он ездил куда-то на север, а потом был матросом на пароходе, что ходил по озеру. Иногда он стоял и смотрел на залив, и в глазах его появлялась тревога.
— Это птица перелётная, — отозвался о нём дядя Генри. — В один прекрасный день у Джо засвербит в ногах, и он уйдёт не попрощавшись, а я останусь без рабочих рук. Таких, как он, нетрудно распознать, Люк, и если ты когда-нибудь будешь на моём месте, без крайней нужды не бери к себе подобных типов. А вот человека вроде Сэма Картера принимай не задумываясь.
Люк любил представить себе, что чем-то похож на Джо Карсона и что когда-нибудь непоседливость заставит и его уйти на север в лагерь лесорубов или в матросы на озёра. Мечтая об этом, он испытывал чувство вины и знал, что дядя Генри объяснит его тайное восхищение Джо Карсоном неумением судить о людях.
А толстому поляку Уилли Становски, всегда одетому в рубашку в ярко-красную клетку, у которого на круглой физиономии с живыми голубыми глазами неизменно играла весёлая улыбка, Люк по-настоящему симпатизировал. Уилли был отличным работником, быстрым и умелым, и жил со своими восемью детьми в полумиле от лесопильни по направлению к городу. Одна из его дочерей, тринадцатилетняя Тилли, училась с Люком в одном классе. Она была приветливая и хорошенькая девочка с волосами пепельного оттенка.
Люк не слышал, чтобы дядя Генри много говорил про Уилли Становски, пока однажды утром тот не вышел на работу.
— Люк, садись на велосипед и поезжай к Становски, узнай, что с ним. Хотя я и так знаю, — пожав плечами, добавил он.
Люк сел на велосипед — Дэн побежал за ним — и поехал к обмазанному штукатуркой, с небольшим огородом позади, дому Становски, который стоял в стороне от дороги. Крыша дома просела, а штукатурка кое-где отвалилась. Это был один из тех домов на окраине города, где, хоть их аренда и стоила недорого, никто не хотел жить. Место это было голым, деревья там не росли, а трава сохла под палящими лучами солнца. На дорожке валялась опрокинутая кверху дном старая тачка, дрова были сложены кое-как, а на трёх верёвках, тянущихся от дверей дома через весь двор, сохло детское бельё. Как только Люк съехал с дороги на просёлок, из дома показался Уилли Становски. Вид у него был хмурый.
— Иду, иду, мальчик, — виноватым тоном сказал он. — Тебя послал твой дядя, да? Иду. Бегу. Я проспал. Я извиняюсь перед твоим дядей.
С выражением стыда на лице и с видом человека, которого мучает головная боль и невыносимо яркое солнце, он побежал в сторону лесопильни. Люк повернулся было последовать за ним, но из дверей выглянула Тилли Становски.
— Не уезжай, Люк, поиграй с нами.
— А что мы будем делать? — спросил Люк. — Во что играть?
— Просто играть, и всё.
— Как это просто? — засомневался он. — Так не играют.
— Давай поиграем с собакой, — предложила она.
— Дэн — необыкновенная собака… — принялся было он объяснять, но к этому времени у дверей уже собралось всё семейство Становски; среди них был даже четырёхлетний малыш с испачканным грязью лицом, а позади него стояла старшая из детей, двадцатилетняя Мария, в чистом белом переднике.
— Зайди к нам, Люк, — весело пригласила его Мария. У неё были большие тёмные глаза и блестящие черные волосы. Такой хорошенькой девушки Люку ещё не доводилось видеть, и когда она пригласила его к ним, он почувствовал себя польщённым и ему захотелось остаться.
И тут началось такое, в чём он сроду не участвовал. Как только они с Дэном вошли в обветшалый дом, все дети принялись как безумные бегать друг за другом, а собака громко лаять. Они гонялись друг за другом по дому, выскакивали во двор, опрокидывали стулья, налетали на гладившую белье Марию, а она только смеялась. А когда все устали, Тилли уговорила Марию сесть за старенькое, с четырьмя разбитыми клавишами пианино цвета морёного дуба, и все вместе начали петь любимую песню канадских французов под названием «Жаворонок». «Жаворонок, добрый жаворонок…» — пели они, а чистый сильный голос Марии нёсся над полями.
— Подождите, подождите! — крикнула Тилли. — Пройдёт время, и я буду петь не хуже Марии.
Люку и в голову не приходило, что так весело бегать, кричать и опрокидывать вещи и что Дэн может быть таким активным. А когда он уже остался совсем без сил, подумал, что хорошо бы пожить у Становски и что ему очень понравились Тилли и Мария.
Поэтому на следующий день, а было воскресенье, он снова поехал к Становски и вернулся домой только к ужину.
После ужина, когда дядя Генри вышел на веранду, тётя Элен, которая сидела на кухне, сложив руки на коленях, подозвала Люка к себе. Она была одета в новое чёрное платье и, когда шла в нём по проходу в церкви, выглядела очень важной. У неё было озабоченное выражение лица.
— Мне бы не хотелось, чтобы ты бывал у Становски, Люк, — сказала она.
— Мы там только играем, — ответил Люк. — А почему нельзя, тётя Элен?
— Видишь ли, Люк, объяснить это нелегко, — продолжала она серьёзным тоном. — Твоему дяде, по-моему, не нравится, что ты бываешь у Становски.
— Он мне этого не говорил, тётя Элен.
— Люк, — ласково начала она, — на кого ты хочешь быть похожим, когда станешь взрослым: на дядю Генри или на Уилли Становски?
— На дядю Генри. А что?
— Правильно, Люк. Тебе должно быть известно, Люк, что Уилли причиняет твоему дяде массу хлопот. — Снизив голос до шёпота, она добавила: — Уилли Становски пьёт, Люк. И пьёт много.
— Вот как?
— Да. И это дурно, правда, Люк?
— Наверное, — ответил Люк и помолчал, раздумывая над порочным пристрастием Уилли Становски к спиртному. И вдруг опомнился: — Но я не играю с мистером Становски, тётя Элен! Я играю с Тили. И Мария мне нравится. А они ведь не пьют.
— Да, — неопределённо отозвалась тётя Элен, решив продолжить беседу. — Тилли — хорошенькая девочка. Правда, Люк?
— Очень.
— Хорошенькая девочка, и вы вместе учитесь в школе, да, Люк?
— Мы в одном классе, тётя Элен.
— Вот именно, Люк, — сказала тётя Элен. Она начала волноваться, а её раздражало любое волнение, и она с трудом подыскивала нужные слова. — Мне бы не хотелось, чтобы ты водил слишком тесную дружбу с семейством Становски и в особенности с Тилли.
— Но почему? — недоумевал он.
— Потому что и в ней, наверное, со временем проявятся дурные наклонности, — резко сказала тётя Элен. — Она вырастет такой же, как её сестра Мария.
— Мария очень весёлая, — тихо возразил он. — Она поёт и играет на пианино.
— Да, — согласилась тётя Элен, поджимая губы и заливаясь краской. — И ходит в такие места, куда ей не полагается ходить, встречается с такими людьми, с которыми ей не полагается встречаться, её обзывают дурным словом, и всё это значит, что она плохо кончит.
— Плохо кончит? Но если она добра ко мне, тётя Элен…
— Ну?
— Почему бы и мне не быть приветливым с ней? Почему?
— О господи, до чего же ты непонятлив! — рассердилась тётя Элен. Лицо её пылало от беспомощности, она раздраженно поднялась, и вид у неё был такой, будто она вот-вот его ударит. А Люк не понимал, почему она сердится, её гнев, которого ему не довелось видеть прежде, был для него непостижимой загадкой. — Что ты, как попугай, твердишь одно: «Почему? Почему? Почему?»
— Но дядя Генри говорил, чтобы я всегда спрашивал о том, чего не понимаю. Он сказал, что я всегда должен проникать в суть вещей.
— Да, — отрывисто согласилась она. — Дядя Генри учит тебя проникать в суть тех вещей, от которых тебе будет только польза. От Становски, сколько бы ты про них ни разузнавал, пользы тебе не будет, поэтому забудь о них, понятно?
— Понятно, — испуганно ответил он, хотя в действительности ничего не понял.
Тётя Элен была добрым человеком. Что бы она ни делала или говорила, ею двигали только добрые побуждения. И сейчас, он знал, она желает ему добра. Но это-то и было самым страшным в дяде Генри и тёте Элен — их доброта. Все свои поступки они совершали исключительно из добрых побуждений.
Ему очень хотелось к Становски, но он боялся тёти Элен. Он не мог устоять против её гнева, потому что всё ещё не уяснил, в чём его причина. Должно быть, она кроется в положении тёти Элен в городе и проистекает из уверенности в собственной непогрешимости.
